Текст книги "Сатана и Искариот. Части вторая (окончание) и третья"

Автор книги: Карл Фридрих Май

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)

– Да.

– А второе стреляет так далеко, как ты хочешь, хотя бы на расстояние нескольких дней пути, и никогда не промахивается?

– Да. Впрочем, и пули первого ружья всегда попадают туда, куда я хочу.

– А еще у вас есть маленькие пистолеты, у которых, когда они заряжены, вращается барабан и раздаются шесть выстрелов один за другим?

– И это верно. Кто тебе об этом сказал?

– Послы господина ратей, которых я подробно расспросил о тебе. Ты отдашь мне эти маленькие пистолеты и оба своих волшебных ружья. Через камень, закрывающий расселину. Отверстие достаточно велико для этого. Просунь в него ружья!

– Этого я не сделаю. Если тебе необходимо наше оружие, отвали камень и входи сюда! Здесь мы обсудим этот вопрос.

– Если ты отказываешься, то я заставлю тебя силой!

– Попробуй! Интересно, как это у тебя получится!

Он ничего мне не ответил, но какой-то шепот все-таки до меня доносился. Видимо, он советовался со своими людьми. Потом снова раздался его громкий голос:

– Я разрешил послам господина ратей вернуться назад. Хочешь написать письмо?

– Да.

– Я буду диктовать.

– Ничего не имею против, но я должен убедиться сначала, что послы действительно здесь.

– Даю тебе слово!

– Я поверю не тебе, а только своим глазам. Ты уже сказал нам неправду, а кто меня хоть однажды обманет, тот теряет мое доверие навсегда.

– Собака, ты оскорбил меня!

– Я сказал то, что думаю. Если тебе это не нравится, то подумай о том, что твои поступки нам тоже не нравятся.

– Ты будешь писать, не взглянув на послов. Я требую этого!

– Требуй! Ничего не имею против!

– Да поразит тебя Аллах! Ты – дикий пес, который вечно делает только то, что ему нравится! А сможешь ли ты увидеть этих людей, если они сюда подойдут?

– Да. Камень слева от меня немного отстает от скалы; я могу через эту щель видеть каждого, кто туда подойдет.

– Тогда приведите этих негодяев, пусть он на них посмотрит!

После этого приказа я услышал шум шагов удаляющегося человека. Вскоре привели послов и поставили одного за другим на указанную мною сторону. Это были действительно посланцы господина ратей.

– Узнал ты их? – спросил шейх.

– Да.

– Ну, теперь ты видишь, что я сказал правду. Если ты еще хотя бы раз назовешь меня лжецом, я прикажу тебя высечь, и так, чтобы ты истекал кровью!

– И все-таки ты лжец! Ты сказал, что коларази и его спутник уехали, а они здесь.

– Они уехали!

– Можно узнать, куда? Я же точно знаю, что они желали добраться до вас только затем, чтобы получить защиту от улед аяр.

– Неправда. Они спешили дальше. Я говорю правду. Я дал им еще проводника, который лучше всех знает места до самого моря. Он должен довести их до Хаммамета. Ну, будешь ты писать?

– Буду.

– Тогда уведите этих негодяев!

Цели своей я добился; теперь я знал не только о пребывании обоих Мелтонов среди этих людей, но и о том, что они уже уехали, и даже о том, куда пролег их путь. Посланцев увели, и шейх стал диктовать мне письмо.

Положение было странным, почти смешным. Снаружи стоял бедуин, не умевший писать, а скорее всего, и читать, и я мог (или должен был) написать все, что мне понравится. Он ставил условия, которые были невыполнимы. Его цель состояла в уклонении от уплаты выкупа и освобождении четырнадцати плененных аюнов, при этом он не желал связывать себя обещанием сохранить нам жизнь.

Я писал, поскольку не хотел его обманывать, все в точности так, как слышал, но… на одной странице листа, вырванного мною из блокнота. Когда же он задумывался и наступала пауза, я на другой странице пересказывал господину ратей все происшедшее и просил его не беспокоиться о нас, так как мы вернем себе свободу уже ближайшей ночью и продолжим свой путь в Хаммамет.

– Ну, написал? – спросил наконец шейх.

– Да.

– Отдай мне письмо!

Я просунул лист в замеченное мной раньше отверстие. Наступила пауза. Он внимательно рассматривал письмо, а потом сказал с легким удивлением в голосе:

– Что это? Да письмо же нельзя прочесть!

– Господин ратей хорошо умеет читать, – ответил я.

Свое послание я написал, разумеется, по-немецки, переведя заодно и диктовку шейха. Кажется, он кому-то показал письмо, потом я опять услышал перешептывание, и очень не скоро шейх снова обратился ко мне:

– Что это такое? Какие-то чужие буквы!

– Письмо написано буквами, которые употребляют на моей родине.

– А разве господин ратей умеет читать по-иноземному?

– Да.

– Хорошо! В конце концов, если он не сможет прочесть письмо, тебе же от этого будет хуже. Его посланцы отнесут это письмо, они могут еще передать, куда он должен прислать ответ, потому что мы здесь не останемся, утром нам надо выступать. Пока я не получу ответа, вам не будут давать ни есть, ни пить. Тогда в вас проснется страстное желание поскорей увидеть господина ратей!

Шейх вместе со своими спутниками удалился, и тогда я, словно трубочист, вскарабкался как можно выше, чтобы выглянуть в зазор над камнем.

Зазор этот не достигал и фута, но прямо над ним я заметил в породе маленькую трещинку. Я просунул в нее нож и отковырнул кусочек скалы. Теперь в расширившееся отверстие уже можно было просунуть голову, и я смог выглянуть наружу.

Никакого сторожа у пещеры не было видно. Видимо, тяжелый камень посчитали более чем надежным часовым – это обстоятельство должно было нас очень обрадовать. Я смог разглядеть всю долину перед собой, да еще места слева и справа от русла вади. В лагере оказалось гораздо больше людей, чем их было в момент нашего прибытия. Правда, может быть, тогда они спрятались, чтобы шейх мог более убедительно нам врать. Теперь шейх стоял слева от пещеры, рядом с посланцами Крюгер-бея. Я видел, как он отдал им письмо; потом они забрались на своих верблюдов и уехали. Исполнится ли то, что я написал в письме, а именно моя надежда на освобождение нынешней ночью?

Никогда время не бежит быстрее, чем в те моменты, когда его не хватает. Солнце уже зашло за высокий западный берег вади, и вскоре до нас донеслись звуки молитвы. Через какое-то время мы услышали и ночную молитву. Взошла луна, но ее свет не проникал в наш распрекрасный «дом для гостей». Я снова вскарабкался по скале и выглянул наружу. Не было заметно ни одного костра, потому что луна светила достаточно ярко. Возле скалы все еще не было стражи. Мы работали в полной темноте. Поскольку ничего нельзя было увидеть, мы полностью доверились своему осязанию. Виннету вгрызался в грунт первым. Он откапывал песок и перебрасывал его стоявшему позади Эмери; тот, в свою очередь, откидывал мне, а я уже выбрасывал очередную порцию грунта на пол пещеры. Теперь мы находились гораздо ниже его уровня. Подкоп наш вел на два локтя вниз, а потом локтя три продолжался горизонтально. Виннету уже должен был находиться под самым камнем, значит, нам, чтобы выбраться на поверхность, надо было снова копать вверх. Приближалась полночь; через какой-нибудь час мы должны были закончить подкоп.

Вдруг передо мной послышался глухой шум.

– Эмери! – крикнул я.

– Да. Что? – ответил он.

– Что делает Виннету?

– Отдыхает, потому что песок от него больше не поступает.

– Бога ради, дотронься до него!

Пролетел короткий, но очень тревожный миг, потом Эмери громко закричал:

– Его засыпало!

– О небо! Совсем?

– Нет, я держу его за ноги. Стой на месте! Не толкай меня! Здесь не развернешься.

– Быстрее, а то он задохнется! – испуганно напирал я на Эмери.

Коснувшись руками его спины, я почувствовал, что англичанин, напрягая все свои силы, вытаскивает Виннету.

– Cheer up! [74]74
  Не дрейфь! (англ.).


[Закрыть]– крикнул он. – Воздух теперь у него есть! Он жив! Виннету, мой добрый малый, как дела?

И вот я наконец услышал голос апача:

– Вы пришли на помощь вовремя, а то я уже почти задыхался. Кровля обрушилась, и меня придавило. Я не мог позвать на помощь.

Он пыхтел и чихал, выплевывая песок, освобождая от него нос и глаза. Потом добавил:

– Ну, теперь надо начинать снова! Моим братьям придется работать вдвое быстрее, иначе мы не успеем управиться до рассвета.

– Много земли обрушилось? – спросил я.

– Да.

– Тогда иди назад! Ты здорово устал. Теперь я буду впереди.

– Нет, – возразил Эмери. – Меняться мы будем в том порядке, в каком стояли прежде. Теперь пойду вперед я, а Виннету пусть станет замыкающим.

Апач с явной неохотой выполнил наши пожелания. Увы! – обвал кровли отбросил нас далеко назад. Все, что мы выкопали и убрали до того, пришлось еще раз убирать и укреплять. Виннету был прав: теперь нечего было и думать о том, чтобы выбраться из пещеры ночью. Мы могли надеяться, что выйдем наружу только на рассвете, да и то лишь в том случае, если не случится нового обвала. А если мы не справимся с работой, то аюны увезут нас далеко отсюда, да еще, увидев выкопанную нами яму, позаботятся, конечно, о том, чтобы в дальнейшем попытка к бегству не провоцировала легкостью своего осуществления.

Мы работали так, как будто от результата наших усилий зависела наша жизнь, да так, собственно говоря, и было. Позднее Эмери сменился, и я занял место передового. Виннету оказался посередине. Мы забыли про время, нас уже не интересовало, рано сейчас или поздно; мы без перерыва царапали, скребли, продирались все дальше и дальше. В течение какого-то времени я уже пробуравливался вверх, стоя на коленях в самом конце прорытого нами горизонтального лаза. Вдруг почувствовал сильный удар по затылку и такой же – в правое плечо. Громадная тяжесть сдавила меня и спереди, и сзади, масса плотного песка навалилась на грудь, так что я почти не мог дышать. Дышать? Да был ли там вообще воздух? У меня появилось такое чувство, словно я оказался в безвоздушном пространстве. С большим трудом вытянув руку назад, я не обнаружил открытого лаза. Рука почувствовала что-то твердое. Лаз закрылся; кровля снова обвалилась, и как раз за мной. Я не мог двинуться ни вперед, ни назад.

– Виннету! – крикнул я.

Голос мой прозвучал до странности глухо. Ответа я не услышал.

– Эмери?

Тот же самый глухой звук, и опять никакого ответа! Ожидать помощи от спутников мне было нечего. Прежде чем они смогут удалить массу обвалившейся земли, я задохнусь. Спасение можно найти только наверху. Воздуха, воздуха, воздуха! Я царапал и рыл, скреб и сверлил песок обеими руками. Я не обращал внимания на то, что отгребаемый мною песок сыпался мне в рот, глаза, нос и уши. Дальше, все дальше, прямо наверх в ужасной, лихорадочной, почти бессознательной спешке, и вот, вот… о!.. Свежий чистый воздух в пустые легкие! Я глотал и глотал его, я дышал с наслаждением, протирая глаза от забивавшего их песка, и неожиданно увидел небо над головой, с которого исчезали последние утренние звезды. Я выбрался наконец на поверхность. Расставить локти туда-сюда, подтянуться на них и вылезть наверх было делом одной секунды.

И тут я похолодел: окажись я на какой-то дюйм дальше, меня бы придавило, полностью расплющило… Тонкая песчаная перегородка над нашим лазом не выдержала тяжести огромного камня, перекрывавшего вход, и рухнула. Скальная глыба упала вслед за ней. Камень ушел на добрых два локтя в землю; он торчал не отвесно, а круто наклонившись одним краем, и вследствие этого – я мог бы закричать от радости! – трещина в скале настолько освободилась, что я сумел бы пролезть в щель и отправиться к своим спутникам.

Мои спутники! О небо! О них-то я и не подумал, занимаясь одним собой! Что с ними? Живы ли они или лежат придавленные камнем? Я быстро пролез в расселину и прислушался. И тут, к великой своей радости, услышал под собой глуховато прозвучавший вопрос англичанина:

– Что, песка больше нет?

– Нет, одна скала, – так же глухо ответил апач.

– Но раньше ведь был песок, через который прорывал ход Олд Шеттерхэнд!

– Да, а теперь сверху обрушился камень.

– О небо! Значит, его придавило!

– Придавило или он задохнулся! Виннету отдал бы жизнь, чтобы спасти своего брата, но человек не может проходить сквозь камни! Солнце апачей закатилось в далекой стране, а их звезды угасли…

– Угасли в свете дня, уже наступившего на воле! – продолжил я его слова, нагнувшись, чтобы они услышали меня и поняли.

– Чарли! – закричал, нет, буквально взревел апач.

– Виннету!

– Он жив, он выбрался наверх!

– Да, он жив!.. Пошли к нему! – вторил ему Эмери.

И в следующее мгновение при первых проблесках дня я увидел, как оба вылезают из подкопа. Меня так мяли и жали, что мне вдруг стало даже страшнее, чем в тот момент, когда под землей я задыхался.

– Чарли, брат мой! – только три этих слова и сказал апач, но они подействовали на меня словно эликсир жизни. Эмери нашел больше слов, но они были не менее сердечными.

– Но как ты выбрался? – спросил он наконец, успокоившись. – Мы уже думали, что ты погиб, задохнулся там, под землей, а ты здесь, наверху!

– Я прокопал ход в песке. Выбирайтесь из пещеры и сами посмотрите, как это случилось!

Только теперь они заметили проникавший в расщелину утренний свет и последовали за мной.

– Мы свободны! – сказал Эмери тихо. – Ценой страшной угрозы для твоей жизни мы освободились. Мы спасены!

– Спасены! – кивнул апач, все еще державший меня за руку. – Мои братья могли бы пойти со мной и взять свои ружья!

Только после этого мы осмотрелись. Что за люди были эти улед аюн! Они захватили трех очень важных пленников, и тем не менее все спали, часовых мы не заметили.

Слева улеглись верховые верблюды, а в клиновидном загоне располагались лошади, которыми я так восхищался днем. Люди поодиночке и малыми группами спали среди овец и других животных, либо тоже спавших, либо тупо уставившихся на занимающуюся зарю.

– Лошади или верблюды? – спросил меня Виннету.

– Лошади, – ответил я. – Пошли к ним!

Я лег на землю и пополз к лошадям; мои товарищи последовали моему примеру. Оказавшись вблизи лошадей, я остановился и прошептал:

– Ждите здесь моего знака. Если мы подойдем к лошадям все вместе, то животные испугаются. Мы не можем позволить им захрапеть.

Я еще раз осторожно огляделся. Справа от меня, шагах в тридцати, стояла палатка, в которой царил полнейший покой. За ней на большом удалении виднелась вторая, еще дальше – третья.

Подползти к лошадям ближе я не мог – побоялся всполошить их. Мне надо было отважиться встать на ноги и подойти к животным, это я и сделал, не спеша приближаясь к ним.

Наступил кульминационный момент. У каждой благородной арабской лошади есть своя так называемая тайна, и каждый владелец такого животного заставляет его привыкать к этой особенности путем неустанного ежедневного повторения, приучая тем самым скакуна к себе. Чаще всего «тайна» состоит в нашептывании в конское ухо одной из сур Корана. А так как всякую суру редко читают без того, чтобы предварительно не произнести Фатиху, то я подошел к двум ближайшим ко мне лошадям, погладил им морды и вполголоса проговорил эту первую суру Корана. Лошади, не только две ближайших ко мне, навострили уши, но не проявили ни малейших признаков возбуждения.

Я отобрал трех лучших и оседлал их, одну за другой, что заняло больше получаса. Теперь надо было бы запастись водой и кое-какой провизией. Я огляделся. В этот самый момент из третьей, дальней, палатки вышел бедуин, взглянул на восток, вытянул руку вперед и громко закричал:

– Аллах-иль-Аллах! Вставайте, правоверные, на утреннюю молитву, желтое сияние дня уже занялось.

В одно мгновение лагерь ожил. Нельзя было терять ни единой секунды. Мигом перерубил я пальмовые веревки загона, загораживавшие проезд, и вскочил в седло. Виннету и Эмери в следующий момент оказались на двух других верховых. Мы понеслись прочь, не успев услышать ни единого крика, ни одного звука.

Бедуины, только еще продиравшие глаза ото сна, остолбенели от ужаса. Даже те, мимо которых мы вынуждены были проскакать, и те не попытались задержать нас. Но потом позади послышался адский рев. Мы услышали все выражения испуга и негодования, которые только есть в арабском языке, но это продолжалось недолго, потому что наши благородные скакуны летели со скоростью выпущенной из лука стрелы, так что уже через какую-то минуту мы перестали слышать крики арабов. Как только крутой восточный берег вади позволил, мы выбрались наверх и погнали своих лошадей с еще большей скоростью, чтобы погоня, когда она достигнет этого места, не смогла разглядеть нас.

Кто никогда не сиживал на подобной лошади – я имею в виду прежде всего европейцев, – тот и понятия не имеет о той скорости, какую развивает на идеально плоской равнине арабский скакун. Пусть говорят что хотят, но я повторяю опять и опять: в степи с ним не сравнится ни одна из наших знаменитейших скаковых лошадей. Мы мчались рядом, сидя так спокойно и ровно в седлах, что, казалось, смогли бы выполнить упражнение по чистописанию без единой помарки. Лицо апача сверкало от восторга.

– Чарли, – крикнул он мне, – помнишь своего Хататитлу?

– А ты своего Ильчи? – кивнул ему я.

Так звали индейских лошадей, которые были у нас в прериях – двух великолепнейших вороных скакунов, разом представших у меня перед глазами, и я как бы почувствовал своего Хататитлу под собой, а Виннету вздохнул:

– Сотню таких Хататитл и сотню Ильчи можно отдать за одну из лошадей, на которых мы теперь скачем. Даже сам великий Маниту в Стране Вечной Охоты [75]75
  Маниту – дух-покровитель в верованиях индейцев Северной Америки. Индейцы считали, что все живые существа и неодушевленные предметы обладали своим «маниту». В романах К. Мая понятия «Маниту» и «Великий Маниту» используются как понятия божества вообще, и христианского Бога, в частности.


[Закрыть]не владеет лучшей!

Знаменитые развалины Эль-Химы промелькнули мимо, справа от нас. Прошел уже час этих скачек-полета, теперь мы ехали медленней, но на мордах лошадей не было видно пены, а на их прекрасных стройных ногах я не замечал ни капли пота. Нам стоило поберечь их силы.

Еще через полчаса Виннету снова обернулся и крикнул:

– За нами – двое. Это преследователи!

Я тоже посмотрел назад. Всадники были далеко позади; один из них значительно опережал другого; однако оба скакали с необычайной скоростью. Да, это была погоня!

– Снова в галоп! – сказал я. – Мы должны выиграть время, чтобы этих всадников разделяло еще большее расстояние.

И мы помчались опять во весь дух. Скоро я понял, что выбрал действительно трех самых лучших лошадей, потому что преследователи приближались к нам очень и очень медленно, хотя, конечно, они выжимали из своих лошадей последние силы, чего мы не делали. Правда, отставший вряд ли скакал быстрее нас, но другой, как можно было рассчитать, мог бы догнать нас за каких-нибудь полчаса. Потом очень далеко, у самого горизонта, появился третий всадник. Это было не страшно. Из нас троих каждый охотно бы схватился с десятком, если не больше, противников.

Прошло полчаса; местность оставалась все той же: песчаная равнина, изредка поросшая жалкой травой. Мы считали, что часто оглядываться – много чести для наших преследователей, еще подумают, что мы их боимся. А когда уже совсем близко раздался громовой голос, мы остановились.

Это был шейх, пленивший нас. Поднявшись в стременах, он мчался прямо на нас, угрожающе размахивая кремневым ружьем и крича:

– Эй вы, разбойники, воры! Мои лошади! Лошади!

Он так близко подъехал к нам, что теперь не надо было и моего дальнобойного «медвежебоя» – я бы спокойно попал в него из штуцера, и поднял ружье. Когда он увидел нацеленный на него ствол, то страшно испугался, натянул поводья, остановил лошадь, потом направил ее в сторону, описав вокруг нас дугу градусов в девяносто, причем лошадь шла все медленнее и медленнее, пока совсем не остановилась, и всадник обратился к нам:

– Вы украли моих лучших лошадей! Они мне дороже жизни! Отдайте их!

– Иди сюда и забери их! – пригласил его я. – Посмотри в дуло моего волшебного ружья, стреляющего, как ты сам знаешь, тысячью пуль и даже больше, тогда мы узнаем, что тебе дороже – лошади или жизнь!

Он не принял вызова и продолжал свои нападки:

– Почему вы их украли? Разве такие приличные господа, как вы, занимаются конокрадством?

– Нет, но мы до сих пор не встречали шейха, который бы превращал в пленников своих гостей и отбирал бы у них верблюдов.

– Вам вернут ваших верблюдов. Поехали со мной, я сам их вам отдам!

– Мы тебе не верим.

– Да будет проклята твоя борода! Отдашь ты мне моих лошадей или нет?

– Нет.

– Ну, тогда пришел твой последний час! – с угрозой сказал он, поднимая свое ружье.

Я вмиг прицелился и ответил ему:

– Как только приклад твоего ружья коснется щеки, я всажу в тебя пулю! Опусти оружие!

Он повиновался немедленно, но крикнул, дрожа от гнева:

– Но ты же понимаешь, что не сможешь удержать у себя лошадей!

– Напротив, я считаю, что они мне очень хорошо послужат. Они возместят нам время, которое мы по твоей вине потеряли. Ты знал, что мы преследуем коларази. Мы охотно прощаем твое заблуждение, когда ты полагал, что сможешь удержать нас в плену, ведь сокол не обращает внимания на муху, севшую ему на крыло. Вы – самые большие глупцы, которых мне когда-либо приходилось встречать. Будь вас хоть сотня, вам все равно не справиться с одним-единственным храбрым гяуром. Но мы из-за твоей измены потеряли двадцать драгоценных часов, и теперь нам нужны три лошади, чтобы наверстать упущенное. Уже когда ты диктовал нам письмо, мы знали, что будем свободными, об этом я и написал господину ратей.

– Так ты вот что ему написал! А не мои требования?

– Твои требования я упомянул тоже, но лишь для того, чтобы он над ними посмеялся.

– Так его послы не вернутся?

– Нет, но сам он вместе со своими кавалеристами вернется – чтобы взыскать цену крови и наказать тебя за зло, причиненное нам.

– Аллах-иль-Аллах! И я сам отправил к нему твое послание!

– Да, именно это ты сделал. Видишь, какой великой мудростью одарил тебя Аллах. А теперь – довольно слов. У нас больше нет времени болтать с тобой. Да пребудет с тобой Аллах!

И я сделал вид, будто собираюсь продолжить путь. Тогда он закричал:

– Стой! Не трогайся с места! Отдавай лошадей! Видишь, я здесь уже не один!

Как раз в это время подъехал его отставший товарищ, но не осмелился приблизиться к шейху, а остановился в сторонке. Третий всадник, которого мы заметили на горизонте, приближался рысью, а за ним показались другие.

– Не смеши людей! – ответил я шейху. – Сегодня я добр, поэтому не стану наказывать тебя за твое коварство, даже помогу тебе. Те три верблюда, которых отобрал у нас ты, принадлежат господину ратей, значит, ты взял животных у него. Взамен мы доставим ему трех лошадей. Поговори с ним! Может быть, он соизволит обменять твоих лошадей на своих верблюдов.

– Если бы ты еще смог выполнить свои обещания!

Он молниеносно вскинул ружье и выстрелил; я не смог предупредить его выстрел своим, моя лошадь встала на дыбы и шарахнулась – как раз тогда, когда раздался выстрел – мощным броском в сторону; пуля прошла мимо. Я было рванулся к шейху, но Виннету уже опередил меня. Смелый апач даже не счел нужным воспользоваться оружием; он бросился на шейха сбоку, заставил лошадь противника сделать высокий прыжок и неотразимым ударом сбил ее вместе со всадником с ног, так что оба покатились по земле; потом он направился к другому аюну, вырвал, проезжая мимо, у него из рук ружье, потом свесился с седла и разбил оружие врага о землю.

– Чистая работа! – закричал Эмери. – Ну а теперь прочь отсюда, пора нам отделаться от этих мерзавцев.

Так мы и сделали, не обращая никакого внимания на доносившиеся сзади крики. Но через некоторое время все-таки обернулись и, увидев за собой пятерых преследователей, перевели лошадей на рысь.

– Нам стоит поторопиться, – сказал Эмери, – а то как бы мы не получили по пуле в спину! Или ты хочешь им показать, каково безопасное расстояние между нами?

– И сейчас же, – ответил я, так как вопрос был задан мне.

Я остановился, подождал, пока преследователи приблизятся на расстояние слышимости крика, и приказал:

– Эй вы, назад!

– Вперед, вперед! – орал шейх, подгоняя своих людей.

– И не пытайтесь! Кто не подчинится моему приказу, заплатит сначала ружьем, а потом и жизнью!

Теперь они могли верить моим словам, и я повернулся, чтобы скакать дальше. Но через некоторое время я опять оглянулся. Они держались примерно в тысяче шагов позади нас, шейх скакал впереди, положив перед собой, поперек седла, ружье, еще один всадник принял точно такое же положение. Я не был уверен, что моя лошадь приучена стоять спокойно под пулями, поэтому я спешился, прицелился и быстро выстрелил из обоих стволов своего «медвежебоя». Эффект был точно таким, какого я и ожидал: бедуины держали ружья строго перпендикулярно направлению движения, а так как я попал точно в стволы, те вдавились в тела всадников, и толчок оказался настолько сильным, что оба всадника были выбиты из своих седел.

– О, какое горе! Какая жалость! – услышал я у себя за спиной крики ошеломленных людей. – Его оружие бьет на большое расстояние! Сейчас он попал в наши ружья, а потом отнимет у нас жизни! Поехали назад, потому что Аллах не хочет, чтобы правоверные умирали от руки неверного, к тому же чародея!

Шейх поднялся с земли и стоял теперь среди своих всадников, скрючившись от боли. После того как я поднялся в седло, мы отправились дальше, а преследователи остались на месте и вскоре исчезли из поля нашего зрения.

– По-твоему, они повернут назад? – спросил Эмери.

– И не подумают, по крайней мере – не шейх. Трех таких лошадей ни один бедуин ни за что на свете не отдаст.

– Тогда мы должны позаботиться о том, чтобы они потеряли наш след.

– Это только отнимет у нас время и нисколько не поможет.

– Не поможет? Но если они потеряют наши следы, то мы отделаемся от этих арабов!

– Нет. Ты же слышал его сообщение, что коларази направляется в Хаммамет. Он знает, что мы его преследуем, а значит, тоже поскачет туда. Он последует в Хаммамет независимо от того, заметит наши следы или нет, а там потребует от нас свое.

Мы скакали целый день, не заметив больше ни одного преследователя. Впрочем, и следов тех, за кем гнались сами, мы тоже не находили. Хотя, теперь это было неважно, потому что мы уже знали, куда они направились. Столь благоприятное для них преимущество мы теперь не могли ликвидировать, и у нас оставалась единственная надежда, что в это время в маленьком Хаммамете не окажется судна, на котором можно бы было выйти в море.

К вечеру мы оставили за собой равнину и подъехали к горам Уссала, где нашли достаточно корма и воды для наших лошадей. Но для нас самих ничего, кроме воды, не было. Никакой пищи мы с собой не захватили, и нам пришлось лечь спать голодными, к чему нам было не привыкать.

На следующий день, возле развалин Небанны, мы встретились с бедуинами-уссала, оказавшими нам дружеский прием. За несколько мелких серебряных монет мы получили столько провизии, что спокойно могли выдержать до самого Хаммамета.

В тот день мы доскакали до Махалуте-Кафра, где и заночевали, а на следующий проехали через развалины Зелума, Кафр-азеит и Эль-Менару и к вечеру достигли Хаммамета.

Первым делом я отправился к раис-эль-мине [76]76
  Капитан порта (араб.).


[Закрыть]. От него я узнал, конечно, за плату, что в течение четырех или пяти дней из гавани не выходило ни одного судна, кроме какого-то маленького катера.

– Кому он принадлежит?

– Тунисскому иудею по имени Муса Бабуам.

Этот случай был бы крайне благоприятен для обоих беглецов, и я был убежден, что они использовали эту возможность, тем не менее я осведомился:

– А пассажиры были на этом катере?

– Да, двое.

– Кто такие?

– Коларази паши, пожелавший добраться до Туниса морем, и один молодой человек из Билад-ул-Америк.

– И когда отошел катер?

– Сегодня утром, с отливом. Пассажиры прибыли сюда незадолго до отправления. Они быстренько продали своих верблюдов, а потом прошли прямо на борт, в последний момент перед отходом.

– Катер будет заходить куда-нибудь до Туниса?

– Нет, весь его груз предназначен для Туниса.

– А сколько времени ему надо, чтобы добраться туда?

– При таком, как сейчас, ветре – трое суток, пожалуй.

Эти сведения были благоприятны для меня, потому что до Туниса я мог доскакать за два дня. Значит, я окажусь там за сутки до прихода катера. Правда, я не был уверен, отважатся ли Мелтоны высадиться там, но Тунис оставался для них если не единственной, то ближайшей гаванью, где они могли попасть на борт большого парохода, если только раньше, в открытом море, случайно не встретятся с таким судном и не переберутся на него.

Эмери был того же мнения. Он высказал свое согласие, а потом спросил:

– Мы поедем рано утром?

– Если это тебе подходит. Или ты можешь предложить что-то другое?

– Пожалуй. Ты же был убежден, что шейх последует за нами до этого городка. Он может появиться здесь очень скоро. Не лучше ли для нас сойти с его дороги?

– Ты прав. Проедем немножко вперед по дороге к Солиману. Нам ведь все равно где ночевать; лучше уж спать под открытым небом, чем в каком-нибудь мензиле [77]77
  Мензиль (араб.) – постоялый двор (пер. автора).


[Закрыть]этого городка.

И вот еще вечером мы оставили Хаммамет и переночевали в одной оливковой рощице, расположенной поблизости. На следующий день мы добрались до Солимана, а еще через день, после полудня, въезжали в Тунис, где мучительно долго ожидали прибытия катера. Трех лошадей я отправил в Бардо, где они поступили в распоряжение господина ратей.

По расчетам капитана хаммаметского порта, нам надо было ждать прихода катера только один день; но прошло почти трое суток, прежде чем он появился в гавани Ла-Голетты. Пассажиры на берег не сошли. С капитаном переговорить я не смог, но, когда маленькое суденышко встало на якорь, я услышал страшный вой на его борту и увидел, как задали трепку какому-то мальчишке, а потом отшвырнули его. Он перевалился через планширь [78]78
  Планширь – деревянный брус с закругленной верхней частью, установленный поверх фальшборта судна или же на леерном ограждении.


[Закрыть], встал на ноги и, повернувшись к катеру, погрозил кому-то кулаками, что-то крикнув при этом, но я не расслышал его слов. Парень медленно заковылял к городу, я пошел за ним.

Уволенный юнга средств к существованию не имел никаких, но его это, кажется, особенно не беспокоило. Он точно знал, чем будет заниматься, и когда я догнал его и хотел было уже пройти мимо, он протянул руку и попросил бакшиш. Я дал ему щедрую милостыню и поинтересовался его делами. Он был то, что называется «тертый калач» и, несмотря на свои четырнадцать лет, уже много испытал, а теперь вот в первый раз вышел в море, но по возвращении в порт был избит и уволен.

– А были у вас на борту товары или пассажиры?

– Кроме груза, было еще двое пассажиров.

– Они сошли на берег в Голетте?

– Нет. Сначала мы должны были зайти на остров Пантеллерия, там они и сошли, купили себя франкскую одежду; потом снова поднялись на борт, и мы три дня курсировали туда-сюда, пока не показался большой пароход; они перебрались на него и уплыли.

– Как назывался этот пароход?

– Не знаю.

– А откуда он шел и куда направлялся?

– И этого я не знаю, потому что мой раис [79]79
  Раис – капитан (араб.).


[Закрыть]посчитал, что такие сведения мне не нужны.

Больше я ничего не узнал; мальчишка в море был впервые и слишком мало разбирался в человеческих отношениях, чтобы дать мне исчерпывающий ответ. Одно было ясно, самое важное и самое неприятное: разыскиваемые нами беглецы уплыли на большом европейском пароходе. Конечно, они намеревались воспользоваться первой предоставившейся им возможностью, чтобы отправиться в Америку, и теперь надо было постараться если уж не опередить их, то, по меньшей мере, не оставить им времени на исполнение их злодейских намерений.