Текст книги "Букет белых роз (СИ)"
Автор книги: Калерия Кросс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)
Посмотрев, что вывеска отсутствует, я немного растерянно обернулась к Солнцу, который волновался больше меня, держа в руке нераскрытый зонт.
– Я подожду тебя здесь, ты иди, не бойся, – теплые слова подталкивали меня, заставляли отбросить сомнения и страхи.
Осталось лишь грустно испустить вздох, берясь за поржавевшею ручку.
– Хорошо, Солнце.
Чувствуя бешеный темп внутри, я волновалась.
Окостеневшие от холода пальцы много раз подергивали за ручку, но казалось, что дверь пустила корни и приросла к порогу.
Теперь пришлось стучать.
– Здесь мистер Гробовщик? Откройте, пожалуйста!
Я окликала хозяина бюро много раз, но мне отвечали лишь молчанием.
Пока с боку не послышался мягкий слабый голос:
– Добрый день. Вы к нему?
Увидев старую жительницу, горбато опирающуюся о трость, Солнце наконец приблизился ко мне.
– Да, но почему он не открывает? Бабушка, может вы знаете?
– Ох, молодежь, вы не местные здесь?
– Я приезжая иностранка.
– Я жил в Лондоне, но много лет назад, так что не помню, что тут поменялось.
– Ох, тогда я вам всё расскажу, – улыбнулась старушка. – Лавка этого мистера была закрыта ещё в начале двухтысячных.
Лишь сейчас, повернув голову, я заметила, что разбитые окна перекрыты заколоченными изнутри досками.
– И где нам его искать? – вновь посмотрела я на бабушку.
– Ходят слухи, что владелец похоронного бюро сейчас занимается совсем противоположным ему делом. Если раньше он продавал гробы, то сейчас он мастерит кроватки для младенцев. И зовут теперь не Гробовщик, а Колыбельщик.
– Колыбельщик? – в унисон переспросили мы.
– Да, это официально, – закивала она китайским болванчиком, – но многие по привычке обращаются к нему как мистер Андертейкер.
– И где нам его найти? – спросил Солнце.
– Ох, это далеко – аж на другом конце Лондона.
– Спасибо, что подсказали нам. – Индус слегка поклонился ей.
– Не стоит благодарности, молодежь.
Все стало вновь слишком тихим, совсем неспокойным.
Окутанная холодным одеялом ветра, я терла себя плечи, сжимала ткань плаща.
– Значит, в следующий раз?
Тон мужского голоса был серьезен:
– Да, потому что Велдон может раскусить, что мы целенаправленно применили голограмму.
Моя ладонь легла на обшарпанную временем дверь.
Я все еще не теряла веру: один ее осколок все-таки остался во мне.
Грелль
Встреча со своей фальшивкой оказалась не так сложна, как обещали навязчивые мысли. По-прежнему ненавидящий то, что изображал из себя, я преодолел порог своих амбиций и уговорил свое лицо и тело подчиниться колдовству гримерной.
Перед зеркалами, в которых я отражался трижды, стол был полностью заставлен косметикой, разными элементами своего облика и парфюмерией. На плечиках висел костюм диспетчера.
И как мужчина, и как женщина, я оставался такой же, скрывая боль и обнажая ложь.
Я всегда умел делить таланты между перевоплощением и созданием своего образа.
Губы стали ярче, пропитавшись вишневой краской.
Я снова не чувствовал себя мужчиной, когда встретился со своим отражением, так знакомо сверля взглядом из-под очков, которые потом снял на словах:
– Я сам захотел этого.
Меня никто не заставлял, но именно сейчас фальшивка оказалась нужной.
Помада неожиданно исчезла из-под моих пальцев. Развернувшись и нагнув спину, я увидел, как кто-то, чеканя шаги, поднимает вещь прямо перед моим лицом.
Эти руки я сразу узнал, а как только выпрямился, дважды убедился в этом.
Уильям покрутил между пальцами помаду, как сигарету, и с укором сдвинул тонкие брови.
– Слишком красиво, чтобы казалось правдой.
Я повернулся к зеркалу, будто ничего не произошло, и продолжил густо красить ресницы.
Ухмыльнувшись, Уильям, с которым мы долго не виделись, прислонился спиной к стене, искоса поглядывая на зеркало.
– Меня не перестает удивлять твоя переменчивость. Неужели ты опять стал таким?
Мне хотелось кричать и доказывать, но ответить спокойно оказалось слишком трудно:
– Нет. Это мой образ, в который ты так долго верил и продолжаешь верить.
– Образ… А ради чего образ?
Выражение моего лица сменилось на непроницаемое.
– Я совсем не пойму тебя, Сатклифф. Зачем ты это делаешь? Это же нарушает все моральные ценности и границы.
– Слишком уж ты правильный, – мой голос отдавал насмешкой. – У тебя всегда жизнь была одной сухой прозой…
– А ты снова выбрал это. Парадоксально…
– Выбрали за меня. – Надевая женский парик, чьи ненастоящие волосы отливали золотом, убирал с глаз мешающие пряди. – Говорят, нужно пройти пройти сквозь тысячи океанов решений, вопросов и убеждений, чтобы обрести себя, но мне этого не нужно.
Уильям аккуратно присел на край стола.
– Мне тебя никогда не понять. Ты такой дурак… И такой опрометчивый…
– Знаю, друг. – Ресницы, покрытые тушью, слишком вызывающе окаймляли мои глаза, и я направил свой взгляд на жнеца. – Красиво, правда?
– Но неправильно.
– Превеликий Легендарный, а кто там улыбнулся? – радостно заметил я, высматривая такое невозможное выражение его лица.
Его.
– Забыли, – улыбка тут же сползла с бледных губ. – Моя холодность – тоже маска, но она не дает мне сломаться, потому что быть мягким – значит смелым и не бояться, что тебя могут поставить на колени. Я не хочу падать, потому что не смогу подняться. Я выбрал себе такой путь. Не хочу отступать от него…
Он такой же, как и все жнецы.
Это я неправильно поступаю. Я не могу быть как пешка. Я слишком большое исключение…
Слишком живой шинигами.
Уилл собрался уходить – об этом свидетельствовало его отражение над моей головой – он уже стоял в проеме двери, оборачиваясь ко мне.
– Если ты считаешь, что это как-то спасет тебя, то желаю удачи.
Пока он не покинул меня, я задержал его вопросом, общаясь через зеркало.
– На всякий случай, запишешь меня обратно в диспетчеры?
Так же хмыкнув, шинигами поправил очки, как он привычно любит делать.
– Как только завершишь незаконченное, возвращайся. Мы все ждем тебя, диспетчер Сатклифф.
Юлия
Я не хочу ничего менять… Нет, не хочу…
Огни столицы мелькали по бокам, бросались рыжеватыми лучами в глаза, а бессонница, подобравшись ко мне, захватила и приказала поступать так, как бы не смогла.
Я ехала в правильном направлении и вскоре остановила машину у переадресованного места работы когда-то ведомого мне Легендарного Жнеца. Черты его лица вспоминала смутно, как будто с трудом придумывала сама и никак не могла составить портрет.
Я еще раз вбила буквы в строке, чтобы проверить, не заблудилась ли, и на открывшейся карте немного пролистала вниз.
Нет, не ошибка.
Обхватив ледяную ручку, я остановилась, потому что боялась.
Но обратной дороги уже не будет.
Все-таки, преодолев волну страха, я сжала зубы покрепче и с независимым видом вошла в магазин детских кроватей. Нос моментально уловил нежный аромат ванили.
На подоконнике, освещенном светом фонаря, стоял розовый цикламен, и, начиная с этого окна, выстроились в ряд кроватки для младенцев. Одна другой лучше. Взгляд с интересом скользил по колыбельным, пока я не встретилась с парой зеленых глаз, похожих на два светящихся стекла между прядями седых волос.
Тогда я вспомнила, какой взгляд передавала бесцветная статуя жнеца, которого впервые увидела сейчас живым, умеющим двигаться и дышать.
Невзирая на это, беспокойство не собиралось покидать меня.
Или я просто не могу отпустить это чувство…
– Извините, что так поздно навестила вас… Но… Мистер Андейтеркер, мне нужна ваша помощь, – сказала я, собирая остатки храбрости и прикрывая ими свою тревогу.
Внимательно оглядев меня, жнец, не прекращающий улыбаться, приложил палец к нижней губе.
– Чем могу посодействовать вам?
– Мне нужна одна очень важная информация.
– Прежде чем я отвечу, вам, милая, нужно расплатиться. Не деньгами, конечно…
– Что именно вы хотите?
Но в этот же миг я сама же ответила, когда в кадрах воспоминаний появилась Тетушка Келвин, женщина, которая когда-то помогла мне открыть правду и вернуться в людской мир. Он говорила обо всем, что знает, и среди всего этого я выхватила то, что оказалось мне нужным.
– Ты должна… – едва начал Андертейкер, но я шепотом перебила его, догадавшись:
– Мне рассмешить вас? Сильно или не очень?
Немного спустя Шинигами медленно снял цилиндр, пальцами убирая с него пылинки, но говорил с большой осторожностью:
– Тебе что, правда не сложно?
– А что здесь может быть сложным?
Невыносимо смелая…
– Меня рассмешить очень трудно… Такая девушка все равно не сможет рассмешить меня, когда-то Гробовщика! Меня, нынешнего Колыбельщика? Меня рассмешит смертная? Жалкая смертная? – с каждым словом его состояние становилось непонятным всплеском эмоций, а из улыбок и громких возгласов рождалась слишком веселая реакция на собственные вопросы.
Постепенно она переросла в неудержимость.
Это было так громко, что я в испуге заткнула руками уши и отвернулась, а вокруг все сотрясалось, как от толчков землетрясения.
Так не может быть…
Когда все закончилось, с души свалился тяжелый камень страха. Гробовщик прижался щекой к столу, вяло размахивая рукой и облегченно выдыхая, как будто только что вынырнул из воды.
– Ох, Господи, что это было? – широко улыбался жнец, чьи волосы, волнами лежащие на столе, заслонили пронзительно-зеленые глаза.
Я не верила ничему, что здесь происходило, но все-таки это случилось.
Сердце могло разорваться в любую секунду, но теперь билось неторопливо и тихо.
– Вы… только что рассмеялись.
Андертейкер поднял голову.
– Но ты даже не пыталась это сделать…
Шторы цвета покачивались у приоткрытого окна, впускавшего в теплое помещение запах дождя и свежий ветер. От мужского шепота иногда дергался язычок пламени свечи, а тень от цилиндра длинным прямоугольником пролегла до самого потолка.
– Игра…, но если в случае Грелля сказать про безумство, то нельзя быть уверенны, что эта болезнь, которая присуща шинигами, не лечится. Лечится, еще как лечится… Но есть, правда, одно средство, чтобы все исправить, только придется пожертвовать собой.
– Каким образом?
На этот раз Гробовщик ответил не словами. Действиями.
Мой взор скользнул по ладоням мужчины, которые внезапно накрыли мою и вложили в нее сверток бумаги.
На руке жнеца заметно обозначился рубец.
– Здесь все, что тебе нужно, – сказал шинигами, когда я задумчиво разглядывала силуэты и слова на бумаге, но, соединив пазлы в одну картину, буквы – в одно предложение, озадаченно подняла на мужчину глаза.
– Вы предлагаете мне…?
– Именно. Не просто предлагаю, а рекомендую, правда, каков будет исход – летальный или нет – дело хитрое, актерское.
Так и не поняв его последних слов, лишь только сейчас я заметила, что через бледное лицо жнеца тянулась тусклая полоса старого шрама.
– Почему вы перестали работать в похоронном бюро? Почему вы отказались от того, что было частью вас?
– С годами мы все меняемся, – спокойно проговорил он. – Я был шинигами и забирал души, но что-то во мне поменялось. Я захотел дать дорогу новым жизням… Через эти прекрасные кроватки.
Подвеска в виде розовой луны качалась и перестукивалась со звездами над рукотворной детской колыбелью, на которую с нежной улыбкой смотрел жнец.
– После стольких войн и убийств сам понимаешь, что тебе не хватало света. И после потери человека, в которого посмел влюбиться. Тогда я понял, что когда люди живут – они сами излучают свет. Я согревался, но однажды мне стало холодно – мой луч погас. Она умерла. Я долгое время продолжал свое дело, но осознал, что когда-нибудь нужно греть себя самого… собственными силами. И теперь мне нравятся дети. Целые оравы детей. Потому они маленькие огни, которые как никто другой передают рукам и сердцу тепла, так не хватавшего тебе… Вот уже около двадцати лет я вторю сам себе: больше колыбелей, меньше гробов.
Гробовщик продолжал, не встречаясь со мной взглядом:
– Шинигами могут пересечь правила и законы, если знают, что они над ними не властвуют. Если шинигами знает, что свободен, то его ничем не переубедить. Но такое встречается редко.
И я, словно заколдованная, повторила его слова:
– Больше колыбелей, меньше гробов…
– Когда родится малыш, приходи за колыбелькой! Я жду!
– Хорошо. Когда-нибудь… – но моя улыбка мгновенно погасла.
И теперь, покинув жнеца, я мчалась по ночным проспектам.
Жизнь радикально менялась, а стрела летела в совершенно другое звено, находила дороги к ответу.
К спасению.
Я понимала, что делаю, но уже вышло время, чтобы остановиться и повернуть назад.
***
– Ты выпустил ее на волю? Ты выпустил ее на волю?!
– Я прекрасно знал, что ты затеваешь. – Игрок намеренно избегал ответа, чтобы не подвести ни себя, ни подругу.
– И молчал. Вот партизан… – Велдон сжал в кулаке ткань мужской рубашки и притянул Сиддхартху к себе. – Где она?
– Я тебе ничего не скажу. Хоть браслет снимай – толку-то? Я же все равно буду мертв, а ты так и ничего не узнаешь.
– Черт… – Он отпустил фокусника, отталкивая и растерянно смеясь. – И как мне у тебя это выпытывать?
– Знаешь, я тебе скажу: никак.
Велдон хотел высказаться ответно, но слова мгновенно застыли на его приоткрытых губах – лишь только немой выдох оборвал тишину.
Уруха, некогда вернувшийся после репетиции и уже остановившийся в дверях, заметил эту мужчин, прерывая вопросами, которые терзали его всю дорогу сюда:
– Велдон. Не хочу тебе мешать, но… почему клетка пустая? Куда подевался Сатклифф? И… где эта простая смертная?
Не успевая пересчитать все свои разломанные на части планы, маг, отходя к другой стороне комнаты, просто при всех зарычал от бессилия, потому что не сумел укротить самого себя.
Колдун был настолько озлоблен, что даже со всего размаха дал кулаком по зеркалу. Оно вмиг треснуло, не оставляя на себе живого места: просто испещрилось змейками и полосками. Велдон вложил в этот удар столько ненависти и яда, сколько постоянно уходит на подпитку его существования.
Двое Игроков, полные удивления и легкой насмешки, в молчании наблюдали за каждым его действием.
Они видели колдуна таким впервые.
Страдающим от собственной слабости. Не спокойным.
Велдон, чувствуя острую боль в костяшках пальцев, спустя несколько секунд тишины поднял глаза, тяжело и часто выдыхая.
Мир, который отражался в зеркале, теперь распался на десятки частиц; он больше не был одним слитным изображением, а лишь его элементами.
Отображаемое лицо мужчины перекосилось во всех местах, словно изуродовалось шрамами.
Мужчина никогда не любил принимать поражения и не получал их, но теперь его черные крылья сложились. Никогда ничем не поврежденные, он приняли удар слишком неожиданно и заставили спуститься с большой высоты на землю.
Челюсти Велдона были сведены, а глаза снова прикрыты.
Он не умел быть слабым, но только сейчас понял, что это такое.
Ничего уже нельзя сделать, никак не изменить.
Из-под пальцев по поверхности разбитого стекла побежали две тонкие ленты крови.
***
Я не понимала, что несло меня вглубь темного болота.
Со мной был только страх – он успел вытеснить другие чувства.
Я все еще сопротивлялась, делала шаги назад, но, как невидимой рукой, меня порывисто толкало вперед и наносило удары в несогласное ни на что сердце.
Дыхание прерывалось бегом, когда я бежала вникуда, царапаясь о колючие кусты и боясь оглянуться назад.
Всю дорогу к этому месту я совестилась, но уже слишком поздно.
Грань к переходу становилась меньше.
Наконец выбравшись к утесу, я рухнула на колени. Из меня немедленно вытекали силы и прочие надежды.
Окоченев на леденящем холоде и привыкнув к темноте, я сжимала в руках бумагу. Лишь только бешено пульсировало в пальцах, когда губы с дрожью шептали каждое слово, выдавленное со слезами, обрывкам. Повторенное снова.
Слитно. Через всю отталкивающую силу.
Не хотела, но перевернула свою жизнь стороной к тени.
Тени, накрывшей мое сознание и вошедшей отголосками из преисподние, как потерей себя и пустотой.
Пальцы разжались сами собой, отдав танцам ветра помятый листок, закружившийся передо мной и внезапно пойманный когтистой рукой.
Чернильные пряди мягко касались улыбающихся губ.
– Вы призвали меня.
Полупрозрачная пыль хлестнула по моему лицу, после чего я ощутила резкое жжение в глазах и опустила голову.
– Кто бы ты ни был, человек, но, думаю, ты знаешь, чем нужно расплатиться.
Глаза, полные слез, опустились.
– Я знаю… я готова.
Целостность своей души не смогла, не сохранила – она давно покрылась шрамами, но все еще жива.
– Что ты хочешь, смертная?
Мозг прекратил посылать импульсы нейронам, отвечающим за дыхание.
Я теряла воздух.
Голос едва мог говорить, с большим трудом выталкивая слова – мощные тиски сжимали ослабшие легкие:
– Я все скажу, обязательно скажу.
Слух затронул его ухмыление в голосе:
– Как тебе угодно.
Эти слова растворились пеплом в воздухе, но вместо них пришла мука, от которой спина сгибалась, а выходящий наружу крик подавлялся новыми слезами.
Меня жгло. Не только огнем – переменами.
Полные страха и удивления глаза разглядели на правом запястье отпечатавшийся узор.
Слезы окропляли прожигающее, как клеймо, доказательство того, что я изменила свою судьбу.
Чужой силуэт стоял поодаль, почти сливался с темнотой небес.
– Как мне тебя звать?
Тогда передо мной, поддавшись власти ветра, поднялся ствол вороньих перьев, сквозь которые в меня острым взглядом впивались его глаза. Радужки червленого цвета казались затягивающим омутом, в которых загоралось малиновое пламя.
Этот смеющийся взгляд не смог утопить мою боль – он усилил ее, и тогда смотреть на него оказалось трудно.
Я испугалась этой встречи, невольно отходя назад, но почувствовала слишком запоздало, что стала заваливаться на спину у края.
Душа хотела разбиться вместе со мной.
Демон ухватил меня за кисть руки и дёрнул на себя, прижимая к груди. Я спрятала лицо в его черной ледяной оболочке, но постепенно эта кожа рассыпалась, становилась алебастровой, ненастоящей и холодной.
Вдыхая последний глоток свободы, я сдалась… Ничего не победило во мне.
Грань между светом и тьмой тончала. Две стороны встретились, остроконечным копьем разрывая стены и предубеждения.
Тугие веревки договора переплетали эти миры, стирая пределы. Меняя роли и страницы книги, которую сама пишу.
В ней останется этот след.
Я не слышала, как в груди демона стучало ритмом сердце.
Потому что он им не обладал.
Моя рука прикоснулась к его холодной руке, чувствуя, что с этой секунды буду ненавидеть себя.
Ноги не касались земли – его черные крылья, ударяясь друг о друга, разрезая потоки воздуха, подняли нас к облакам. Я возвела глаза. Мир завертелся, подобно карусели, наполнился ураганом перьев, сгустками тьмы и воздухом, которым уже было сложно дышать.
Бесчувственные губы прижались к моему уху, прежде чем я закрыла глаза, чтобы понять: это ли мой выход?
Это ли спасение?
Но думать об этом уже поздно – я всеми силами держусь за тьму.
Я знаю ее имя.
Себастьян. Себастьян Михаэлис.
***
– Джулий, милый, ты так красив сегодня!
Протянув поднос гостю, взявшему бокал игристого шампанского, я услышала и, повернув голову, увидела, как игрок Солнце, узнав меня в своей новой роли, рукой и голосом подзывает к себе.
Сохраняя непроницаемое выражение официанта, я подошла к нему, прижав поднос подмышкой.
Сегодня все было по-новому.
Моя прическа не ожидалась как для барышни, а оказалась всего лишь простым конским хвостом. Рубашка с галстуком-бабочкой, брюки и пиджак плохо облегали тело, чтобы скрыть то, что я не мужчина-официант, а девушка, прицепившая над губами фальшивые усы.
Сегодня это было моей ролью. Я не знала, смогу ли обмануть публику таким образом, но зеркало уверяло непривычным отражением – это возможно.
Теперь взгляд переместился на зал, заполненный голосами гостей.
Этот костюмированный бал был устроен специально для высшего английского общества. Игроки готовили для них спектакль, в котором я тоже принимала участие. Мне досталась мужская роль официанта, в образ которого я недавно вошла, но все же было нелегко играть того, кто тебе противоположен.
Ни на секунду не отошедший от чувства торжества, фокусник с улыбкой поправил цилиндр.
– Мне кажется, что ты единственный официант, которого хочешь сразу.
– Солнце… – Я смущенно опустила глаза.
Мой взор случайно заметил незнакомку, чье платье было расшито оборками из белоснежного кружева.
Музыка сопровождала грациозные движения, которые может повторить только настоящая… дама.
Я не знала ее, ведь среди известных всему миру лиц она выделялась, скрывая внешность за маской.
– Какая красивая девушка… Интересно, кто она?
Бессознательно трогая кончики ненастоящих усов, я ловила силуэт этой гостьи. Ее волосы золотыми каскадами спадали вниз, спускаясь ниже талии.
Прозрачно-зеленые глаза в больших разрезах венецианской маски жгли украдкой вопрошавшим взглядом, направленным прямо к нам.
– Добрый вечер.
Я не должна робеть, но женственность отчетливо побеждала во мне.
– Это обращение… ко мне? – пальцем показала на себя.
– Конечно, к вам, – пронзила меня улыбкой женщина. Но едва ей стоило совлечь при нас маску, чтобы показать, кто она есть, мое сердце пропустило удар.
Безумец.
Которому я поверила.
Мы обманули друг друга.
Он тоже не узнал меня сначала – об говорило его пораженные глаза. Их не спутаешь ни с какими, и они находили отклик в моих, еще полных непонимания, но уже покоренных.
– Я искала вас, – после недолгого молчания продолжил жнец. – Прошу простить за свою бесцеремонность, – он присел в легком реверансе. – Прошу, позвольте мне пригласить вас на танец?
Грелль ждал ответа и просил его глазами. Он был моим воздухом, и я просто не могла отказать ему. Я хотела дышать им и поэтому, переодетая в галантного мужчину, я взяла его правую руку и положила на сгиб локтя своей, нежно сжимая ладонью теплые пальцы.
Нарушая принципы, мне нравилось вести себя не как нужно.
Я играла противоположность и впервые проживала именно так.
========== Глава 10 ==========
В жизни нет сюжетов, в ней все смешано – глубокое с мелким, великое с ничтожным, трагическое со смешным.
© Антон Павлович Чехов
Усы осторожно отклеены его пальцами.
Мы смеялись, спрятавшись вместе с шинигами в садах, полных самшита.
Ночь укрыла нас.
Шинигами улыбался, не убирая большого пальца с моей нижней губы.
– Хочу признаться, я сразу не узнал тебя.
Лунный свет лилейно играл на складках атласного платья, на ненастоящих золотых локонах.
– Зачем тебе вновь такая маска, Грелль?
Я чувствовала шепот мужчины, текущий по лицу горячей рекой:
– Ты сама знаешь зачем.
– Но Велдон помнит, кого ты играл, – сказала я, вздыхая. – Для чего ты вернулся?
– Глупая… Мне нужно завершить то, к чему я шел и так безрассудно остановился.
Его тень заслонила мое лицо от лунного света.
– Но зачем, если ты уже вне Игры?
– Я делаю это не ради себя.
Гранящая новую сторону своих умений, я неоглядно понимала, что могу быть даже такой, какой сама себя не знаю.
– Знаешь, я нашел выход, чтобы вылечить безумство.
Вдруг, то, что казалось безвестным и невозможным, по частицам восставало из пепла сожженной надежды. Кардинально возвращалось назад.
– Нашел?
– Это рецепт из одной книги. Он обязательно поможет мне.
Нас коснулось бездействие – теперь мы просто молчали, глядя друг на друга в упор. Нас никто здесь не мог застичь.
Я в мгновение воздела глаза на мужчину.
Обрывается…
Не знаю… нет, я не знаю, что мне испытывать.
Теперь боялась больше. Сильнее.
– Грелль… Я хочу тебе кое в чем признаться.
Он продолжал не сводить с меня глаз, в которых вместо спокойствия теперь отпечатывалось удивление напополам с взволнованностью.
– Что-то случилось?
Боялась сильнее, так, как будто боишься подниматься по лестнице на эшафот.
Но я не могла сразу открыть эти карты, потому что проходила сквозь туман, спутавший все мысли, и боялась разбить пустоту и боль, крепко связывающих нас по рукам.
Нераскаянна с изъяном.
Еще в гримерной я обернула тканью правое запястье, чтобы жнец не увидел пентаграмму, приковавшую меня к вратам на входе у тьмы. Железными цепями, а под пятками – раскаленный уголь, продирающий до самой последней боли и до самого истошного крика. Но это все у меня внутри, с самой первой минуты в объятиях чёрных крыльев, под которыми не чувствуешь ничего, кроме холода.
Кроме разрыва связи с нитью белого.
Она оборвана, висит двумя концами вниз, качается над бездной и больше никем не соединима.
Никем.
Никак.
Выпускаю воздух из груди:
– Потом расскажу, когда время позволит. Через несколько минут начнется спектакль, я должна всё еще раз отрепетировать роль.
– А что играете?
– Название слишком странное… «Кукла для одинокого пса».
– Что запланировано в конце?
– Падение аристократа в пропасть от якобы измены жены. Кукловод делает его копию, но Катю, куклу, сжигает сумасшедший брат Роджер, родственник графа. Мне немного сложно признать, но… Я играю Роджера.
Грелль после этого измыслил всё, наверное, смакуя каждое мое слово. И его решение было переломом всему:
– Слишком типично… Нужно приукрасить эту историю.
– Как ты это сделаешь?
Его губы на миг сжались в жесткую линию.
– Давай вернемся, и ты все увидишь.
***
Волнение полоснуло по лёгким льдом, сжало их, опять подговорило бояться.
Еще вдох… еще глоток…
По кругу.
Акт первый. Предыстория.
Я боялась верить.
Я забывала, что есть вера.
Только время все равно танцевало балет по часовой стрелке, кружилось в вихре быстротечных минут, и скоро подойдет мой выход на сцену.
Боялась, но уже встала на ступень выше, когда Солнце дружески сжал мое плечо.
– Все будет хорошо, дорогая. Ты справишься.
После первых рукоплесканий, заполонивших собой зрительские ряды, декорации сменили друг друга магическим образом, и на сцене появилась я вместе с фокускником.
Акт четвертый. Финал.
Музыка аллегро поменялась на более ровную.
С другой стороны сцены выбежала девушка.
– Мой юный друг, мой юный господин, ответьте мне: зачем он покинул этот мир? Он полон лжи, я знаю, но зачем он бросил меня? Зачем он толкнул себя на такой поступок?
Я усердно старалась говорить баритоном, как подобает юноши, какого играю.
– Всему есть свои причины. Я не смогу сказать вам тайну, потому вы не поймете меня. Я готов занять его место и стать вашим мужем, если того захотите!
– Ах, зачем? Вы слишком юн для дел, которые решал он. Я бы хотела его вернуть. Я хотела…
– Зачем вы так со мной, миссис Одинокая? Вы готовы быть со мной, чтобы сотворить волшебство? Я люблю вас, Кристина. Не падайте в пучину мук – отдайте свою любовь мне. И пусть все покажется поначалу тривиальным вам, но жизнь всегда имеет при себе тысячи красок.
– Я не смогу, мой юный друг… Вы только близок мне, как брат. – Она закрыла лицо руками. – Я не смогу!
И я не трогала ее, нет, просто сказала то, что должна была сказать, а все остальное за меня сделал кудесник.
– Тога останься пеплом ушедшего, Кристина. Я не забуду тебя.
Отстранившись, я увидела, что актриса достойно встречает свою кончину. Не боится, не кричит.
Анна горела, чем и шокировала зрителей. Ее кожа темнела от огня, плавилась, прожигалась дотла, превращаясь в разлитые, как воск, и потом остывшие останки недавно живой куклы.
Мне не хватило смелости, чтобы прикоснуться к ее праху – мертвое тело я обошла стороной.
Я общалась со зрителями, слегка останавливалась на полуслове, потому что чувствовала себя безоружной и простой.
Сегодня это не водевиль. Просто шекспирское подобие…
– Теперь в моих руках ее шестеренки. Они помогут мне восстановить часы, которые вселяют тепло всем поколениям. Они вернут королевству наше главное исцеление.
– Это не по сценарию! Немедленно прекрати! Джули! – колючий взор, который точно бы давил на меня из-за кулис, принадлежал только Велдону.
Но то, что стало следующим шагом, сохранило самоотверженность в моем взгляде.
Сначала я была скована, но теперь неисчислимые пары глаз не вызывали во мне прежнее волнение.
Я больше не повиновалась, потому что стояла выше.
Теперь носки мужских туфлей носками касались края освещенной сцены, а рука потянулась в тень первых рядов, как бы подзывая женщину, за слоем фальши которой прячется истый шинигами.
– Прошу вас!
Он встал с кресла, цепляя всеобщие любопытные взгляды.
Наши ладони соединились.
Грелль стал поднимался по лестнице.
Шепот, умножившийся в десятки раз, тихим шелестом волны прокатился по зрителям и после утих до могильной тишины, нарушаемой стуком каблуков по доскам и шорохом шелкового подола платья.
Грелль остановился в полосе направленного на него прожектора. Он кивнул, и тогда тоскливыми нотами полилась мелодия скрипки.
Шинигами запел.
Он не говорил мне, что собирается сделать в конце.
Его форсированная интонация не просто передавала язык оперного пения, а рассказывала историю заново, делая новые пассажи и усиливая глубину чувств.
Новое начало и бесконечность.
Едва закончилась песня, Грелль замолчал, отошел на два шага назад, уступая мне место.
Снимая сапфировое кольцо, я занесла руку назад, чтобы произвести бросок, и через долю секунды украшение унеслось в людское море и запропало в нем.
Не обращая внимания ни на что, я раскинула руки, словно пытаясь объять необъятное, и обратилась к залу, ставя точку в этой истории:
– Зачем нам бесконечное время, друзья, если оно потом так докучает? А готовы ли вы стать куклами?
И тогда секунды потонули в звуке бурно хлопающих ладоней.
Никто так и не вышел на сцену – только мы оба поклонились восхищенным, и я почувствовала облегчение, заполнившее грудь.
Мы сделали все так, как надо.
Выиграли, спутав все карты.
Мы снова поклонились зрителям, помахали им рукой, одновременно улыбнувшись друг другу.
***
За пределами сцены меня встретил Велдон, со скрещенными руками прислонившись к стене.
– Это что сейчас было? – спросил он. – Что за вставка перед самым концом? Ты должна была спрятать шестеренки в свою куклу и управлять ей. И слова в конце совсем другие!
Но я только молчала.
Терпение мага иссякало на глазах, придавая голосу раздражительность и угрозу перескочить на несколько децибел выше:
– Ты невыносимая, понимаешь, Джули? Ты даже очень невыносимая… хуже, чем я думал. И… кого ты привела? Саму Даму, которая чертовски идеально вмешалась в продуманную пьесу. У тебя совесть вообще есть, смертная?!
Я прижала край губы зубом.
– Какое убожество… Без меня театр поскучнел, как я заметил, – высказал появившийся Сатклифф, переодевшийся в униформу. – Если раньше все дополнялось песнями и стихами, так за пять вы успели быстро скатиться до одноразовых произведений. Все, что мы ставили раньше, запоминалось множеством поколений людей. Если сравнить с современной музыкой, то это просто никуда негодная попса. На Финале такое очень стыдно было играть.
После этого напряжение моментально повисло в атмосфере.
– Что? Одноразовая попса? – переспросил Велдон. – Ты сравниваешь нашу великую труппу с какой-то попсой?
