Текст книги "Свет всему свету"
Автор книги: Иван Сотников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)
Оказывается, румыны прибыли как парламентеры.
– Имею честь, – продолжал Чиокан, – сделать для передачи советскому командованию важное заявление.
– Мы готовы выслушать вас, – ответил Жаров.
Ему стало ясно, что на той стороне происходят важные военно-политические события.
– Сегодня ночью, – сообщил Чиокан, – получен приказ прекратить военные действия против Красной Армии и вступить с вами в контакт. Румынский полк уже ведет бой с немцами.
Чиокан был взволнован. Речь его отрывиста, перед советскими офицерами он вытягивался в струнку, старался не уронить своего достоинства. Более свободно держался переводчик Бануш. Каждую фразу он произносил подчеркнуто раздельно, озорно поблескивая глазами.
Жаров позвонил комдиву и сообщил ему о появлении в расположении полка румынских офицеров.
В ожидании распоряжения сверху офицеры разговорились. Чувствовалось, что румыны старались как-то выговориться.
– У нашей армии нет ни сил, ни желания воевать с вами, – просто объяснил Чиокан положение в своих войсках.
– А не кажется ли вам, – вежливо спросил Березин, – что ваше правительство потерпело крах?
– У нас многие не любят Антонеску, но я не могу ничего говорить о правительстве: мое дело повиноваться. Армия не занимается политикой.
– Неправда, – запротестовал Березин.
Майор Чиокан пожал плечами и отмолчался. Тогда Березин исподволь поинтересовался его убеждениями.
– Я сам по себе, – невнятно ответил тот.
– Разве можно жить без политических симпатий и антипатий?
– Я офицер, и, если хотите, у меня духовный нейтралитет. Солдат служит любому режиму.
– Простите, майор, – не согласился Березин, – это не так: оружие в руках солдата либо защищает свой народ, либо служит его поработителям. Иначе не бывает.
– Нет, я всю жизнь сам по себе, – вежливо упорствовал Чиокан.
– Однако вы служите в армии, которая много лет является опорой фашистского режима.
Чиокан беспомощно развел руками и заговорил о событиях на молдовском участке фронта, напомнил, как советские разведчики трижды взяли пленных на одном и том же месте.
– О, то парадокс, – восхищался он, – удивительный парадокс. Если б вы знали, как бесновались немцы! А когда пленили их офицера из штаба корпуса – переполох был ужасный.
Вскоре прибыл румынский колонел[22]22
Полковник (рум.).
[Закрыть], а затем и советские офицеры из армии. Среди них и майор Таланов. Жаров с нетерпением ждал окончания переговоров и мысленно планировал новый бой. Ждать ему пришлось недолго, с румынами договорились быстро. Пока их части еще в отрыве от своей армии, повернувшей оружие против фашистской Германии, они будут сражаться здесь же, оставаясь некоторое время в оперативном подчинении советского командования.
5
Смяв противника, полк двинулся дальше. Следом тронулся и батальон Чиокана, временно приданный Жарову.
– Будьте бдительны! – напутствовал комдив, вручая приказ. – Сделайте, чтоб люди поняли смысл происходящих событий. Учите их воевать по-новому, разъясните, что главный их враг – гитлеровцы. Не исключено, что в новых боях будет постепенно выковываться демократическая армия уже новой Румынии.
Построив батальон у входа в узкую долину, Чиокан представил его командованию полка. Румынские солдаты с нескрываемым любопытством глядели на советских офицеров.
Обходя строй, Жаров и Березин в свою очередь присматривались к румынам. Неровные ряды небрежно заправленных и плохо снаряженных солдат.
– Когда мылись в бане? – спросил майор щуплого солдата, и Серьга Валимовский тут же перевел его слова.
– Месяц назад, домине официр, – выпалил солдат.
– Что было сегодня на обед? – поинтересовался Жаров у другого.
– Мы еще не обедали, домине официр.
– Почему? – повернулся майор к Чиокану.
– Не подвезли продукты... будут только завтра.
– Накормите их, – приказал Жаров Моисееву, – пусть повара приготовят обед. – И сразу обратился к румынским солдатам:
– Мы будем воевать теперь плечом к плечу, – громко начал Жаров, чтоб слышали все, – воевать как товарищи по оружию. У нас с вами один враг – гитлеровские захватчики. Будьте всегда готовы к бою, точно и беспрекословно выполняйте приказы. Будьте храбрыми солдатами – и вы победите!
глава двенадцатая
НОВЫМ КУРСОМ
1
Наутро у горного селения разгорелась жаркая схватка. Прошел час, другой. От Чиокана никаких известий. На вызовы по телефону дежурный беспрестанно отвечал заученной фразой: «Домине майор руководит боем». Жарову пришлось отправиться на румынский КП. Никого, кроме дежурного телефониста. Чиокан в ста метрах сидит на траве, как будда, поджав под себя ноги, и ждет донесений от командиров. Где они, точно он не знает. Проверили вместе. Рота Ионеску взбирается на гору, две другие еще внизу: у них нет боеприпасов. Немцы наблюдают за румынскими ротами и бьют по ним прицельно. Солдаты кучами окружают раненых и убитых и несут бесцельные потери.
Ионеску первым потеснил гитлеровцев. Его повернули влево, и он облегчил бросок вперед ротам Кугры и Щербана. Жарова порадовала исполнительность солдат и офицеров, почувствовавших в бою надежную дружескую руку. Не понравился лишь Кугра. Ему во всем хотелось быть первым, и он скопом бросал людей вперед, а вместо твердой и внушительной команды у него много крику и суеты.
Через день-другой Чиокан обратился к Жарову с неожиданным вопросом;
– Доверяет ли советской командование румынам? – И, сняв очки, сам ответил: – Нет, не доверяет. Вы ставите нас лишь на фланги, словно боитесь, не выдержим.
Рассмеявшись, майор объяснил Чиокану его ошибку:
– Осторожность не есть недоверие. Румынский батальон еще слаб. Какой же смысл рисковать людьми? Вы сами говорили, гитлеровцы не раз подставляли румын под смертельные удары.
– А все же дайте нам задачу посложнее, – настаивал Чиокан.
Жаров обещал, и случай представился очень скоро.
В бою на подступах к перевалу батальон Кострова был выведен в резерв, а его позиции заняли подразделения Чиокана. Немцы усилили артогонь и начали контратаку за контратакой. Жаров решил помочь Чиокану в трудном бою. Почти вся оборона румын держалась стойко. Однако рота Кугры, не выдержав седьмой атаки, начала самовольный отход. Сам командир роты, запыхавшись, прибежал к комбату и панически закричал:
– Обошли, окружают!
– Успокойтесь! – сказал Жаров и спешно выдвинул туда роту из резерва.
Смяв противника, она вцепилась в передний край немцев. Чиокан бросил в атаку роту Ионеску, и позиции немцев были захвачены. Покусывая губы, Кугра молча наблюдал за боем. Его честолюбие было уязвлено.
– Не кончись боеприпасы, мы не отступили бы! – оправдывался офицер.
– И тут просчет командира, – отрезал Жаров.
Пошли в роту, которая сбилась в лощинке, за КП Чиокана. Вскочив при появлении офицеров, солдаты понуро опустили головы.
– Ваша рота, – строго сказал Жаров, – подвела соседей: она без приказа оставила позиции.
Солдаты стояли не шелохнувшись. Их лица будто закаменели.
– Вы поддались панике, – продолжал майор. – За три минуты бегства рота потеряла больше, чем при отражении всех атак. А рота Ионеску устояла и даже продвинулась вперед.
В глазах румын уже не видно испуга: в них стыд, огорчение и, возможно, еще неясный проблеск готовности воевать по-другому.
– У вас один выход, – заключил Жаров, – искупить вину лишь победой в новом бою.
2
Политическая обстановка в Румынии резко изменилась. Коммунистическая партия вышла из подполья. Бануш присматривался к работе партийной организации советского полка. Советовался с Березиным. Начал открыто вести беседы с румынскими солдатами, разъясняя смысл перемен. Сторонников у него было немало. И все же румыны с трудом привыкали к новому.
Не поощряя Бануша, Чиокан ни в чем и не мешал ему. Сам он с малых лет рос в семье врача. С высшим историческим образованием, он никак не мог устроиться: пришлось быть и грузчиком, и пахарем, и писцом-чиновником, пока не определился наконец учителем. Его эрудиция мало пригодилась и в классе: школьные программы были примитивны.
Чиокан примыкал тогда к тем группам и слоям румынской интеллигенции, которые медленно топтались на месте, безвольно уступая дорогу фашистским реакционерам. Нужна была сила, которая подтолкнула бы Чиокана, а он полагал, что все само собой образуется. Потом армия, война. За три года он побывал командиром взвода, роты, получил батальон. На все насмотрелся. Лишь теперь ему была понятна сила, но не правда новой жизни. Силе он уступал, а правды еще не понимал. Мешал духовный нейтралитет.
– Он боится прозреть, – говорил о румынском комбате Березин, – боится открыть глаза: свет ослепляет.
Да, свет большого мира ослеплял Чиокана. Он все еще недоверчиво присматривался к русским коммунистам. Раньше ему казалось, коммунисты разрушают армию. А эти всеми силами укрепляют в ней порядок и дисциплину. Тогда Чиокану захотелось лучше понять этих людей, понять русских, откуда в них эта душевная сила, безупречное мастерство, страстная вера в свою правоту.
Однажды он взял у Березина книгу «Ленин о войне и армии» и в свободные от боя часы усаживал Бануша с собою, заставляя переводить страницу за страницей. Отдельные места приказывал выписывать, и эти выписки составили целую тетрадь, над которой комбат подолгу сидел. Постепенно он привык к советским офицерам, стал более решительным и самостоятельным. Каким-то особым чутьем Чиокан понял, сила русских не только в первоклассном вооружении, не только в их отличной выучке, но и в их убежденности.
Но в своем батальоне Чиокан не противодействовал и тем, кто всячески цеплялся за старое. И вот предстоял неприятный разговор по этому поводу. Они стояли с Жаровым под высоким буком. Круглое бледно-желтое лицо Чиокана с карими глазами под густыми бровями, почти всегда мягкое и добродушное, сейчас серьезно и сосредоточенно.
– Капитан Кугра не прав, и я осуждаю его. Но что делать?
– Он груб и честолюбив, – доказывал Жаров, – не ценит и не бережет своих солдат. Так воевать нельзя.
– По его вине немало людей погибло на фронте, – согласился Чиокан.
– Так чего же держите его?
– У него большие связи в Бухаресте – боярин, крупный коммерсант.
3
Вчера самонадеянный офицер, не разведав противника, без всякой огневой поддержки бросил роту в атаку. Многих потерял. Приехав к нему, Жаров увидел румынских солдат, выстроенных в цепочку. Они шли мимо своего командира, целуя его барски протянутую руку.
Один из сержантов прошел мимо офицера, не приложившись к его руке. Кугра зло взмахнул стеком и дважды хлестнул им подчиненного. Припав к земле и болезненно изогнувшись, сержант хотел все же пройти мимо. Кугра снова взмахнул стеком.
– Стойте! – крикнул Жаров по-русски. – Никакого мордобоя никто не потерпит! Извольте сегодня же прибыть в штаб.
И вот он, Кугра, пришел с объяснениями.
Жаров сдержанно внушал офицеру недопустимость подобных расправ.
– Нас не учили этому, – пытался оправдаться командир роты.
– Так учитесь теперь. Многие быстро понимают перемены. Только вы не видите, что происходит вокруг.
– У нас свои традиции, привычки, господин майор...
– Мы не против традиций. Но мордобой и издевательства – не традиции, а позор. Не забывайте, у вас на глазах рождается новая Румыния и новая армия. Хотите служить ей – служите, нет – уходите с дороги!
– Я готов... Что касается моих убеждений, я духовно нейтрален.
Даже Чиокан поморщился, хотя и сам еще недавно твердил то же самое.
– Я одно знаю, – строго взглянул Жаров на Кугру, – духовный нейтралитет всегда был маской всяких реакционеров.
Румынский офицер опустил глаза, заблестевшие от плохо скрываемого раздражения.
– Не верю я вашему Кугре, – сказал майор Чиокану после ухода офицера. – Это черствый аристократ, ненавидящий все народное.
– Прямо не знаю, что с ним делать, – покачал головой комбат.
– Имейте в виду, опасно любое попустительство.
– Я займусь им, – пообещал Чиокан.
4
Лысую макушку горы обегает ажурная кромка леса. Зеленые громады волн скатываются вниз, потом, будто пенясь, опять вымахивают выше и выше на гребни гор, приступом берут их шатровые вершины и, разбиваясь о редкие каменные утесы, вдруг обнажают крутые нагорья. Похоже, сплошь зеленое море бьется у берегов высокого скалистого острова. Зеленый прибой гремит и грохочет – всюду идет бой.
Березин подсел к Жарову с одной стороны, Моисеев – с другой.
– Так и пойдем вот, – сказал Григорий, – с вершины на вершину.
– Так-то оно так, – согласился начальник тыла, – только нам труднее, чем Суворову: техника ведь, подыми ее на такую кручу.
– Техника не та, согласен, но и люди другие.
– Живой, – обернулся Жаров на голос Амосова.
– Отлежался, – обнимая Фомича, рассмеялся солдат.
– Смотри, Зубец, – узнав разведчика, залюбовался майор его стройной фигурой, загорелым лицом с живым блеском синих глаз. – Дай и я обниму тебя!
После всех злоключений Зубец только что возвратился из медсанбата. Теперь отдохнул, поправился, залечил раны.
– А знаешь, – сказал Березин, – тебя ждет не дождется твой друг.
– Это кто? – не сразу понял Семен.
– Ион Бануш, – подсказал Фомич. – Раньше, говорит, хотел задушить тебя за показания немцам, а теперь – от радости. Это тот самый солдат, что, убив немецкого часового, выпустил тебя из клетки.
– Где же он? Тут? Значит, свидимся?
Зубец и Бануш сразу узнали друг друга, обрадовались. Иону пришлось еще раз поведать, как он решился помочь русскому, как снял часового. Как наутро фон Штаубе чуть не расстрелял того офицера, что вел допрос. На поиски Зубца был отправлен летучий отряд. Гитлеровцы переполошились. Все диверсии разведчиков за много дней они приписали одному Зубцу и за его голову назначили крупную сумму.
Зубец от души смеялся. Он был сильно взволнован и все присматривался к Банушу. Геройский парень!
– Да, – опомнился вдруг Семен, – со мною же гости, ненароком познакомился дорогой.
– Кто такие? – обернулся Березин, ища их глазами.
– Двое румын из дивизии Тудора. В плену были, вступили добровольцами. А сейчас из Москвы, лечились там.
У серого шишковатого камня скучились разведчики Чиокана и саперы Закирова. В плотном кружке – черноволосый румын с живым энергичным лицом. Речь у него звучная. Говорит, жестикулируя, по-румынски – скороговоркой, по-русски – размеренно, разделяя фразы длительными паузами.
Валимовский переводил речь румына, и у всех невольно росла к нему симпатия,
– Ух и город! – восхищался Раду Ферару. – Москва! Тыщу глаз имей – и тогда всего не осмотришь. Громада!
Румыны перебивают солдата, им все хочется знать.
– А ленинский Мавзолей увидели, – продолжал черноволосый, – про все забыли. Стоим без пилоток, не дышим.
Расспросам и рассказам нет конца.
Раду Ферару молод. Еще в школе пристрастился к рисованию. «Учись, Раду, – говорил учитель, – художником станешь». А как учиться? Отец – рабочий, и рад бы учить сына, да платить нечем. Вот и пришлось парню пойти на нефтепромысел. А началась война – сразу на фронт. Угар первых дней сначала дурманил. Отрезвила Одесса. Там и попал он в плен.
Было трудно, очень трудно. Но стоило вспомнить Одессу, и плен казался спасением. В вечерние часы он смог заняться и живописью. После нескольких копий написал русский пейзаж. С волнением взялся за портрет Ленина. Портрет вывесили в клубе.
– Знаете, что напишу? – сказал он солдатам. – Москву: ленинский Мавзолей, башни с рубиновыми звездами, дворец с куполом и красное знамя над ним. А на площади два румынских солдата, и их лица озаряет новый свет, свет мира. Так и назову картину: «Свет мира».
5
Писем из Бухареста не было, и Кугра тревожился. Почему молчит отец? Что в столице? А главное – как с переводом? Мысли об этом не выходили из головы. Обещанный перевод в крупный штаб открывал заманчивую карьеру, распалял честолюбие. А тут, как гром в ясное утро, эти события. Дело непременно затянется. Зло сплюнув, Кугра сапогом пнул дверь своей квартиры.
Грозный вид капитана не испугал Алексу: в руках денщика был надежный ключ к душе начальника.
– Письмо? Из Букурешти? Чего же молчишь, дурак! – набросился Кугра на денщика и поспешно вскрыл конверт.
Руки у него дрожали. Письмо еще более разбередило раненую душу. Ни слова о переводе. Букурешти митингует. На улицах толпы рабочих. Они кричат и требуют. У них сила. Доходы отцовских предприятий пошли на убыль. Нет никакой уверенности, что нажитое за столько лет завтра останется твоей собственностью. Все рушится.
Рассуждая сам с собой, Кугра открыл свежую бутылку рома. Он и не заметил, как Алекса покачал головой и вышел за дверь. Видите ли, не смеет тронуть солдата. Первая же рюмка вызвала ощущение, что он напрасно поступается своей властью. И кто запретит! Солдат – быдло! Он вспоминал свою роту этих дней, и лица солдат ему определенно не нравились. Откуда у них эта дьявольская независимость? Эта непомерная вера в свой завтрашний день? Конечно, от русских, от коммунистов. Они виноваты. Им не дает покоя его добро, его власть. Перед Кугрой будто закружили людские потоки на улицах Букурешти, о которых писал отец. Казалось, они неслись со всех сторон. Теперь эта людская масса – живое отрицание всех его настоящих и будущих благ – внушала страх и ужас.
Вошел командир другой роты – локотинент Щербан. Кугра налил рюмку, рассказал о столкновении с Жаровым, показал отцовское письмо.
– Сегодня эти толпы митингуют, завтра они возьмут власть, станут хозяевами. Так за что я воевал? Скажи, за что? – «In vino veritas»![23]23
Истина в вине! (лат.).
[Закрыть] – подумал он, выпил ром и вслух сказал: – Надо действовать. Не так-то легко нас опрокинуть. Законы, в конце концов, диктует собственность. Мы – соль.
– И мы пересолили, – сострил Щербан.
Маленький, толстенький, он слушал молча, хитро посмеиваясь и улыбаясь, так что не поймешь, поддерживает он тебя или осуждает. Сам Щербан – из учителей. Привык ни во что не вмешиваться, лишь глядеть и рассуждать. Но теперь он сильно атакован и не прочь кое в чем уступить новому, но вместе с тем любит, чтоб с ним повозились, понянчились, даже поторговались.
– Не затем я воюю! – опрокинул Кугра еще рюмку. – Не затем!
Щербан подзадоривал. Он не разделяет опасений Кугры, но и не поддерживает этих новых веяний. Он сам по себе. Никому не станет мешать, но и не хочет, чтоб мешали ему.
Разговор прервал Ион Бануш. Чиокан приказал побеседовать с ротой, наметить кандидатов на командирские курсы из солдат и субофицеров. Кугра рассердился. Что еще за выдумка! Оказывается, Бануш только что от Ионеску. Из его роты едут Симон Марку, сам Ион Бануш и другие. Есть директивы.
– Симон Марку будет офицером, ха-ха-ха! – покатывался со смеху капитан Кугра. – Да я ему морду бил, когда он был в моей роте.
– Чести тут нет...
Кугра прикусил губу, поморщился.
– Беседуйте, черт с ними! – махнул он рукой. – Хотите рому? – И, когда Бануш отказался, Кугра разобиделся еще больше: – Не выйдет из вас офицера, этики нет.
– Выйдет, господин капитан, и этика будет, только совсем другая, – возразил Бануш и вышел.
– Нет, так продолжаться не может – надо действовать! – ударил Кугра кулаком по столу. – Немедленно действовать!
глава тринадцатая
БУХАРЕСТ
1
Ясско-Кишиневские Канны буквально потрясли Фриснера. Столь грандиозной операции русских командующий немецкими войсками в Румынии и его штаб совершенно не предвидел до самых последних дней.
Ведь только в июне отгремела Белорусская операция. Размах ее огромен. Почти тридцать дивизий фюрер снял с других фронтов, чтобы заткнуть широченную брешь на севере. Он потерял там полмиллиона солдат. Почти шестьдесят тысяч пленных немцев русские провели через Москву.
В июле еще удар – львовско-сандомирский. И туда фюрер добавил семнадцать дивизий.
Потом ударили Прибалтийский и Ленинградский фронты русских.
Фриснер успокоился. Ему казалось: ни Толбухин, ни Малиновский наступать не смогут. А они смогли, и огонь их войск гремит и полыхает по всему фронту.
Ставку Фриснера залихорадило. Она металась, как в горячке, прерывисто дышала, как безнадежный больной. Еще бы! Русские разрубили его фронт на три части, затем и их раскромсали на куски. Окружили главные силы Фриснера, и они погибли в кишиневском котле. Потери ужасны.
А тут еще и трагические события в самой Румынии. Арестован Антонеску. Бухарест меняет политику.
Фриснер бешенствовал. Затем стих, сосредоточился, ушел в себя. Молча стоял у письменного стола. За чернильным прибором высилась черная бронза – парящий орел. Хищник широко распростер крылья и выпустил острые когти. Грудь у него крутая, сильная, с высеченной свастикой. Символ их рейха, империи фюрера. Но теперь их орел стал бескрылым! Там, на севере, ему отсекли левое крыло. Здесь, на юге, подрубили правое. И парить уже невозможно.
Самое трудное было доложить Гитлеру о положении в Румынии. Фюрер долго бился в истерике. Приказал создать новое правительство. А как его создать, из кого? Приказал бомбить Бухарест, атаковать румынскую столицу. Бомбили и атаковали. А что проку? Лишь озлобили страну, и Румыния уже объявила войну Германии. Приказал восстановить линию фронта и отбросить русских на исходные позиции. А как и чем отбросить, если разбитые войска бессильны даже держаться? Штабы многих армий и корпусов бросили своих солдат и откатились в Карпаты. Русские с ходу пробили Фокшанские ворота, вышли на Дунай и открыли себе путь на юг. Они только что взяли Плоешти и стоят у стен Бухареста.
Фриснер горько усмехнулся. «Непробиваемым щитом» именовал он свою оборону. Верил, непробиваемый. Верил, устоит. Верил, обломает зубы русским. Сам видел, это была о-бо-ро-на! Глубокая, многополосная, с изощренной, убийственной системой огня, с мощными узлами сопротивления, к которым, казалось, не подступиться. Она поистине была совершенной и необыкновенно прочной. Верилось, русские такую оборону не сломят. А они пробили ее за несколько часов, и их не остановили ни железобетон, ни жестокий огонь, ни стойкость его войск – ничто!
Все рухнуло, ничего не спасти. Нужно срочно собирать остатки сил и заново создавать фронт в Карпатах.
Бухарест, с которым он никогда не считался, стал вдруг центром событий, опрокинувших все расчеты Фриснера и самого фюрера.
2
Вот и Дунай! Жаров глядел и дивился. Величественный, легендарный и все же не такой, как поется о нем в песнях. Не голубой, а мутно-желтый, как лицо изможденного болезнью человека. Не пенится, не ломится к морю, а, напротив, спокоен, даже бессилен. Словно раненый витязь, сонно забылся он на каменной постели. Тихо шуршит камыш, голос которого испокон веков так близок и дорог сказителям. Недаром они улавливали в нем и шепот влюбленных, и стон обездоленных, и звон сабель отважных букуров, сражавшихся за волю.
Сожженное румынское село напоминало села Украины. Пепел, камни, безлюдье. Его спалили немцы.
Огромный платан стоит на берегу. Будто выбежал из огня и тянет к воде свои обожженные ветви. От черного дыма поникли и раскидистые шелковицы, и высоченные тополя, и фиолетовые сливовые сады. Слив так много, что не видно листьев. А у сада высится золотистая порумбиелу, как зовут здесь кукурузу.
Бойцы высыпали на берег Дуная. Одни купались, поеживаясь от холодной воды, другие стирали гимнастерки, задубевшие от пота, третьи просто глядели на легендарную реку. Они пришли сюда по стопам отцов и дедов, по стопам героев Суворова и Кутузова.
Бойцы озоровали, сыпали шутками, и Жаров залюбовался ими. Что за молодцы! Только что прошли через огонь и кровь, а выпала тихая минута – и уже искрится смех.
Здесь сейчас тишина и покой, ни выстрела. А слева, за Галацем, гремит бой. Третий Украинский форсирует реку, там Дунай в огне.
Прискакал вестовой. Командира полка вызывают к Виногорову. Оказывается, подают автобаты, полк стремительно выбрасывается вперед, к Бухаресту. С танками, артиллерией, с гвардейскими минометами.
На сборы у Жарова три часа, а дел уйма. Надо похоронить погибших в ночном бою. Разработать приказ на марш. Устроить прощальный завтрак румынам, уходящим в свою армию. Погрузить полк на автомашины – всего не перечесть.
Братскую могилу вырыли под платанами у самого Дуная. В ней советские и румынские воины, уже друзья и братья по оружию и по крови, павшие в совместном бою.
Все в эти дни было обычно и необычно. Разгром немцев. Союз с румынами. Выход на Дунай. Марш на Бухарест. История на каждом шагу, и простые солдаты, живые и мертвые, творят ее на виду у всего мира.
Батальон Чиокана уходил в свою дивизию. Расставание было шумным и трогательным. Люди сдружились. Но война их свела, война и разлучала. Майор построил один из батальонов у дороги, пригласил дивизионный оркестр. Румыны торжественно прошли перед строем и на каждое «ура» скандировали: «Тра-яс-ка Мо-сква! Тра-яс-ка Мо-сква!» Их всю жизнь пугали Москвой, а они славили Москву, расставаясь с ее солдатами.
Шли колонны в боях рождавшейся новой демократической армии, которая с каждым днем все более и более принадлежала своему народу, и в этом была ее сила!
3
Вечером 30 августа полк Жарова оказался в двадцати километрах от Бухареста. Полукольцом охватывая город, здесь стояли части танковой армии, механизированного корпуса, несколько стрелковых соединений и румынская дивизия имени Тудора Владимиреску.
Войска с часу на час ожидали приказа на вступление в Бухарест. Бои кончились, а отдыха не было. Полки брились, чистились, приводили в порядок оружие, технику. Забот еще больше, чем в бою. Еще бы! Первая столица зарубежного государства. Солдаты и офицеры настроены празднично.
Поздно вечером к Жарову приехал майор Таланов. Он только сегодня из штаба фронта. Офицеры почти не виделись десять дней и были рады встрече. Главное, живы и здоровы и завтра вступают в Бухарест. Они обнялись, даже расцеловались и долго просидели за ужином. Таланов много рассказывал, был в курсе самых последних событий.
Ранен командующий фронтом. Он лично занимался организацией вступления войск в Бухарест. Два дня назад вылетел на самолете в одну из армий. А на обратном пути над районом, где еще действовала одна из окруженных групп противника, самолет был обстрелян гитлеровцами и весь изрешечен пулями. Одна из них угодила в Малиновского. Лишь мужество и выдержка летчика спасли командующего от гибели.
Жаров даже поежился. Мог бы и погибнуть. Война не щадит ни солдата, ни генерала.
В Бухаресте, рассказывал Таланов, острая политическая борьба. Реакционные министры и, видимо, сам король интригуют. С часу на час ждут высадки англо-американских десантов. Лишь бы не пустить в столицу русских. Сколько раз просили остановить продвижение наших войск. И вот, чтобы положить конец интригам, откуда бы они ни исходили, Ставка Верховного Главнокомандования приказала завтра в десять утра ввести войска в Бухарест.
Командующий требует организованности, порядка, дисциплины. Войска пойдут с оркестрами. Командиры полков и дивизий – впереди своих колонн на конях.
Ночь прошла тревожно и напряженно. А наутро полк Жарова влился в армейскую колонну и двинулся в Бухарест.
Город начался низенькими домиками предместий. Рабочие окраины лежали в руинах. Загородный дворец короля охранялся рослыми гвардейцами в медных касках со свисающими кистями из конского волоса.
Румынская столица восторженно встречала армию-освободительницу. Люди старались пожать руки солдатам и офицерам, обнимали их, целовали, забрасывали цветами. Кричали: «Буна, буна армада!» «Ура Красной Армии!»
А Жаров глядел и дивился. Ему постепенно открывался чужой, непривычный мир, пробуждая в душе самые противоречивые чувства.
Стремительный темп наступления советских войск помешал немцам сжечь и взорвать город, и все же они оставили по себе зловещую память. Разрушили бомбами здания национального театра, библиотеки, музея, концертного зала, разбили телефонную станцию. Тысячи людей остались без жилья. Но в центре город пострадал мало. Лишь резко бросалось в глаза монументальное здание университета, покалеченное американской бомбой. С пьедестала памятника на него молча взирал Георгий Лазарь, зачинатель гражданского образования.
В «уличных салонах», прямо на панелях, выставлены пейзажи, натюрморты, лубочные цыганки, закутанные в яркие шали. За решетками парка Чишмиджиу на зеленых лужайках лениво слонялись экзотические павлины. Бульвары пестрели радужными красками реклам кинотеатров и зарубежных фирм.
Но были площади и улицы, архитектурные ансамбли которых восхищали. Добрые чувства рождались у солдат при взгляде на стройный ансамбль Каля Виктория – улицы Победы, названной так в память освобождения Бухареста русскими войсками от власти турок еще в прошлом веке.
Андрею вдруг вспомнились порушенные кварталы рабочих окраин, их пепел и камин. Какая злая ирония судьбы! Лучшее из того, что создано рабочими людьми, всегда принадлежало их угнетателям. Нет, не то будет теперь. Нового времени никому не остановить!
Поток советских войск нарастал. Громыхая гусеницами, двигались танки, артиллерийско-самоходные установки, бронетранспортеры, тягачи с орудиями всех калибров, мотопехота. Затем послышался грозный гул с неба. Над городом низко промчались эскадрильи краснозвездных бомбардировщиков и истребителей – сотни машин. Могучая техника вызывала изумление, восторг у жителей румынской столицы. Вот, оказывается, какая советская армада! Она за десять дней разбила и повергла в прах почти миллионную армию Фриснера.
Виногоров ехал рядом с Жаровым. Генерал по-своему переживал события этих десяти дней. Лет тридцать назад он воевал в Карпатах рядовым солдатом, безграмотным крестьянским парнем, только что призванным в армию. Хорошо началось тогда наступление – плохо кончилось. Лишь много позже, получив образование и занимаясь в военной академии, разобрался он в трагедии юго-западного фронта. Царская ставка, запутавшись в военно-политических интригах, погубила тогда сотни тысяч русских солдат.
– Другой мир – другая война была, – сказал генерал Жарову. – Румыны и в те времена любили русских, – раздумчиво продолжал он чуть погодя, – но то было иное чувство. Тогда ты приходил помощником, временным защитником. Ты гнал немецких грабителей, а вся жизнь оставалась, как была: люди в кабале у бояр, у своих и чужих капиталистов.
Глядя на ликующий Бухарест, Андрей размышлял. Знал, есть тут и люди, которые никогда не питали к нам дружеских чувств. Есть и враги, готовые на любые козни. Есть и обманутые, и виноватые. Но есть и друзья. Искренние, большие, на вечные времена.
4
Полк Жарова оставили вблизи Бухареста и дали трехдневный отдых. Андрей и Григорий решили съездить в столицу. Дивизия Виногорова снова уходит в горы.
Офицерам повезло. У бензоколонки они встретили Иона Бануша. Он едет на день в Бухарест. Ему нужно попасть в ЦК Румынской компартии.
Дорогой Бануш разговорился. Их дивизия тоже уходит в горы. Значит, снова воевать плечом к плечу с русскими. Чиокан особенно рад. Щербан по-прежнему ко всему равнодушен. А Кугра зол, как сто чертей. Все его планы попасть в Бухарест, кажется, рухнули.
