Текст книги "Свет всему свету"
Автор книги: Иван Сотников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)
– С Карпат пришел, вас боится: дитё совсем.
Янку Фулей – из небольшой группы молодых рекрутов, что скрывались в Карпатах. У них мало оружия: на десять человек всего два карабина. Молодого Фулея послали через линию фронта разведать, можно ли вернуться домой.
Наутро Янку пришел к разведчикам: если нужно, он знает место и может провести русских в горы. Он стоял перед Якоревым в холщовых шароварах и в качуле[21]21
Шапка (рум.).
[Закрыть], из-под которой выбивались черные волосы. Бронзовая от загара грудь развита слабо, и восемнадцатилетний Янку выглядит совсем хрупким юношей. Но красивое чернобровое лицо с ясными живыми глазами вызывает доверие. Говорит он только по-румынски, и его торопливую речь не спеша переводит отец.
– Хорошо, Янку, пойдем, – позвал Максим и обо всем доложил Самохину.
В группу вошли Соколов, Закиров, Валимовский.
Тщательно подготовились, двинулись в путь. Июльская ночь выдалась темной. Впереди на фоне ночного неба чернели громады гор. Вспыхивала ракета, и в ее свете разом исчезало все: и горы, и небо, и звезды. Зато кусты, меж которых ползли разведчики, будто раздвигались. Тогда с минуту длился обстрел, и бойцы плотно прижимались к земле. Меркла ракета – ползли снова. Наконец траншея. Никого. Лишь где-то в стороне еле различимый глухой говор. И тут же ракета, другая... Яростный огонь пулемета и автоматов. Частые разрывы мин позади. Крики в траншее. Что это? Обман? Засада? А где Янку?
– Обождите, я мигом, – и Закиров уполз к траншее.
Минуты тревожного ожидания кажутся часами. Но вот и Акрам. На его спине раненый Янку.
– Жив? Куда его?.. – заволновался Глеб.
– В плечо. Кровь дюже хлещет – у меня вся спина мокрая.
Начали перевязывать, и раненый застонал.
– Терпи, дружок, терпи, – участливо просил Валимовский.
В ответ ни звука. Ослабевшее тело совсем безжизненно.
Ночную темь вспорола ракета. Крики, частые выстрелы.
– Берите раненого, я прикрою! – приказал Соколов. Молодого румына принесли в санчасть. Он все еще без сознания. Лицо осунулось и посинело.
– Товарищ капитан, ну как? – пристал к врачу Закиров.
– Рана неопасная, плечевые кости целы. – Врач озабоченно развел руками. – Хрупок очень и крови много потерял.
– У него первая группа, – напомнила девушка-фельдшер, – а у нас нет такой.
– У меня первая группа, возьмите! – предложил Зубец и с готовностью протянул врачу солдатскую книжку.
Старый Фулей, вызванный сюда разведчиками, стоял у изголовья, горестно всматриваясь в помертвевшее лицо сына. Неужели конец? Из груди отца непроизвольно вырывался тяжкий стон. Тогда Серьга подходил к Фулею, осторожно брал его за локоть и успокаивал:
– Крепись, дядя Фулей, все будет хорошо.
Но Фулей сам воевал, много раненых умирало на его глазах. И разве остановить ее, смерть, если она рядом? Боже милосердный, спаси Янку!
Но вот все готово, и кровь Зубца стали переливать Янку. С воскового лица юноши медленно сходила бледность, розовела кожа. Через несколько минут он приоткрыл глаза.
– Теперь будет жить Янку! – обрадованно воскликнул врач. – Будет жить!
Зубец взял раненого за руку. Она легко разжалась, и на стол выпала красноармейская звездочка.
– Дай ее, дай, – еле слышно по-румынски произнес Янку, разглядывая звездочку. – Я еще буду народным солдатом, и мы пойдем в горы...
5
Выбравшись из машины, Забруцкий хлопнул дверцей трофейного оппеля и направился к штабу тыла.
– А, капитан! – обрадовался он Моисееву и, приняв рапорт, со смехом сказал: – Будут пельмени – остаюсь, нет – еду дальше.
– Какие пельмени, товарищ полковник, – усмехнулся начальник тыла. – О них и вспоминать неохота. Еще с Прута, майор такую гонку задал – жуть!
– Ну и ну! – покачал головой полковник. – А как вообще с ним?
– Наддает жару.
– Все по-прежнему?
– Без передыху.
– Ладно, обедать другой раз заеду, – пообещал Забруцкий.
Моисеев немедленно позвонил Жарову и доложил о приезде замкомдива.
Первая траншея проходила по левому берегу Молдовы, густо поросшему лесом. Деревья хорошо маскировали всю местность за передним краем. Это позволяло свободно передвигаться по полковому участку, не подвергаясь опасностям прицельного огня противника.
Забруцкий спустился в блиндаж, где находилась полковая рация. Как он и рассчитывал, дежурила Высоцкая, у которой он застал Думбадзе.
– Вы что ж, свой КП перенесли сюда? – нахмурился полковник.
– Никак нет, – вспыхнул Думбадзе.
– Идите к себе и занимайтесь, чем положено.
После ухода комбата с минуту царило неловкое молчание, и Вера недобро посматривала на Забруцкого. Чего ему нужно здесь? Или снова волочиться вздумал? На днях был сбор радистов. Заявился Забруцкий и, разглядывая девушек, заметно выделил Веру. Не стерпев, она отвернулась. Чуть позже он вызвал ее к себе в блиндаж. Вера долго колебалась: идти или не идти. А как ослушаться – дисциплина! Шагнула за порог, готовая к отпору. Однако все ее страхи оказались напрасными. Полковник был безукоризненно любезен. Усадил ее за стол, застланный бархатной салфеткой. Вера огляделась. Пол и стены в коврах. В углу приемник. Книги. Патефон. На столе хрустальный графин с вином. Нет, таких блиндажей ни у кого из офицеров прежде она не видела. Полковник исподволь выспрашивал ее о жизни, о службе в полку. Не скупился на внимание и заботу, намекал на поддержку, если она понадобится. Явно ухаживал. Но Вера будто не слышала его слов, и расстались они сухо.
Чего же он хочет теперь? Они сидели у маленького столика, бросая друг на друга взгляды: она – настороженные, ничего не обещающие, он – ищущие внимания и участия. Забруцкий разговорился. У него погибла жена, умерла дочь. Он их очень любил – и вот одинок. Поэтому лучше других понимает горе Веры. Трудно без близких, очень трудно, особенно женщине, да еще на войне. Ее место не здесь. Не пошла бы она в штаб дивизии? Вера невольно вскинула изумленные глаза. Нет, нет, он ни на что не намекает, просто хочет помочь.
– Нет, благодарю, товарищ полковник, – встала Вера.
– Тогда хоть в гости заходите. У меня самые свежие книги, новые пластинки. Право, заходите и не бойтесь: я не обижу.
– Благодарю.
– Такая хорошенькая, а несговорчивая. А все же подумайте. – Он протянул руку: – До свидания!
По пути к Кострову он недовольно морщился. Нет, какова! Не подступишься. Кто ей закружил голову? Думбадзе? Или Жаров? А хороша! Нет, он никому ее не уступит. Никому.
У Кострова Забруцкий пробыл не больше часу. Едва он появился, комбат попросил разрешения позвонить Жарову. «Зачем? Можно потом», – отмахнулся полковник. Он разрешил выставить закуску, ром, и непринужденная беседа потекла шумно. Они давно знали друг друга. Было, служили в одном полку. Забруцкому везло, его даже ни разу не ранило. Костров помногу лежал в госпиталях, был в плену. И вот один уже полковник, другой – еще майор.
– Ну, как живешь? – допытывался Забруцкий.
– Не ко двору пришелся.
– Чего так? Начальство не любит?
– Поедом ест.
– Думаю, ты вырос и на батальоне тебе тесно.
– Смотри, еще на роту посадят.
– До этого не допустим. Выпьем-ка за полк, которым, надеюсь, скоро будешь командовать.
Костров промолчал.
– Не нравится мне ваш Жаров, – несколько помедлив, продолжал Забруцкий. – Не люблю ни святош, ни трезвенников. Подумаешь, строит из себя...
– Нет, дело он знает, – возразил комбат, – в этом ему не откажешь. А вот характер...
– От характера все и глохнет.
– Не знаю, как другие, а я как связанный. Никак не угожу.
– Вот видишь...
Скрипнула дверь, и на пороге появился Жаров. Отдал рапорт и по приглашению полковника присел к столу.
– Больше часу в полку, – упрекнул Забруцкий, – а командира нет и нет. Непорядок, Жаров, непорядок.
Андрей смолчал.
– Не сердись, я шучу. С утра не ел сегодня. Ну, Костров, дай гостю закуску. Выпьем за ваши успехи, – придвинулся он ближе к Жарову, – а то их не очень заметно.
Андрей слегка поморщился, но выпил.
– Видал, молодец какой! – похвалил полковник. – А мне говорили, Жаров – сухарь, трезвенник. Я всегда люблю компанию.
Поблизости один за другим охнули два снаряда, и Забруцкий опасливо взглянул на потолок.
– Четыре наката!.. – успокоил Костров.
– Что ж, хорошенького понемножку, – встал Забруцкий. – Поехали в штаб, – сказал он Жарову.
Разложив на столе карты и схемы, Андрей обстоятельно доложил обстановку. Хоть оборона и на широком фронте, но роты сидят прочно. У противника все признаки подготовки к наступлению – подтвердили и пленные.
– Неважные дела, – выслушав доклад, заметил Забруцкий.
– Я не понимаю вас, товарищ полковник.
– Не рано ли вам дали полк? А?
Жаров вспыхнул.
– Да вы раньше времени не волнуйтесь, – снисходительно усмехнулся Забруцкий. – Я не собираюсь добиваться вашего отстранения. Но соперников у вас немало. А дела в полку в самом деле неважные. С «языками» сколько возились?
– Возились, но взяли трижды, раз за разом.
– Пока не вмешался Виногоров.
– На всем рубеже дивизии не было «языка».
– Проходов все нет!.. – продолжал полковник.
– Мы не сидим сложа руки, ищем.
– Дисциплины нет!.. Ваш любимчик Думбадзе дни и ночи проводит у Высоцкой. Говорят, и вы бываете там?
– Это ложь, товарищ полковник.
– Правду говорят, что вы всех поедом заели?
– На требовательность жалуются лишь разгильдяи, – не сдержался Жаров.
– Отрицать легче всего, разберитесь, сделайте выводы.
Забруцкий уехал, Жаров раздосадованно шагал из угла в угол. Ничего толком полковник не видел, и все плохо. Уж он теперь распишет Виногорову. Андрей позвонил Березину и попросил его сейчас же зайти в штаб.
Выслушав Жарова, Григорий покачал головой. Многое из упреков – ерунда. Никаких сплетен нет и не было. А вот о проходах надо подумать. Задача очень важная – сесть на коммуникации противника. Надеяться на случай нельзя. Нужно добиваться разрешения на серьезную разведку боем. Пробьем брешь – протолкнем и разведчиков. Надо готовить план. Доложим и Виногорову, и начподиву. Они поддержат.
– И тем не менее, – подытожил Березин, – о всем, сказанном Забруцким, следует подумать, отмахиваться от этого нельзя.
Только ушел Березин, как из дивизии позвонил Забруцкий. Голос взвинченный, накаленный.
– На пути от вас меня обстреляли, побили стекла в машине.
– Как обстреляли, кто?
– У вас орудуют диверсанты. Фашисты вот нашли проходы, а вы все болтаете! – возмущался Забруцкий. – Мне повстречались ваши разведчики, из штаба дивизии возвращались, они преследуют диверсантов...
глава седьмая
БОЕВЫЕ БУДНИ
1
Думбазде подавленно умолк: Вера опять сказала ему свое «нет». Что ж, отступиться? Навсегда похоронить свои чувства к этой женщине? Нет, завоевать ее любовь! Завоевать во что б ни стало!
«Конечно, – признавалась Вера самой себе, – Никола нравится мне. Нравится, и только. Меня привела сюда месть. Месть за убитого немцами мужа, за погибшую дочь, за все ужасы, что видела своими глазами. А он все о любви».
Никола молча глядел на Высоцкую. Как щедро наделена она всем, за что можно полюбить женщину. Красива, умна, сильна душой.
– Запомни, Никола, принимаю только дружеские чувства.
– Самые дружеские, – приложил он обе руки к сердцу.
– На том и порешим.
– Я тебя так ценю, что на все согласен.
– Ты опять?
– Ну чем виноват человек, который любит самозабвенно? Ведь только подумаю о тебе или увижу издали – уже горю, а подойду ближе – весь пылаю. Скажи, виноват?
Вера рассмеялась:
– Довольно, не то рассержусь, даже разговаривать перестану.
– Умолкаю, смиряюсь – снова прижал он руки к груди.
Оставшись одна, Вера задумалась. Как он пылок, Никола! И чувства его самые чистые, но сердце ее холодно. Да и как иначе, если оно полно мук и горя!..
Скрипнула дверь, и Вера обернулась. На пороге стоял Борис Костров. Лицо его дышало энергией, глаза и губы смеялись. Он уселся против нее. Они нередко встречались и много спорили. Но дружба не ладилась. Вера как-то умела держать его на расстоянии. Ей претили разговоры об удовольствиях и наслаждениях. Сейчас он тоже ухаживал и говорил без умолку, много острил, упрекая ее в холодности и равнодушии. Женщина без огня – не женщина. Нет, дело не в причине. Пусть даже боль. Излечивая одну, нельзя причинять другую.
Борис встал и прошелся по комнате.
– Горе все заслоняет тебе. Хочешь счастья другим – будь и сама счастлива.
– Вокруг столько страданий, и облегчить их, побороть – тоже счастье.
– Ах ты поборница счастья, – мягко сказал он, осторожно беря ее под локти. – Обнять бы тебя да зацеловать, чтоб в глазах помутилось!
– Нет, нет! – отстранилась Вера.
– Да, в тебе, видать, трудно разбудить женщину. Или ты из тех, кто на радости жизни тратит много меньше, чем им отпущено?
– А ты, видно, их тех, кто растрачивает больше, чем должно.
– Это от силы жизни, – рассмеявшись, заупрямился Костров.
– А может, от бессилия справиться с собой?
– Все равно я за полюс силы, – не отступал Борис.
– А я за полюс права, – настаивая на своем, использовала Вера его словечко «полюс».
2
Березин давно присматривался к Хмырову. Что он за командир? Ясно, из тех, кого нередко поругивают, подтягивая к общему уровню. Но как ни жмут на него, заметных сдвигов пока нет. Чего недостает офицеру? Опыта, боевой выучки? Или характера? Чем и как разбудить в нем энергию, здоровое командирское честолюбие? Офицер не лишен патриотической гордости, а вот гордости за успехи своего подразделения у него недостаточно.
– А как вы в мирное время работали, Хмыров? – спросил однажды Березин офицера.
– На доске почета месяцами красовался.
– Тогда почему же отстаете теперь?
– Не ко двору пришелся...
– А мне сдается, причина в другом: сами своего дела не любите, с прохладцей относитесь к службе. – И в упор: – А что вы читаете?
– Где тут читать? – развел руками Хмыров. – Бои и бои.
– Вы забываете: если командир лишь начальник, узкий профессионал, он теряет духовную связь с людьми. А ему не только их в бой вести. Быть для них примером. Наша страна – университет для всего человечества. Понимаете, университет! Глядя на нас, о всей стране судят. Ведь каждый шаг наш, любое слово – это политика, большая политика! Тут много лет на нас только помои выливали. Говорили, ты хам, а ты, оказывается, вежлив и культурен. Говорили, ты вор и грабитель, а ты ничего чужого не берешь, скорее, свое отдашь. Говорили, ты насильник, а ты пальцем никого не тронул. Видал, какая политика!
3
В Березине людей привлекало умение проникнуть в душу, затронуть в ней самое дорогое, заветное. За каждой мелочью он видел важное и большое, к любому факту подходил с какой-то особой стороны, так что незаметное и обычное вдруг приобретало большой смысл.
Лишь один Костров по-прежнему относился неприязненно и к Березину, и к Жарову. В то же время он и завидовал им, их умению расположить людей к себе.
Новое столкновение произошло в блиндаже, когда комбат отчитывал Румянцева за проступок недисциплинированного солдата. После ухода командира роты Березин спросил Кострова, много ли у Румянцева таких недисциплинированных.
– Может, два-три, – отозвался комбат.
– Их-то вы, наверно, воспитываете? А как остальных?
– Да ведь они в основном боевые солдаты, герои.
– Вот и отлично: с ними-то и нужно работать, понимаете, массу поднимать.
– К сожалению, есть у нас командиры, – включился в разговор Жаров, – которые предпочитают готовое: им подавай лучших из лучших. Другие их готовят, воспитывают, они ими командуют.
– Плохой я был бы комбат, – нахмурился Костров, – если б подбирал себе кого похуже.
– Да, плохой, если б так. Но не велика честь подбирать себе только лучших. Это все равно, что жить чужой славой.
– Я беру и не самых лучших. Хоть Хмырова...
– Можно и Хмырова, – согласился Жаров. – Вы стремитесь любым способом избавиться от него. А ведь он был боевым офицером. Хмырова нужно воспитывать бережно и требовательно.
– Ворону в павлина не перекрасишь.
– Вы и сами стали похожи на Хмырова тем, что работаете вполсилы.
– Видно, подчиненный всегда не прав.
– Не в том дело, – возразил Березин, – совсем не в том. Обиды, мелочи заслонили от вас главное, больших дел не видите.
– А где сейчас такие дела? Вот уж какой месяц в обороне, готовимся к переходу через Карпаты. А в бою я не хуже других...
– Любой бой, любое фронтовое дело – это частица всей нашей борьбы. Разве нужно разделять – это можно делать хорошо, а это кое-как. Все делать отлично, во всю силу! – порывисто воскликнул Жаров.
Оставшись один, Костров облегченно вздохнул. Трудный, но откровенный разговор. Видно, допускает он какой-то промах. Есть над чем задуматься...
4
Березин не поверил своим глазам: на бруствере солдат плясал под пулями. Посмотрев в бинокль, майор узнал его: Ярослав Бедовой, новичок. Что за хулиганство! Видно, как его зовут в траншею, а он с злым упорством яростно отбивает чечетку. Немцы ударили из пулемета. Тогда на бруствер выскочил Семен Зубец, рванулся к плясуну и столкнул его в траншею. Березин заспешил туда.
Все стали пробирать Бедового за безрассудный поступок. А он сидит хмурый, насупившийся, с мокрыми блестящими глазами.
Все выяснилось тут же. В траншею принесли свежий номер дивизионной газеты «За честь Родины» с заметкой Якорева. С газетной полосы на всех смотрели мужественные лица Семена Зубца, Глеба Соколова, Ярослава Бедового. Семен спросил, почему вскользь упомянут Ярослав. А Максим возьми и пошути, дескать, Ярослав, похоже, с перепугу подбил танк: побоялся, задавит.
– Ах, с перепугу! – вызывающе воскликнул молодой солдат. – А посмотрим, кто смелее. Выскочи вот на бруствер...
– Что я, с ума сошел? – возразил Максим. – А сказал потому – ты же оставил раненого...
Якорев имел в виду недавний случай, когда пошли в засаду и наткнулись на противника. Завязалась перестрелка. Только отошли, глядь, нет бойца. Тот в паре с Бедовым был, и они отвечали друг за друга. Максим приказал вернуться и найти товарища. Ярослав же хмуро пробурчал, пойду, дескать, все равно погибать. Услышав это, Якорев остановил его и послал Зубца. И когда Якорев напомнил о том случае, молодой белорус побледнел еще более и, кусая губы, с вызовом зачастил:
– А, боишься, боишься!.. А я выскочу, – и он мигом вымахнул на бруствер.
Березин заговорил с солдатом тут же в траншее. Ярослав Бедовой смущен и расстроен. От него обычно слова не добьешься, а сейчас тем более. Молчун, а характером – порох.
Перед войной жил он недалеко от Буга и рано остался без отца и матери. Местный шляхтич, взявший к себе Ярослава, изо дня в день твердил ему: «Понравишься – озолочу, нет – выгоню, с голоду подохнешь». Хоть батрачонок и вырос, хозяин ничего не платил ему, он жил впроголодь. Но с приходом русских хозяин прогнал его, боясь, что большевики заставят сполна рассчитаться за все годы.
Тяжелая жизнь в молодости сделала Ярослава замкнутым. Даже в армии, куда он вскоре попал, ничего о себе не рассказывал, оттого никто и не понимал солдата.
– Убьют и убьют, кому я нужен! – обреченно махнул он рукой.
– Как кому! – удивился Березин. – А роте своей, где каждый боец на счету, а полку, дивизии? Вот подбил танк, а командир уж пишет, есть, дескать, такой солдат Ярослав Бедовой, геройски воюет. Комдив получил донесение, думает, нужно наградить. Командующему пишет. А тот в приказ – и орден! Газета – портрет, статью о тебе. Знайте Ярослава Бедового. Как же не нужен! А кто тебе новенький автомат дал? Рабочие военного завода. Если бы ты им был не нужен, не стали б тебе давать хлеб, обмундирование, оружие. А как на тебя зарубежные люди смотрят? Вот, говорят, пришел освободитель, спасибо ему, из неволи выручил. Выходит, всем нужен, всем!
В глазах Бедового блеснул огонек неподдельного изумления, и они подобрели.
– Не знал я, не понимал... – смущенно почесал он за ухом.
– А что товарищи пожурили, – продолжал Березин, – сам виноват. Мирись с ними да не сердись больше: они с добром к тебе.
Вырезку из газеты с портретом Ярослава Березин послал в село, где еще недавно батрачил Бедовой. Оттуда пришел скорый ответ. Односельчане гордятся земляком, горячо поздравляют с наградой, ждут как родного сына. Пусть возвращается с победой, и колхоз пошлет его учиться сначала в школу, а потом в любой институт.
Перечитывая письмо, Ярослав загорелся:
– Пойду в сельскохозяйственный! – Его нисколько не смущало то, что он овладевал лишь основами грамоты.
глава восьмая
ИСПЫТАНИЯ
1
– Говоришь, из донских казаков ты? Добро! – хвалил Амосов.
– Какой я казак, – отмахивался Максим, – с малых лет в Одессе.
– Ах, одессит? Только все равно казак, раз мать казачка, – продолжал Фомич. – Так ведь, Тарас?
– Он душой казак, – подтвердил уралец Голев.
Всех позвали к Березину, и Максим ушел первым.
– Разумный хлопец, – сказал ему вслед Фомич.
– У них в разведке все разумные, а он из всех на отличку, – похвалил Голев. – И лицом пригож, и речами боек. Помню, в полк совсем юнцом попал. А гляди, выправился.
Могучий вяз с пышной шапке набекрень с трудом укрыл собравшихся. Агитаторы расселись на свежей прохладной траве и слушали Березина. Якореву все тут было внове. В агитаторы он попал из-за Ярослава Бедового, после его пляски на виду у немцев. Березин тогда же поручил Максиму шефство над Ярославом. Парнем тот оказался занятным и душевным. Перестал дичиться. Начал немножко читать. Все подсчитывал, сколько нужно лет, чтобы подготовиться в институт. Но Максим не обольщался успехами Ярослава. Еще крест на шее носит, верит, что звезды на небе – это души умерших.
Березин рассказывал агитаторам о Румынии, о ее передовых деятелях, стремившихся к дружбе с Россией, о подпольной работе коммунистов. Все в его рассказе было интересно и ново.
А неподалеку озоровали румынские мальчишки. Они гонялись за бойким шалуном, боролись, пытаясь отличиться друг перед другом, чтобы хоть чем-нибудь удивить этих добрых русских.
Голев задумчиво загляделся на малышей, и будто издалека до него донесся голос Амосова:
– Чего глядишь на них, Тарас?
– Свое детство вспоминаю, – тихо ответил Голев. – Сколько было горечи, сколько обид! Им легче будет.
– Эти далеко пойдут.
– Пойдут, а как иначе!
– Кто знает, может, у кого из них отец или брат сложит голову в войне с гитлеровцами, – так же тихо рассуждал сибиряк. – А вот какими вырастут эти ребятишки? Не повернут ли они против нас?
– Ну нет, теперь наши друзья в Румынии не позволят мутить им головы. Верю, вырастут на доброе дело!
– Знаешь, Тарас, история – трудная штука. Иной раз так повернется: все в черное перекрасит.
– Раз пришли, значит, силу людям дали, руки развязали, глаза открыли. Они найдут правильный путь, – убежденно доказывал Голев.
Возвратившись к себе, Максим долго размышлял, с чего начать беседу с бойцами. Рассказать ли о том, как через горы и леса, что возвышаются за Молдовой, когда-то шли русские солдаты, проливали здесь кровь за свою родину, за независимость дружественных ей народов? Или рассказать им о Ленине, который мечтал сделать трудовых людей братьями? Однако сколько он ни думал, начать ему пришлось с другого.
Амосов невдалеке тренировал снайперов в метании гранат. Чувствовалось, занимались не от души, а по необходимости: Фомич велит.
– Пустая трата времени, – пренебрежительно сказал Зубец.
– Между нами, Зубчик, – наклонился к нему Глеб, – любой бросок портит снайперскую руку.
– И я о том же, времени не ценим.
– А цену времени знаешь? – подсел в кружок Максим.
– Время – деньги, говорят американские дельцы, – буркнул кто-то.
– Брешут они, – живо возразил Максим. – Упущенной секунды и за миллион не купишь. Порой упустишь секунду и потеряешь человека. Вот про случай один расскажу. Еще на Дону было. Больше часа гремел бой. Вся передовая в огне и дыму. Я в маленьком, наспех вырытом окопчике. Метрах в сорока от меня Сережка, дружок мой, песенная душа. Вдруг прямо на меня «пантера». Каким огнем мы ее встретили! Мигом задымила. Сережка выполз из своей щели и добил ее противотанковой. Еще минута – второй танк. «Максим, бей его! – высунулся из окопа Сережка. – У меня все вышли».
Я бросил гранату. Она мимо. Схватил другую, а танк у самого окопа. Ударил – да в спешке в лоб угодил, вреда немного. Закрутился на месте танк, а под ним мой Сережка. Стою, леденею весь: нет у меня больше гранат, нечем ударить. А танк, покрутившись, дальше пошел... Так погиб человек по моей вине. На всю жизнь урок... Изготовил десять болванок, свинцом начинил. Уйду, бывало, в сторону, где танк-мишень поставлен, двести – триста на день кину, пока рука занемеет. И добился своего – ни одной мимо. А сегодня поглядел на вас, послушал, аж сердце защемило, думаю: «Эх, Сережка, Сережка, друг мой, товарищ, песенная душа!»
– А ну, Зубчик, дай гранаты, – первым встал Глеб, – чую, без снайперского удара и тут нельзя.
– Посмотрим, кто метче, – подзадорил и Тарас Голев.
Максим улыбнулся: значит, дошло.
2
Горные сумерки сгущались в самом низу, прямо за Молдовой. Потом они медленно поднимались по склонам, и в их дымке постепенно таяли очертания хребтов и отрогов. Закончив наблюдение, Якорев вернулся в блиндаж, почистил винтовку и, поужинав, сел за чай. Ночью снова предстоял поиск проходов.
– Знаешь, Максим, – придвинулся к нему Ярослав, – одному тебе признаюсь, боязно мне. Убьют ни за что ни про что, и тогда конец всему.
«Воспитал, называется», – огорчился про себя Максим.
– Тоже мне герой, а еще на бруствер плясать звал.
– Особенно страх по рукам и по ногам связывает, – продолжал Ярослав, – к концу артподготовки, когда в атаку. Прижмешься к земле, как прирастешь. Кажись, никакой силой не оторвать. А увидишь, другие вскочили, упрешься в землю коленями – раз! И вместе со всеми летишь. А ты, случалось, боялся?
Максим задумался. Не таким ли вот и сам он когда-то прибежал к политруку за помощью и советом? Давно это было, а память мигом воскресила картины тех дней.
– Всяко случалось, – отозвался Максим. – Ведь со мной как было – сегодня записался в ополченцы, а завтра уж на фронте, в окопах, и сразу тебе бой. Немецкая артподготовка вмиг оглушила. Забился в блиндаж и дрожу. А тут еще как грохнет, сверкнет, вижу только вместо наката небо над головой. Ничего не помню, ползу и ползу, куда ползу, сам не знаю. Смотрю, уткнулся во что-то. «Ты куда, подлец, куда ползешь, спрашиваю? Ах, трус поганый!.. Товарищи за тебя смерть принимают, а ты тикать. Марш назад!» – это я сам себе кричу. В жизни не ругался, а тут откуда только слова взялись. Вскакиваю – и обратно, сквозь огонь и дым бегу, задыхаясь от стыда, бегу. Со всего размаха прыг в траншею, винтовку – на бруствер и палю: вот вам, гады, вот, вот!..
– Боялся, значит, – облегченно вымолвил Ярослав.
– Началась атака... – не возражая, продолжал Максим. – Стреляю, ничего. Только увидел вдруг – танки. Один прямо на меня. Опустился на четвереньки и – по траншее. «Ты куда, Максим?» – слышу, трясут меня за плечи. «За патронами, – отвечаю, – кончились». «Что ты, опомнись, у тебя их полный подсумок». – Хвать за пояс, и правда, полный. «Гранат бы, – говорю, – надо...» «Бери, дуй на позицию, держись». Схватил – и обратно, а танк уж рядом. Будто к земле прижало. Слышу, над головой махина гремит, земля на спину сыплется. «Ах, трус поганый! Что ж ты делаешь!» – это опять сам себе кричу. Схватил гранату и в зад ему – раз! Запоздал только: ушел танк.
– Значит, все боятся? – вздохнул Ярослав.
– Хоть и не бегал больше, а страх всю душу замутил, – продолжал сержант. – Как быть, что делать? Иду тогда к политруку и вот, как ты мне, все начистоту и выкладываю. Усадил он меня и давай расспрашивать. А потом обнял за плечи и говорит: «Раз нашел мужество осудить себя, значит, уже победил свой страх. Иди, – говорит, – и знай, пока ты помнишь о долге, ты смел И честен». С тех пор сам себе верить стал, в силы свои. Давно ли, спрашиваешь, было? Давно, Ярослав, еще под Одессой, в сорок первом.
– А как мне поступать? – вернулся Ярослав к своему вопросу.
– Главное, себе верь, других не подводи, лишь делай, что нужно, и страху не будет. Ты смелый солдат. Вон только начал воевать, а уж орден.
«Орден, орден! – с горечью подумал Ярослав. – А все равно боюсь».
Но на душе у него стало легче.
3
Из Мулини через лесистый кряж змеится узкое шоссе. За хребтом шумно звенит Бистрица. Вдоль нее вьется стратегически важный путь. Развилка этих дорог у селения Сабаса – самое выгодное место для наблюдения, оттуда легко контролировать коммуникации противника.
– Вот сюда и посадите своих наблюдателей, – указал комдив по карте на голые скаты горы Цифля, сбегающие к развилке дорог.
– Люди будут надежные, – заверил Жаров.
– Кого пошлете? Соколова с Высоцкой? Женщину? – насторожился генерал. – Ах, радистка и снайпер. Хорошо. Раз проходов нет – пробивайте их боем. Засылайте в тыл врага мелкие группы, дезорганизуйте его снабжение, связь...
Возвратившись в полк, майор отправился к Думбадзе, чтоб на месте разработать план действий. У Николы день рождения, и друзья отмечают его двадцатипятилетие.
– Прошу, товарищ майор, прошу, – радушно пригласил Жарова именинник.
Жаров на минуту присел к столу, и Никола не утерпел прихвастнуть своим темпераментом:
– У нас все горит, товарищ майор: шашлык едим – горит, девушек ласкаем – тоже горит, а танки бьем – совсем хорошо горит!
– А сегодня, к сожалению, горит и твой день рождения, – поднимая бокал,, сказал Жаров. – Пусть твои следующие именины будут уже в мирные дни. Сейчас же пожелаем тебе успеха в бою!..
– Новая задача?
– Новая, товарищ Думбадзе.
– Всем или...
– Не всем пока, но очень важная.
– Работать сейчас?
– Сейчас.
Они долго сидели вдвоем, изучая карту, потом вышли на НП и во всех деталях обдумали план боя. Жаров напомнил ему о необходимости быть более настойчивым и инициативным.
– Разве у нас что не так? – удивился комбат.
– Не совсем так. Все очень тихо, задора нет. В полку не слышно второго батальона.
«Да, не слышно!» – огорченно повторил про себя Никола, расставшись с Жаровым. Конечно, позиционная оборона! Развернись попробуй. И все же, хочешь не хочешь, а признайся, многих одолело тихое равнодушие. Что ж, пусть этот бой станет началом. Пусть он напомнит о втором батальоне.
4
В канун рейда Якорева вызвал к себе Березин. Максим застал его в блиндаже. Замполит оторвался от газеты:
– Читал твои заметки. Хорошо, с душой написаны. Думаю, в тебе зарыт талант газетчика, – похвалил Березин.
– Какой же я газетчик, – возразил Якорев.
– Верно говорю, и тут нечего скромничать. Способности развивать надо. У меня есть брошюра Калинина об агитаторах. Почитай, умно написано. А еще вот, – протянул он книгу, – учебник по теории литературы. Старый, правда. Но и в нем немало ценного. Пригодится в работе. Станешь учиться и писать. Не отнекивайся. Это партийное поручение! – и, помолчав, добавил:
– А теперь я хочу тебя спросить еще об одном. Как молодого коммуниста-агитатора, можно сказать, военкора. В чем ты видишь смысл партийной работы? Что в ней самое главное?
