Текст книги "Свет всему свету"
Автор книги: Иван Сотников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)
Однако спалось беспокойно. С рассветом, когда тихо скрипнула дверь, он вздрогнул всем телом и вскочил с кровати. Только нет, не тюремщик возле него, а мать с поседевшими волосами. И хоть он бесконечно счастлив, горло ему сдавливают спазмы, и он готов разреветься, как ребенок. Эх, Станчиу, Станчиу, разве можно быть таким слабым? Тюрьма седьмой раз выпускает тебя за ворота, седьмой раз! А ты расчувствовался, как мальчишка. Распрямись же, поднимись во весь рост и гордо шествуй навстречу жизни!
Мать без слов поняла состояние сына и молча присела рядом, прижимая руки к груди. Один он у нее, и столько лет за тюремной решеткой. Есть от чего зайтись сердцу. Будет ли теперь счастье, за которое он так много страдал? Или снова тюрьма и одиночество ее беспросветной старости?
– Мы ведь не расстанемся, сынок? – склонилась она к подушке.
Станчиу знал, как тяжко ее одиночество и как мучительны тревоги за сына.
– Очень скоро, мама, мы будем вместе, навсегда вместе! А сейчас, мама, мне надо пробиваться в Букурешти.
глава четвертая
У ПОДНОЖИЯ КАРПАТ
1
Выбившись из скалистых теснин, Молдова сварливо шумит у самого подножия гор, отроги которых вздымаются за рекою. Затем, оставив горы, их капризная питомица становится тише и как бы отдыхает на просторах прикарпатской, долины. Ослепительное солнце без устали плещется в журчливой воде, но частые разрывы немецких мин разносят его на куски.
Там, в Фелтичени, откуда Жаров только что возвратился с совещания у Виногорова, можно забыть про войну; здесь же она напоминает о себе громко и властно. И кто знает, может, под эту музыку и возьмет ногу вся Румыния, как сказал сегодня недавний узник. Наши отцы разбудили тогда ее душу, мы высвободим руки.
Андрей поспешил на наблюдательный пункт и всем увиденным остался недоволен. Окраину села со стороны Молдовы охватывает невысокая гривка, похожая на челюсть. Выскочив на эту гривку, рота Румянцева залегла под плотным огнем. Немцы рядом, за плетнями и заборами. У Румянцева ни обзора, ни обстрела. Другие роты батальона закрепились позади, ожидая подхода основных сил полка, еще не преодолевших Молдовы. По всем данным, немцы стягивают сюда крупные силы мотопехоты с танками; то и дело доносится гул моторов. Ясно, такое продвижение сейчас опасно, как никогда: стоит противнику ударить с любого фланга, как он овладеет переправой. А Костров не видит опасности.
Решение ясно: отвести роту Румянцева и прикрыть мост, чтобы в более выгодных условиях встретить контратаку противника. Жаров прямо из роты позвонил комдиву. Того не оказалось на месте, и за него ответил полковник Забруцкий:
– Если иначе нельзя, отводите...
Контратаку противник начал раньше, чем подразделения закончили смену позиций. Бойцы на гривке в две-три минуты опустошили диски и стали отходить. Дав длинную очередь из автомата, Жаров соскользнул в лощину, где с лошадью его поджидал Валимовский. Передав повод, Серьга одним прыжком вскочил на своего серого. Майор не успел еще попасть ногою в стремя, как поблизости ухнул снаряд. Стрела взвилась на дыбы и, вырвавшись, умчалась прочь. Серый Валимовского, не слушая седока, рванулся за нею.
Жаров выругался и, не раздумывая, кинулся за угол кирпичного забора. Отсюда на виду все поле боя. Слева отходят последние расчеты Румянцева. Немцы залегли под частыми разрывами мин. Молодцы минометчики! Справа мечутся фашистские танки, попавшие под огонь орудий. Как же теперь проскочить это поле? Андрей инстинктивно обернулся и на какую-то долю секунды замер в изумлении: сзади эсэсовец замахнулся прикладом автомата. Видно, соблазнился мыслью пленить офицера. Удар пришелся Андрею в плечо. Жаров повернулся, сгоряча дал по немцу длинную очередь и, не теряя времени, перебежал за соседнюю постройку. Его Стрелу кто-то поймал у дороги и, вскочив в седло, галопом летел к нему. Всадником оказался сапер Закиров. Он минировал дорогу перед линией новых позиций.
– Скачите, товарищ майор, – запыхавшись, спрыгнул он на землю.
Жаров мигом оказался в седле:
– Садись, Акрам, сзади.
– Да я так...
– Садись, говорю!
Разгоряченная Стрела вынесла обоих за позиции Кострова. Позвонив в штаб и распорядившись ускорить переправу батальона Думбадзе, майор собрался к себе на командный пункт и тут же увидел, бежит по полю большая группа солдат. Чьи отходят? – и помчался наперерез.
– Сто-ой! Ложи-ись! – во всю мочь закричал он.
Одни залегли сразу, другие все еще пытались бежать. Молодой лейтенант с черненькими усиками на узком востроносом лице летел прямо на Жарова.
– Ложись! – и майор направил на него свой автомат. – По пехоте противника – огонь!
Востроносый лейтенант залег у самых ног Стрелы и застрочил из автомата по немцам.
– Каждый, кто встанет и попытается бежать, будет расстрелян на месте!
– Мы не трусы, а армейские разведчики, товарищ майор, – возразил лейтенант, прижавшись щекой к ложу своего автомата. – Сами увидите.
Голос офицера показался Жарову знакомым. Где он слышал его?
– Увижу – рад буду, – бросил майор, удаляясь.
На окраине деревушки Стрела сильно споткнулась, и Андрей чуть не вылетел из седла. Лошадь захромала, приседая на задние ноги.
– Ты цел? – окликнул майор Валимовского.
– Царапнуло малость, – бросил тот небрежно, забирая повод.
У кирпичного домика, где разместился полковой штаб, Жаров чуть не столкнулся с Виногоровым.
– Бежите? – грозно сдвинул тот кустистые дуги бровей.
Козырнув, майор попытался доложить обстановку.
– Сам вижу, – отмахнулся генерал.
Из-за домика вышел полковник Забруцкий.
– Кто разрешил отход? – Комдив кольнул Жарова сверлящим взглядом своих серых глаз.
– Я сказал только, если нужно, подумайте, – стараясь предупредить майора, вступил в разговор Забруцкий.
У Жарова дрогнул подбородок. Горечь обиды перехватила дыхание, и он до боли сжал кулаки, чтобы сдержаться.
– Приказ об отходе отдан мною, – твердо отчеканил Жаров. – Иначе противник был бы уже здесь.
Комдив укоризненно взглянул на своего заместителя.
– Верное решение, только сделать это нужно бы раньше и быстрее.
– Не успели, товарищ генерал.
– Сам вижу, не успели.
– С этого рубежа, – указал комдив на передний край полка, – ни шагу назад! Остановить противника, подтянуть силы и новым ударом взять село. Мост уберечь во что бы то ни стало.
2
После отъезда Виногорова Жаров заново обдумал план действий и решил: удерживая позиции двумя батальонами, переправить роты Черезова, обойти немцев слева и разбить их комбинированным ударом с фронта и с фланга.
Однако и немцы не бездействовали. Их автоматчики и танки грозили выходом к реке. Потеряв мост, полк остался бы без поддержки и боеприпасов. В этих условиях он не выполнит никакой задачи.
Выход один: отойти еще немного и охватить мост подковой. Но как отважиться на отход, если есть приказ – ни шагу назад? Как связаться с комдивом, который еще в пути? Его приказ никто не изменит. А действовать нужно немедленно, на свой риск, на свою ответственность. Колебания были недолги. Конечно, оставшись на месте, Жаров не заслужит упрека, как бы ни были велики потери и неудачи. У него есть оправдание: выполнял приказ. Совершив же отход, он поставит себя под удар. Здесь опасна любая неудача.
– Отводить! – уже не колеблясь, приказал Жаров. Взвод за взводом заняли новые позиции. Далеко в поле горели три немецких танка. Черные столбы дыма поднимались вверх. Орудийная канонада не стихала. Не смолкая трещали пулеметы и автоматы. Позиции полка походили теперь на подкову, концы которой упирались в Молдову.
Жаров доложил обстановку Виногорову. Ни слова упрека! Только командный пункт полка он приказал перевести на левый берег.
– С правого мне легче управлять, я тут ближе к войскам.
– Переносить на левый!
Позже позвонил Забруцкий: в полк выехал командарм. Генерал будто сказал: виновников отхода расстреляет на месте.
Андрей до немоты стиснул зубы: нрав у командарма крутой! Все может случиться.
Командарм прямо на машине проскочил через мост, а попав под огонь, укрылся в кювете. Не ожидая вызова, Жаров направился к генералу.
Мост – единственный путь связи. В ротах большой расход боеприпасов. Их через мост доставляют на пароконных повозках. Ездовые галопом проскакивают сто метров смертной зоны.
Засовывая за пояс рожки магазинов, Серьга молча взял автомат.
– Я один, – бросил майор своему ординарцу.
– Почему? – недоумевал тот. – Я тоже.
– Что? – И солдат по голосу понял: возражать бесполезно.
На днях Серьга получил письмо от матери. В каждой строчке она просит его беречь себя. Ее муж погиб еще в сорок первом. Два сына убиты позже. Жаров сам потерял в войну отца, мать, брата, и горе женщины ему особенно понятно. Зачем же бесцельно рисковать ее сыном?
Совсем рядом взвизгивают пули. Снаряды вздымают пенные столбы. На выщербленных досках настила чернеют обломки повозки, в которую угодила мина. Неподалеку от нее туша убитой лошади. Еще одна, тяжело израненная, с обрезанными постромками, бьется в судорогах. Тут же убитый солдат. Кажется, он только что залег и ползет по-пластунски. Дальше другой, третий.
Что скажет командующий? Как держатся роты? – эти вопросы сверлили мозг, пока Жаров пробирался по мосту. Соскочил в кювет, приложил руку к козырьку, чтобы доложить...
– Ложись, нечего бравировать! – строго сказал генерал.
Майор опустился на траву. А про себя подумал – не дело командующего выскакивать под такой огонь, хоть ему и свойственна безмерная отвага.
– Где батальон Черезова? Переправляется, говорите, и пойдет в обход? Нужно торопить его! – и командующий обстоятельно расспросил о положении, о намерениях. Одобрив их, строго сказал Жарову:
– Мост не отдавать. Головой отвечаете, – и посмотрел ему в запавшие глаза, словно оценивая, насколько возможно положиться на командира.
– С места не сдвинемся! – поклялся Жаров.
В кювет прямо под ноги генералу скатился молодой лейтенант. Жаров сразу узнал в нем командира армейских разведчиков, которых он силой заставил сегодня принять бой. Жаловаться станет, огорчился Андрей.
– А, Самохин! – обрадованно встретил его генерал.
«Самохин, – изумился Жаров, радуясь встрече и одновременно досадуя, что в горячке боя не узнал офицера, служившего у него в батальоне с Курской дуги до Корсуня. – Правда, возмужал, потом эти усики, которых раньше не было, маскхалат», – оправдывал Андрей свою память.
Самохин начал обстоятельно докладывать.
– Хорошо, молодцы, – похвалил командующий, – важные сведения.
– Только маху дали малость, – сбиваясь с уставного тона, повинился Самохин. – Тикали, чтоб не застрять, а товарищ майор принял нас за беглецов. Так что воюем под его началом.
– Теперь можно вывести, – сказал Жаров.
– Зачем, оставим пока, если хорошо воюют, тем более Самохин в полк просится.
– А у нас в полку как раз начальника разведки нет.
Командующий пристально посмотрел на Самохина:
– Пойдешь?
– Отпустите – пойду, товарищ командующий.
– Берите, Жаров, не пожалеете.
– Да я воевал с ним, только из-за усов не признал сразу.
– Вот и отлично, а усы на ваше усмотрение, можете сбрить за любой промах, – пошутил генерал.
Вскоре после отъезда командующего прибыли обещанные батареи и стало легче.
3
Как ни был Моисеев мнителен, этот вызов к Жарову нисколько не пугал его. Провинностей за собой он не чувствовал и шел с легким сердцем. Полк всем обеспечен. Армейское начальство только что хвалило, и он получил благодарность. А что если опять проборка? И как капитан ни гадал, выходило, упрекнуть его не в чем. Оттого и за ручку двери штабного блиндажа он взялся без всякой опаски. Но не успел он потянуть ее на себя, как дверь порывисто распахнулась, и капитан чуть не столкнулся с Черезовым.
– Да вы что, из бани? – усмехнулся начальник тыла.
– Не радуйтесь, товарищ капитан, – не без горечи отшутился комбат, вытирая платком раскрасневшееся лицо, – сейчас и вас попарят.
Сердце у Моисеева неприятно екнуло.
Жаров с минуту молча рассматривал начальника тыла, и Моисееву стало не по себе. Брови у майора насуплены, взгляд острый, пронизывающий.
– Ну что, Моисеев, будет у вас порядок? Думаете, кухни наладили, и все. А кто должен вникать в полковое хозяйство? Не хотите? Не умеете? В чем дело наконец?
– Я не понимаю...
– А пора понимать, – перебил его Жаров, – пора видеть, как отощали кони, как скрипят повозки – на всю дивизию слышно!
Майор продержал Моисеева не больше пяти минут – начальнику тыла они показались часом. Истинно баня. То с горячим, то с холодным душем. Как и Черезов, он выскочил оттуда красный и мокрый, достал платок и торопливо вытер лоб, шею. Конечно, майор прав. И повозки скрипят, и кони отощали, и пропылилось все... Но марш-то какой, марш! То бои, то бешеная гонка за бегущим противником. Где тут успеть! А ты всех напои, накорми, одень и обуй, подвези патроны, снаряды. Все тонны и тонны. А ему, видишь ли, подай еще и образцовый порядок. А где людей взять?
Но, оправдывая свои промахи, он думал о них беспрестанно. Знал, день-другой, и с тем, о чем говорил майор, будет покончено. Но Жаров найдет что-либо еще, и опять проборка. Да будь ты без сучка и задоринки, он все равно выищет недостатки. Дотошный командир. С таким сложа руки не посидишь...
По пути к себе Моисеев наскочил на ротные обозы Хмырова и нежданно-негаданно обнаружил у старшины несколько бочонков смазочного.
– И на что тебе столько смазки? – рассвирепев, наседал он на старшину. – Тут на весь полк хватит.
– Что за война? – вдруг раздался голос Жарова у повозки с бочонками.
Моисеев остолбенел.
– Да вот смазка, оказывается... – еле пролепетал он.
– Вот видите, и смазка есть. Эх, Моисеев, Моисеев! – покачал головой Жаров и пошел дальше.
А Моисееву хоть сквозь землю провалиться. Будь она проклята, эта смазка. Опять, как и всегда, прав он, командир полка.
4
Румянцев застал Таню за чисткой оружия и загляделся на девушку. Какие необыкновенные у нее глаза, теплые, ищущие. И с ума сойти – до чего мила ее улыбка. Удивительная девушка. Разве можно не любить такую? И каким нужно быть самому, чтобы полюбила она, Таня?
Смазывая автомат, девушка лукаво поглядывала на него: какой он простой, хороший и все-таки немножко смешной. Любит он ее или не любит? Похоже, любит. А ни слова о своих чувствах, хоть и дружат они с Курской дуги. Как все странно складывается в жизни. Они дружили. Любила она другого. Леона Самохина. Яков – сама сдержанность. Леон – вихрь. Увлекся другой девушкой, ее подругой. Увлечение было случайным, кратковременным, давно забытым. А обида помнилась. Где он теперь, Леон? А Яков рядом и, конечно, любит Таню. В отношениях между ними невидимая стена, за которую Яков не смел даже заглядывать, хоть из озорства, что ли. Таня порой и сетовала, зачем он такой несмелый.
Девушка выбралась из окопа, и они уселись под буком. Бой к вечеру стих, и здесь, во втором эшелоне, было спокойно. Давно не приходилось им дружески разговаривать. Все бои да марши. А сейчас, когда можно наговориться досыта, они вдруг умолкли. Незаметно сгустились сумерки, вспыхнули первые звезды. Молча, как ребенок, Таня склонила на его плечо голову. Яков обнял девушку, и у него перехватило дыхание. Сжать бы ее, зацеловать. Будь что будет. А если вырвется и убежит?
Упала звездочка, оставив яркий след на темном небе. Упала и погасла. Таня встрепенулась.
– Яша! – прильнула она чуть сильнее. – Как хочется домой, Яша.
Поблизости грохнул снаряд. Они вздрогнули, и Таня отстранилась. А стихло – она встала.
– Будем отдыхать, Яша?
– Всю ночь просидел бы...
– Все же пора.
Опьяненный невольной лаской, Яков глядел в небо, и звезды казались ему необыкновенно яркими. Захотелось перецеловать их все сразу. Неужели Таня полюбит его? Неужели возможно их счастье? И вдруг нежданная мысль, как темное облако, заслонила небо и звезды. А как же Леон? Он же любит Таню, и она его любит. Все так запутанно.
Как-то непроизвольно он стал думать о Леоне, о дружбе с ним. Есть в ней что-то чистое, непобедимо торжествующее, что возвышает человека. Дружат они с первого дня, как встретились в военном училище, а спорят со второго. Леон любит блеснуть, Якову по душе успех, достигнутый тихо и незаметно. Учились они в одном учебном взводе, служили в одной роте и потом поочередно командовали ею. Даже полюбили одну и ту же девушку. В полк пришли юнцами, а теперь у обоих серьезная закалка: с самого Курска в наступлении. По три ордена у каждого, а за форсирование Днепра Яков стал Героем Советского Союза. Леон же тогда увлекся, потерял ключевую высоту, не доложил вовремя, был снят и понижен. А роту, которой командовал, сдал Якову. Много было пережито, много перечувствовано. В том бою Леон был ранен, лежал в госпитале, а по выздоровлении его направили в армейскую разведку, и они давно не виделись.
Когда Яков собрался на ужин, к нему в окоп спрыгнул Самохин:
– Здравствуй, Яша!
– Леон! – вскрикнул Румянцев. – Какими судьбами?
– Чуть не с того света, Яша, – рассмеялся Леон. – Видишь ли, Жаров чуть было не расстрелял меня, да вовремя опомнился, – вышучивал он свои злоключения. – А потом взял и назначил в полковую разведку. Так что опять вместе.
Ужинали не спеша. На столе дымилось жареное мясо, подогретые консервы.
– Грамм по сто выпьем? – Яков снял со стены фляжку.
– Ради встречи не грех и прибавить.
У Якова смешались все чувства. Он рад и не рад этой встрече. Как все будет теперь?
За ужином Леон увлеченно рассказывал об армейской разведке, о пленных, о подвигах солдат. Отчаянные люди. С ними на любое дело не страшно.
Удрученный Яков не хотел, чтобы Леон заметил его состояние, и больше молчал.
Леона подмывало спросить про Таню, но он сдерживался.
– Таню видел? – не выдержал наконец Яков.
– Нет. Как она, ни в кого не влюбилась?
– Не знаю... – смутился Яков.
– А ты все любишь ее?
– Все люблю.
– Таню тебе не отдам.
– Я тоже не уступлю, Леон.
– Выходит, дружба дружбой, а табачок врозь, – усмехнулся Самохин и налил понемножку в кружки.
– За Таню, – поднял Яков кружку.
– За мою Таню! – заупрямился Леон.
– За ее счастье! – не уступил Яков.
И они расстались, возбужденные и недовольные друг другом.
Румянцеву хотелось узнать, как отнесется Таня к тому, что Леон снова в полку? Особенно после сегодняшнего вечера. Нет, он не может ждать до утра, он должен увидеть ее сейчас же.
Таню он застал у старшины за ужином.
– Слышала, Самохин у нас?
– Да? – вспыхнула девушка. – И надолго?
– Назначен в полковую разведку. Ты рада?
– Конечно, – смутилась она, – ведь он свой в полку.
Старшина вышел, и они остались вдвоем. Растерянно помолчали. Якову очень дорога Таня, дорого ее счастье. Он давно полюбил ее и все молчал. Зачем говорить, если сердце занято другим? А занято ли? Нет, пока не выяснится все, он ничего ей не скажет. Только ему одному известно, как трудна такая любовь. Да и любовь ли это? Ведь любовь – крылья. А у него они подрезаны.
– Ты его любишь? – решился наконец Яков.
– Не знаю, Яша. Сама не знаю. И дорого все, и больно. Он не из тех, кого скоро забывают, а я и не знаю, хочу ли забыть...
5
Полк вывели на левый берег и поставили в оборону против Мулини. Снайперам теперь раздолье. С зари до зари не уходят они с позиций, изощряясь в искусстве, которому обучал их Глеб Соколов. «Солдат неученый что топор неточеный», – тренируя бойцов, изо дня в день твердил командир. Уроки не пропали даром: немцы не могли высунуться из своих окопов.
Однако и у гитлеровцев появился свой снайпер. Был он сметлив и хитер: с любой позиции больше одного выстрела никогда не делал. А что ни день – то убьет кого, то ранит. Немецкие радиорупоры на все лады расхваливали неуловимого Карла.
– Что ж, или мы так уж бессильны, что не справимся с этим Карлом? – собрав комбатов, спросил Жаров.
– Нет, как это возможно, – горячился Думбадзе.
– Да вот не видим, и все тут, – огорчался Черезов.
– А у снайпера закон: вижу – стреляю! – не поднимая глаз, поддержал его Костров.
– У снайпера, – возразил Жаров, и голос его чуть накалился, – есть другой закон: не вижу – нахожу и бью без промаха.
Много дней Карл не давал покоя. Как раз в эти дни из госпиталя возвратился рядовой Амосов, или дед Фомич, как его любовно величали в полку. Глеб и обрадовался – теперь конец Карлу, и огорчился – без Фомича не справились.
Старого снайпера Костров застал в кругу солдат. Фомич, попыхивая трубкой, что-то неторопливо рассказывал. Речь у него тягучая, цветистая.
– Про Хехцихер слыхали? Добрый кряж будет. На полдень от Хабаровска. Кедры там – великаны, каких не сыскать. Черная береза, ильмы – залюбуешься. От бархатного дерева глаз не оторвешь. А лианой, как жгутом, перевито все: ни пройти, ни проехать. Ну, белки, тигры, медведи – девать некуда. Бей – не перебьешь. Мы с отцом медведем промышляли. Вот, скажу, охота! В других местах медведь в берлогу на спячку хоронится, а наш, таежный, – на особинку: он в дуплах старых кедров зимует. Отыщешь вот дерево, постукаешь– звук гулкий, как пустой бочонок. Знай, дупло. Прорубишь дырочку, так с палец толщиной, возьмешь расщепленную палочку и – туда. Повертишь чуток, видишь, на ней шерсть накручена: есть медведь! Берешь острую палку – раз туда. Не выходит. Тогда дымку подпустишь: зверь и заворочается, заворчит. Уссурийский медведь злющий, сразу наверх полезет. Только покажется из дупла – тут и бьешь его. Он, конечно, грох обратно! Ну и добро: прорубай дыру в дупле – и медведь твой...
Фомич – из уссурийских казаков. Кряжистый, крутоплечий, черноволосый. Лицо гладкое, без морщин. На вид преогромный человечище, а ходит неслышно. Сбившись в круг, молодые снайперы с завистью рассматривали Фомича-удачника, его винтовку-чудесницу, и старый сибиряк казался им очень похожим на черного уссурийского медведя.
– В Карпатах, говорят, тоже медведя немало, – напомнил Сахнов.
– Сейчас не до медведя! – отмахнулся Глеб. – Тут своя заноза...
– Да, главное сейчас – злополучный Карл, – вмешался наконец Костров. – И тут не разговаривать нужно, а думать и действовать.
– Думаю, его, как уссурийского медведя, выковыривать надо, – исподлобья поглядел Фомич на комбата. – Дайте несколько ден мне, и найдем мы его, товарищ майор, увидите, выковырнем.
