Текст книги "Свет всему свету"
Автор книги: Иван Сотников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)
Никола направился в штаб полка, обосновавшийся с одной из рот в охотничьей вилле какого-то словацкого министра из правительства Тисо. Вилла походила на небольшой старинный замок на высоком каменном фундаменте с двумя башнями по краям.
На просторном резном крыльце Никола увидел Олю, возившуюся с одним из отводов антенны, поднятой над высокой башней. Узнав комбата, девушка со всех ног кинулась вниз, порывисто сжала его локти и припала к груди офицера. Потом, схватив его за руку, потащила к крыльцу. А правда, было трудно, правда, их не хотели отпускать? Они с Верой извелись, ожидаючи.
– Как Вера? – с трудом прервал он поток Олиных фраз.
– Сама сейчас расскажет, услышишь... – и вдруг запнулась.
– Тут она?
– Тут, тут, только, знаешь, у нее... – Оля опять запнулась, не зная, как объяснить. – Забруцкий у нее.
– Чего ему нужно? – закипая, сжал кулаки Никола.
Оля провела его наверх и, указав на дверь, остановилась.
Со смешанным чувством раздражения и недоумения Никола открыл дверь и остолбенел у порога. Ни Вера, ни Забруцкий даже не обернулись. Полковник взял ее под локти, пытаясь притянуть к себе. Она, откинувшись, противилась. Николу словно обожгло. Задохнувшись, он не мог вымолвить ни слова.
А Вера, отступив между тем от Забруцкого, сказала ему резко:
– Нет, нет!
– Но почему? – упорствовал полковник. – Вам же лучше будет.
Никола шагнул за порог и с силой прикрыл за собой дверь. Не успел он открыть рот, как Вера рванулась к нему:
– Никола! Ника! Ты! – И, не стесняясь, горячей щекой с силой прижалась к его обмерзшему небритому лицу.
В душу Николы закралось вдруг подозрение. Что за встреча? Что за объяснение? Зачем она подпускает его к себе? Огонь, запылавший в груди, застилал все, лишал возможности правильно видеть и соображать. Но порывистость Веры, ее горячая ласка, ее дыхание как-то непроизвольно смирили гнев, и офицер сдержался. Ей он все простит, все, все. Но ему, ему ни в коем случае.
Осторожно отстранив Веру, он сделал еще шаг и подчеркнуто официально сказал Забруцкому:
– Товарищ полковник, только что звонил комдив, вам приказано прибыть в штаб. Немедленно! – добавил он, глядя ему в глаза.
– Что, сам генерал? Вот как!.. – с дрожью в голосе спросил Забруцкий. – Что ж, придется... – он обиженно заметался по комнате в поисках бекеши, папахи, рукавиц.
– До свидания, Вера, – сказал он тихо и сдержанно.
– Прощайте, товарищ полковник, не обижайтесь.
И, не обращая больше внимания на Забруцкого, она потащила Николу в комнату, стала торопливо снимать с него перчатки, шапку, расстегивать ремень на полушубке.
Забруцкий завистливо поглядел на обоих, крякнул с досады и, громко топая, пошел к двери.
Не смея заикнуться о случившемся, Никола вдруг растеряйся и нахмурился. Что же теперь делать? Может, догнать Забруцкого и объяснить сейчас же? Да ну его к черту, пусть летит! Лучше сказать все Жарову. Комбат схватил полушубок, быстро оделся и, ничего толком не объяснив Вере, помчался к командиру полка.
– Погоди, я быстро вернусь, – сказал Вере.
– Что ты затеял? – всполошилась она.
– Слово даю, головы не потеряю.
Вера кликнула Олю и все пересказала подруге.
– Зря отпустила, – расстроилась Оля. – Знаешь же, какой он динамитный.
Пришлось обоим отправиться на розыски. Но едва они спустились с крыльца, как их остановил смеющийся Никола. Он стоял наверху.
– Куда вы помчались?
– Куда, – усмехнулась Вера, – за тобой! Оля говорит, ты такой динамитный... Вот и боялись, взорвешься.
– Эх вы, сороки пуганые, – ласково засмеялся он, протягивая им руки. – Полковник всех нас приглашает обедать.
– Забруцкий? Ни за что! – рассердилась Вера.
– Дался вам этот Забруцкий! – с досадой отмахнулся Думбадзе. – Мало у нас других полковников?..
Выскочив за несколько минут до этого от Веры, Никола заспешил к Жарову. Его штаб размещался на верхнем этаже виллы. Командир полка сразу же потащил комбата в одну из соседних комнат, где уже накрыт стол. Там оказались Березин, Самохин и Румянцев. Но Думбадзе взмолился обождать и выслушать его сейчас же. Вняв его мольбам, Андрей выслушал комбата, еще никак не понимая, чем он взволнован. Вера и Забруцкий? Ерунда. Ах не в том дело? В чем же тогда? Что, комдив не вызывал Забруцкого, Никола все выдумал? Отелло несчастный! С ума сошел!
– Ты знаешь, – загорячился Жаров, – Виногоров не терпит мальчишеских выходок. А ты что сгородил, чучело ревнивое?
Комбат молчал, потупив голову. «В самом деле, чучело, Отелло», – честил он самого себя. Жаров задумался и тоже молчал.
– Ладно, будь что будет, – заговорил наконец Андрей. – Возьму все на себя. Скажем, напутали, генерал побушует, но поймет. Только смотри мне, горе-Отелло, станешь дурить – отберу Веру. До конца войны не увидишь.
«Не наказывать же в самом деле комбата после стольких дней разлуки».
Никола засмеялся:
– Клянусь, не буду.
– А теперь иди к ней. Стой, стой! – закричал Андрей, видя, как комбат сорвался с места. – Не к ней, а за ней: зови обедать.
Думбадзе схватил Жарова и стиснул его в своих объятиях. Потом все так же молча кинулся к порогу и скрылся за дверью.
«Чем не Отелло!» – позавидовал Жаров его мальчишескому озорству, на которое, казалось ему, сам он не был способен ни сейчас, ни пять лет назад, когда ему было столько же, сколько Николе теперь.
5
В бою за Попрад в руки Жарова попал свежий номер газеты «За свободне Ческословенско». Принес Березин из политотдела дивизии. Черт возьми, это же газета чехословацкого корпуса! Радостно изумленный, Андрей вертел ее в руках, вчитывался в заголовки, искал подписи под статьями и заметками. Нет ли знакомых имен, с кем встречался еще в Бузулуке? Знакомых, однако, не попадалось. Не рота тебе и не батальон, а корпус!
Части его действуют очень близко. Они тоже наступали на Попрад, только с другого направления. Жаль, не пришлось ни с кем свидеться. Полк быстро покинул город. Зато сразу нахлынули воспоминания.
Военная судьба не раз сводила Андрея с чехословаками. Сначала в Бузулуке. Его послали туда в первые же дни формирования их батальона. Декабрь сорок первого выдался суровый, и время было грозное, опасное. Враг еще стоял у Москвы. Зарубежные прорицатели зло вещали о скором падении советской столицы. В Бузулук тогда прибыли Людвик Свобода и Ярослав Прохазка. Они стали сколачивать первый чехословацкий батальон.
В Бузулуке Андрей пробыл тогда с месяц и вновь прибыл туда почти через год, на заключительное инспекционное учение. Батальона он не узнал. Одет и обут с иголочки, в английскую форму. Форма как форма, ничего особенного. Лишь до смешного Андрея смущали пуговицы с гербом Букингемского дворца английских королей. Зато все оружие – советское, самое добротное. Учение показало: год не прошел даром. Чехословаки стали опытными воинами.
На долю Андрея выпало тогда инспектировать роту Отакара Яроша. Командир ему сразу понравился. Молодой, энергичный, упорный. Знающий, умный офицер, с очень красивым волевым лицом. Таким он и остался в памяти до сих пор. Жаль, погиб в боях под Харьковым. Ему первому из иностранцев было присвоено звание Героя Советского Союза.
Настоящими солдатами стали даже те, кто вовсе, как думалось раньше, не приспособлен к войне. Помнится, был у Яроша рядовой Гуго Редиш. Андрею казалось, из такого не сделать солдата. Был он остроумен, образован, немало повидал свет. Жил во Франции, Греции, бывал в Испании, Англии. Свободно говорил по-французски и по-английски, по-немецки и по-русски. Настоящий полиглот. А стрелять не умел. Переползать, отдавать честь – для него нож острый. Было ему уже под пятьдесят. Но он пришел сюда добровольно, чтобы стать солдатом. Был предан делу, смел, отважен. Истый коммунист. Где он теперь, Гуго Редиш?
Жив ли и Ярослав Прохазка? Ученый, партийный деятель, коммунист. Живая душа всего воинского коллектива.
Помнился еще и офицер штаба Вилем Гайный. Пражанин. В Испании воевал. Был во Франции и Англии. Угодил к немцам и чуть не погиб в концентрационном лагере. Сбежал и оттуда. Отчаянный, темпераментный, геройский офицер. Случилось, Андрей даже спас ему жизнь.
Зимой уже сорок четвертого Жаров верхом возвращался с разведчиками от Виногорова. Ночь выдалась темной и погожей. Вдруг видит – лошадь в седле, а поодаль в кювете барахтаются трое. Окликнул – двое пустились наутек, а третий встал и представился:
– Подпоручик Вилем Гайный!
«Вот те и на – Вилем Гайный!» – изумился Андрей. Поистине война состоит из тысячи тысяч случайностей, в которых есть и своя закономерность.
Офицеры обнялись и долго не выпускали друг друга из объятий. Солдаты догнали беглецов. Немцы, оказывается. Отбились от своих и соблазнились обезоружить одинокого кавалериста, захватить его лошадь.
Чехословацкая бригада тогда наступала на Белую Церковь, Гайный был послан для увязки действий на флангах. Ехал он с ординарцем, да лошадь того сломала ногу, и он оставил его сзади.
Андрей завез офицера в штаб дивизии. А поговорить тогда так и не удалось. Но расстались офицеры по-братски.
Где он теперь, Вилем Гайный?
Память перебирала имена, лица, события. Был батальон, теперь целое войско. Встретишь – ничего не узнаешь.
Судя по карте, чехословаки наступают в западном направлении, а дивизия Виногорова – на северо-запад. Значит, их пути неизбежно вот-вот пересекутся.
глава вторая
ЧЕСКОСЛОВЕНСКО ВОЙСКО
1
Полк, ночевал в словацком селении у Высоких Татр. С утра предстоял большой марш, и Жаров вместе с новым начальником штаба Юровым тщательно обдумывал задачу. Юров предпочитал один маршрут – шоссейной дорогой через перевал. Жарова привлек и другой вариант – пустить один из батальонов горными тропами прямо через Татры. Благо, есть партизанка-проводница. Не раз ходила сама.
Конечно, вариант заманчив, но и рискован. Юров прав. Застрянет в горах батальон – не скоро найдешь. И все-таки риск казался разумным. Самохин пройдет!
На том и порешили.
Пока Юров крокировал маршрут, Андрей углубился в карту и нет-нет поглядывал на начальника штаба. Андрей знал его – вместе воевали на Днепре. Всю Украину прошли. Ранило Юрова уже за Днепром, и с тех пор лежал в госпитале. А поправился – попросился сюда на любую должность. Как раз осколком тяжело ранило начальника штаба, и Андрей взял Юрова на его место. Знал, офицер деловой. Не инертный, самостоятельный, инициативный. Действует не слепо, а с расчетом, обдуманно. Ему и нужен именно такой начальник штаба. Тот, что выбыл в госпиталь, был слишком пассивен, слепо исполнителен. Подвести тебя не подведет, но и больше того, что скажешь ему, не сделает. Юров, бесспорно, надежнее.
Когда все уже было готово, за дверью послышались голоса:
– Очень прошу, доложите!..
Вошел невысокий офицер в форме чехословацкой армии.
– Поручик Гайный! – сразу узнал Андрей и заспешил навстречу.
– Братше капитан... простите, полковник Жаров! – загорелся чех.
Они крепко обнялись и долго рассматривали друг друга. Вот так встреча! – как бы говорили их изумленные глаза. А не встретиться, собственно говоря, было уже невозможно. Их части совместно освобождали Кошице, Спишска-Нова-Вес, Попрад и многие другие города и населенные пункты. Скорее, удивительно, почему еще не встретились до сих пор.
– Я со штабной ротой и имею приказ ночевать здесь, – объяснился наконец поручик, – иначе меня не найдут.
Андрей залюбовался статной фигурой молодого офицера с энергичным лицом, которое еще не отошло с мороза. Чех приятно взволнован, но держится независимо и корректно, хотя черные как уголь проницательные глаза его полны мальчишеской влюбленности.
– Хорошо, поручик, ради таких соседей потеснимся, – и отдал распоряжение Юрову. – Разместитесь – ужинать к нам!..
Вилем Гайный! Действительно встреча!
2
На ужин Вилем явился с двумя офицерами. С ним пришли ротмистр Вацлав Копта, плотный крепыш, плечистый, румянощекий, и подпоручик Евжен Траян, светловолосый, хрупкого сложения. Жаров пригласил Березина, и весь ужин прошел в оживленной беседе.
– Наш корпус, – рассказывал Гайный, – наступал через Дуклинский перевал. Немцы так засели, не сдвинешь. Их опрокинули. Наши соседи, русские и украинцы, как орлы, бились. Лишь видя их в бою, можно понять, что такое стойкость, если нужно обороняться, и что такое напор, если дан приказ наступать.
– А как вышли на перевал, – подхватил Траян, и глаза его заискрились золотниками, – у каждого душа в огне. Глянешь вперед – сердце гудит: родина перед тобой, земля, где родился и вырос, где впервые полюбил. А назад обернешься – сердце щемит: тоже покидаешь родину, что дала тебе силу, мужество, честь. Чем бы ты был без нее? Рабом или пеплом.
– То правда, – продолжил и Конта. – Святая правда. Вышли на Дуклю – еще раз кровью скрепили свою дружбу с вами.
– Дукля нам вдвойне памятна, – снова заговорил Вилем. – Еще в первую мировую наши отцы, служившие тогда в войсках австрийского императора, отказались воевать, и целый чешский полк перешел на сторону русских.
Жаров и Березин обменялись понимающим взглядом. Их радовало искреннее восхищение чехов всем советским, их вера в торжество справедливости, их дружеская преданность, даже их живой задор и какой-то пламенный азарт.
– Настоящий дифирамб Советской Родине! – улыбнулся Березин.
– Она заслужила еще большего, – откликнулся Евжен Траян. – Она возродила нашу армию, заживо загубленную мюнхенцами.
– Скорее – помогла создать новую, – поправил Григорий.
– По правде говоря, – вернулся к разговору о перевале Гайный, – Дукля обошлась нам дорого. Думали, за пять дней одолеем, а провоевали три месяца.
Жаров изумленно поглядел на чехов.
– Намечалось: сразу же соединимся с силами словацкого восстания, а все сорвалось, – пояснил Вилем. – Эмигрантское правительство уверяло, что словацкий корпус генерала Малара поддержит восставших и не сдаст немцам перевала. Больше того, откроет нам дорогу через горы. Но Малар струсил, сбежал.
– Ну а Бенеш? – спросил Березин.
– Что Бенеш! Сердито отчитал Свободу за Дуклю и даже пытался расформировать корпус.
– Как расформировать? – изумился Жаров.
– На что ему такой в Чехословакии? – И, помолчав, Вилем добавил: – Когда президент уже в Кошице несколько раз повторил, что потери ужасны, генерал Свобода пригласил его поглядеть на места боев, чтобы более реально судить о вещах. Бенеш сухо согласился и поехал туда с министрами. Мне пришлось лично быть с генералом и все видеть своими глазами. Он показал им Дуклю. Там земля просто изрыта снарядами. Груды исковерканной техники, сожженные машины и танки, изуродованные пушки. Черный горелый лес выглядел мрачно. Деревья сожжены, иссечены. Жители ютились в землянках, в разбитых солдатских блиндажах. Казалось, налетел огненный смерч и ничего не пощадил. Президента начало лихорадить, и он попросил горячего чая: «Все-все, господин коллега, больше не могу, это ужасно».
– Вот тебе и Бенеш! – сказал Березин.
– Ну его к черту! – воскликнул Евжен. – Давайте выпьем за Прагу.
Тост приняли дружно.
Затем чехи стали упрашивать Березина рассказать о себе.
– Это нелегко, – начал Григорий, – жизнь так проста, что порою не знаешь, как рассказать о ней, и вместе с тем так сложна, что не всегда оценишь ее по отрывочным событиям.
– Вы философ, – сказал Вилем, – не скромничайте.
– Что я, вот отец – тот философ, – начал Григорий. – Было время, он овцы не имел, всю жизнь помещичий скот пас. Хмурый такой, взглянет исподлобья, слова не добьешься. А нас семеро – кормить надо. Только пятеро умерли еще до Советской власти. Пришел батя с гражданской – землю получил. Как вол ворочал, и все для того, чтоб детей выучить. Колхозы начали строить – он горой за них. А тут кулаки избу его спалили. Опять гол как сокол. В колхозе председателем выбрали. Таким хозяином заделался – в три года не узнать деревни. А к началу войны на Волгу к нему экскурсии ездили. Понятно, выучил нас. Старшая сестра – ученый биолог. А я... что ж, какая у меня еще биография, – развел он руками. – Окончил среднюю школу – в университет. Философия – вещь очень важная, война еще важнее. Оставил все – и на фронт! Ранили под Москвой. А поправился – на формирование. И вот ранним утром мы на Красной площади. Парады, бывало, лишь в кино видел, а тут сам стою, и когда – 7 ноября сорок первого! Стою и ног под собой не чую. За границей думают, смерть нам, конец. Буржуазные писаки нас живьем в могилу закапывают. А тут разговор о жизни, о великой миссии, с какой по зову партии идти нам по своим и чужим землям. С парада – на фронт! И сразу в бой. Кто из немцев выжил в том бою, тот на всю жизнь запомнит, что такое страх! Что такое ненависть! И что такое любовь!
Березин помолчал немного, помолчали и все.
– Был потом и Сталинград, и Курск был, и Днепр, прошли Румынию с Венгрией и вот где встретились, – рассмеялся Григорий. – Я книгу пишу про войну, – чуть погодя сказал он, – о силе духа войск. Оружие, скажу вам, посильнее пушек и бомб.
3
Родился Вилем в Праге. Очень любит ее: «Милая, прекрасная Чехия!» Злата Прага – ее сердце. Шестнадцатилетним юношей Вилем убежал из дому защищать Испанию. Он сражался в Мадриде. Видел его героических защитников. Был одним из многих героев интернациональной бригады. Но об этом можно лишь догадываться: сам он говорил мало и скромно. После трагической развязки вернулся домой. Поступил в Пражский университет. Нужно было видеть, как негодовали студенты в ответ на наглые происки гитлеровцев. Настал год призыва. Вилем имел право на отсрочку, но отказался от нее. Нет, он будет защищать республику! Однако за него решили мюнхенские миротворцы, которые еще недавно загубили испанскую демократию.
Вилему до сих пор помнится, как их уговаривали сложить оружие, особенно социал-демократы. Ослепленные философией примиренчества, они выступали против всякой борьбы, ратовали за любую уступку. Один из них, Йозеф Вайда, был давним другом их семьи. Ему доверяли как старому рабочему. Во имя мира, во имя нации он уговаривал Вилема и его друзей сложить оружие. С трудом внимая его доводам, они уступили. Со слезами на глазах отдали свои винтовки. Так сила стала бессильной. Что же теперь! Неужели на колени перед немецким ефрейтором? Нет, никогда! И голос Вилема громче всех на студенческих митингах. Тогда он не был еще коммунистом, хоть и понимал, что правы только они. Скрывался. Бежал во Францию, чтобы сражаться против фашизма. Видел позор французской армии. Понял, что выбор поля боя ошибочен.
Вернулся домой и был схвачен гитлеровцами. Они увезли его в концлагерь. Его не успели там затравить овчарками, расстрелять, не успели сжечь в печах Освенцима: он сбежал. Пробился в Советский Союз. И вот он воюет. За свою Злату Прагу.
– Она ждет, она зовет нас! – заключил Вилем.
4
Наутро у перекрестка дорог Андрей увидел чехословацкое войско на марше. Как оно выросло и возмужало!
На одной из машин солдаты проехали с развернутым знаменем. Андрей успел на его полотнище прочитать знаменательные слова, с которыми чехословаки каждый день в бою: «Правда победит!» Затем мчались орудия и минометы. За ними гремели танки, грозные тридцатьчетверки. Бойцы с интересом всматривались в имена прославленных машин: «Лидице», «Соколово», «Ян Жижка», «Злата Прага».
Сколько их, славных имен! Над башней «Яна Жижки» реяло Красное знамя киевлян, врученное экипажу танка жителями древнего славянского города. Это знамя было впервые развернуто на Дуклинском перевале – у границы родной земли.
А вскоре по другой дороге пошли советские колонны. И тоже были танки, и тоже с историческими именами: «Александр Суворов», «Михаил Кутузов», «Гастелло», «Одесса», «Москва»...
Истинно история давних и близких лет! И полководцы минувших времен, постоявшие за мать-отчизну, и их потомки, уже теперь павшие смертью храбрых, и города-герои, послужившие Родине своим легендарным подвигом, – все они верные сыны бранной славы, всегда возвышенной и благородной!
глава третья
ВЫСОКИЕ ТАТРЫ
1
Первыми на обледеневший гребень выбрались разведчики Якорева. Вытерев рукавом взмокший лоб, Максим обернулся. Круто проклятое нагорье! Высекая во льду зазубрины, бойцы Самохина карабкались следом. Молча тронулись дальше. Крутизна чуть спала, но снегу по пояс. Он мягкий и рыхлый, легко продавливается до самой породы. Хуже льда! Потом и снег позади. Отвесная каменная стена как бы выложена из кристаллических сланцев. Скалу огибает террасой узкий горизонтальный уступ. Внизу – глубокий провал, ощеренный острыми каменными зубьями. Бойцы, как альпинисты, обвязаны у пояса, и все прикреплены к веревке. Предосторожность не напрасна. В одном месте уступ сильно размыт. Как всегда, все несчастья валятся на Зубца. Он шел последним и первым повис над пропастью. Максим едва выдержал рывок. Вытянутый на площадку, Зубец не сразу пришел в себя. На побледневшем лбу крупные капли пота. Нижняя губа часто вздрагивает. Якорей вспыхнул, по, увидев лицо разведчика, сразу смягчился.
На скалу с крутыми, почти отвесными стенами бойцы лезут с камня на камень, с уступа на уступ, карабкаются по обледенелым скатам, цепляются за редкие кусты и карликовые деревья, именуемые тут пигмеями; подолгу лежат, чтобы отдышаться и собраться с силами. Горы все выше и выше. Воздух становится чище, свежее: пронзительный ветер обжигающе порывист.
На седловине привал...
Вот они, Высокие Татры, – чудесная диадема Словакии. Это и в самом деле одно из ценнейших ее украшений. Горы эти щедро воспеты поэтами. Композиторы сложили о них чарующие мелодии. «Татра» – наиболее массовая марка самых различных изделий. Легковая машина – «татра», папиросы – «татра», шоколад и конфеты – «татра».
День голубой и солнечный. Обзор на сто верст вокруг. Куда ни глянешь – небо и горы. И выше всех красавица Герлаховка, 2663 метра! Даже тысячеметровая Матра, виднеющаяся вдали в виде синеватого конуса, по сравнению с нею кажется горой-ребенком. Но Самохин и не глядел туда. Расстелив на снегу карту, он тщательно выверял маршрут. Далеко впереди, у подножия северных склонов, – небольшой уголок южной Польши с живописным курортным городком Закопане. Туда лишь один путь – через Яворинский перевал, по которому и отходит разбитый противник. Он минирует дорогу, с устраивает лесные завалы, подрывает полотно и скалистые кручи над ним. По шоссе на Закопане полк и преследует противника основными силами. Батальон Самохина идет прямым путем через Татры, чтобы отрезать врагу пути отхода. За проводника у Леона словачка-партизанка Мария Янчинова. По ту сторону гор действует партизанский отряд, им командует ее брат Штефан Янчин. Молодая женщина в легкой шубке, отороченной мехом, и в теплом шерстяном платке, из-под которого выбиваются пряди русых волос. Невысокая и стройная, она чем-то напоминает горную серну, чуткую и стремительную. Бойцы не сводят глаз с ее румяного лица, заглядывают в синие глаза с большими черными зрачками, прислушиваются к звонкому голосу, каким не разговаривать, а петь бы самые задушевные песни.
Часовой отдых на высоте две тысячи метров. У бойцов термосы с горячим чаем. Здесь он кажется необыкновенной роскошью. За скромным завтраком оживленный разговор. Мария молчалива, но на вопросы отвечает бойко, не задумываясь. Да, она воевала. Да, знает оружие. Снайпер. Сколько у нее на счету? Много, засмеялась словачка.
– А ну, дочка, проверим, проверим, – заулыбался Голев, подсаживаясь к женщине. – Видишь – пигмей, сучок внизу, – и приложившись, сразу выстрелил. Сук обломился, оставив небольшой выступ. – Сможешь?
– Давай испробую. – Целилась долго. А раздался выстрел, и остаток сучка свалился на снег.
– Ох, молодец! Умеешь. Дай-ка я тебя поцелую, – и, наклонившись, звонко чмокнул ее в щеку.
Женщина раскраснелась.
– Что за хитрый старик, – засмеялся Соколов, – всех обошел! Захотелось поцеловаться – вот и придумал испытание.
– Да перестань ты, балагур, – упрашивал Тарас, смущаясь под добродушные смешки солдат.
– Нет, теперь и я испытание сделаю, – разбаловался Глеб. – Можно?
– Да ну вас! – шутливо отмахнулась женщина.
С севера незаметно выползла снежная тучка. Глядя в бинокль на горный рельеф, Голев все расспрашивал Марию:
– А на Герлаховке была?
– Была.
– А там? – вытянул он руку в сторону фешенебельных санаториев.
– Там ни, вратник и на порог не пустит.
– А Морское око бачила?
– Бачила, бачила, – улыбнулась Мария. – Самое красивое озеро. Будто серебристо-синее зеркало. А снежные гребни над ним, как диковинное ожерелье. А после заката, когда горные вершины еще залиты пурпурными лучами солнца, озеро становится не синим, а багряно-красным. Это от крови, – говорит Мария.
– Как от крови? – заинтересовался Голев.
– Бог сливает туда всю кровь бедняков, выпитую за день богачами.
– Ишь как придумано! – удивился бронебойщик.
Начался спуск. Опять отвесные скалы, потом глубокие снега, лед.
– Смотрите, смотрите! – вдруг вскрикнул Зубец. – Смотрите же!
Могучие татранские хребты выше туч взметнули свои каменные скалы, и одна из них отвеснее всех. А на самом верху ее отчетливо виден вытесанный на сером камне портрет.
– Смотрите, Ленин! – так и застыл с вытянутой рукой разведчик.
С холодных каменных скал неожиданно повеяло родным и близким. Еще вчера, провожая отряд в горы, замполит напомнил бойцам про Поронин, где незадолго до революции жил и работал Ленин.
Леона охватило раздумье. Чьи руки высекли тут образ Ленина? Чье искусство и чье мужество запечатлено на камне? Сделал ли это безвестный словацкий партизан или польский гураль?
– Его за сто верст видно, – с гордостью сказала Мария.
За лесом пошли татранские хребты, изрезанные ущельями. Партизанка вывела отряд к узкому каньону. Бялы Дунаец сдавлен здесь отвесными скалами и ревет, как дикий зверь, только что заключенный в клетку. Люди перестали слышать друг друга. Воды Дунайца источили скалы, превратив их в изваяния каких-то птиц и великанов, в башни и замки самых причудливых очертаний. Но бойцы ничего не замечали. Оглядываясь назад, они дотемна видели, как им вслед смотрел Ленин.
2
С выходом в долину быстро сгустились сумерки, и к ночи Мария вывела отряд к немецкой заставе на краковском шоссе. На южной окраине польской деревеньки одинокий домик. Рядом шлагбаум. Разведчики Якорева без шума сняли часового. Скрученный прямо в тулупе, он с платком во рту оставлен тут же в кювете. К домику! Дверь не заперта. С группой разведчиков Максим проник за порог. Слабо мерцает керосиновая лампа. Безмятежно раскинувшись на польских пуховиках, на кровати спят трое.
– Ауфштеен! – негромко скомандовал командир.
Где там! Хоть из пушек пали! Солдат охватывает озорство.
– Ваше благородие, извольте вставать, – и Зубец тронул за плечо толстого немца. – Нам некогда.
Толстяк вздрогнул, и его выпученные глаза безумно уставились на востроглазого паренька с автоматом. На одних локтях, не переворачиваясь на живот, он пополз к стене и сразу придавил второго.
– Вот видите, и его перепугали! – покачал головой разведчик.
Еще минута – и все трое в белых подштанниках и длинных, до колен рубахах стоят у кроватей, стуча зубами.
– Живые привидения! – захохотали разведчики.
В Закопане полк. Один из его батальонов уже в пути на новый рубеж. Его роты с артиллерией пройдут через час. Второй батальон двигается следом, а третьему приказано еще держать горные проходы.
План действий сложился сам собою. Максима, который знает по-немецки, Леон поставил на пост у шлагбаума, а вдоль шоссе организовал несколько сильных засад автоматчиков с гранатами.
Вскоре и первая машина «оппель-капитан» сердито засигналила у закрытого шлагбаума. Максим нехотя махнул рукой в сторону заставы и что-то пробормотал по-немецки. Дверца раскрылась, и офицер заспешил к домику. Едва он скрылся, как машину окружили разведчики. В ней еще трое автоматчиков. Офицер из штаба немецкого полка с папкой документов. «Оппель» отогнали в сторону.
Не прошло и нескольких минут – сразу три грузовые машины. Этих окружили одновременно и тоже взяли без выстрела. Из кузова каждой машины вылезли сонные немцы, похожие на живых кукол из детского театра: так неестественны их движения и действия. Один из грузовиков с разным саперным имуществом, а два других – с противотанковыми и противопехотными минами. Командир саперного взвода, одутловатый гитлеровец, дрожит с перепугу. Не успели задать ему и одного вопроса, как он начал рассказывать все сам. Они ехали подготовить к минированию назначенные участки дороги. За ними следует танковая рота из семи танков, а чуть дальше – две пехотные роты.
Как быть? Ударить по танкам – уйдет пехота. Заминировать дорогу – танки станут подрываться, а роты успеют изготовиться к бою. «Вот что, – решил Леон. – Пропустить немецкие танки. Да, да, пропустить!» – подтвердил он, почувствовав вопросительный взгляд Якорева. Дальше по шоссе есть узкое дефиле, которое собирались минировать немцы. Пусть туда едут саперы и противотанкисты.
Полк, с которым прямая радиосвязь, ведет ночной бой в горах на шоссе у самого Закопане, и там уже знают всю обстановку.
Немецкие танки подошли с притушенными фарами. Чтобы не задерживать их, Максим предупредительно открыл шлагбаум. Высунувшись из открытого люка, немецкий офицер что-то крикнул часовому в тулупе, а тот махнул ему рукой, дескать, катись дальше, не задерживайся. За ними появилась и пехота. Она вся на повозках. Высокие колеса поскрипывали на снегу. Тяжелые битюги остановились у шлагбаума, нетерпеливо помахивая хвостами. На повозках спят или дремлют.
– Командиров к начальнику заставы! – крикнул Максим по-немецки.
Офицеры где-то далеко. Впрочем, один уже виден. Он медленно тащится в голову обоза. А бой с танками все не начинается! Тихо. Первый офицер скрылся в домике, и его вмиг обезоружили. Да, идут две роты, и меж ними батарея – восемь орудий. Затем приплелся второй офицер, за ним третий. Теперь роты без командиров.
Как же лучше обезоружить их? Пусть офицеры прикажут им сдаться без боя. Что, могут не послушать? Все же придется попробовать.
С дрожью в голосе сначала один, потом другой немецкие офицеры объясняют, что роты окружены целым полком русских, и просят сложить оружие. По обозу – как ток по цепи. Сразу переполох! Но стрельбы нет. Крики из конца в конец колонны.
– Молчать! – раздался голос Якорева. – Клади оружие! Руки вверх!
В это время издалека донесся первый взрыв. За ним второй, третий... И там у саперов закипел бой. Началось! Здесь же, бросая оружие, немцы сбивались в кучи и ждали. Но это только перед заставой. Там, дальше, вдруг резанул немецкий автомат и, как сигнал, вызвал залпы других, а в ответ грянул огонь засады. Бойцы притаились у дороги за густыми деревьями, которые тесно обступают ее с обеих сторон. Бой загремел с такой силой и яростью, будто и в самом деле здесь не облегченный отряд, в котором всего две сотни бойцов, а по крайней мере целый полк, бросившийся в атаку. Немецкие офицеры с отчаянием зажали уши.
