Текст книги "Голубой бриллиант (Сборник)"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 49 страниц)

обычные, и фигура, как у тысяч других, да и ум-то, и эрудиция

не блещут. Да и характер.. Фактически она предала вас,

бросилась на первого встречного, увидав его толстый кошелек.

Так же? Он поманил ее своим меховым магазином. Шубу

обещал. Променяла легендарного человека на обыкновенного

торгаша.

– Нет, Игорек, ты не прав. У нее были для этого веские

основания. Она женщина...

– И только. Заурядная женщина, – перебил он меня.

– Нет и еще раз нет. На предательство она не способна.

Она – эталон порядочности и чести. Ее надо знать, прежде чем

говорить о ней. И не всякому дано познать ее. А я ее знаю, ее

душу, ее ум. Она истинно верующая. А такие – благодарны.

Кстати, ты телефон этого бизнесмена имеешь? Дай мне на

всякий случай.

– У меня его визитная карточка в мастерской. Я вам

позвоню. А вас, Лукич, от себя и от имени ваших друзей прошу

спокойно отнестись к бегству Ларисы. Взвесьте все

хладнокровно. Бывают и не такие потери, бывают трагедии,

удары судьбы и посерьезней. Не все потеряно и для вас, жизнь

продолжается. Вам еще долго жить, и вы еще встретите

женщину, не озабоченную поисками производителя, женщину

постарше и постабильней Ларисы – этой самовлюбленной

девчонки, которую вы вознесли на пьедестал.

У меня не было ни желания ни сил возражать ему, на

меня обрушилась апатия и усталость. Проводив его до

прихожей, я сказал:

– Спасибо, Игорек. Не исчезай и почаще позванивай. И

телефон сообщи мне.

Медленно тянулись дни. Я редко выходил из дома,

только в магазин за продуктами. Я все ждал известий от

Ларисы. Ююкин сообщил мне телефон бизнесмена по

фамилии Денисов. Но практически он не был мне нужен. Кому

звонить, зачем? Что я скажу своему сопернику? Друзья не

забывали меня, заходили, утешали в духе Ююкина. Но я

оставался при своем мнении: я по-прежнему, а быть может

еще сильней, любил Ларису. Я признавал свою вину перед

ней. Почему я позволил себе дать волю чувствам и не погасил

609

любовь в самом начале, а дал разгореться пламенем? На что

я надеялся, что я мог ей предложить? Я пытался мысленно

представить Ларису в объятии этого "торгаша", и сердце мое

сжималось от нестерпимой ревности. Иногда я подходил к ее

портрету работы Ююкина, висящему на стене в гостиной

рядом с моим, впивался в него печальным взглядом и вслух

говорил: "Родная моя девочка, как ты там? Довольна судьбой?

Тебя не обижают? Ну, и слава Богу".

И вдруг я заметил в ее миндальных глазах бездонную

тоску чего прежде не замечал. Что-то умоляющее было в ее

застывшем взгляде, что я не мог дольше смотреть и отвел

глаза. Мне хотелось крикнуть: "Ну что же ты молчишь,

любимая! Ну издай звонок, скажи хоть одно слово, только

одно. Я жажду слышать твой необычный голос, высокий и

густой".

Телефонные звонки были, странные звонки, безголосые.

Никто не отзывался на мое "Я слушаю". На другом конце клали

трубку. Так было и в первые недели после исчезновения

Ларисы, и через месяц, и через полгода. Я догадывался: это

она звонит. У меня не было на нее никакой обиды и претензий

к ней. Во всем я винил себя и свой мужской эгоизм.

Постепенно я свыкся с невозвратимой утратой. Начал

продолжать работу над книгой воспоминаний, посвященной

Ларисе и нашей Любви. Я по-прежнему люблю ее и буду

любить вечно, потому что она открыла в душе моей какой-то

новый с юности желанный мир, зажгла в нем огонь, который не

в силах потушить никаким пожарным.

Однажды, глядя на ее портрет, я как бы услышал ее

голос – просьбу: позвони мне. И я решился набрать номер

телефона господина Бориса Ильича. Ответил женский голос,

очевидно секретарша. Я спросил, как мне связаться с Ларисой

Малининой?

– Представьтесь, пожалуйста, – вежливо, но официально

попросила секретарша.

– Я ее знакомый.

– У вас, очевидно, есть имя и фамилия, – съязвила она.

Да, разумеется, есть. Егор Лукич Богородский.

– Будьте любезны, оставьте свой телефон. Я передам о

вас Ларисе Павловне.

– Она знает мой телефон.

– Хорошо. До свидания.

Прошел еще месяц после этого разговора. Лариса не

позвонила. У меня появлялась мысль позвонить в Тверь,

610

поговорить с Павлом Федоровичем. Но я отверг ее и уехал на

дачу, отпустив за полгода бороду и усы. У меня пропал аппетит

и я заметно похудел. И, как сказал Виталий Воронин, осунулся

и превратился в бомжа. Да, я перестал следить за собой. На

женщин не обращал внимания, в обществе не появлялся.

Даже к друзьям не заходил. Так продолжалось около года.

На меня нашла бессонница. В котором бы часу я не

ложился в постель, – в десять или в двенадцать, все равно я

не мог уснуть до трех – четырех часов. Я думал о ней, иногда

пытался избавиться от этих дум, но мне это не удавалось, они

атаковали меня со всех сторон, всплывали воспоминания

трогательными эпизодами. Помню, однажды она сказала мне,

что я открыл в ней женщину, что до меня она не знала радости

взаимоотношения полов. Засыпая, я жаждал увидеть ее во

сне. Но тщетно: мне снилась всякая несуразица, чертовщина,

но только не Лариса. Сон мой был не глубокий, какая-то

полудрема. Я ворочался с боку на бок, иногда вставал, ходил

по квартире, как неприкаянный и лишь под утро засыпал.

Однажды ночью в полудреме я очень четко, явственно

слышал ее голос: "Егор!" она позвала меня. Казалось она

была где-то рядом, в соседней комнате. Меня словно током

пронзило. Я включил ночник, встал и вышел в гостиную,

откуда, как мне казалось, раздался ее голос. Включил люстру.

Часы показывали без четверти четыре. Я сел напротив ее

портрета и напряженно уставился в ее лицо, разглядывая

знакомые и родные мне черты. И вдруг я увидел, как губы ее

шевельнулись, точно она хотела мне что-то сказать. Я с

напряжением впился в нее взглядом, и увидел в ее печальных

и необыкновенно прекрасных глазах слезы. Да, да, они

блестели, переполненные влагой. Я вздрогнул, по всему телу

прокатились колики. Мысли тревожно заметались: это вещее,

она зовет меня на помощь, ей плохо. Спазмы сжимали мне

горло, на глазах навертывались слезы. Я почувствовал себя

беспомощным и виноватым перед ней. В чем состояла моя

вина я не знал. Я чувствовал себя одиноким и ненужным в

этой жизни. Мне не хотелось жить, хотелось просто исчезнуть,

но прежде в последний миг встретиться с ней, сказать

прощальное "прости" и "люблю" и провалиться. Просидев у

портрета с час, я ушел в спальню и уснул. Разбудил меня

телефон. Междугородний судя по частым тревожным звонкам.

Было начало двенадцатого. За окном светило солнце. Я взял

трубку, но никто не отзывался на мой голос. И я решил:

611

звонила Лариса. Мне стало легче: значит она жива и помнит

меня. И есть надежда еще увидеться.

Глава двенадцатая

ЛАРИСА

Вот уже месяц, как я референт президента фирмы

Бориса Ильича Денисова. Должность референта придумана

самим шефом, – на самом деле я его любовница со всеми

вытекающими обязанностями. При том, любовница без любви,

как предмет для его похотливых увлечений. Он, будучи

цинично откровенным, так и сказал однажды "Я тебя

приватизировал, и ты должна беспрекословно исполнять все

мои требования". Это было сказано в грубой форме, когда он

пожелал орального секса. Я решительно отказалась, заявив

ему, что не могу.

– Для меня нет такого слова "не могу", – властно сказал

он. – Для референта есть слово "слушаюсь". Все другие могут,

а она, видите ли не может.

– Для этого у меня есть особая причина, – попыталась я

объяснить. – Ты же знаешь, что я глубоко верующая и не могу

позволить себе греха. А то, что ты требуешь – это грех. Я

строго придерживаюсь заповеди: "И не введи мя во

искушения". Ты должен считаться с моей верой и убеждениями

и не принуждать меня к греховным деяниям.

– Ты должна знать народное изречение: в чужой

монастырь со своими молитвами не ходят, – парировал он.

– Значит, я ошиблась монастырем: он не для меня, -

решилась я на дерзость. На самом деле ссылка на "грех" была

использована мной, как уловка. Но он, кажется, поверил и не

стал настаивать на своих притязаниях: для этого занятия у

него были другие "приватизированные". В моем твердом

отказе "не могу" он, очевидно, почувствовал решимость

добровольно покинуть "чужой монастырь", а ему этого не

хотелось. Он привык ко мне, я его в чем-то устраивала, была

не как "все другие".

Как фиговый референт, я имела свое рабочее место -

письменный стол в кабинете секретарши, за которым я, не

имея никаких поручений, просматривала разного рода

журналы, которых в ельцинской России расплодилось видимо-

невидимо. Секретарша – молоденькая блондиночка, недавно

окончившая среднюю школу, несомненно догадывалась о

612

наших интимных отношениях с Денисовым, смотрела на меня,

скучающую от безделья, с ревнивой завистью. Но и я не была

совершенно свободна и без разрешения шефа не могла

надолго отлучаться из офиса. Иногда он через секретаршу

вызывал меня в кабинет и доброжелательно спрашивал:

– Как у тебя сегодня настроение?

– Как всегда: скучаю от безделья.

– Пойди, пройдись по магазинам, купи чего-нибудь

вкусненького на ужин. Жди меня к семи часам. И не вздумай

появляться в Брюсовом переулке.

От Ююкина он знал о Лукиче и строго запретил мне с ним

встречаться. Я уже много месяцев не виделась с Лидой,

позвонила ей, и мы решили встретиться у нее дома. По пути к

Лиде я зашла в магазин, купила торт и бутылку шампанского. Я

пришла к ней в новой дубленке с капюшоном, и Лида уже в

прихожей, удивленная моим нарядом, начала осыпать меня

комплиментами.

– Да ты выглядишь королевой.

А когда я сняла дубленку и предстала перед ней в

короткой, выше колен черной юбке и черном жакете на белой

блузке, она совсем заговорила междометиями:

– О-о! Ух ты! Шикарно! Настоящая офисная девица. И

хотя говорила Лида искренно, фраза "офисная девица" меня

больно покоробила, – да, докатилась: кандидат исторических

наук с перспективой доктора и профессора, превратилась в

"офисную девицу". В этих словах было что-то непристойное,

порочное, нечто среднее между куртизанкой и проституткой,

хотя между той и другой я не вижу разницы. Лида с

пристрастием разглядывала меня и пришла к заключению, что

я очень изменилась и не в лучшую сторону.

– Ты, Ларочка, совсем не та, а какая-то другая. Только не

пойму, какая. Серьезная, что ли? И офисный наряд, скажу

откровенно, не идет к твоей серьезности. Сколько мы с тобой

не виделись? Ох., давно. Ты как-то внезапно пропала и не

давала о себе знать.

Она быстро поставила на плиту чайник, нарезала торт, а

я тем временем открыла шампанское и мы уселись за стол.

– Ну, давай рассказывай, отчитайся, – потребовала

дружески Лида. Мы обе были рады этой встрече. – Как там твой

Егор Лукич, – почему– то сразу поинтересовалась Лида, и

вопрос ее больно ударил по мне.

– Не знаю, Лидуся. Егора я потеряла.

– Как?! – воскликнула она. – Он что?

613

– Нет, он жив. Но я, не на счастье, а на беду рассталась с

ним. – Как, объясни?

– По глупости. Дурь на меня нашла.

– Егора потеряла, а что нашла? Замену, лучшего?

– Лучше Егора в природе не бывает.

– Так в чем же дело? Что за дурь на тебя нашла?

– Все расскажу, все выложу, как на духу. Только ты меня

выслушай. Мне больше некому излить себя, поплакаться,

посоветоваться. Егор да ты – вы мои самые близкие и родные.

И я рассказала ей все начистоту, ничего не тая, как на

исповеди. Она слушала меня внимательно, охала, вздыхала,

иногда вставляла вопросы, слова сочувствия и осуждения:

"бедная", "глупая", "почему со мной не посоветовалась?"

– Словом, Лидуся, я сама загнала себя в угол из которого

не вижу выхода, – с отчаянием сказала я.

– Ерунда. Выход всегда можно найти. А тут тем более, -

возразила я.

– Я, Лидуся, живу, как во сне, все кажется нереальным,

театром абсурда, без любви, без радости. Я приватизирована.

Я для него вроде спортивного снаряда: пришел, сделал свое

дело и поскорей ушел. Без слов, без ласки.

– А ты требуй от него драгоценности, и чтоб квартиру на

тебя оформил. А тогда и брось его, уходи. К Егору

возвращайся.

– Он не примет. Я страшно тоскую по нем. Я предала и

убила его.

– Не кори себя – ты много ему отдала. Самое большое -

любовь.

– Нет, я больше взяла от него. А любовь наша общая. За

короткое время я как бы три жизни прошла. Сначала наша,

провинциальная, скучная. Потом я вырвалась на простор, о

котором мечтала, оказалась в обществе творческой

интеллигенции, умных, красивых, талантливых, настоящих

патриотов, моих единоверцев. Я была духовно богата. И вдруг

это духовное богатство променяла на тряпки, на материальные

блага. Жизнь духа поменяла на жизнь брюха, на все чуждое

моему характеру, противное, на офисную юбочку. Представляю

глаза Егора, если б он увидел меня в таком наряде.

– А у него, у твоего шефа есть жена?

– Жена, двое детей, сын и дочь. Студент и школьница.

Это мне шофер его рассказывал. Сам он хочет казаться

примерным семьянином, любящим мужем и отцом. На важные

614

приемы, в театр ходит с женой. На разные тусовки,

презентации, в казино появляется со мной. Однажды

пригласил меня в ресторан. Несколько раз присутствовала на

переговорах с фирмачами российскими и иностранными.

Скорее в качестве обслуживающей: подавала выпивку, закуску.

После той, первой бани, еще дважды приглашал меня в

парилку. Все повторялось: до постели и в постели нам не о чем

было говорить. До постели он как хищник-автомат. После

постели – холодное бревно. Упругие мускулы, животная страсть

с хищно– садистскими наклонностями. Не стесняется давать

волю зубам.

– А ты не позволяй. Дала бы по зубам.

– Когда-нибудь и дам. Я хотела, чтоб он прописал меня в

этой квартире. Ты понимаешь, что значит для меня свое

жилье;

– Но ты была прописана у Егора. И там твое жилье.

– Я и сейчас там прописана. И Денисов сказал: зачем

тебе прописка в однокомнатной квартире, когда ты прописана в

трехкомнатной.

– А как он узнал?

– Он все, или многое знает обо мне. Эта квартира похожа

на дом свиданий. Вечером, к концу дня приезжает, как на

физзарядку. Удовлетворит свою похоть и быстро слиняет. На

ночь никогда не оставался, спешит к законной жене. А я в

полном одиночестве коротаю ночь, не смея отлучиться. Не

доверяет, звонит по телефону, контролирует. Такова моя жизнь,

Лидуся: есть только прошлое, нет настоящего и в тумане

будущее.

– А как Егор? Он звонит тебе?

– Он не знает моего телефона.

– Но ты-то ему звонишь?

– Звоню. Только заговорить не решаюсь. услышу его

голос, окаменею, слова произнести не могу и кладу трубку.

– Так же нельзя, подружка. Не враг он тебе. Он наверно

сильно переживает. Вам бы встретиться, объясниться. Ты же

поступила так ради ребенка. Он же не возражал. Так?

– Так-то оно так, он не возражал. Он даже говорил:

встретишь хорошего человека, полюбишь – выходи замуж.

– Ну вот – ты и встретила.

– Встретила. Только не хорошего. И не полюбила. И

наверно никогда никого не полюблю, как моего единственного

Егора, милого, родного. – Я боялась, что сейчас расплачусь,

разревусь. Иногда по ночам одна в квартире начиная

615

вспоминать его ласки, и так на меня нахлынет боль и тоска,

что я уткнусь головой в подушку и даю волю слезам. А Лида

советовала:

– Ты позвони ему. Сейчас же, при мне позвони. Спроси,

как он себя чувствует. Спроси: можно навестить? Не враги же

вы. Ты ж его любишь. И он тебя любит. Такая любовь быстро

не кончается.

Я опять расчувствовалась и поддалась на уговоры Лиды.

Набрала его телефон, он ответил: "Я слушаю". Только не так

бодро, как всегда, а как-то тихо, осторожно. У меня сжалось

сердце, и я в растерянности молчала. Тогда он сказал:

– Ну говорите же, что вы молчите? Это ты, Лариса?

– Я, родной, любимый Егор. Это все я. – И не выдержала,

разрыдалась прямо в телефон, и положила трубку. Лида

обняла меня, стала утешать:

– Все уладится, дорогая подружка. Не падай духом.

Вспомни стихи Лоси Украинки, которые ты любила читать в

наши студенческие годы. Как там начинается?

И я прочитала, глотая слезы:

Прочь, развейтесь тяжелые думы.

Над страною весна разлита.

Неужели все так же угрюмо

Проплывут молодые лета...

– Ну а дальше? Ты забыла? Вспомни, – просила Лида.

Нет я не забыла. Я продолжила:

Нет, я буду сквозь плач улыбаться,

Песню петь даже в горькие дни,

Без надежды надеясь смеяться.

Прочь тяжелые думы мои.

– И правильно: песни петь, улыбаться и не терять

надежды. А с этим банкиром поступай построже. Где надо и

покапризничай, покажи характер. Пусть поймет, что ты и без

его трех миллионов можешь прожить. Не позволяй себя

унижать.

На прощанье я дала Лиде свой телефон и пообещала

звонить по вечерам, коротая одиночество. Встреча с Лидой

облегчила мне душу, вселила некую надежду. А главное, что

она заставила меня позвонить Егору, объявиться и по-другому

взглянуть на Денисова. Если в первое время он вызывал во

мне симпатию и какие-то иллюзии, то теперь я понимала, что

он не тот человек, с которым я могла связать свою судьбу. Он

просто бревно, бездушное, безнравственное и жестокое. Он

считает, что облагодетельствовал меня зарплатой, подарками

616

вроде шубы, дубленки и прочих мелочей, и не понимает, что

женщина нуждается в ласке, нежности, любви, что для нее это

дороже черных колготок под черную миниюбку. Что для

женщины с душой и разумом сексуальные дела далеко не

предел желания. Теперь он вызывал во мне чувство

отвращения. И когда он назначал мне время очередной

встречи на квартире, у меня пропадало всякое желание видеть

его и ложиться в постель. Я знала, что я не единственная у

него из "приватизированных", и меня это оскорбляло и

унижало. Что мне нравилось, так это баня, – я охотно шла в

парную, нежилась под вениками, плавала в бассейне. Но, к

сожалению, он не часто доставлял мне такое удовольствие.

Баней пользовались его домашние, друзья, юная секретарша и

даже молодящаяся Мария Степановна. Он чувствовал мое

охлаждение, а вернее отчуждение к нему и вместо того, чтоб

приблизить меня к себе, старался показать свою власть надо

мной, наказать, унизить меня.

Прошло недели две после нашей встречи с Лидой, как

Денисов послал меня с пустяковым поручением в Тулу. Как

потом выяснилось, это был предлог для хорошо продуманной

им акции против меня. На этот раз я ехала на "Вольво" с

другим шофером. С делом я легко управилась, и в Москву

возвратилась к вечеру. Отпустив машину, я поднялась по

лестнице, открыла дверь своим ключом и тихо вошла в

квартиру. В прихожей и в комнате горел свет, что меня очень

удивило, и я, не раздеваясь, заглянула в комнату. И была

шокирована увиденным: на тахте лежали обнаженные Денисов

с Марией Степановной и как ни в чем не бывало, не обращая

на меня никакого внимания, занимались оральным сексом. Я

не думаю, чтоб они не слышали, как я вошла. Шокированная

такой отвратительной сценой, я промычала "Извините",

повернулась к выходу и уже в прихожей услышала его

надменный голос:

– Постой! Не уходи!..

Я вышла на улицу, совершенно ошеломленная циничной

наглостью, и не знала, как мне поступать. Я попыталась

собраться с мыслью и пришла к заключению, что этот

спектакль был разыгран специально для меня в отместку на

мое "не могу совершить грешное деяние". Я подумала:

неужели он настолько глуп, что не понимает, что подобной

демонстрацией он не только отталкивает меня от себя, но и

вызывает омерзение? Очевидно такие люди, получив власть и

свободу на вседозволенность, напрочь лишены элементарных

617

норм морали и нравственности, совести и стыда? Так ведь

совести и стыда не имеют не только в бытовом аспекте, но и в

политике, в государственной деятельности нынешние

реформаторы с Ельциным во главе.

С полчаса я бродила по улице и решала, как мне

поступить именно сейчас. Первая мысль была поехать к Лиде

и заночевать у нее. А вдруг она не одна? Надо бы

предварительно позвонишь. Но у меня не было жетонов на

автомат и пришлось за ними дойти до метро, а это заняло

какое-то время. Я почему-то позвонила не Лиде, а на свою

квартиру. Ответил Денисов. Я спросила холодным тоном:

– Смогу ли я войти в квартиру и если "да", то когда?

– А тебе не надо было убегать, – смеясь ответил он. -

Тебе было бы полезно научиться, набраться опыту. Можешь

возвращаться хоть сейчас. Через десять минут мы уезжаем.

Я вернулась приблизительно через полчаса. Их уже не

было. Я была крайне раздражена и возмущена. За кого он

меня принимает? – спрашивала я себя и уже, сменив гнев на

иронию, отвечала: он, наверно, не рассчитывал на мое

быстрое возвращение, я просто не вовремя появилась. Они не

ожидали. А то, что он не смутился, а все повернул на веселую

шутку, так это в его характере. Не могу же я запретить ему

встречаться с другими женщинами, нет у меня на это права, не

жена же я ему, а только одна из многих "приватизированных".

Еще на пути к метро за жетонами я под впечатлением

увиденного чувствовала себя оскорбленной и униженной,

решила: все, с меня довольно, уйду, уеду к Тверь, пусть

подавится своими миллионами. Но рассудив все здраво, – так

мне казалось, – я поняла, что мой гнев не имеет серьезных

оснований, и отказаться от его зарплаты или "зряплаты"

именно сейчас, не продумав и не рассчитав, что даст мне

внезапное появление в Твери, опять же объяснения с

родителями, было бы легкомысленным. В душе я уже

смеялась над всей этой сценой, представляя себе

самочувствие этой всегда важной, респектабельной Марии

Степановны.

На другой день только я вошла в офис, как секретарша

сказала, что Борис Ильич просил меня зайти. Он сидел за

журнальным столиком, розоволицый, приглаженный в белой

рубашке и при галстуке и пил кофе. Меня встретил открытым

веселым взглядом, и в карих глазах его мерцала ироническая

улыбка. Дружески предложил, кивнув на свободное кресло у

столика:

618

– Садись. Кофе будешь? – Я отрицательно качнула

головой. – А коньяк?

– Благодарю. С утра не употребляю.

– Иногда обстоятельства заставляют и с утра и поздно

ночью. – И тем же веселым дружеским тоном продолжил: -

Послушай, девчонка, – он часто ко мне так обращался, – насчет

вчерашнего. Мы с Машей старые любовники. Еще до моей

женитьбы, когда она была юной студенткой. Со временем

любовь улетучилась, но дружба сохранилась. А у нее и

любовь, так она уверяет. Она такая одинокая. Интересная

женщина, красивая, не глупая, а мужиком обзавестись не

может. Не везет бабе. Это трагедия и, к сожалению,

распространенная в наш сумасшедший век. Мне жаль ее.

Приходиться откликаться на ее зов, вспоминать дни нашей

молодости.

– Извини, Борис, зачем ты мне все это рассказываешь? -

прервала я его монолог. Он не ожидал такой реплики и

удивленно уставился на меня. Я пояснила: – Это твое личное,

и меня не касается.

– Вот и хорошо, ты умница, – согласился он и уже

деловым тоном продолжил: – Сегодня нам с тобой предстоят

трудные переговоры с немцами, а точнее с немцем, хозяином

фирмы, в сотрудничестве с которой мы очень заинтересованы.

Даже очень, и потому важно, чтоб прошли они с успехом,

получить выгодный для нас результат. Я на тебя возлагаю

большие надежды.

– Странно, – удивилась я. – Что от меня зависит?

– Многое: твоя очаровательная улыбка, обольстительный

взгляд и прочее могут решить полдела.

Его лукавый тон, игривые огоньки в глазах порождали

любопытство и настораживали.

Переговоры состоялись после обеда, здесь же в офисе.

В них кроме Денисова, участвовали два его заместителя и я.

Собственно моя роль сводилась к обязанности официантки -

приготовить фуршет. Немецкую сторону представлял лишь

один человек – сам хозяин фирмы – грузный, упитанный

мужчина лет сорока, розовощекий, белобрысый с выцветшими

голубыми глазами, беспокойно бегающими по сторонам и

почаще останавливающимися на моей персоне, облаченной в

офисную форму: черные колготки, черная миниюбка, только

кофточка светло-серебристая. Борису такой наряд нравился.

Звали немца Рихард Шульман. Я, выполняя инструкцию шефа,

мило ему улыбалась. Он сносно говорил по-русски, но к тому

619

же один из заместителей Денисова, хорошо владел немецким.

Переговоры шли, как мне показалось, вяло. Обе стороны

очень неохотно поддавались на мелкие уступки, не жертвуя

главным. Под конец Денисов предложил сделать перерыв,

перенести переговоры на завтра, а сегодня поехать за город

на его новую дачу и немного, как он сказал, "расслабиться".

Немцу предложение понравилось.

На дачу мы поехали вдвоем с Денисовым. Я должна

была сервировать стол в той же гостиной при сауне, в которой

произошла наша первая близость с Борисом. На этот раз

Денисов пригласил меня на второй этаж и показал мне

роскошные апартаменты своего дворца. Там было четыре

спальных комнаты – по одной на каждого члена семьи – и

большая гостиная. Он сказал мне, что немец останется здесь

ночевать и выделил для него комнату с широкой двуспальной

кроватью. Немец должен, по словам Денисова, появиться часа

через два, – его привезет Андрей. – Но к его приезду стол

должен быть сервирован, и попросил меня поторапливаться с

этим делом, потому что до ужина мы с Борисом должны

побывать в парной и поплавать ц бассейне. Я быстро

приготовила закуску и, как прежде, уже не стесняясь Бориса

при нем же разделась и пошла в парилку. Сначала мы, как и

положено, расселись я на нижней полке, он на средней, чтоб

согреться до первого пота. Потом я приняла душ и окунулась в

бассейн, перед тем, как лечь под веник на третьей полке. На

этот раз Борис парил меня дубовым веником. Широкий

размягченный лист приятно ложился на тело. И как и прежде

вся эта процедура, а вернее первый заход, продолжался пять-

шесть минут. Когда я распаренная спускалась с верхней полки

вниз к удивлению увидела сидящего на нижней полке

совершенно голого, впрочем, как и мы, Рихарда Шульмана.

– Гут морген, фройлен, – сказал он и шлепнул меня по

ягодице. Я направилась в бассейн. Шедший следом за мной

Борис с деланным недовольством проворчал по адресу немца:

– Черт его раньше времени принес.

Я почему-то подумала: так и меня из Тулы черт раньше

времени принес. Случайно ли это?

– Ты на него не обращай внимания, не смущайся. На

Западе так принято, – успокаивал меня Борис.

Только мы оказались в бассейне, как из парной вышел

Рихард и всей своей тушей шлепнулся в бассейн, расплескав

воду через края. Делая вид, что он тонет, хватался за меня

бесцеремонно и нагло. Борис ехидно посмеивался и как бы

620

поощрял немца. Его заигрывания меня коробили, и я

поспешила выскочить из бассейна. Борис крикнул мне в след:

– Иди в парилку на второй сеанс. Я сейчас... "Зачем

задержался в бассейне Борис, а не пошел сразу следом за

мной? – подумала я подозрительно. – Похоже опять

разыгрывает мерзкий спектакль, в котором мне отводится

главная роль. Но Борис появился в сию минуту, предложил

мне ложиться под веник, и следом за ним в парилку вошел и

Рихард. Довольно отдуваясь, он тоже поднялся на верхнюю

полку, взял из рук Бориса веник и стал энергично стегать меня,

в то время, как Борис спустился вниз. Я решительно встала и

выскочила из парилки, но не бросилась, как положено в

бассейн, а пошла в душевую кабину. Выходя из душевой лицом

к лицу встретилась с Рихардом. Он стоял монументом,

заложив руки за спину и осматривая меня похотливым

взглядом, говорил:

– Гут фройлен, зер гуд, ошен корошо. Я быстро

проскочила мимо него, завернувшись в простыню и, схватив в

охапку свою одежду, оделась уже в гостиной, куда на минуту

заглянул Борис и вполголоса очень любезно попросил:

– Не смущайся, будь умницей. Он не кусается, вполне

ласковый зверь. Ради нашего общего дела потерпи.

Я не ответила. Теперь мне ясно представлялся пошлый

сценарий, разработанный Борисом. За столом оба мужчины

сидели завернутые в простыни, которые то и дело,

раскрывались, демонстрируя прелести обнаженного тела. Я

была зла на Бориса, чувствовала себя намеченной жертвой,

как дичь, и обдумывала, каким образом мне уклониться от

охотника. В моем лихорадочном мозгу созрел свой, не

соответствующий сценарию Денисова план поведения. Думая

над ним, мне было даже смешно и весело, мне он казался

забавным. Застолье продолжалось долго, Рихард сидевший

рядом со мной – не случайно, разумеется – оказывал мне

особое внимание, говорил банальные комплименты и

старался споить меня. Борис так же был сегодня со мной

необычно любезен и даже ласков. Незаметно он вышел из за

стола, что бы спустить в бассейне воду и выключить парную, и

появился уже одетым. Деловым тоном он заговорил:

– Друзья, я вынужден по неотложным делам вас

оставить. Извини, дорогой Рихард, фрейлин Лариса

позаботится о тебе, проводит до постели и, думаю ты не

будешь скучать. – И уже обращаясь ко мне: – Пожалуйста,

Лариса, постарайся, чтоб наш гость ни в чем не нуждался и

621

остался довольным. Ауф видерзейн. – И торопливо исчез,

оставив нас вдвоем. Рихард смотрел на меня с вожделением

мутными осоловелыми глазами.

– Может хотите отдохнуть, – предложила я ему. Он,

очевидно, превратно меня понял и живо согласился. Он с

трудом, при моей помощи, поднялся из-за стола и что-то

невнятное бормоча на русско-немецком, тяжело ступая пошел,

куда я его направляла. Три пологие ступеньки из бани в

прихожую он преодолел кое-как. Но когда подошли к лестнице,

ведущей на второй этаж, он остановился, уцепившись одной

рукой за перила, а другой за меня, и уныло посмотрел вверх. Я

тоже представила, как нелегко мне будет затащить туда эту

обмякшую стокилограммовую тушу. На мое счастье в прихожей

появился сторож, и помог мне поднять изрядно захмелевшего

гостя на должную высоту. В комнате я помогла ему раздеться

до нижнего белья, и он заметно начал трезветь, крепко сжал

мою руку и попытался повалить на постель. Я вывернулась и

обнадеживающе заморила:

– Айн момент, айн момент, Рихард. – Немецкий я знала

на уровне семилетки. Тыкая пальцами себя в грудь, я

говорила: – Их больна. Понимаешь – больна. – Его это

нисколько не смутило, он, наверно думал не о той болезни,

которой я решила ошарашить его, он пренебрежительно махал

рукой, мол, ерунда, сойдет, повторял слово "гут". Тогда я

открыла свою козырную карту:

– Послушай, Рихард, у меня СПИД. Понимаешь – СПИД.

– Я? СПИД? – Он выпученными глазами уставился на

меня. – Я, я, – очень печально подтвердила я. До него кажется

дошло: он клюнул мою наживку и испуганно двумя руками, как

бы отталкивая меня от себя, пробормотал:

– Наин, Наин...

Пожелав ему спокойной ночи, я ушла в другую спальню,

изнутри заперла дверь на ключ и мысленно смеясь, уснула.

Утром я проснулась, услыхав шум мотора: это приехал Борис.

Рихард еще спал. Первым вопросом Бориса ко мне было:

– Ну как? Хорошо провели ночь?

– Нормально.

– Все в порядке? Как мужчина он годиться? – намекал

Борис. – Совсем не на что не годиться. К твоему сведению: у

него СПИД.

622

– Что?! – вскричал Борис. – Какой СПИД? -Взгляд его

испуганный.

– Самый настоящий. Он сам мне об этом сказал.