Текст книги "Голубой бриллиант (Сборник)"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 49 страниц)

– Почему не найдешь? – возразил генерал. – Тут нет

никакой тайны, никакого самовозгорания. И кому выгодно -

тоже не секрет.

Владыка устремил на генерала выжидательный взгляд,

полный искреннего, почти детского любопытства.

– Один мой знакомый генерал – армянин по

национальности, женатый на русской, как-то сказал мне, что в

103

характере армян есть довольно странная черта: селиться вне

своей территории, – продолжал генерал. – Армяне разбросаны,

впрочем, как и евреи, по всему миру.

– Этнически они, как и евреи, семиты, хотя исповедуют

христианство, – вставил владыка и тут же извинился, что

перебил.

– Кстати, по богатству армянская община идет второй

после еврейской, – продолжал генерал. – Очень амбициозный

народ. Вот этими амбициями и воспользовались американские

стратеги для разжигания национальной вражды в СССР. Это

была их давнишняя мечта. Теперь же в обстановке

перестройки они и решили бросить армянскую спичку. Они все

учли и рассчитали там, за океаном, в своих стратегических

научно-исследовательских центрах и фондах – и

географический фактор, и амбициозное национальное

высокомерие, и наличие в самой Армении экстремистских

группировок, и тот прискорбный факт, что в команде Горбачева

создалось мощное армянское лобби. Вспомните поездку

Горбачева в США, встречу его с представителями армянской

общины в Америке, сувенирчик, который армяне преподнесли

первой леди СССР, и как Райка в ответном слове

благодарности несла ахинею, вроде: "Этта икона

свидетельствует о... друж-бе советского и армян-ско-го

народов". – Он пытался пародировать речь Раисы

Максимовны. – А между прочим, в то время еще была

советская Армения и советские армяне. Всю эту кашу с

Нагорным Карабахом заварили армянские экстремисты.

Погасить конфликт можно было в самом начале

решительными действиями президента Горбачева. Но это

было не в его интересах, вернее не в интересах окружавшего

его армянского лобби. Не в интересах западных спецслужб, у

которых Горбачев был марионеткой...

Генерал самоуверенно замолчал. Он считал свою версию

неуязвимой, но владыке она показалась неубедительной,

поскольку генерал не привел никаких доказательств.

– А вы не упрощаете? – очень вежливо спросил владыка.

– У вас есть какие-то факты, подтверждающие ваши слова? До

Карабаха, как мне помнится, был Сумгаит. .

– Ну и что? Какое это имеет отношение к Карабаху? -

решительно возразил генерал.

– По-моему, ты, Дмитрий Михеевич, смотришь на

проблему слишком прямолинейно, – поддержал епископа

Иванов и, чтобы не превращать этот сложный запутанный

104

вопрос в дискуссию, добавил: – Самое мерзкое, что из-за чьих-

то амбиций, из-за националистических экстремистов льется

кровь невинных, беззащитных, беспомощных.

– Да-да, вы, Алексей Петрович, совершенно правы. Все

по Евангелие: "И восстанут народ на народ..."

– Так что ж, выходит, это рок, воля судьбы, владыко? -

сказал Иванов, но епископ не успел ответить, генерал его

опередил:

– Какой там к черту рок!

– Не чертыхайся в святой обители, – с улыбкой напомнил

Иванов, – не богохульствуй.

– Прошу извинить меня, владыка, – смутился генерал.

Епископ снисходительно сделал вид, что не заметил, и

тут же продолжал отвечать Алексею Петровичу:

– Если хотите, то в определенном смысле

предначертание судьбы. Мина, которая сегодня взорвалась в

нашей стране, была заложена в октябре семнадцатого.

– Каким образом? Не вижу связи, – сказал Якубенко.

– Революция насильственно бросила народ в безверие, -

все так же ровно отвечал владыка. – Наш народ веками

воспитан в вере, она стала неотъемлемой частью духовности,

его нравственного облика. "Не укради, не убий" проповедовала

церковь. Революция развязала в человеке животные

инстинкты, отпустила нравственные тормоза, разрешила и

красть, и убивать.

– Извините, владыка, а разе до революции не крали и не

убивали? – В голосе генерала звучали торжествующие нотки.

Он решил, что своим вопросом загнал оппонента в угол. Но

владыка нисколько не смутился, словно даже ожидал этой

реплики:

– Было, но не как правило, а как исключение. Там

преступник осознавал, что он делает плохо, и часто истинно

раскаивался. Вы, наверное, знаете притчу о двенадцати

разбойниках и их атамане Кудияре? В народе она

утверждалась как песня. Ее превосходно исполняет Евгений

Нестеренко. У меня есть диск с записью, и мы можем затем

послушать. Так вот – после революции люди творили зло, будь

то в гражданскую войну или в последующие годы, и не

признавали, что они творят зло, напротив, были убеждены, что

творят добро, потому что были лишены духовного начала: все,

мол, дозволено, и пошел брат на брата. – Иванов слушал их

без особого интереса и не хотел новой бессмысленной, как он

считал, дискуссии: все равно каждый останется при своих

105

убеждениях, при своей вере. Он понимал, что сегодня люди

остро чувствуют и переживают трагедию страны и народа и

при встрече друг с другом только об этом и говорят, и каждый

вслух или мысленно спрашивает: а что будет дальше, когда и

чем окончится этот бардак? И как во время их встречи в его

квартире-мастерской Алексей Петрович решил, как говорится,

"сменить пластинку".

– Друзья! – сказал он бодрым, веселым голосом и обвел

дружеским взглядом хозяина дома и гостя. – А можем мы хоть

один час не говорить о политике?

– Не можем, и не только не говорить, но и думать не

можем, потому что дело идет о судьбе каждого из нас и всей

страны, – ответил ему генерал.

Иванов скорбно вздохнул и устремил задумчиво-

мечтательный взгляд в сторону лампады. Спокойный тихий

огонек изредка моргал легкой вспышкой и навевал благостное

умиротворение души. Иванову хотелось отрешиться от

бесовской суеты, от мерзостей перестроечного бытия,

погрузиться в покойное созерцание нерукотворной красоты

природы, непостижимой величавости мироздания. Мысли его

спугнул тихий и ясный голос владыки:

– Настало время подумать о душе. До сих пор мы

заботились о плоти, а душу отдавали на растерзание дьявола.

– Если вы под дьяволом имеете в виду Останкинскую

башню, то я с вами полностью согласен, владыка, -

миролюбиво сказал генерал.

"Нет, не можем не говорить о политике не только час, но

и минуты", – сокрушенно подумал Иванов и сказал, обращаясь

к Дмитрию Михеевичу:

– Мы с владыкой верим в бессмертие души, а ты -

генерал Якубенко, веришь?

– В каком смысле? Как понимать? – Несколько

удивленный взгляд Дмитрия Михеевича устремлен на

епископа. Тот отвечал сразу:

– Умирает плоть человека. Душа же отделяется от тела и

уходит во Вселенную. Человек продолжает жить в другой

сфере. Через много лет или столетий душа его вновь

появляется на нашей грешной земле во плоти другого

человека.

Владыка умолк и направил на генерала тихий

просветленный взор. Якубенко молча размышлял. Он уже

прежде слышал это от Алексея Петровича. Брошенная тогда в

его душу подобная мысль не была им всерьез воспринята. Он

106

счел ее приятной фантазией, поскольку она не имела под

собой доказательства. Теперь же, глядя на "Сикстинскую

мадонну" пытливо и почтительно, он проговорил медленно и

тихо, как бы рассуждая с самим собой:

– Выходит, что есть этот и тот свет. Этот мы знаем. А тот,

загробный? Кто его видел? Слышали многие, но никто не

видел. Где свидетельства? Предоставьте мне их, и я поверю.

Ведь что получается...

Он не закончил фразу, продолжая напряженно думать.

Иванов, воспользовавшись паузой, сказал:

– А то получается, что мы с вами когда-то уже жили на

земле, то есть души наши, только во плоти других людей. Это

отчасти подтверждают сновидения. Вот и в прошлую ночь мне

снился знакомый поселок – он снится мне уже лет двадцать, -

которого в действительности в нашей округе нет, с улицей, по

которой я много раз хаживал – во сне, разумеется, – с

двухэтажной дачей, которой наяву у меня никогда не было. При

том я знаю хорошо все комнаты, обстановку в них знаю до

мельчайших подробностей. С камином в большой комнате. Я

часто зажигаю огонь в камине, ко мне заходят соседи, я

каждого знаю по имени. А проснусь – все исчезает из памяти. И

прежде всего – имена.

– Ну а подлинные, земные знакомые тебе снятся? Со

мной ты встречался когда-нибудь во сне? – спросил Якубенко.

– Снятся и земные, и с тобой встречался. И владыку

однажды видел.

– Говорят, что священнослужители снятся к неудаче, -

заулыбался епископ.

– Не знаю, такого не слыхал. А вот видеть мясо, рыбу -

это уж непременно к болезни, – сказал Иванов и

воодушевившись продолжал: – А иногда бывают во сне

странные превращения. Ну, например, едешь на лошади, где-

то остановился, присел отдохнуть и лошадь присела. Потом

вдруг лошадь заговорила человеческим языком и ты уже

видишь, что это не лошадь, а твой знакомый или знакомая. И

ты нисколько не удивляешься такому превращению, даже не

замечаешь подмены, будто так и должно быть, естественно.

– А я редко вижу сны, – признался Якубенко. – Раньше в

молодости летал. Во сне летал свободно и легко.

– В молодости все летают, – вставил владыка, наполняя

рюмки коньяком. – Подпрыгнул, взмахнул руками и полетел.

Или из окна многоэтажного дома безбоязненно прыгаешь и

летишь. При этом соображаешь, что это не наяву. А вообще,

107

друзья, мы редко задумываемся о человеке, его сущности в

этом мире и во Вселенной. О сотворении мира и его творце.

Мы грубо отметаем все, что не можем объяснить в силу

скудности своего разума. Явления, которые мы называем

аномалией, – они для меня, бесспорно, божественного

происхождения.

– Что вы имеете в виду? – заинтересовался генерал.

– Ясновидение и иные силы, которыми Господь

награждает отдельных избранных чад своих. Это Божья

благодать с наибольшей силой проявилась в деяниях сына

Божьего Иисуса Христа. И среди его современников были

неверящие в чудодействия спасителя, как есть они и сегодня,

и были всегда на протяжении без малого тысячи лет. Ведь есть

же и сегодня ученые, которые вопреки достоверным фактам и

свидетельствам очевидцев не верят в появление на земле

инопланетян, небесных ангелов.

– А вы верите, владыка? – спросил генерал.

– Я верю фактам и свидетельствам, которых более чем

достаточно. Инопланетяне были замечены почти во всех

регионах планеты. Над Бельгией несколько раз. Штаб военно-

воздушных сил даже привел точные, конкретные факты:

форма НЛО, размер, скорость полета. Между прочим,

большинство из них имеют треугольную форму. Их даже

засняли на видеопленку. Их видели в Южной Америке – в Перу,

Бразилии, Боливии и в США, в Европе, кроме Бельгии и

Швейцарии и Англии, в Палестине, в Японии, Индонезии,

Мадагаскаре. У нас под Псковом, Красноярском.

– Тогда почему они не идут на прямой, непосредственный

контакт с землянами? – спросил генерал.

– Трудно сказать, – ответил владыка, пожав плечами.

– С кем идти на контакт? – быстро и гневно сказал

Иванов. – С дикарями, которые изгадили, разрушили

прекрасную планету Земля? С этими варварами, которые хуже

зверей ежеминутно убивают друг друга и уже готовы к

самоубийству? Цивилизованные бандиты, избравшие оружие,

способное взорвать всю планету, благодатную, возможно

единственную во всей Вселенной. Они изучили нас

досконально, знают о нас все. Все наши преступления, и,

наверно, опасаются идти на контакт с такой сволочью, как

Горбачев, Ельцин и прочие буши.

Об инопланетянах Иванов много думал, читал,

анализировал, неоднократно говорил с епископом. Как и

владыка, он верил в инопланетян. Более того, питал иллюзии,

108

что именно инопланетяне спасут землю от ядерной

катастрофы и помогут пусть даже силой навести на ней

порядок.

– Да, человечество много нагрешило. И то, что творится у

нас сегодня, было предсказано в Евангелие, – заметил

владыка и продолжал цитировать от Матфея: – "И будут глады,

моры и потрясения, лже-пророки и лже-Христосы и во многих

охладеет любовь".

– Это мы уже имеем – и лже-пророков, типа Яковлева,

Ельцина, Попова, Шеварднадзе и Собчака, и лже-Христоса в

лице Горбачева, – все так же гневно проговорил Иванов.

– Мы подошли к рубежу, за которым начинается

владычество Антихриста. Он уже правит из иерусалимского

храма от имени Христа, – продолжал епископ.

– Если вы под Антихристом имеете в виду сионизм, то я с

вами согласен, – сказал генерал.

– Люди всегда стремились к Богу – в небеса, – уклонился

от реплики генерала владыка. – Не в землю смотрели, а в

небо. Именно там видели райские кущи, обиталище ангелов,

оттуда должно прийти на грешную землю Божье

благословение. Может, именно посещающие землю

инопланетяне и есть небесные ангелы, божьи посланцы. Я

собираю из публикаций все, связанное с инопланетянами,

замеченными в пределах нашей планеты. Многое вы читали,

слышали. Особенно Алексей Петрович, он так же, как и я,

проявляет горячий интерес к явлению внеземных обитателей.

Люди уже не только видели их летательные аппараты, но и

могли лицезреть самих посланцев Вселенной.

Владыка решил не открывать дискуссии и начал

развивать по рюмкам коньяк.

– Мне, пожалуй, хватит, – сказал Иванов и отодвинул

свою рюмку в сторону. – Я положенные мне нормы выбрал с

лихвой.

– Да, мы свое испили, – согласился генерал, однако

поднял рюмку. – Но пусть эта будет "на посошок". За наше

Отечество, за его скорейший выход из трясины, в которую

затолкали его проклятые демократы.

– Да какие это демократы, просто шайка проходимцев, -

сказал Иванов и тоже взял свою рюмку. – За здоровье и

благополучие хозяина этого дома, за успехи дела, которому он

служит. – Чокнулись, выпили и Алексей Петрович продолжил:

– А теперь самое время послушать Евгения Нестеренко.

109

– Правильно, – бодро воскликнул генерал. – Запускайте,

владыка, своих разбойников.

Вышли из-за стола и расселись в креслах. Епископ

достал диск, поставил на радиолу, и зазвучал могучий,

колокольный бас большого певца.

Было двенадцать разбойников,

Был Кудеяр атаман.

Много разбойники пролили

Крови честных христиан

...................

Днем с полюбовницей тешился,

Ночью набеги творил.

Вдруг у разбойника лютого

Совесть Господь пробудил.

Бросил своих он товарищей,

Бросил набеги творить.

Сам Кудеяр в монастырь пошел

Богу и людям служить...

Когда умолк голос певца и владыка выключил

проигрыватель, в комнате воцарилось вдумчивое безмолвие.

Наконец первым нарушил молчание генерал:

– У нынешнего ублюдка-разбойника Горбачева никакой

Господь Бог не пробудит совесть. Невозможно пробудить то,

чего нет.

– И в монастырь никто из нынешних Кудеяров не пойдет,

– заметил Иванов. – Для них в американских университетах

приготовлены профессорские кельи с жирным долларовым

наваром.

– Но они же, те, кого вы называете кудеярами, занимали

высокие посты в партии, были вождями.

– И набеги творили, – вскользь съязвил Иванов.

– Как же так – вожди и без совести? – продолжал владыка,

и на чистом здоровом лице его возникла гримаса злости и

отвращения.

– Извините, владыка, но вы до сих пор питаете какие-то

иллюзии насчет ныне сидящих на троне государства кудеяров?

Вы все еще верите в спасительную миссию Ельцина, – резко

проговорил генерал и сделал бессознательное нервное

движение.

– Нет, милейший Дмитрий Михеевич, в отношении меня

вы заблуждаетесь. Иное дело, что я не вижу совестливых,

честных и порядочных лидеров на роль Минина и Пожарского.

Может, вы знаете их, тогда назовите. Или это тайна?

110

– Да возьмите любого кандидата в президенты России,

которые баллотировались вместе с Ельциным, исключая разве

Жириновского, – ответил Якубенко, – хоть Рыжков, Тулеев или

Макашов. Это честные патриоты, порядочные и, как вы

говорите, совестливые. Особенно Николай Иванович Рыжков.

Будь он президентом, страна уже вышла б из этого бардака.

– Возможно, вы правы. Но вот почему-то избиратели

предпочли Ельцина, – сказал владыка.

– Избирателям заморочила голову продажная, желтая,

сионистская пресса. Мировой сионизм, масонство, западные

спецслужбы бросили все свои силы и средства – только чтоб

провалить Рыжкова. Оболгать, опорочить. Они же понимали,

что Николай Иванович – это шанс для России, чего не могли

понять обыватели с куриными мозгами и совсем безмозглые

юнцы. – Друзья, товарищи, господа, вы опять начинаете новую

дискуссию, которой не будет конца. А не лучше ли нам,

дорогой генерал, поблагодарить владыку за гостеприимство и

откланяться? – предложил Иванов.

– Нет, друзья, так не годится, – засуетился владыка. – А

чай, кофе? Праздничный торт. Да вы что? Нет, я вас не отпущу

пока не отведаете торт.

Кофе пили в кабинете за длинным журнальным

столиком. Здесь, как и в гостиной, было много книг и две

старинные иконы без окладов. В углу также горела лампадка

за красным стеклом. Пахло глицерином и еще каким-то

благовонием. Над письменным столом в небольшой изящной

рамочке цветная фотография покойного патриарха Алексия

(Симанского). На столе в раскрытых двух коробочках два

бронзовых медальона: один с рельефным изображением

святого князя Владимира, отчеканенный в память тысячелетия

Крещения Руси, другой – барельеф покойного патриарха

Пимена. Про себя Иванов отметил, что Алексий (Симанский) и

Пимен были почитаемы в этом доме. За кофием о политике не

говорили.

Простившись с епископом, Иванов и Якубенко вышли на

улицу. Вечерело. Над Москвой по-прежнему висела плотная

пелена моросящих туч. До метро шли молча. Возле арочного

входа в метро, прежде чем проститься, Якубенко спросил:

– Как у вас прошла встреча с Тамарой? Что-то она не

звонит. .

– И правильно делает. Я же не просил тебя присылать ее

ко мне. Это во-первых. Во-вторых, ты сказал мне по телефону,

111

что вы едете. Вы – значит вдвоем. Ты это сделал

преднамеренно. И совсем некстати.

– Но я не хотел вам мешать.

– Чему мешать?

– Я думал, что вам лучше будет без меня.

– Ты плохо думал... обо мне и о ней.

– Случилось что-нибудь?

– Вот именно – "что-нибудь", – мрачно и раздраженно

ответил Иванов. – Я прошу тебя – не пытайся, пожалуйста,

набросить на меня семейный хомут. Я не созрел еще для него.

А когда созрею – сам влезу в этот хомут без посредников.

– Ну, извини, приму к сведению.

– Привет супруге и будь здоров. Кстати, портрет твой

отформовал. Надо решить, в каком материале переводить. Но

об этом потом. Созвонимся.

Войдя к себе в мастерскую, Алексей Петрович

почувствовал усталость. Он решил вздремнуть с часок и уже

было пошел в спальню, как зазвонил телефон. Звонил швед -

коллекционер изобразительного искусства, с которым Иванов

встречался у себя в мастерской. Этому господину приглянулась

на выставке его "Первая любовь" и он пожелал купить ее для

своей коллекции. Выставка уже закрывалась, и теперь

скульптура опять возвратилась в обитель своего творца,

поскольку у нашего Министерства культуры не нашлось денег,

чтоб приобрести ее у автора. Иностранец предложил Иванову

три тысячи долларов наличными, прямо из рук в руки. Алексей

Петрович сказал, что он подумает, и дал ему свою визитную

карточку, попросив позвонить через неделю. Он не спешил

расстаться со своей "Первой любовью", он знал ее подлинную

цену. Но в то же время нелегко жить на пенсию, особенно

сейчас, когда наше искусство оказалось в финансовой

несостоятельности. А швед, видно, был очень заинтересован

поскорее заполучить – и по дешевке – подлинный шедевр.

Швед уверял, что неожиданные обстоятельства вынуждают его

срочно возвращаться на родину, и поэтому он хотел бы сегодня

получить скульптуру. Иванов сказал, что за три тысячи он не

продаст свою работу.

– А за сколько вы хотите? – послышался не очень

любезный вопрос.

– Десять тысяч долларов, – твердо сказал Иванов.

– Пять тысяч и ни цента больше. – Голос шведа

раздражен.

После небольшой заминки Иванов сказал: "Приезжайте".

112

Так состоялась эта сделка, и "Первая любовь" Алексея

Иванова уплыла за рубеж.

В тот вечер он поздно лег в постель, но сон пришел к

нему только в четвертом часу. Он не находил себе места.

Какие-то не связанные мысли атаковали его и отскакивали, как

горох от стенки, оставляя на душе неприятный осадок. И

прежде всего – уплывшая в Швецию скульптура. Конечно, по

нынешним временам и пять тысяч долларов – это большая

сумма, по рыночному курсу – полмиллиона рублей. Но что на

них купишь? Приличный автомобиль, который через несколько

лет выбросят на свалку. А настоящие шедевры искусства

бессмертны. А он продал шедевр, может, первый и последний

взлет неповторимого таланта. И что значат пять тысяч, когда

там, "за бугром", платят миллионы долларов за какой-нибудь

"Подсолнух".

"Продал первую любовь, – горестно подумал Иванов,

иронизируя над самим собой. – За доллары продал. Кто меня

осудит? Лариса? А по какому праву? Она первая предала

меня, так что мы квиты". Но это "квиты" не давало утешения:

он ощущал в себе что-то ноющее, трудно объяснимое, словно

он неосознанно оторвал от самого себя какую-то дорогую

частицу и так, походя, бездумно выбросил ее, а теперь

спохватился и пожалел. Не денег пожалел – просил десять,

получил пять тысяч, – пожалел об утрате того, что было для

него больше, чем удачная скульптура. Это была очень важная

частица его биографии, его жизни. "Она предала, а я продал -

вот и расквитались", – повторил он вслух навязчивую фразу.

За полночь он встал с постели и вышел в зал. Тумба, на

которой стояла его "Первая любовь", была пуста и напоминала

квартиру, из которой навсегда уехали хозяева, и эта пустота

рождала щемящую тоску. Тогда он пошел в "цех" и сразу – к

незаконченной композиции "Девичьи грезы". Изящная

безликая фигура молодой женщины с ромашкой в руке,

казалось, умоляла его быстрее "олицетворить" ее, вдохнуть в

эту застывшую классическую плоть душу, оживить ее. Когда ж

она придет – молодая, красивая, с лицом и взором, осененным

небесной мечтой? Она обещала, но вот же не спешит. Маша

обещала прийти посмотреть его работы, но согласится она

позировать, это еще вопрос. А он почему-то верил и был

убежден в положительном ответе. Он вспомнил ее чарующий

голос, неторопливую речь, вспомнил загадочный блеск ее глаз.

Он представил уже законченную композицию "Девичьи грезы",

увеличенную в пять раз, отлитую в бронзе и установленную у

113

городского пруда южного города (был такой заказ городских

властей), а также беломраморную музейную, небольшого

размера и подумал: "А может, завтра позвонить Маше,

напомнить, что глина сохнет?"

И с этой мыслью он удалился в спальню.

Глава шестая

ДЕВИЧЬИ ГРЕЗЫ

1

Очередной брифинг в Министерстве внутренних дел, как

и все другие, был посвящен борьбе с преступностью,

захлестнувшей мутным и кровавым потоком всю страну.

Журналистов, впрочем, как и все население, интересовал один

главный из главных вопросов: когда милиция наведет порядок,

в частности в Москве, и есть ли хоть какие надежды.

Атакованный со всех сторон вопросами журналистов

заместитель министра не сказал ничего утешительного, кроме

констатации: да, преступность растет, притом возросли тяжкие

преступления: грабежи, убийства, нанесение телесных

повреждений, изнасилование. На брифинге Маша Зорянкина

представляла свою в самом деле независимую газету,

отражавшую позиции центристов, с некоторым уклоном в

вопросы православия и духовности. Неожиданно для себя

среди журналистов она увидела знакомого – Виктора Панова, с

которым училась на факультете журналистики. Панов когда-то

даже пытался за ней ухаживать, уверял, что у него к ней

серьезные намерения, но получил совершенно категорическое

"нет", женился не студентке медицинского института и вскоре с

молодой женой уехал в Израиль по вызову ее родителей.

Появление Виктора Панова на брифинге вызвало у Маши

некоторое любопытство, и прежде всего вопрос: прессу какой

страны представляет этот до крайности посредственный

репортер? Скорее всего Тель-Авивской, так как совсем

недавно были установлены дипломатические отношения с

государством Израиль. Панов несколько раз поднимал руку,

чтобы задать вопрос, но микрофон перехватили более

шустрые. Наконец он получил слово и представился: "Эмиль

Панкинд – российское телевидение".

Маша была сражена: "Эмиль Панкинд?" Не может быть,

что за наваждение? Она хорошо знала Виктора Панова и не

могла ошибиться, тем более что были они совсем рядом. Это

114

превращение Саввы в Павла рождало изумление и острое

любопытство. Получив ответ на свой в общем-то не

существенный вопрос, Виктор Панов, довольный собой, с

видом победителя обвел взглядом коллег и тут глаза его

скрестились с недоуменными глазами Маши. Он совсем не

смутился, как ни в чем не бывало приветливо улыбнулся,

вежливо кивнул и после окончания брифинга оказался рядом с

Зорянкиной, опередив ее суетливым градом слов: "Рад тебя

видеть. А ты ничуть не изменилась, даже похорошела. Ты от

какой газеты или агентства?" Маша только успела назвать

свою газету, как он опять с той же стремительной

поспешностью: "Как семья? Ты не вышла замуж? Давай

зайдем в ресторан, поговорим. У меня есть "зелененькие". И

вообще нам надо давно пообщаться, я искренне рад встрече.

Для меня это так неожиданно и приятно".

"Для меня неожиданно вдвойне, – успела вставить Маша.

– Но я не знаю, как тебя сейчас называть?" – В голосе ее

звучала едкая ирония. Но его это не смутило. "Ах, вот ты о

чем. Да там, в Иерусалиме, пришлось поменять имя и

фамилию, но душу поменять оказалось невозможно, – он

беспечно заулыбался крупными зубами, – и я решил

возвратиться в родные пенаты. А во второй раз менять имя не

стал, тем более что теперь пятый параграф потерял всякий

смысл. Считай, что то был псевдоним", – и на свежем лице его

играла невинная располагающая и доверительная улыбка.

Виктор-Эмиль сообщил, что с женой развелся, так как она

отказалась возвращаться в Россию, и намекнул, что намерен

обзаводиться новой семьей и полушутя прибавил: "Так что

прими к сведению, поскольку мы оба теперь свободны от

брачных уз и можем вернуться к прошлому. Как?" "Не было у

нас прошлого и будущее не светит", – язвительно улыбнулась

Маша. "Почему?" – всерьез спросил он. "Да хотя бы потому, что

увезешь ты и меня в Израиль или во Францию, а потом

бросишь". "Ну, тебе это не грозит. А насчет Франции – идет.

Такая мысль во мне родилась давно. Главное, что есть

возможность ее осуществить. Я имею в виду материальную

базу. Соглашайся не раздумывая".

И все так на полусерьезе с веселой дружеской

улыбочкой. "А то знаешь, Маша, бросай свою паршивую

газетенку и переходи к нам на теле. Я сделаю тебе протекцию".

– Тон его покровительственный, а глаза, как и прежде,

недоверчивые, блуждающие. Маша посмотрела на него

вызывающе, зрачки ее расширились и, не совладав с собой,

115

она ответила резко и угрюмо: "Спасибо Виктор-Эмиль, я свою

паршивую газетенку не променяю на твое пархатое

телевидение", – она надеялась что ее оскорбительные слова

положат конец их диалогу и случайной встрече. Но ничего

подобного: Панкинд спокойно проглотил ее дерзость и не

высказал чувства обиды и неловкости, пробормотав

примирительно с заискивающей улыбочкой: "Не будем

пререкаться. Ты извини меня, у меня невольно и совсем

безобидно сорвалось. Сейчас такое время, что любая

конфронтация рождает ожесточенность, а это, поверь мне,

опасно для обеих сторон и вообще".

Маша с холодной брезгливостью смотрела на него и

невольно вспоминала того, прежнего, институтского Виктора

Панова, который держался надменно, то с лисьей

вкрадчивостью, смотря по обстановке. Был он подозрителен и

льстив, высокомерен и сластолюбив, пошл и разнуздан. "Да,

он нисколько не изменился, этот Виктор-Эмиль". А он

продолжал, не повышая тона, грудным заунывным голосом:

"Если я правильно мыслю, ты ведешь криминальную хронику?

Хочешь, я подарю тебе потрясающий материал, сенсация,

пальчики оближешь, как говорили мы в студенческие годы. Для

телевидения не подходит, но очерк, репортаж прозвучит.

Представь себе: два брата-кооператора. Сколотили миллион

или несколько миллионов – кооператив посреднический. Сама

понимаешь – на производительном столько не заработаешь,

одного похитили, потребовав выкуп. Ну а дальше – такой

детектив, что никакой фантаст не придумает. – Он быстро

достал свою визитку и на обороте написал телефон и имя

одного из братьев-миллионеров и протянул ей: – Сошлись на

меня, встреться с ним, и он тебе расскажет весь

сногсшибательный детектив". Он так настойчиво и дружелюбно

предлагал этот маленький прямоугольник визитки и взгляд его

был таким невинным и добрым, что она не могла отказать и

положила его визитку к себе в сумочку. Он сделал развязную

попытку чмокнуть ее в щеку, но Маша уклонилась от поцелуя

резким движением головы. В глазах Панкинда сверкнул

злобный огонек: и он на прощанье сказал с холодной

настойчивостью: "Там мой телефон. Будет нужда – звони, не

стесняйся. Все мои предложения остаются в силе".

В троллейбусе, по пути домой, Маша подумала: "О каких

это предложениях он говорил? Ах, да – на телевидение

приглашал, на пархатое, – она внутренне рассмеялась. – И еще

116

делал предложение поехать во Францию. В качестве?

Очевидно, жены. Дурак. Индюк с воспаленным самолюбием".

На другой день вечером на квартире Зорянкиных

раздался телефонный звонок. Звонила Машина

одноклассница по школе Марлен Китаева, с которой она не

виделась уже лет пятнадцать. В школе они не были подругами

и не поддерживали знакомство после школы, и это удивило

Машу. Тем более что Марлен начала разговор так, словно они

расстались только вчера. "Сегодня я встретила Виктора

Панкинда", – весело сказала Марлен. "Эмиля Панкинда", -

поправила Маша. "Это одно и то же, – почему-то рассмеялась

Марлен. – Он мне сказал, что встречался с тобой и что ты

работаешь в какой-то церковной газете. Я удивилась, ты что, в

религию ударилась? Это теперь модно. А я газет не читаю. И

вообще, представляешь, ничего не читаю и хорошо себя

чувствую. Мне вся эта политика до лампочки. Коммунисты,

демократы, плутократы – их теперь столько наплодилось

всяких монархистов, анархистов, а толку что? В Москве

вечером на улицу боязно выйти: убивают, насилуют. Мы с

Ашотом хотели к нему на родину в Ереван уехать, но там тоже

стреляют, там этот Карабах", – выпалила она без паузы, а

Маша, терпеливо слушая ее монолог, пыталась разгадать, с

чем связан этот неожиданный звонок, и не могла придумать

ответ. Наконец получилась пауза: Марлен выдохлась, ожидая,

очевидно, теперь Машиных вопросов. Но Маша

преднамеренно молчала, и пауза становилась тягостной и

даже неприличной. Не выдержав ее, Марлен продолжала: "А

Виктор теперь на коне, важная фигура на телевидении, по

заграницам разъезжает и при валюте. Позавидуешь. Ну он

мужик классный, импозантный, вхож на самый верх. Между

прочим, он на тебя глаз положил, и не то чтоб поразвлечься, а

вполне серьезно. Решил покончить с холостяшной". "Вот

теперь все проясняется, – подумала Маша и с присущей ей