Текст книги "Голубой бриллиант (Сборник)"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 49 страниц)

– Я понимаю, я все понимаю, согласен на все...

– Уходи навсегда, – резко повторила она.

Когда он ушел, ей стало жалко его, она укорила себя то,

что обошлась с ним так жестоко. Нет, конечно же, ни о каком

возврате быть не может, она тверда и непреклонна в своем

решении – семья развалилась окончательно, но можно было

об этом сказать ему помягче, "цивилизованно", как сейчас

любят выражаться демократы. Но что сделано, то сделано. В

квартире воцарилась тишина, какая-то гнетущая, сеющая

чувство одиночества, которого она боялась. Прежде, когда ей

случалось сойтись один на один с этим неприятным чувством,

она призывала на помощь музыку, и одиночество отступало. В

музыке она находила умиротворение и душевный покой. И

сейчас она поставила диск Георгия Свиридова, и чарующий

серебряный ручеек его знаменитого вальса вначале медленно,

негромко полился по квартире. С каждым мгновением он

становился все сильней и ярче, и на душу Тани, как небесная

благодать, ложились покой и благоденствие.

355

4.

Евгений подошел к своей машине растерянный и

подавленный. Это заметили шофер и телохранитель, они

догадывались, какой трудный разговор произошел сейчас,

между их шефом и женой. Сев в машину, как всегда, позади

шофера, он пытался собраться с силами и погасить

поразившую его дрожь.

– Теперь куда, Евгений Захарович? – осторожно спросил

Саша. – Свяжи меня с милицией. – Он протянул телохранителю

бумажку: – Набери этот номер.

Тот нажал на клавиши аппарата и передал Евгению

трубку телефона. Переговорив со следователем, Евгений

велел ехать в милицию.

...Утром Наташе позвонил ее недавний сожитель Макс,

фамилии которого она еще не знала. Вообще-то по паспорту

он значился Максимом, но все его друзья и знакомые

называли Максом, и он считал, что тут нет никакой разницы:

что в лоб, что по лбу. Звонил он, как всегда, из автомата и

поинтересовался, прибыл ли шеф. Наташа ответила

утвердительно, и тогда Макс позвонил Любе и, зажав пальцами

нос, прогнусавил и трубку:

– Привет из Кипра. Поздравляем с покупкой квартиры.

Когда будешь уезжать на Кипр, не забудь завещать мне свою

хату. Ради твоей же безопасности. Тем более, что досталась

она тебе даром. Мы зачтем ее в часть долга нам твоего шефа.

Так и передай ему. Небольшую часть. Ответ жду сегодня

вечером. Позвоню домой.

Этот звонок ошеломил Любочку. Прежде всего тем, как

быстро мафия узнала об их делах на Кипре? Выходит они, то

есть их "Пресс-банк" попал в сферу деятельности

международной мафии. И во-вторых, какая наглость -

ультимативно требовать подарить квартиру, да еще в счет

какого-то долга. Кому и сколько Евгений должен, она не знала.

И причем тут она? Не она же должна. Люба хотела продать

подаренную ей Евгением квартиру. Это же не маленькие

деньги по нынешним временам. Они ей ой как пригодятся "за

бугром". Складывается все одно к одному, невыносимо, какой-

то кошмар. Надо побыстрей смываться. Но, оказывается, и в

далеком зарубежье невозможно укрыться от хищных щупалец

преступного спрута. Она с напряженным нетерпением ждала

Евгения, чтоб сообщить ему неприятную новость. Она

волновалась, подтачиваемая периодически возникаемыми

356

сомнениями: а вдруг между супругами Соколовыми воцарится

мир и согласие – и тогда все ее планы, все такие радужные,

солнечные надежды рухнут и полетят в тарары? Важно, чем

закончилась сегодняшняя встреча Евгения с Татьяной. И

закончилась ли? Почему его так долго нет? Она набрала

номер телефона в его машине. Трубку взял телохранитель и

сказал, что минут через десять они приедут.

Десять минут тревоги и волнения, напряженного

ожидания и неясных домыслов. Она сидела в своем кабинете,

не зная, чем занять себя. Наташу попросила, как только

появится, сказать ей. О Наташе она думала с презрением и.

понимала, что и Наташа настроена к ней недружелюбно:

слишком много в ней гордости, зависти и, конечно же,

ревности. И вот она, Наташа, вошла в кабинет – надутые губы,

небрежный взгляд, грубый, оскорбляющий слух голос:

– Шеф приехал. – Повернулась, вильнула бедрами, и

удалилась вальяжной походкой.

Люба вошла в кабинет Евгения без стука и с порога

задала вопрос:

– Чем закончилось?

Он поднял на нее рассеянный, недоумевающий взгляд:

– Что ты имеешь в виду?

– Встречу с Татьяной.

– Ах, да... Сожгли мосты. Отступать только в одном

направлении – на Кипр, – небрежно бросил он.

– Кстати о Кипре, – быстро подхватила Любочка. – Только

что звонил все тот же анонимный гнусавый субъект.

Поздравлял с покупкой квартиры на Кипре. Представляешь?

– Что? Уже известно о кипрской квартире этим подонкам?

Не может быть! Это же черт знает что, какая-то мистика...

Работают сволочи. – Он поднялся из-за стола и нервно заходил

по кабинету. Это сообщение он воспринял как очередной удар.

– Больше того – этот тип потребовал себе в дар мою

квартиру. Представляешь? В счет какого-то долга.

– Ничего они не получат, ни копейки, – злобно выдавил из

себя Евгений, мечась по кабинету. – Надо ускорить наш отъезд.

Немедленно. Ты, пожалуйста, свяжись с нотариусом, пригласи

его назавтра на утро, надо составить все необходимые

документы. Я сейчас был в милиции. Следователь спросил

меня, знаю ли я Максима Полозова? Пришлось сказать: да,

знаю. Сначала он предлагал свои услуги в качестве охранника

от рэкетиров. Я понял, что он не один, за ним стоит какая-то

мафиозная группа.

357

– Ну я помню – ты тогда отказался. Но его имя, кажется,

Макс, – вспомнила Любочка, а он продолжал:

– Потом этот Макс уже от имени некоей влиятельной

силы потребовал, не попросил, а потребовал, прокрутить через

банк довольно крупную сумму при высоких процентах. Не знаю,

почему, но я согласился, сделал такое одолжение. О чем потом

пожалел: с какой стати? Спустя некоторое время они опять с

той же просьбой. Я отказал. Начались звонки, угрозы.

– А почему ты не заявил об угрозе в милицию?

– Там были нюансы... как тебе сказать – нежелательные

для меня. Сейчас милиция подозревает, что выстрелы по

машине – дело рук этого Полозова и его банды.

Наташа приоткрыла наружную дверь кабинета и, затаясь,

стала прислушиваться к их разговору. Но поскольку вторая,

внутренняя дверь была закрыта, при крайнем напряжении

слуха ей удавалось разобрать лишь отдельные слова. У нее

это уже стало манией – подслушивать, о чем говорят

любовники, оставаясь в кабинете вдвоем. И все же,

сопоставляя отдельные слова, сам тон речи, ей удавалось

"расшифровать" смысл разговора. Наташу по-прежнему

сжигала ревность, порождала слепую, безотчетную месть. Ей

хотелось отомстить им обоим, жестоко, коварно. Для этой цели

она решила воспользоваться услугами Макса, который, как она

поняла, имел свои счеты к банкиру. И то, что услышала и

"расшифровала" из разговора между Евгением и Любой, она

считала крайне важным как для себя, так и для Макса, с

которым надо было непременно встретиться. К Максу ее

влекла не то чтобы пылкая любовь, а просто привязанность,

зов плоти. Она чувствовала, что у Макса нет такой, как у нее,

сильной потребности встречаться, что он не испытывает к ней

физического влечения, что он недостаточно уделяет ей

внимания, бывает равнодушен, холоден и даже груб. Иногда

ей хотелось порвать с ним, но отсутствие замены удерживало

ее от такого шага. Привычка брала свое. Встречались они на

квартире Макса, в его комнатушке, которую он снимал в

двухкомнатной квартире стариков-пенсионеров. В квартире

был телефон, но Макс не сообщил Наташе его номер, под

предлогом, что хозяева возражают, и сам пользовался им в

крайнем случае, предпочитал звонить своим знакомым и

друзьям из автомата. Чем занимается Макс, Наташа не знала.

На ее вопрос он отвечал уклончиво и неохотно: "Служу в

коммерческих структурах". Деньги у него водились. Иногда он

358

баловал Наташу недорогими подарками, о своих чувствах к ней

не распространялся, отделываясь наивными шуточками.

Максу только что исполнилось двадцать шесть лет, но

черная, аккуратно постриженная борода не то чтобы старила,

но при его крепкой, почти богатырской фигуре, придавала

солидность и даже степенность, что совсем не

соответствовало шустрому, озорному характеру. Да и быстрые

плутоватые черные глаза вступали в противоречие с мошной

фигурой. Он позвонил Наташе в конце рабочего дня и

сообщил, что назначенная на сегодня их встреча отменяется.

– Ну почему, Макс? – капризно спросила она.

– Ты опять?.. – недовольно сказал он. Она сообразила о

своей оплошности: он просил ее в телефонных разговорах не

называть его по имени, вообще никак не называть.

– Извини, дорогой, сорвалось...

– На этот раз прощаю, – снисходительно сказал он. -

Сегодня у меня вечером деловое свидание.

– С кем? С женщиной?

– А почему бы и нет?

– Она красивая?

– Дело вкуса. Например, для твоего шефа она божество.

– А ты почему знаешь вкусы моего шефа?

– А ты не догадываешься, о ком идет речь? Соображать

надо. – И уже торопливо: – Ну ладно, потом поговорим. Завтра.

Я позвоню.

– Но у меня для тебя нечто сногсшибательное.

– Все равно завтра. А теперь соедини меня с шефом.

– Как доложить?

– Скажи – Макс. Просто Макс.

Наташа насторожилась: любопытство снедало ее -

готовится что-то необыкновенное. Она вошла в кабинет и

доложила. К ее удивлению, Евгений не стал интересоваться,

кто такой Макс, и взял трубку.

– Мое начальство поручило мне встретиться с вами.

Желательно сегодня, – заговорил Макс без всяких

предисловий. – Кстати, я сегодня буду встречаться с вашей

сотрудницей Любой у нее дома. Нельзя ли, чтоб и вы там

были, поскольку вопрос общий.

После длительной паузы, позволившей Евгению все

взвесить и обдумать, он согласился.

359

Часть вторая

МЕСТЬ

Глава пятая

1.

За час до окончания рабочего дня Саша отвез Любу

домой. По пути она забежала в магазин купить продуктов на

ужин: она уже знала, что Евгений до их отъезда на Кипр будет

жить у нее. В шесть вечера Евгений в сопровождении

телохранителя подъехал к дому, где жила Люба, и позвонил ей

из машины, коротко спросив:

– Ты одна?

– Да, – был такой же краткий ответ.

– Мы поднимаемся. – "Мы" означало с телохранителем.

Максу дверь открывала Люба: мужчины соблюдали меры

предосторожности, так, на всякий случай. Но Макс был один.

Он вежливо поздоровался, вел себя свободно, как со старыми

знакомыми, хотя только раз встречался с Евгением.

Телохранитель удалился в кухню, а они втроем расположились

в единственной комнате. Евгений решил завладеть

инициативой, первым спросил:

– Это ваши хлопцы обрывают мои телефоны с угрозами?

– Возможно, – нисколько не смутившись, ответил Макс и

прибавил, делая веселое лицо: – Но вы нас к этому

вынуждаете. Долги надо платить.

– Какие еще долги? – поморщился Евгений. – Это вы мне

должны заплатить за попытку убить меня. Ты стрелял? – Он

строго устремил суровый взгляд на Макса.

Но того не просто было смутить, он спокойно проговорил:

– Евгений Захарович, роль следователя вам не идет.

Давайте разговаривать серьезно: из-за вашего отказа принять

наши разумные предложения мы потеряли сто тысяч

долларов. Возместите нам эти убытки и будем квиты. Да еще в

придачу вот этот пустячок, – он демонстративно обвел

оценивающим взглядом комнату.

– А причем здесь моя квартира? – не удержалась Люба.

– При том, что она вам не нужна, вас ждет, если не

ошибаюсь, квартира на Кипре?

– Откуда такой бред, какой еще Кипр? – сердито

пробурчал Евгений. Его до глубины души возмутил и

взволновал тот факт, как быстро дошли до этой мафии

360

сведения о Кипре. Его подмывало указать этому наглецу на

дверь, но разумное чувство сдерживало его. И он заговорил,

сохраняя спокойный рассудок: – Об этой квартире не может

быть и речи, потому что я здесь буду жить. Понятно? А что

касается ваших убытков, то вы их преувеличиваете раз в пять.

Четвертной я еще мог бы вам пожертвовать. На этом и

остановимся.

– Боюсь, что на двадцать пять тысяч долларов наши не

пойдут, – замотал кудлатой головой Макс. – Это нереально. Нас

эти семечки не устроят.

– Как хотите. Для вас это семечки, а для меня, при

нынешнем тяжелом состоянии дел, это очень серьезная

сумма. И выдать ее вам раньше, чем через месяц, у меня нет

физической возможности.

– Ой ли?! Что ж так? Обанкротились? – В черных

сощуренных глазках Макса засверкали огоньки иронии.

– Это наши проблемы, вас они не касаются, -

недружелюбно произнес Евгений и холодно прибавил: – Так что

звоните мне ровно через месяц.

– Хорошо, доложу своему начальству. Я лишь

доверенное лицо. – И уже уходя, добавил: – Ваша

несговорчивость удивляет. Мне вас жаль. – В словах его

прозвучала угроза.

– Пожалейте лучше себя, Макс Полозов, – не без

злорадного намека сказал Евгений, закрывая за ним дверь.

– Какая наглость, а? – заговорила Люба, когда Макс ушел.

– Требовать такие деньги, за что? И еще угрожают. Ты,

надеюсь, сообщишь о его визите в милицию? Так оставлять

нельзя, пусть примут меры.

– В милицию я, конечно, сообщу. Но не это главное.

Милиция милицией, это ерунда.

– А что не ерунда, что главное? – возбуждаясь,

допрашивала Люба.

– Главное, дорогая, ускорить наш отъезд. Бежать надо -

вот что главное.

Макс Полозов и в самом деле выполнял обязанности

доверенного лица в рэкетирской группе, состоящей из трех

человек; он не был первой скрипкой, и не ему принадлежало

последнее слово. Выйдя из дома Любы, он завел своего

"жигуленка", доехал до первого телефона-автомата и позвонил

Наташе. На его счастье она оказалась дома: только что

пришла с работы. Он сказал ей что сейчас освободился,

заедет за ней через двадцать минут и они поедут к нему

361

домой. Сжигаемая любопытством, Наташа с радостью

согласилась. Макс еще не успел подъехать, а она, высокая,

костистая (весь наряд ее состоял из коротенького белого в

черную полоску платьица), нетерпеливо ждала в сторонке от

подъезда, не обращая внимания на любопытно-иронические

взгляды прохожих. Внешний вид ее, впрочем, как и жеманные

манеры и гулкий смех, отличались заметной вульгарностью.

Завидя еще издали приближающуюся машину Макса, она

суетливо бросилась ей навстречу. Большой рот ее весело

улыбался, обнажая мелкие, ровные, белые зубы. Вид у нее

был забавный. Она пристроилась в машине рядом с Максом, с

какой-то душевной легкостью чмокнула его в волосатую щеку и

предупредила:

– Ночевать я у тебя не останусь. Поехали.

Отсутствие в ней неподдельного, естественного

темперамента, ее неспособность к глубокой страсти коробили

и обескураживали Макса, но деловой интерес и привычка

вынуждали его поддерживать с ней интимные отношения. В

пути он спросил ее:

– Выкладывай, что у тебя за сенсация?

И она со своими домыслами и комментариями несколько

сбивчиво поведала о том, что удалось ей услышать из

разговора Евгения и Любы.

– Твое имя называли, – таинственным тоном сообщила

Наташа. – А Евгений: "Ни копейки, мол, не получат. Надо

немедленно уезжать". И все что-то про милицию говорили. И

нотариуса на завтра вызвали.

Макс слушал ее внимательно, но вопросов не задавал,

мысленно он анализировал, соображал. "Значит, решили

бежать, – размышлял он. – И очень скоро, раньше, чем через

месяц". В нем закипала злоба. О том, что Евгений сделал

заявление в милицию, Макс уже знал: служба информации у

них работала исправно. Об этом свидетельствовало и

сообщение из Кипра, поразившее Соколова. Он искренне

поблагодарил Наташу за ценную информацию.

– Ты молодец, девочка. И мы с тобой им отомстим. Я не

потерплю, чтоб эти буржуи, эти свиньи унижали и обижали

тебя. Чем они ее унизили и обидели. Макс не знал. Просто

Наташа не раз с презрением и злобой говорила ему о Любе и

Евгении: "Как я их ненавижу!"

Любу Наташа ненавидела, как свою соперницу, которая

отбила у нее Евгения. ("И что он в ней нашел?") А нашел он в

362

Любе то, чего не хватало Наташе, – огненный темперамент и

пылкую страсть, острый ум и цепкий характер. Да и

внешностью Люба превосходила Наташу, которую при всяком

удобном случае старалась унизить. Мстительная,

самолюбивая Наташа не прощала обиды, копившиеся в ее

сумасбродной душе. Евгения она возненавидела за измену, за

то, как просто и легко он сменил постель. С детской

доверчивостью и блаженством она внимала его нежным

словам о любви и горько страдала, узнав о фальши

возвышенных, сладостных слов. И поклялась отомстить.

Каким образом, она еще не знала, как вдруг познакомилась с

Максом, который был готов разделить ее горе, во всяком

случае резко осудил поступок Евгения и его любовницы. И

сейчас, лежа в постели после немудреного ужина с водкой и

вином (Наташа пила только вино, Макс отдавал предпочтение

водке), они разговаривали не о любви, а о ненависти,

придумывая страшную месть.

– Я б их задушила своими руками, – сквозь зубы

выдавливала Наташа, сжимая крепкие кулаки.

– Или расстреляла б, – подзуживал Макс. – Вот так, в

упор, пиф-паф.

– А что, могла бы, – соглашалась изрядно захмелевшая

Наташа, все же не веря своим словам.

– А подложить в кабинет шефу, например, под диван

небольшую, но вот такую штучку размером с кусок туалетного

мыла могла бы? – подначивал Макс. Для себя он уже решил,

что ни двадцать пять тысяч долларов, ни тысячи рублей, как и

Любиной квартиры, ему и его подельщикам не видать.

Осталось единственное средство проучить упрямца – страшная

месть. – И что эта штучка? Взорвется? – заинтересованно

полюбопытствовала Наташа.

– А это будет зависеть от тебя. Эта штучка с

дистанционным управлением: нажмешь кнопку, когда в

кабинете они будут оба, и произойдет взрыв.

– А я где должна находиться? Ну, с этой кнопочкой?

– В другой комнате. Или даже на улице.

Наташа всерьез задумалась. Мысль ее работала

напряженно, вытесняя хмель. Она начала трезветь. Спросила:

– А что будет с ними? После взрыва? Их только напугает

или, может, ранит?

– Это уж как повезет, – уклончиво, с наигранной

легкостью ответил Макс.

363

– И погибнуть могут? – В голосе ее звучала тревога,

Максу это не понравилось. Он с раздражением ответил:

– Я ж тебе сказал: как повезет. Тут, как на войне, где

стреляют, взрывают. . там и ранят и убивают. А кому повезет -

отделываются легким испугом. А тебя что смущает? Ты чего

испугалась, народная мстительница?

– Я – чтоб не убивать, а только напугать. Или легко

ранить.

– Ты, девочка, ненадежный партнер, – подосадовал Макс.

– С тобой трудно иметь серьезное дело. Ты годна только для

постели. – Он спустил свои волосатые толстые ноги на пол и

закурил. Наташа лежала, по пояс прикрытая давно нестираной

простыней, крепкими руками гладила его широкую твердую

спину и приговаривала:

– Ну не сердись, Максик. Я на убийство не способна.

– А кто сказал, что обязательно – убийство? Как повезет.

И какая ты убийца? Тебе только кнопку надо нажать.

– Но сначала надо эту штучку подложить. Нет, я не смогу,

– решительно сказала она.

– Не сможешь, ну и не надо. И закроем тему. Пусть

уезжают на свой Кипр и там наслаждаются любовью.

– Не сердись, милый, – капризным тоном проговорила

она. – Ну, иди ко мне. – Длинная рука ее потянулась к его

животу и ниже. Макс смилостивился, уступил. Ткнув

недокуренную сигарету в пепельницу, обнаженный, волосатый,

он лег на спину и вытянулся поверх простыни. Он не хотел

ссориться с Наташей, зная, что она ему пригодится в

осуществлении его недоброго замысла.

2.

В пятницу вечером Евгений позвонил Тане и сказал, что

он хотел бы забрать свои вещи.

– Можешь завтра приезжать: я их собрала, – спокойно

ответила она, хотя вещи Евгения еще не были собраны, она

только думала собирать их и хотела позвонить ему и сказать,

чтоб приезжал за своим барахлом. И теперь ей было досадно,

что не она, а он позвонил первым, опередив ее. Вещей было

много: полдюжины костюмов, пять демисезонных и зимних

пальто, плащи, обувь, рубашки, шляпы, белье. Словом, на

целую машину. Книги, конечно, он не возьмет, как впрочем, и

посуду: не станет же мелочиться. Начнет новую жизнь -

наживет. Сердце заныло от таких мыслей, но она взяла себя в

руки и стала складывать в чемоданы и сумки обувь, белье,

364

рубашки и прочую мелочь. Пальто и костюмы пусть тащит с

вешалками. Делала она все это со степенным спокойствием,

как делают привычное дело, без всяких эмоций, которые она,

кстати сказать, подавляла усилием воли.

Евгений приехал в субботу утром – как всегда, вместе с

телохранителем. Выглядел он неважно: на лице и во всем

облике уже не было прежнего самодовольства, печальные,

затуманенные глаза выражали смирение и покорность

неизбежному удару судьбы. В руках появилась дрожь, чего

раньше не наблюдалось даже в минуты нервной вспышки.

Пока телохранитель выносил вещи, сваленные в гостиной,

Евгений пригласил Таню в спальню и заговорил тихим

дрожащим голосом:

– Обстоятельства сложились так, что я вынужден

безотлагательно покинуть страну. Надежды на Ярового не

оправдались. – Заметив на лице Тани ироническую усмешку, он

запнулся и неожиданно спросил: – Вы что, встречались?

– Да, он приходил свататься, – с саркастической улыбкой

ответила Таня, но Евгений сделал вид, что его это уже не

интересует, и продолжал:

– Да, так распорядилась судьба. Ты была права, когда

говорила, что счастье не в деньгах. Нам не повезло. Всё

кончилось крахом.

Говоря это, он смотрел на Таню в упор жадным

вопросительным взглядом, на ее высокий лоб и густые

блестящие солнечные волосы, в большие глаза, когда-то

излучающие сияние любви. Теперь они были потухшими,

холодными, безучастными. Он всматривался в тонкие черты

еще недавно цветущего с нежной ослепительной кожей лица, -

теперь аскетически бледного, потускневшего, усталого. Сердце

его разрывалось от вдруг молнией сверкнувших воспоминаний,

он ждал от нее каких-то спасительных, ну хотя бы

утешительных слов. А она каменно молчала. "А что, если ей

предложить: поедем на Кипр к теплому синему морю, все

начнем сначала, я устрою для тебя рай, земной, вечный,

желанный? Нет, она никуда из России не уедет, ни на что ее не

променяет. А к тому же Люба... она должна родить сына. Итак,

всё кончено, мосты сожжены". Голова шла кругом, разум

помутился, что-то сжимало горло, мешало говорить. А надо

кончать, быстрей заканчивать и навсегда оставлять этот

блаженный уголок, где он испытал радость, счастье, любовь. И

всё потерял. Он положил на широкую двухспальную кровать

365

свой "кейс" (ох, эта кровать!), приоткрыл его и с усилием

выдавил сухие слова:

– Тут необходимые документы и деньги. Свой адрес я

сообщу, когда определюсь. Прости и прощай...

Он явно спешил, опасаясь, что разрыдается, что

измученные нервы не выдержат.

Дверь захлопнулась, и в квартире замерла необычная

тишина, как после хлопка порванной струны. Таня стояла, как

припаянная к полу, прямая, неподвижная, с печальной улыбкой

на губах. Казалось, она вслушивается в его удаляющиеся

шаги, которых не было слышно. Потом, словно во сне,

повернулась к золотистому из карельской березы шкафу и

настежь распахнула дверцу, обнажив пугающую пасть: там, где

висели его костюмы, было пусто, и эта пустота болью

отдавалась в душе. Такая же огромная гулкая пустота

заполняла всю квартиру и даже кухню, откуда не исчез ни один

предмет. Пустота овладевала и ею самой, и, чтоб избавиться

от нее, чем-то заполнить, надо просто выйти из дома, -

решила Таня. Теперь она уже явно, отчетливо почувствовала и

осознала, что нить, связывающая ее с прошлым, навсегда

оборвалась, что потеря необратима, и ни о чем не надо

жалеть. Медленно скользящий взгляд ее задержался на

лежащем на постели "кейсе". Она подошла и открыла его. В

глаза бросились перетянутые резинкой пачки зеленых

долларовых купюр и пятидесятитысячных рублевых. Поверх

лежала отпечатанная на машинке и заверенная нотариусом

бумага, удостоверяющая о том, что г-н Соколов Е. З. не

возражает о расторжении брака с г-нкой Соколовой Т. В., так

как семья их фактически распалась и не может быть

восстановлена. В распаде семьи виноват он, Соколов Е. З., о

чем и свидетельствует.

Таня закрыла "кейс", содержимое которого восприняла

совершенно равнодушно, словно не имеющее для нее

никакого значения, взяла зонт и вышла из дома: синоптики

обещали дождь.

День был пасмурный, над Москвой плыли тяжелые

набухшие свинцовые тучи, но дождя не было. Не раздумывая,

машинально, по давно укоренившейся привычке она

направилась в парк. Мысли о Евгении и о том, что сейчас

произошло, она отгоняла от себя, как назойливых мух, но в

ушах продолжала настырным комаром зудеть его последняя

фраза: "Прости и прощай". Она прощает, хорошо, что

вспомнил ее слова о деньгах, которые не приносят счастья. В

366

данном случае они обернулись несчастьем. Она не желает ему

зла хотя бы уж потому, что пусть ненадолго, но все же

посетило их счастье до того, как появились эти неправедные

деньги. Да, было счастье, была любовь, и всё рухнуло, прахом

обернулось.

Таня не торопясь шла по центральной аллее в сторону

пруда и каруселей, но ноги сами сворачивали влево, точно

какая-то невидимая сила направляла их туда, какой-то

странный инстинкт подталкивал и звал. И она послушно

повиновалась и вскоре в истерзанной душе ее сверкнул огонек

радости: там, куда сами сворачивали ее ноги, она увидела

Олю с Амуром. Оля была в белых брюках, плотно

обтягивающих ноги, и темнокоричневой кожаной куртке. Она

шла навстречу и радостно улыбалась.

– Мы давно вас не видели, – весело сказала она. – Вы,

наверно, редко бываете в парке.

– В последнее время – да, не часто. А Константин

Харитонович опять на дачу уехал?

– Нет, папа наш приболел.

– Что с ним?

– Не знаем, врача не велит вызывать, а у самого высокая

температура и горло болит. Я с ним ругаюсь, надо обратиться к

врачу, а вдруг у него дифтерия? Только все бесполезно. Я даже

хотела вам позвонить, пожаловаться на него. – Она покраснела

и устремила на Таню слегка смущенный доверчивый взгляд. -

Да постеснялась.

– Зачем же стесняться? Я – врач, это мой долг. Надо

было позвонить. Обязательно. Вы передайте отцу, что я зайду

посмотреть его. Сегодня. Договорились?

– Спасибо вам большое. Он будет рад. Только вы

Татьяна Васильевна, называйте меня на "ты". Хорошо? А

теперь нам с Амуром пора домой: мы уже давно гуляем, а мне

еще надо в магазин сходить и других дел полно.

На самом деле ей не терпелось сообщить отцу о

предстоящем визите доктора, о котором он говорил Оле с

большой симпатией. Оля дала Тане свой адрес и подробно

растолковала, как их найти: дом, подъезд, этаж квартиру.

– В нашем доме столько подъездов, что легко

запутаться, – весело прощебетала она своим пронзительным

голосом и торопливо потащила за собой Амура, который не

испытывал особого желания возвращаться домой.

"Откровенная, бесхитростная и добрая душа", – думала

Таня, глядя вслед удалявшейся Оле. Густые тяжелые тучи

367

обволакивали небо. Где-то недалеко прогрохотал гром, парк

помрачнел в ожидании дождя. "Пожалуй, и мне надо

возвращаться домой, пока дождь не застал, да идти к

больному Силину", – решила Таня. Ей почему-то подумалось:

стоит ли поведать Константину Харитоновичу о своих бедах

или умолчать? Ведь и он потерял сына, убитого оккупантами у

телецентра третьего октября. Еще и года не прошло с того

рокового дня. "Там видно будет".

Когда Оля сообщила отцу, что сегодня его навестит

доктор Соколова Татьяна Васильевна, Силин заволновался.

После встречи с Таней один единственный раз в

Шереметевском парке он много думал о ней. Вспоминать было

хорошо и приятно. Образ этой молодой и на первый взгляд,

казалось, обыкновенной женщины как-то неожиданно, вдруг,

запал в его душу и поселился там всерьез. Такое случилось с

ним в первый раз, и он попытался разобраться, в чем тут дело

или, может быть, какой-то секрет. Ему запомнились не столько

отдельные детали ее лица, сколько общая, какая-то

очаровательная женственность во всем ее облике. Ну и,

конечно же, глаза – эти бездонные лесные омуты с сиянием

любви. Семейная жизнь Константина Харитоновича сложилась

не то что неудачно, но как-то совсем не так, как ему

представлялась в молодости. Женился, как ему казалось, по

любви на студентке института иностранных языков, дочери

профессора искусствоведения, девушке с большими

амбициями и непомерными претензиями. Вскоре у них

родилась Оля, потом сын. Воспитанием детей, уходом за ними

и вообще всеми семейными заботами занималась бабушка -

мать Силина. Эту привилегию с удовольствием предоставила

ей невестка, предпочитавшая работу сначала в школе, а затем

в институте, избегая кухонно-домашних проблем. Хозяйкой

она, по ее же словам, была "никакой", но обладала властным

характером и повышенными требованиями к другим, в первую

очередь к мужу. Запросы ее всегда превышали возможности

супруга, главным образов материальные, и на этой почве

после рождения второго ребенка в их семейной жизни пошли

нелады. Дело доходило до развода, но в последние часы верх

брал рассудок, и наступало примирение. Конечно же,

временное – это было похоже на разбитый и кое-как склеенный

сосуд. Внешне все казалось мирным, не вспыхивали ссоры

или размолвки – во имя сохранения семьи, ради детей, между

супругами установились добрососедские, сдержанной

учтивости отношения. Каждый жил своей жизнью, но от детей

368

такое положение скрывалось. На пути Силина встречались

женщины, иногда довольно привлекательные, но он смотрел

на них с недоверчивостью и подозрением, да они и не

задевали в душе его сокровенных струн, даже после

расторжения брака и отъезда жены в Штаты.

И вот встреча в парке. Наверно, в каждом человеке

заложен свой единственный и неповторимый магнит, который

действует на окружающих строго избирательно. Так считал

Константин Силин, и это было его убеждение и неразгаданная

загадка души, ее непостижимая тайна, или, как говорил

Лермонтов: "А душу можно ль рассказать?" Прошло уже два

месяца, как он случайно повстречал Таню, а ее неотразимые

черты, тот внутренний магнит не давали ему покоя, всплывали

в памяти, заставляли думать о ней с приятной, волнующей

грустинкой и тайным желанием какого-то несбыточного чуда. И

хотя он знал, что чудес не бывает, но все-таки в глубине души

верил, что очень редко, в порядке исключения, чудо может

явиться на ответный зов, если только сильно и, главное,

искренне его пожелать. Он желал, искренне и сильно, и чудо

свершилось: она придет!.. Силин пытался скрыть свое

волнение от дочери, но это было не просто сделать: он как-то

весь вдруг преобразился, в живо блестящих глазах таился

скрытый, сдерживаемый огонь, угрюмое лицо оживилось, в

движениях и жестах появилась плохо скрываемая суетливость.

Он принял ванну, надел новую серую рубаху с погончиками и

нагрудными карманами, тщательно причесал серебристые

волосы и, что позабавило наблюдательную Олю, побрился уже

второй раз в этот день, чего раньше никогда не делал. Открыл

флакон одеколона и остановился в нерешительности: а стоит