Текст книги "Голубой бриллиант (Сборник)"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 49 страниц)

около тридцати градусов, вода в море двадцать два. Пляж в

Рабочем уголке, которым мы пользовались, приятная, не очень

крупная галька. Первые дни мы с Ларисой наслаждались

морем. Чтоб не сгореть на солнцепеке, мы пользовались

защитным кремом, втирая друг другу его в наши бледные, еще

не тронутые солнцем тела. Мы действовали, чувствовали себя,

как в раю. По вечерам по набережным ходили в центр Алушты

к беломраморному памятнику великому русскому писателю,

жившему в Алуште Сергееву-Ценскому. Побывали с

Александром Петровичем в Никитском саду, в Ялте, в доме-

музее Чехова. Кстати, хотели побывать и в алуштинском доме-

музее Сергеева-Ценского. Но он был закрыт.

Никого знакомых москвичей ни в Ялте, ни в Алуште я не

встречал. Было два или три случая, когда во время прогулки,

какие-то встречные раскланивались со мной. Возможно,

узнавали по последнему фильму. Лариса интересовалась:

– Кто это?

– Понятия не имею.

– Ну да – ты ж знаменитость. Тебя узнают. У Ларисы

было хорошее настроение. Вечером она потащила меня на

танцплощадку, вокруг которой стояли столики, за которыми

отдыхающие пили кофе, вино. Не успели мы сесть за столик,

как к нам подошел молодой человек и пригласил Ларису на

танец. Она вопросительно улыбнулась мне, мол, разрешаешь?

566

– и я согласно кивнул головой. Она резвилась, как девчонка,

вырвавшаяся наконец из-под опеки родителей. Она любила

танцевать, ей нравилось общество, и на этот раз я обнаружил

в ней задорный нрав. После одного танца, пошел другой. Но

теперь ее пригласил уже не прежний, а другой кавалер. И она с

охотой пошла танцевать. Мне приятно было наблюдать ее

веселую, счастливую и в то же время я чувствовал себя

неуютно, обделенным судьбой. Во мне шевелился червячок

ревности, и мне хотелось побыстрей уйти от этой дурацкой,

кричащей, оглушающей музыки. И когда после второго танца

она вернулась к столику, радостная, возбужденная, я ворчливо

сказал:

– Ты остаешься? Я ухожу. Меня раздражает этот скрежет.

– Она виновато посмотрела на меня и сказала:

– Извини, милый, увлеклась. Уходим. – С Никитиными мы

виделись ежедневно. К Ларисе они отнеслись очень дружески

и тепло. Иногда встречали и Сергея Сергеевича. Он

сдержанно, но учтиво интересовался, как нам отдыхается,

нравится ли Алушта, как нам понравилась Ялта? Мы

сообщили, что Александр Петровича готовит нам поездку в

Севастополь. Однажды он как бы между прочим спросил, не

встречали ли здесь своих знакомых москвичей. Вопрос был

обычный, ничего не значащий, мы не придали ему никакого

значения. Но вот на второй день Сергей Сергеевич отыскал

нас на пляже, чтоб поговорить со мной с глазу на глаз. Лариса

оставалась лежать на гальке, а мы отошли на несколько

метров в сторонку. Приглушенным густым голосом Сергей

Сергеевич заговорил внимательно глядя на меня:

– Егор Лукич, вчера я не зря поинтересовался о ваших

знакомых москвичах здесь, в Алуште. Дело в том, что некто

икс буквально охотиться за вами или за вашей спутницей.

Конкретно – это местный курортный фотограф. У него

фотокамера с дальнобойным объективом. Позавчера я видел,

как он фотографировал вас, когда вы антизагарным кремом

смазывали спину Ларисы. При этом он старался снимать ваши

лица. Вчера он фотографировал вас, когда вы оба лежали на

пляже и потом, когда вы вместе входили в море. Мне

показалось это странным. Сегодня он пытался вас снова

сфотографировать за столиком, когда вы пили кофе. Я

подошел к нему, – он меня наверно знает, – меня многие

местные знают, – и я спросил, почему его интересует эта пара?

Он был смущен на какой-то миг, но тут же нашелся, ответив,

что его интересуют все интересные. Но никакой пары

567

персонально он не фотографировал. Тогда я строго спросил:

"Отвечай, как на исповеди: на кого ты работаешь?" Он сделал

удивленное лицо и сказал, что работает только на себя. Это

его бизнес. "Так вот что, бизнесмен: имей в виду – это мои

друзья, и в случае какой-нибудь пакости для них с твоей

стороны, так будешь иметь дело со мной. О чем очень

пожалеешь". Он побледнел, с наигранным недоумением пожал

плечами и скрылся в толпе. Я считал своим долгом

предупредить вас об этом. От подобных типов, вроде этого

фотографа, можно ожидать всяких мерзостей. Излюбленная у

них – шантаж. Так что если он осмелится после моего

предупреждения предпринять что-нибудь против вас, вы меня

предупредите. Через Александра Петровича.

Сообщение Сергей Сергеевича озадачило и насторожило

меня, хотя особого значения я ему не придал. Мне даже не

хотелось о нем рассказывать Ларисе, зная ее тонкую,

чувственную и впечатлительную натуру. Но как только я

вернулся к ней на пляж, она тотчас же атаковала меня

вопросом:

– Что случилось, о чем вы говорили?

– Да собственно, ни о чем, – пытался увильнуть я.

– Не правда, я по глазам твоим вижу – вы говорили о чем-

то серьезном.

– Просто, обсуждали предстоящую поездку в

Севастополь: как лучше туда добраться – по суше или по воде.

Ты хорошо переносишь болтанку? – солгал я.

Мне казался ответ мой убедительным. Но только не для

Ларисы. Ведь мы с ней настолько сроднились, вошли друг в

друга, что научились читать мысли. Она впилась в меня таким

пронизывающим взглядом своих рысьих глаз, что я не

выдержал, и все ей рассказал. Ее охватило волнение, даже

беспричинный страх. Все мои попытки успокоить ее она

решительно отвергала. Тут же собрались и мы ушли с пляжа в

дом Никитиных. Она очень огорчилась и готова была

немедленно возвращаться в Москву. Не действовали на нее и

уговоры Александра Петровича. В разгоряченном мозгу она

уже рисовала жуткие картины. Я знал чего она больше всего

боится: своих родителей, для которых может открыться наша

тайна. Она попросила постараться достать билеты на самолет

на ближайший рейс. В разгар сезона сделать это было не

легко. И все-таки нам удалось заказать билеты на самолет,

вылетающий через три дня. Ни о каком Севастополе Лариса и

слышать не хотела. По ночам она в невероятном напряжении

568

прижималась ко мне, словно искала у меня защиты от

неведомой беды. Я, как только мог, старался утешить ее. А

она, целуя меня, жалобно шептала:

– Родной мой, единственный Егорушка... Я очень боюсь

потерять тебя. Я не знаю, как я буду без тебя...

– Но почему ты должна меня терять? Что за причина, -

недоумевал я.

– Я знаю: злые люди хотят нас разлучить. У меня

предчувствие.

И надо же было такому случиться: за день до отлета,

сделав прощальный визит морю, после полудня мы сидели

вдвоем с Ларисой за столиком пляжного кафе, пили вино и ели

мороженое. За соседним столиком молодая парочка тоже

развлекалась вином и мороженым. Я даже не обратил

внимание, когда к ним подсел, судя по их недовольству,

посторонний человек среднего возраста, одетый в светлый

костюм и черную рубаху с пестрым галстуком. Лариса его

заметила раньше меня, вздрогнула, засуетилась и побледнела.

– Что с тобой, моя дорогая? – буквально опешил я.

– Посмотри на тот столик. К той паре подсел тип. Это

знаешь кто? – голос ее дрожал. – Это тверской хмырь, тот

самый Трапер, владелец бульварной газетенки и бизнесмен.

Давай, зови официанта, рассчитываемся и уходим.

– Почему? Ну и черт с ним, плевали мы на этого Трипера,

– Я нарочно исказил его фамилию. – Чего нам бояться? Мы что

– нелегалы какие?

– Нет-нет, Егор, уходим.

И мы ушли. Эта встреча еще пуще расстроила Ларису. За

прощальным ужином, который нам устроили Никитины вместе

с Сергей Сергеевичем, Лариса почти ничего не ела, но вместо

вина, к удивлению хозяев, выпила две рюмки коньяка, пояснив

это так:

– Хочу перед отлетом выспаться. Последние ночи меня

мучила бессонница.

Сергей Сергеевич улучив момент сказал мне, что с тех

пор фотографа он не видел, куда-то исчез.

Спать мы легли раньше обычного, учитывая время

вылета самолета. На этот раз она уснула быстро, лежа на

моей руке. Я чувствовал, как сильно стучит ее сердце и

пытался считать пульс. Он был ровный, хотя удары его были

сильней обычного. Во втором часу ночи она вдруг взметнулась

и сильно в ужасе вскрикнула "Егор!"

569

– Что с тобой, девочка? – Я нежно обнял ее и прижал к

своей груди. Она вся дрожала, прильнув губами к моему лицу. -

Тебе приснился дурной сон?

– Со мной это впервые. Я очень кричала? Мне

приснилась сильная буря, мы шли с тобой и вдруг откуда-то

возник ураган, в образе какого-то чудовища, и он нас

разъединил и унес в разные стороны. Я потеряла тебя. Я

кричала, звала тебя. Мне было жутко. – на все еще не могла

успокоиться, прижимаясь ко мне горячим, нежным и таким

родным телом. Я успокаивал ее, как только мог. А она

дрожащим голосом взволнованно шептала: – Теперь ты со

мной, и ничто нас не разлучит. Я знаю, я верю, ты мой вечный.

– Успокойся, милая, постарайся уснуть.

– Как прилетим в Москву, сразу сходим в церковь. Там, у

твоего дома, в Брюсовом переулке. Пойдешь со мной? Я

давно мечтала сходить с тобой в церковь.

– Хорошо, обязательно сходим.

– Ты же верующий, и предки твои были глубоко

верующими.

Она права, в глубине души я был истинно верующим в

единого создателя, творца Вселенной. Не могла же из хаоса

стихийного, без воли Творца, возникнуть такая гармония даже

на одной планете, как наша Земля. Гармония нерукотворная,

мудрая и прекрасная, в которой самое великое и святое -

жизнь. Из хаоса мог родиться только хаос. Нет, вера во

Всевышнего всегда жила в моей душе, даже тогда, когда

бесновались антихристы и рушились храмы.

До Москвы мы добрались благополучно. Лариса

позвонила в Тверь, разговаривала с отцом. Тот уверял ее, что

дома все по– прежнему, и спросил ее, когда она появится.

– Есть некоторые вопросы, о которых не по телефону -

так что приезжай, не откладывая, – под конец разговора сказал

он.

И опять Лариса насторожилась: тон, которым говорил

Павел Федорович, она нашла не обычным: сухим и

сдержанным. В церковь мы решили пойти на другой день.

Благо это был большой православный праздник – Успение

Богородицы. Службу в этот день отправлял сам владыка

митрополит Питирим. С этим архиереем – в миру Константин

Владимирович Нечаев – я был немного знаком. Один из

образованнейших церковнослужителей, истинный патриот

Отечества в начале горбачевской "перестройки" он был

570

жестоко оклеветан жидовскими "демократами". Его дед и отец,

как и мои предки, были священниками. Красивый, высокий,

обаятельный, обладающий широкой эрудицией, безупречной

культурой, профессор-богослов, он пользовался большим

авторитетом среди средних слоев духовенства. Небольшая

церквушка в Брюсовом переулке была одним из его приходов.

Мне редко приходилось бывать в храмах, иногда по

большим праздникам – на Пасху или Рождество. И я был очень

доволен, что Лариса предложила мне сходить на литургию.

Народу было не много. Все-таки разгар лета, и москвичи

предпочитали проводить время за городом. Мы купили свечи и

поставили их, как и полагается. Лариса была моим

руководителем, как профессионал в церковном деле. Я все

повторял за ней, крестился, прислушивался к проповеди

владыки и смотрел не столько на иконостас, сколько на

Ларису, на ее чудесное преображение. Передо мной была

какая-то другая Лариса: просветленная, возвышенная, с

сияющим блаженством лицом. В глазах ее, тихих и мягких,

струилось смирение и благоденствие. И вся ее фигура

казалась мне легкой, воздушной, и тогда мне вспомнились

слова, сказанные по ее адресу то ли Ворониным, то ли

Ююкиным, что в ее образе есть что-то евангельское. Мне

приятно было находиться рядом с ней, ощущая ее тепло и

блаженство. И в моих глазах она приобретала не просто

земную любовь, а нечто возвышенное, мною недосягаемое. Ее

глубокая вера раскрывалась здесь с ангельским благочестием

и не земной духовной красотой. Она была окружена аурой

счастья.

Когда мы вышли из церкви, она спросила нежным,

милым голосом:

– Ты доволен?

– Я рад, я счастлив. Спасибо тебе, родная моя девочка, -

с искренним восторгом ответил я и прибавил, взяв ее руку: – Ты

меня чаще приглашай на такое...

Для меня это было, как приятное открытие. Вообще

Лариса часто радовала меня своими открытиями: каждый ее

приезд в Москву меня чем-нибудь радовал, удивлял: она

всегда была "новой", не зацикленной на чем-то постоянном,

неизменном. В таких случаях я вспоминал Альбину и

сравнивал. Та была постоянной: я знал ее привычки, манеры,

даже жесты и слова, которые она мне скажет. Альбина

блистала одним цветом, пусть даже золотым. Лариса сверкала

разноцветными гранями бриллианта. После нашего похода в

571

церковь она стала для меня еще ближе и дороже, и во мне

начал шевелиться червячок страха потерять ее.

На другой день Лариса уехала в Тверь и обещала

позвонить мне после девяти вечера, что б рассказать о

положении дел с ее уходом из университета, хотя приличной

должности для нее в Москве мы пока что не нашли. Поэтому я

не поехал на дачу, ожидая ее звонка. Уезжала она в Тверь

просветленная. Я проводил ее до Ленинградского вокзала. И

как всегда мне было тягостно расставаться с ней, хотя я и

знал, что через несколько дней мы снова встретимся и поедем

ко мне на дачу, сходим по грибы и вообще погуляем по лесу.

Удивительно: когда от меня уходила Альбина, я провожал ее

только до порога и никогда не печалился расставанием, знал,

что рано или поздно мы снова встретимся у меня на квартире.

Словом полное спокойствие. А с Ларисой всегда тревожно на

душе, не хочется отпускать ее. И после каждого ее ухода я

ощущал какую-то щемящую пустоту. А на этот раз особенно. И

Лариса была уже особенной после посещения нами церкви.

Лариса позвонила в тот же вечер, сказала, что дома без

изменений, и что она на днях заявится и найдет меня либо в

Москве, либо на даче. От московской квартиры она имеет

ключи.

Глава восьмая

ЛАРИСА

Вообще-то я собиралась ехать в Москву только после

завтра, о чем и предупредила Лукича по телефону. Но сегодня

на меня что-то "нашло", такая тоска-кручинушка, что места

себе не находишь. Проходя мимо университета, я

почувствовала горечь и раздражение: он стал для меня чужим.

Мне не хотелось опять возвращаться сюда, ввязываться в

политические интриги, видеть самодовольные рыла

сторонников режима. Но и в Москве все поиски для моей

работы пока ничего положительного не дали. И я оказалась в

какой-то безвыходной ловушке. Я металась по квартире,

бралась то за одно, то за другое, и все бросала, все у меня

валилось из рук даже в буквальном смысле. Неловким, резким

движением я смахнула со стола хрустальный бокал – подарок

Лукича. И мне со страшной силой захотелось быть с ним

рядом, с моим Егором, с моим счастьем и горем. И ближе к

вечеру я быстро собралась и поехала в Москву. Сразу с

572

вокзала на метро я доехала, как обычно до "Охотного ряда" и

уже через пять минут была на Брюсовом. Но вот результат

спешки: второпях я оставила в Твери ключ от квартиры Лукича.

Позвонила в дверь – молчание. Раз, другой – тишина. Значит,

нет дома. Но все же от центрального телеграфа позвонила по

телефону. И снова молчание. Значит, он на даче. Я быстренько

на вокзал, что бы поехать на дачу – дело шло к вечеру, солнце

уже почти касалось горизонта. До темна надо было добраться

до поселка. На поезд успела за пять минут до отправления.

Вошла в вагон запыхавшись, и вдруг сзади чья-то рука жестко

легла мне на плечо. Рассердившись, я оглянулась. Ба!

Виталий Воронин. Я была рада: значит он проводит меня до

дачи Лукича, потому что солнце уже опустилось за горизонт.

Всю дорогу мы с Виталием проговорили. Вернее, говорил в

основном он, рассказывал, как он учился в Литературном

институте, какие там свободные нравы.

В поселок мы пришли уже в темноте. Сразу, на что я

обратила внимание, это отсутствие света в окнах дачи Лукича.

На калитке висел замок.

– Приехали, – сказал Виталий, но не с досадой, а как

будто даже с радостью.

Такого обстоятельства я не только не предполагала, но и

не могла предвидеть. Сразу возникло несколько неприятных

вопросов. Во– первых, что с Лукичом? Где он может быть? И я

тут же успокаивала себя: задержался у кого-нибудь из друзей.

Сегодня он меня не ждал. Второй вопрос посерьезней: как

теперь добраться до электрички и потом до Москвы или, что

еще хуже до Твери. Вся надежда на Воронина: он проводит

меня до электрички. Но через минуту и эта довольно зыбкая

надежда рухнула в темноту.

– Надеюсь, Виталий, ты меня проводишь до

платформы?

– Как? Зачем? В такую темень. Ну приедешь в Москву, а

Лукича все еще нет. Что тогда?

– Тогда в Тверь, – не очень твердо сказала я.

– Да ты опоздаешь на последний тверской поезд.

Он был прав: не успею.

– Так что же мне делать? – с досадой проговорила я.

– Подумаешь, проблему нашла. У меня переночуешь.

Моих нет, они в Москве.

– А если приедут? – почему-то обеспокоилась я.

– Как это они приедут, когда только что отправили меня.

Жена появится только послезавтра, а дочь и того позже.

573

– Мм да, – процедила я. – У меня, кажется, нет выбора.

– А зачем тебе выбор? Ты что боишься меня? Я

совершенно безопасный. Выделю тебе отдельную комнату и

пожелаю приятных сновидений. Может и Лукич приснится,

может и я.

Дружеский тон, миролюбивые слова меня успокоили. В

конце концов он же приятель Лукича. Правда, я тут же

вспомнила другого приятеля Лукича – Игоря Ююкина. Но там

дело происходило днем. А здесь – целая ночь. Я подумала:

будь что будет, посмотрим.

– Ладно, пошли.

Меня немного настораживало слишком приподнятое

настроение Виталия, его открытая радость. Когда вошли на его

дачу, он все с тем же возбуждением провел меня по всем

комнатам, а их было четыре и сказал:

– Выбирай себе любую, какая тебе больше нравится и

располагайся. Вот эта комната жены, эта дочери, там мой

кабинет, там гостиная. А пока давай попьем чайку.

Я предпочла комнату дочери, осмотрела его кабинет с

приличной библиотекой, в которой целая полка книг с

дарственными автографами, а также сборники стихов самого

Воронина. Среди них прекрасно изданный том "Избранных" с

портретом поэта. Мужественное лицо, уверенный взгляд. Чем

не "производитель", мысленно подумала я и рассмеялась. И

тут послышался сзади голос:

– Что смешного нашла?

– Лицо очень строгое и вдохновенное, – сказала я и

протянула ему томик.

– Тебе нравится? Я тебе подарю.

Он сел за письменный стол и энергично неровным

почерком накарябал: "Ларисе Малининой. Прекрасная Чайка,

давай не скучай-ка, мы оба не будем скучать". И пригласил

меня на кухню, где на столе стояла бутылка вина и нехитрая

закуска: колбаса, свежие огурцы и помидоры. Вино мне не

нравилось, но он его нахваливал и настойчиво предлагал пить,

потому, что, как он утверждал, оно целебное. Я догадывалась:

он старается напоить меня, и я говорила, что вино его -

"самоделка", и оно мне не нравится. Тогда он быстро извлек

откуда-то уже на половину опустошенную бутылку водки и

предложил:

– А в самом деле: водка плохой не бывает. – Я наотрез

отказалась. Вино его все же действовало. Мне было весело и

забавно смотреть, как он суетливо петушился. Он все же налил

574

себе водки и, высоко подняв рюмку, торжественно

провозгласил:

– За тебя, Лариса прекрасная! Ты мне очень нравишься.

У поэтов особое чутье на женщин. Только поэт может по-

настоящему оценить красоту.

Он сверлил меня влажными хмельными глазами. И, как

заправский выпивоха, выпил до дна и даже не поморщился.

Он явно рисовался и был крайне возбужден. Меня это начало

настораживать. А он предложил:

– Хочешь послушать стихи?

– Твои?

– Конечно мои.

– Читай. Буду слушать внимательно.

Он прочитал с пафосом, и, как я ожидала, "любовную

лирику", явно посвященную кому-то из поклонниц. Прочитав

два стихотворения он спросил:

– Ну как? Я не усыпил тебя?

– Стихи хорошие, – польстила я. – А усыпить, пожалуй,

пора. – Ну хорошо, пошли спать.

– Каждый в свою комнату, – напомнила я.

– Естественно, как договорились.

Я разделась, выключила свет и легла в постель, чувствуя

нервное напряжение. Я догадывалась, что его пожеланием

"спокойной ночи", брошенным им как-то невнятно на мое

пожелание, дело не кончится. И действительно, не прошло и

пяти минут, как он вошел в мою комнату о одних трусах.

"Начинается", – подумала я. Он подошел к кровати и

наклонился к моему лицу, прошептал:

– Я пришел сказать тебе спокойной ночи.

– Ты уже сказал, – резко ответила я.

– А за стихи, которые тебе понравились, положен

поцелуй. – И он в ту же секунду поцеловал меня и попытался

обнять. Я резко оттолкнула его и сказала осуждая:

– Виталий, ты ж обещал. Я очень устала и не настроена

на любовные утехи. Ты же поэт, должна быть тонкая натура.

Ты должен знать психологию женщины. Такое бывает: нет

желания, нет настроения. С этим надо считаться и мириться.

Он сел на край постели, взял мою руку и преподнес к

своим губам, сказал:

– Желание появится. Стоит только обнять и поцеловать.

Женщина всегда может, хотя и не всегда хочет. А мужчина

наоборот: всегда хочет, но не всегда может. Тебе наверно это

575

известно по Лукичу. – Последние слова его меня возмутили и я

грубо бросила:

– Лукича прошу не трогать. Тебе до него никогда не

подняться. Запомни это, заруби себе на носу. Он не просто

великий артист. Он необыкновенный человек.

– Ну извини. Не будем о Лукиче, я согласен с тобой. Но

ты же не давала ему подписку. Ты мне нравишься. Очень

нравишься.

– Ну что из того? Возможно, я многим нравлюсь. Так что

же мне и под каждого ложиться?

– Но я не каждый. Я известный в России поэт. Мои книги

изданы миллионным тиражом. Меня знают миллионы. Иные

считают за честь иметь интимные отношения с известным

поэтом. Ты знаешь, сколько было у Пушкина любовных

отношений с женщинами? Больше сотни.

– А ты превзошел и Пушкина?

– Не важно. Недостатка не было. Стоило только

поманить.

– И они летели, как мухи на мед, на ходу раздевались и

спешили лечь под тебя.

– Да, и ложились, и были довольны, благодарны.

– Какой же ты хвастун. О психологии женщины ты

судишь по стихам своего собрата Андрея Вознесенского:

"сущность женщины горизонтальна". Так?

– Вознесенский никакой не поэт. Это графоман и пошляк,

– с яростью произнес Виталий. Он был взбешен. Я понимала

его и, может, даже сочувствовала. Но не могла пересилить

себя, хотя он мог бы сойти и за "производителя". Я сказала уже

миролюбиво:

– Ты не обижайся и не огорчайся. И не скучай-ка, это

говорит тебе Чайка.

– Не удачная рифма. Тебе больше подходит Лариса -

крыса, – в сердцах выдавил он и уже вставая с кровати, сказал

примирительно: – Надеюсь, до Лукича наш эпизод не дойдет.

Обещай. – Я пообещала. – А теперь спи спокойно. Я тебя не

потревожу. – И все же уходя, наверно на что-то надеясь, он

поцеловал меня в губы.

Я долго не могла уснуть. Я думала над психологией

мужчин: если ты легла под него – значит ты белокрылая Чайка,

отказала ему – ты уже Крыса. А как же любовь. "Ты мне

нравишься", – вспомнила его слова. Ну и что, и ты и Ююкин

мне нравитесь, но то разные понятия: нравиться и любить. Я

люблю Лукича, люблю первой в своей жизни и, наверно,

576

последней любовью. И он любит, он боготворит меня. Я

мечтаю о ребенке и он поддерживает мою мечту, он "за", и

если б у меня состоялась тогда в мастерской с Игорем или

сегодня с Виталием, он бы не возражал. Думаю, он бы

одобрил мой выбор. Это был шанс. Но я им не

воспользовалась. Впрочем, еще не поздно: в соседней комнате

лежит и возможно тоже не спит в расстроенных неудачей

чувствах "производитель", который даже в какой-то мере и

симпатичен мне, как мужчина. Он готов. Но не готова я. Не

могу перешагнуть ту невиданную грань, которую создает

высокое и святое понятие – любовь и женское чувство

достоинства и гордости.

В Москву я приехала в полдень и прямо с вокзала по

автомату позвонила Лукичу.

– Я с нетерпением жду тебя, – как всегда мило ответил

он. Войдя в квартиру, я сразу же доложила ему о своих

приключениях. Не умолчала и о притязаниях Виталия. Лукич

выслушал с добродушной снисходительной улыбкой, лишь

беззлобно проворчал:

– Куда денешься – в каждом мужике прячется кобелина и

ждет своего часа, удачного момента. А для Виталия момент

был более, чем подходящий.

– Ты прав, – подтвердила я. – Но как бы ты отнесся, если

б я не устояла? – напрямую спросила я. Для меня был очень

важен его ответ. Он заговорил не торопясь:

– Я тебе уже раньше говорил: если дело шло о ребенке,

то я поддерживаю любой твой шаг. Решающее слово всегда за

тобой. – Он сделал паузу, лицо его приняло озабоченное

выражение, глаза нахмурились, и он заговорил мрачным

тоном: – Сегодня утром звонил твой отец. Из Твери звонил. Он

просил тебя срочно приехать домой.

– Что-нибудь случилось? – с тревогой спросила я.

– На такой же мой вопрос, он ответил кратко и сухо: об

этом поговорим при встрече в Москве. И положил трубку.

Боже мой... Сердце мое затрепетало: произошло,

очевидно, то, чего я больше всего опасалась. Я вся обмякла,

как нагретая свеча и прижалась к Лукичу, ища в нем

спасительной защиты. Он ласково поцеловал меня в лоб и

нежно обнял.

– Ну что ты, родная. Не надо волноваться и

расстраиваться. Мы еще не знаем, в чем дело.

577

– Я знаю, я догадываюсь. То, что он собирается

поговорить с тобой в Москве, для меня все объясняет. Ему

стали известны наши с тобой отношения.

– Ну и что, даже если так – объяснимся. Мы что?

Совершили преступление? – спокойно сказал Лукич.

– Для моих родителей – да, преступление. Я должна

сейчас же ехать.

– Погоди, успокойся, позавтракай, давай все обсудим и

потом поедешь.

Что обсуждать? Скандала не избежать, большого

скандала.

Я оказалась права в своих догадках. Как только приехала

в Тверь и вошла в дом, отец молча положил передо мной

газету, ту самую, бульварную, которую издает Трапер. На

странице две фотографии. На одной стоим на пляже мы с

Лукичом, и он втирает мне в спину крем против загара. На

другой, опубликованной рядом, мы с Лукичом лежим на пляже,

он, конечно, в плавках, я в купальнике. Лица наши

отпечатались четко. Тут никаких вопросов. Внизу под

фотографиями подпись: "Жаркое лето на курорте Алушта".

Пока я смотрела газету, мама и отец стояли рядом и

понуро молчали. Потом все так же без слов отец протянул мне

исписанный лист бумаги. Я сразу узнала: это было письмо

Лукича ко мне. Каким образом оно попало к ним в руки? Ведь я

так старательно, надежно хранила письма Лукича, – а их было

не мало. И хотя он предупреждал сжигать их сразу же по

прочтении, что бы "не влипнуть", но я берегла их как память,

как дорогие для меня сувениры. Наконец отец угрюмо сказал:

– Так что, дочь, оправдываться нет смысла. Документы

достоверные и убедительные. Мы с мамой за эти часы много

пережили. Ты нанесла нам страшный удар и мы хотим от тебя

услышать объяснение: как ты могла? Как он мог, он,

выдающий себя за порядочного человека? – теперь уже нервно

воскликнул отец. – Ну, с ним у нас будет особый разговор.

Сейчас мы хотим выслушать тебя. Искренне, правдиво. Мы

слушаем?

Я чувствовала себя преступником, пойманным с

поличным. У меня пересохло во рту. И хотя я заранее

продумывала, как себя вести в подобном случае, все во мне

смешалось, ко мне подступило странное ожесточение, я как

бы не понимала, что передо мной стоят мои родители,

переживающие и болеющие за мою судьбу, а посторонние мне

люди, сующие свой нос в чужие дела. Мне хотелось резко

578

крикнуть этим посторонним: "Да пошли вы все..." И я ответила

сухо глухим голосом:

– У меня краткий ответ: мы с Егором Лукичом любим друг

друга, и живем как муж и жена.

– Вот даже как! – воскликнул отец, а мама только в

отчаянии всплеснула руками. – Состоите в тайном браке?

– В гражданском, что разрешает конституция, – сказала я.

– А почему же родители об этом ничего не знают? -

язвительно спросил отец.

– Теперь уже знают, – ухмыльнувшись ответила я.

– Да он же твой дедушка! – воскликнула мама.

– Он мой муж, и этим все сказано. – И чтоб избежать

дальнейшей пытки я ушла в свою комнату. Никогда в жизни я

себя так скверно не чувствовала, как сейчас. В голове

образовалась какая-то путаница, сумятица: ехидная улыбка

Трапера в Алуште, фотограф, письмо по моей небрежности

попало в руки родителям, неопределенность с работой, а

скорее всего придется оставаться в Твери, в болоте интриг и

сплетен, отношения с Лукичом. Да, он прописал меня в своей

квартире. Что ж, переехать к нему и жить на его иждивении, на

его скудной пенсии. Такого я себе не позволю. Пойти

преподавать историю в школе. А моя ученая степень? Все

рушится, все мечты, светлые надежды обернулись жалкими

иллюзиями. Я слышу, как отец звонит по телефону, слышу, как

говорит "Егор Лукич". Я приоткрываю дверь своей комнаты и

чутко вслушиваюсь. Отец говорит: "Нам надо безотлагательно

встретиться, – и язвительно добавляет – милый зятек. И

обсудить возникшую ситуацию. Мы с вашей тещей, – опять

укол, – хотели бы видеть у нас в Твери. Не можете. Тогда

разрешите к вам пожаловать в столицу. Да, неудобно из

столицы в провинцию. Будьте любезны, назовите свой адрес".

Закончив разговор с Лукичом, отец сказал маме: "Он

хочет встретиться только со мной, без тебя. Мол, состоится

мужской разговор". Я решила завтра же ехать в Москву, чтоб

до их встречи поговорить с Лукичом. Вся надежда моя была

связана с Егором. Он найдет выход из западни, в которой я, да

и он тоже, оказались. У меня даже появлялось желание, не

ждать завтрашнего дня, а ехать сейчас в Москву. Но я

чувствовала себя растерянной, опустошенной и предельно

усталой. Мама зашла ко мне в комнату и позвала на ужин. Я

отказалась. Мне было не до еды. Тогда она попыталась

поговорить со мной по душам, расспрашивала, что он за

человек, чем он меня привлек и что он из себя представляет,

579

как мужчина в смысле секса. Мне не хотелось вступать в этот

разговор, и я ответила ей кратко:

– У нас все прекрасно. Пожалуйста, не волнуйтесь. Я

взрослая женщина, хочу жить своим умом. За свои ошибки

буду расплачиваться сама.

– А мы так хотели внука, так надеялись, – горестно

произнесла она.

– Даст Бог, будет и внук и внучка. Все зависит от Бога.

– Нет, тут что-то не так, – вздохнула она. – Не колдун ли

он? – Когда родители легли спать, я взяла телефонный аппарат

к себе в комнату и позвонила Лукичу. Я говорила вполголоса,

прикрыв рукой микрофон и все ему рассказала. И чтоб он ждал

меня завтра в первой половине дня. Я понимала, что не смогу

уснуть и решила принять снотворное. Засыпала медленно,

ворочаясь с бока на бок. Попробовала ни о чем не думать.

Ночью мне снились какие-то кошмары, но что именно, утром

вспомнить не могла.

Глава девятая

АВТОР

О существовании биотоков между людьми даже на

большие расстояния с давних пор, еще с довоенного времени

у меня не было сомнений. Я верил в эту сверхъестественную

силу, которую не однажды испытал на своем личном опыте.