Текст книги "Голубой бриллиант (Сборник)"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 49 страниц)

глина превращается в женский торс. – Он так искренне,

трогательно говорил о любви, в которой, надо думать, знает

толк. Интересно, он женат?" Спросить пока не решалась, это

успеется.

Он работал быстро, напористо, вдохновенно с

юношеским задором. По крайней мере этого творческого огня

она не замечала у тех художников, которым позировала.

Словно угадав ее мысли, он спросил:

– Вы давно работаете с художниками? Какой у вас опыт?

– Считайте меня начинающей. – Глаза ее лукаво

блеснули. Подумала: "Самое время спросить о возрасте". – Вы

такой энергичный, такой жадный в работе. Простите за

нескромный вопрос, сколько вам лет?

Он сверкнул на нее мгновенным взглядом и, не

отрываясь от глины, негромко проговорил:

– Умножьте свой возраст на два и получите мой.

– Думаю, вы ошибаетесь: мне не двадцать и не двадцать

пять. Гораздо больше.

– Под тридцать или за тридцать, – утвердительно

произнес он.

– В таком случае вам за шестьдесят? Не поверю.

– Я и сам не верю. Потому и не стал отмечать свое

шестидесятилетие. Не почувствовал его, или просто забыл.

20

Это было давно, – бросил он мимоходом, не отрываясь от

работы.

Инна продолжала изучающе наблюдать за ним; ее

поражал творческий порыв Иванова, его прицеливающийся,

энергичный взгляд, которым он торопливо обстреливал ее,

словно боялся что-то упустить, куда-то опоздать. Она

восхищалась серьезным, сосредоточенным выражением его

свежего, здорового лица. "Не уж-то ему за шестьдесят?

Интересный мужчина. А эти две серебряные вспышки в его

темной бородке, седые усы и черные брови – какая прелесть!"

– А почему б вам не назвать эту свою работу "Первая

любовь", – неожиданно для себя сорвалось у нее с языка. Он

промолчал, лишь выпрямил крепкие крутые плечи. Она

продолжала: – Вы так хорошо говорили... о первой любви.

– В жизни человека любовь – святое чувство, а первая

любовь – святейшее. Потому оно долго не выветривается из

памяти сердца, – сказал Иванов, отводя от натурщицы глаза,

полные страстного возбуждения, он не сказал, что "Первой

любовью" он называет портрет Ларисы.

"А вот я свою первую не помню. И была ли она вообще? -

подумала Инна, и мысль эта неприятно уколола ее. Ей было

неловко, и досадно, и завидно пожилому скульптору, который

так бережно хранит свою первую любовь. – Возможно, это его

жена, и он строго хранит супружескую верность. Чушь, таких не

бывает, и я это докажу. Я нравлюсь ему, он сам об этом сказал.

Может, импотент? Но таких не бывает – бывают неопытные

женщины, как говорит профессор сексологии Аркадий Резник",

– будто от какой-то обиды мысленно взорвалась она.

Аркадий Резник был ее мужем.

Инна считала, что она знает мужчин и разбирается в их

психологии. В этом деле она к тридцати годам имела

солидный опыт. Женщина повышенной сексуальности, она не

вступала с приглянувшимися ей мужчинами в длительную

связь, в основном это были "одноразовые": удовлетворив свою

похотливую страсть, она больше не возвращалась к своему

избраннику. Корыстных целей она не преследовала. "Половой

альтруизм", – проиронизировала она над собой.

– Не замерзли? – спугнул ее размышления приятно-

доброжелательный голос Иванова.

– Немножко, – ответила ее кокетливая улыбка.

– Отдохните.

Инна легко соскочила с подмостка и, играя податливым

телом, плавной походкой поплыла в кабинет, где лежала ее

21

одежда. Первый час позирования для нее пролетел быстро,

она нисколько не устала, хотя малость озябла. В кабинете она

набросила не себя свой пуховый дымчатого цвета платок. Она

брала его всякий раз, идя на позирование: он хорошо согревал

после сеанса. Из кабинета с сигаретой в зубах заглянула в зал,

куда неумолимо влекло ее необъяснимое желание – ей

хотелось еще раз посмотреть беломраморный портрет юной

девушки. Стоя перед ним и внимательно вглядываясь в

одухотворенное лицо, она старалась разгадать тайну

притягательной силы белого мрамора, одушевленное

колдовским искусством мастера. "Могучий талант, – мысленно

оценила она и тут же поправилась: – нет, такое определение не

подходит. Могучий – это когда на площади монумент. А этот

нежный, задушевный, ласкающий. Добрый талант или гений", -

подытожила она свои размышления. Она еще раз обратила

внимание на тонкую лепку изящных рук, на плавные линии

пальцев, подпирающих круглый подбородок, на слегка

намеченную тугую грудь, с трепетным соском. Она заметила

эту деталь только сейчас. "Это сделано не навязчиво,

целомудренно, с большим тактом", – отметила про себя Инна, и

мысль ее сразу же обратилась к композиции "Девичьи грезы",

над которой "она с Ивановым" сейчас работает. У нее хватило

ума и фантазии, чтобы представить себе эту будущую

скульптуру и по достоинству оценить замысел автора. Если

здесь только портрет "бюстового" размера, хотя и с руками, то

там – во весь рост, обнаженная во всей прелести своего

изящного тела. Эта приятная мысль льстила ей и

вдохновляла. Она представила себя беломраморную, а может,

в дереве (нет, лучше в мраморе или в бронзе) среди

выставочного зала, толпящихся вокруг нее зрителей с тайным

вопросом: кто она – эта богиня красоты? "Алексей это сделает

с блеском: он добрый гений". Ее гений, – твердо решила Инна,

направляясь в "цех".

А "добрый гений" в это время стоял у большого окна, на

подоконнике которого громоздились горшки с комнатными

цветами, и наблюдал за висящей на натянутой веревке

птичьей кормушкой из бумажного пакета от молока, в которую

соседка только что насыпала семечек. Стайка шустрых

голодных синиц как рассерженные осы яростно атаковала

кормушку, отталкивая и крылом и клювом друг дружку. Каждая

думала только о себе: борьба за выживание. Эта забавная, но

довольно грустная картина ассоциировалась с наступающим

новым 1992 годом, который по всем признакам обещал быть

22

для России голодным и холодным, с людскими бедами и

страданиями, перед которыми его предшественник покажется

благодатным. Вот так же, как эти синицы, голодные люди в

борьбе за выживание будут убивать друг друга за кусок хлеба.

Впрочем, у синиц все обходится бескровно, они благородны и

благоразумны. А люди...

Иванову вспомнился недавний случай в булочной, где

покупатели едва ли не дрались из-за остатков хлеба. Перед

этим он побывал в четырех булочных, но полки их были пусты.

И вот у пятой толпился народ. Иванов стал в очередь. Но хлеб

быстро кончился, ему не досталось. А за ним еще тянулся

хвост жаждущих купить хотя бы один батон. Озверелые,

возмущенные, они, расходясь посылали проклятия правителям

страны. Между двумя пожилыми мужчинами, которым так и не

досталось хлеба, произошла ожесточенная свара можно

сказать из-за пустяка.

– Их обоих, и Горбачева и Ельцина, надо повесить на

одной осине... Сухой осине, – с ожесточением выкрикивал

один. А ему на полном серьезе и с не меньшим ожесточением

возражал другой:

– Нет, не вешать, топором их надо! Только топором!

– А я говорю – вешать, как Иуд продажных.

– На плахе и топором! И чтоб палач – по всем правилам!

– горячился второй, сжимая кулаки, и в его остервенелом

взгляде, исторгающем гнев и ненависть, Иванов уловил нечто

палаческое, и ему стало жутко. Подумал: до чего довела народ

"перестройка". Кипение достигало предела, вот-вот произойдет

взрыв, и тогда начнется тот бунт – бессмысленный и

беспощадный, о котором говорил Пушкин.

Чтоб погасить назревавший из ничего скандал, Иванов

решил вмешаться миролюбивой репликой:

– Товарищи, предлагаю консенсус или по-русски

компромисс: одного повесить, а другого на плаху и топором. -

Но к немалому удивлению его острота вызвала горькую,

вымученную улыбку на лице лишь двух женщин, которым не

досталось хлеба. Умокшие спорщики с мрачным ожесточением

покидали магазин, не обмолвившись ни одним словом на

шутливое замечание Иванова.

Иванов повернулся от окна. Перед ним стояла

обнаженная Инна. Пуховый дымчатый платок покрывал только

плечи и одну грудь. Другая вызывающе выглядывала из-за

пухового платка, концы которого игриво касались черного

треугольника лобка. Инна смотрела на скульптора в упор

23

выжидательным и в то же время призывно-глуповатым

взглядом. Обжигающие глаза ее вопрошали: "Приказывайте".

В ответ он окинул ее с головы до ног небрежно и равнодушно и

сказал своим обычным вежливым тоном:

– Если отдохнули, то начнем?

– У вас есть в Москве квартира? – неожиданно спросила

она. – Нет. Квартиру я оставил жене. А мне и здесь не плохо.

Даже хорошо. Мои хоромы мне нравятся.

– Вы давно разошлись?

– Давно, – неохотно ответил он и кивком головы указал на

кресло.

Она молча шагнула к помосту, он подал ей руку и помог

сделать шаг на возвышение. Рука ее была горячая и цепкая.

Не спеша, несколько манерно сняла с плеч платок, небрежно

швырнула его на спинку кресла и затем заняла прежнюю позу.

Торс уже был основательно проработан, и после перерыва

Иванов занялся детальной отделкой ног. И все молча, без

единого слова или замечания. Инна с интересом следила, как

из темной бесформенной глины рождаются изящные женские

ножки, – ее ноги, которые он находил "красивыми". Глядя на

себя как бы со стороны, она испытывала приятное ощущение

собственной значимости. В то же время ее злило его

равнодушие к ней. В нем не было и намека на чисто мужской

интерес, который она наблюдала прежде при позировании.

Она размышляла: "Одинок. Возможно, есть любовница. Я для

него просто модель, натурщица. Женщину во мне он упрямо не

желает замечать. Или играет? Не похоже. Не нравлюсь, не в

его вкусе?" Нет, такого Инна допустить не могла. Она была

избалована вниманием мужчин, распускавших перед ней

павлиньи хвосты. Она не отзывалась на зов первого

встречного, не отвечала на домогательства поклонников.

Избравшие ее не интересовали: она предпочитала сама

выбирать. И покорять непокорных, брать приступом стойких. В

ней жил азарт охотника, дерзкого, самоуверенного и всегда

удачливого. А может, ей просто везло? Впрочем, она не

сомневалась, что повезет и на этот раз, не устоит перед ее

чарами певец женского обаяния и красоты Алексей Иванов.

Недаром же она супруга профессора сексологии. А это о чем-

то говорит.

Иванов рассчитывал сегодня закончить работу над

ногами и завтра вчерне наметить руки. Он твердо решил, что

руки Инны, а точнее – пальцы не подходят для задуманного им

24

образа, как и лицо, и что для завершения работы, а в сущности

для создания главных и основных элементов, ему придется

искать другую модель.

Раздался телефонный звонок. Из выставкома просили

срочно доставить в Центральный выставочный зал работу.

Речь шла о композиции "Первая любовь". Через полчаса к

мастерской подойдет машина, на которую автор погрузит свое

произведение и сам отвезет его на выставку.

Извинившись перед Инной, Иванов сказал, что сегодня

придется прерваться и условился о встрече на завтра,

прибавив с тихой улыбкой:

– Пока глина не высохла будем спешить.

По выражению ее лица Иванов понял, что она огорчена

прерванной работой и готова была позировать дольше

намеченного времени.

Глава вторая

ЖЕНА СЕКСОЛОГА

1

Весь остаток дня Инна думала об Иванове и о начатой

им композиции "Девичьи грезы". Но прежде всего о самом

скульпторе. То, что он талантлив и что талант его оригинален,

у нее не было сомнений. Самобытность его дарования она

видела в его постоянстве в работе над образом женщины и в

этом угадывала его творческое кредо. "А как он говорил о

любви! – вспомнила Инна слова Иванова, его озаренное

чистым светом лицо, с которого в тот миг, казалось, даже

исчезли морщины – следы долгих и трудных прожитых лет. И

уже не работы скульптора, не обнаженные женские фигуры,

полные изящества и грации, а сам их создатель завладел

мыслями Инны. Инну оскорбляло и злило, что он даже не

поинтересовался ее семейным положением, как это обычно

делают мужчины в отношении приглянувшихся им женщин.

Выходит, не приглянулась? Быть того не может: разве не он

сказал "у вас красивые ноги"? Возможно, у него такой характер

– необщительный, замкнутый? Хотя не похоже:

доброжелательный взгляд, вежливая любезность, не холодная,

но и без интригующей страсти. Несомненно этот Иванов -

человек особый, по крайней мере, мужчина не как все. А он

интересовал ее как мужчина, не похожий на тех, которые

встречались на ее не ровном и не всегда гладком жизненном

25

пути. Он привлекал ее даже своей хотя и неброской, но

приятной внешностью, за которой он умел следить. Его

простые и в то же время вежливые манеры, тактичность,

скромная замкнутость, прерываемая яркой блаженной улыбкой

мечтательных глаз, притягивали к себе какой-то загадочностью

и тоской, в которую так и влекло проникнуть и разгадать. И она

со свойственной ее характеру настойчивой самоуверенностью

и непоколебимой решимостью приказала себе идти на штурм.

И незамедлительно. Не в ее нраве было раздумывать и

откладывать на будущее исполнение своих интимных желаний.

Наметив цель, она воспламенялась необузданной страстью, в

огне которой готова немедленно сжечь себя дотла. Она

отметала мысли о возрасте Иванова и его мужской потенции.

Для нее это не имело значения. Ей нужны были его

возвышенная душа, которую она безошибочно определила, его

чистая неземная любовь или хотя бы мимолетные слова

любви из его уст, нежность и ласка его талантливых рук,

которые так искусно изваяли женское тело, его трепетных

обжигающих губ, его негромкого проникновенного голоса, – она

жаждала получить от Иванова сполна всего, что нарисовало ее

пылкое воображение. Она хотела разжечь в нем то, что он

называл "негасимым пожаром".

Ко второму сеансу Инна готовилась как к большому

празднику. Прежде всего она наденет другое платье. Сережки

эти он велел снять, мол, они мешают ему работать. Из

деликатности он не сказал, что они не идут ей, но она сама

догадалась, что это "безвкусица", и решила их никогда не

цеплять. Можно и без них. Не забыла про французские

экстрадухи, предназначенные для особого случая. И конечно

же, плоская бутылочка трехзвездного коньяка – к сожалению,

не французского, грузинского, но где сейчас другого

достанешь? Впрочем, Грузия тоже заграница. Ничего, сойдет:

коньяк он и в Африке коньяк, независимо от этикеток и звезд

на них. Удобно ли приходить со своим коньяком? Скажет: для

сугрева после позирования, – шутка ли сидеть два часа в чем

мать родила. Тут никакой электрообогреватель не поможет. А

кроме того, как намек на будущее, мол, приготовь что-нибудь

посущественнее кофе или чая. Она видела у него в кабинете

бутылку шампанского: значит, выпивает. Ванну приняла

накануне вечером и затем еще утром в день перед уходом к

скульптору, чем вызвала ревниво-язвительную реплику

профессора сексологии: "Ты опять собралась на свой...

ледоход?"

26

Она не сочла нужным отвечать на подобные "колкости".

Аркадий Резник знал, что жена ему изменяет, и смотрел на это

спокойно, как на роковую неизбежность, с которой он давно

примирился, но что она работает натурщицей, он даже не

подозревал. Целуя ее перед уходом, он обычно мрачной,

ироничной ухмылкой напоминал: "Не забывай о СПИДе", на

что она отвечала с легкомысленным смешком: "Нам это не

грозит". Что под этим подразумевалось, Резник не знал, но и

спрашивать не успевал, потому как быстро закрывалась за

женой входная дверь. Да и не было особой охоты спрашивать.

Конечно же, от Резника не ускользнула маленькая, но

существенная деталь, кроме вечерней и утренней ванны -

сегодня Инна надела не пальто-мешок, а изящную светло-

коричневую дубленку с белым воротником и опушками,

купленную в Париже. Голову Инны украсила белая вязаная

шапочка и такой же длинный шарф. На ногах совсем еще

новые белые сапожки. В этом наряде выглядела она

эффектно, привлекая взгляды прохожих.

Убегали последние дни девяносто первого года, а зима в

Москве, как и на всей средней полосе России, не спешила

заявлять о себе в полную силу, вопреки прогнозам

метеорологов. Дни стояли мягкие, мрачные, бессолнечные, и

температура редко опускалась ниже нуля. До назначенного

часа у Инны оставалось минут сорок, она сочла неудобным

прийти раньше времени и поэтому от метро до мастерской

Иванова решила прогуляться пешком. В радостном

приподнятом настроении она легко шагала по грязным

московским улицам, предвкушая нечто необыкновенное и

приятное, что должно произойти с ней сегодня. Обычно

невозмутимая и самонадеянная, она вдруг ощутила

непривычное для себя волнение, и чем ближе оставалось до

мастерской, тем сильнее становилось такое состояние.

Мысленно она разыграла весь "сценарий" предстоящей атаки

и затем штурма загадочной "крепости", воплощенной в лице

скульптора Иванова, и не допускала какой-нибудь

непредусмотренной неожиданности. Незнавшая поражений в

завоевании мужских сердец – и не только, вернее – нескольких

сердец! – она решила идти напролом.

2

Отвезя на выставку свою работу под названием "Первая

любовь" и возвратясь к себе в мастерскую, весь остаток дня и

вечер Алексей Иванов продолжал работать над композицией

27

"Девичьи грезы". Фигура и ноги девушки были закончены, и

мастер рассчитывал за следующий день "набело" вылепить и

руки, кроме пальцев, – лицо и пальцы он будет лепить с другой

модели. Но об этом Инне он не скажет ни завтра, ни в

следующий раз, которого не будет. Инна пришла в мастерскую,

как говорится, минута в минуту. Не без некоторого

любопытства Иванов обратил внимание на ее новый

эффектный наряд, но воздержался от "комментарий", даже

вида не подал. Заметил он и некоторую возбужденность в

пылающем лице Инны, особый лихорадочный блеск в ее

глазах, резкую решительность в жестах. Он помог ей снять

дубленку и длинный шарф, и ровным, спокойным, без

интонации голосом сказал:

– Проходите в кабинет, разоблачайтесь.

Но Инна не спешила выполнять его приказ. Стоя перед

Ивановым и улыбаясь красивым, цветущим лицом, на котором

вместо естественной одухотворенности сверкала поддельная

нарочитая страсть, она достала из сумочки коньяк и пояснила:

– Вот взяла для сугрева после сеанса. Вчера я немного

продрогла. Боюсь простуды. Вы не будете возражать?

– Да нет же, после сеанса – пожалуйста, – как-то даже

слегка тушуясь, замялся Иванов.

– Вы мне составите компанию, устроим пир, – с

излишним восторгом сказала она и, направляясь к двери

кабинета, прибавила: – Хотя для пира этого флакона

недостаточно. Если к нему бы шампанского...

"Однако ж, – подумал с удивлением Иванов. – Значит,

вчера она узрела у меня в кабинете бутылку шипучего". Ее

Алексей Петрович приготовил к Новому году. Подумал:

очевидно, состоит в дружбе с Бахусом. Сегодня она

показалась ему другой, какой-то наэлектризованной,

неестественно оживленной. И эта возбужденность делала ее

лицо более привлекательным, но не одухотворенным. Значит,

в душе пустота, – заключил Иванов.

Из кабинета она вышла дразнящей походкой, сверкая

белизной своего гибкого тела, дохнула на Иванова щекочущим

ароматом духов, привычно взошла на помост и села в кресло

царственно, как на трон, приняв свободную позу. Иванов

нахмурил властные брови, окинул ее прицеливающимся

взглядом и начал лепить руки. А она смотрела на него

неотступно затуманенными загадочными глазами.

28

– Что б вам не было скучно, вы можете говорить, -

благосклонно разрешил Иванов и прибавил: – Мне это не

мешает. Мы сегодня должны успеть закончить руки.

– Я готова сидеть хоть до посинения, – шутливо

отозвалась Инна и вдруг выпалила: – Знаете, Алексей

Петрович, в вас есть что-то притягательное, неотразимое. Вам

никто об этом не говорил?

Легкая ироническая улыбка скользнула по губам Иванова

и затерялась в ухоженной бородке. После продолжительной

паузы он, ответил, растягивая слова:

– Я за собой такого дива не замечал. Думаю, что вам

показалось. – Он посмотрел на нее хитро и дружелюбно.

– Вы, наверное, пользуетесь большим успехом у

женщин? – напрямую продолжила она.

– И этого не замечал. Да и чего бы?

– У вас на лице написан интеллект, а в глазах – любовь и

доброта.

"Кажется, началась игра, – подумал Иванов. – Принимать

или сразу пресечь? Ну что ж, давай продолжай. Любопытно. -

И сразу вспомнил коньяк да плюс его бутылка шампанского.

Придется распечатать, никуда не денешься. И встретить

раньше времени Новый год. Впрочем, можно проводить

старый".

– А разве женщинам нужен мужской интеллект? -

спросил и сам ответил: – Сомневаюсь.

– Но у вас, кроме интеллекта, есть и внешние данные.

Бог вас не обделил, – повторила чужие слова, сказанные кем-

то в ее адрес.

– Это все в прошлом. У художника-передвижника

Максимова есть картина, которая так и называется: "Все в

прошлом". Грустная, трогательная вещица. У заброшенной

барской усадьбы сидит ее хозяйка – старая немощная барыня,

возможно, графиня.

– Я знаю эту картину, – быстро перебила Инна. Прежде,

чем пойти в натурщицы, она основательно прошлась по залам

Третьяковской, побывала на всевозможных выставках и

причислила себя к сонму ценителей и даже знатоков

изобразительного искусства. Обрывая нить начатого разговора,

она вдруг спросила, что он думает о художнике Александре

Шилове.

– Лично я с ним не знаком, но живописец он что надо,

правда ему не достает фантазии.

– А Глазунов? – стремительно спросила Инна.

29

– У Ильи фантазии на десятерых хватит.

– А мастерства?

– Есть и мастерство. У него крепкий рисунок. Да и

живописец он, в общем, неплохой.

– Неплохой – значит посредственный?

– Я этого не сказал. Могу уточнить: хороший живописец.

– А из современных скульпторов кого вы считаете

большими мастерами? – продолжила она все так же

стремительно, желая утвердить себя ценителем изящного.

– Главный приз я бы отдал Евгению Вучетичу. Это звезда

первой величины. Не побоюсь назвать его гениальным.

– А что у него? Сталинград, Берлин, а еще?

– В Москве был Дзержинский, в Киеве – Ватутин, в

Вязьме – Ефремов.

– Дзержинский, которого сбросили. А разве можно

гениальных сбрасывать?

– Во времена дикости и варварства, навязанных нам из

вне, господствует беспредел, вседозволенность и глупость.

– Почему из вне? Вы считаете, что нам навязывали?

– То, что сегодня происходит, явно не русского

происхождения.

– Но делают русские!

– Так ли? Фамилии да имена русские. На самом деле... -

Он недоговорил, прервав себя замечанием ей: – Вот эту руку

чуть-чуть повыше. И немножко в сторону. Приоткройте сосок

левой груди. – Он только сейчас заметил, что правая грудь,

полностью обнаженная, далеко не девичья и не подходит к

той, юной, девственно-невинной, образ которой он задумал. -

Отдохните, – неожиданно сказал он и протянул ей руку, помогая

сойти с подмоста.

– Вы, кажется, не курите? А мне можно?

– Курите... не могу сказать "на здоровье", во вред

здоровью. Но о своем здоровье вы должны сами заботиться.

После перерыва он продолжал лепить руки. Она

спросила:

– Вы всегда лицо лепите в последнюю очередь?

– Лицо – самое главное в нашем деле и потому самое

сложное и трудное. – Подумал: "Как она будет огорчена,

разочарована и возмущена, когда узнает, что лицо будет не ее.

Самолюбие ее будет предельно уязвлено".

Он сказал, что работа над руками требует особого

сосредоточия, особенно, когда дело доходит до пальцев,

поэтому попросил ее помолчать.

30

– На все ваши вопросы я постараюсь ответить после

работы за чаем.

– И коньяком, – напомнила Инна.

– С шампанским, – добавил Иванов.

2

Как только закончился второй сеанс, Иванов сказал: "На

сегодня хватит, пойдем пить ваш коньяк". Со словами "И ваше

шампанское" Инна проворно и легко соскочила с подмоста и,

позабыв набросить на обнаженное тело дымчатую шаль,

выдернула из розетки шнур обогревателя и спросила с явным

возбуждением:

– В каких апартаментах будем пировать?

– Выбирайте сами, какие вам понравятся, – машинально,

без всякой задней мысли ответил Иванов, и Инна быстро

схватила шаль, но не набросила на себя, а воспользовалась

ею чтобы не обжечь руки, потащила электрообогреватель в ...

спальню.

– Здесь у вас уютней. Люблю уют и обстановку интима. -

Включила обогреватель.

"Уют" состоял из разложенного с откинутой спинкой

дивана, покрытого добротным зеленым пледом, полумягкого

стула, на котором висел пиджак хозяина, продолговатого

журнального столика и ковра-паласа, покрывавшего большую

часть пола этой небольшой квадратной комнаты. "Однако

же..." – мысленно произнес Иванов и пошел за коньяком,

шампанским и закуской, подмываемый любопытством. Инна

вышла следом за ним в кабинет, где была ее одежда, и тотчас

же возвратилась в спальню в своем белом прозрачном платье,

надетом на голое тело. Белье оставила в кабинете.

Иванов не ожидал застолья, извинился за скромную

закуску: остаток колбасы, банка лосося и под занавес кофе с

овсяным печеньем.

– По нынешним временам это же шикарно! – успокоила

его Инна, садясь на диван, оставляя для хозяина стул. Эта

деталь, как и то, что она выбрала спальню и нарядилась в

одно платье, не осталась незамеченной Ивановым.

Странное, необычное для себя чувство испытывал

Алексей Петрович, – смесь чисто мужского любопытства,

неловкости и сомнения, вызванные столь стремительной и

откровенной атакой Инны. Он знал, чего она от него хочет и

добивается с таким напором, но не понимал, зачем ей это

нужно именно от него, именно он, в его возрасте, зачем ей

31

понадобился? Для коллекции? Что за прихоть и что она за

человек: он хотел понять. У него давно не было женщин. Сам

он их не искал и решил, что с этим покончено, все в прошлом.

Его поезд ушел, ему скоро семьдесят. В настоящем и будущем

для него оставалась мечта о прекрасной даме, о возвышенных

чувствах, о неземной любви. Свою мечту он воплощал в

творчестве в образе женщины, прекрасной телом и душой, в

божественном идеале, вобравшем в себя все великое и святое

в нашем преступном, продажном, изолгавшемся и жестоком

мире. – С чего начнем? – спросил Иванов, беря шампанское.

– Лучше с коньяка. Шампанским хорошо потом.

Алексей Петрович никогда не увлекался спиртным. В

средние годы выпивал изредка, предпочитал полусладкие

вина. Водку не терпел. В последнее время позволял себе по

случаю рюмку коньяка. Коньяк у него всегда водился, для

друзей, которых у него было не так много. Бутылку

шампанского получил в новогоднем заказе, как ветеран

Великой Отечественной.

Инна любила выпить. Отдавала предпочтение коньяку и

шампанскому. Сделанные Резником запасы иссякли, а

раздобыть в эти последние месяцы года спиртное даже по

талонам было делом почти немыслимым.

Первые рюмки коньяка выпили до дна "за знакомство", и

Инна снова наполнила. Лицо ее как-то сразу сделалось

розовым, щеки пылали огнем.

– За успех ваших "Девичьих грез". Они мне очень по

душе. За вас, – торжественно сказала Инна и чокнулась.

"Спешит, торопится накалить себя, – решил Алексей Петрович

и, сделав один глоток, поставил рюмку.

– Вы воздерживаетесь? Наверно, в свое время не

пропускали, – сказала она и с наслаждением опорожнила

вторую рюмку. – Открывайте шампанское. Люблю этот

божественный напиток. И чтоб обязательно с выстрелом.

Иванов выстрелил, медленно, наполнил ее фужер, себе

не стал, сказав, что у него от шампанского болит голова. Она

не настаивала, поболтала ножом в фужере, выпустив воздух, и

выпила залпом. Потом уставила на Иванова прямой, слегка

прищуренный, полный любопытства взгляд, медленно

заговорила:

– Вы, Алексей Петрович, смотрите сейчас на меня

нехорошо. Осуждаете. И ошибаетесь. Да, да, не возражайте, я

знаю, что вы думаете. Развратная бабенка набросилась на

32

первого встречного, ну-ну и все такое. И ошибаетесь. Я в

мужиках не нуждаюсь, вокруг столько бродят молодых

здоровых кобелей, разных кавказцев, кооператоров с тугими

кошельками и цинично зазывают. А мне это не нужно. Мне

душа нужна. Вот вы, Алексей Петрович, очень красиво о

любви вчера говорили. Просто сердце радовалось, когда я

смотрела на вас и слушала. И глаза ваши светили такой

добротой. У вас красивые глаза, неотразимые. – Она

захмелела. – Извините меня за нескромность: у вас, наверно,

нет отбоя от поклонниц?

– Поклонниц? – Он ухмыльнулся. – С какой стати? Я ж не

артист и на телевидение меня не приглашают. Да и зачем.

– И любовницы у вас нет? – с деланным удивлением

воскликнула Инна.

– И любовницы, и дачи, и машины, и даже собаки нет.

– И машина, дача, собака – совсем не обязательно, -

рассудила Инна. – Но чтоб такой интересный, как вы, мужчина

и без любовницы – даже не верится. В наше время это какая-то

анамалия. Тем более не женатый. Сейчас все женатые имеют

любовниц.

– У вас есть муж? – перебил ее монолог Иванов.

– Есть. Аркаша. Аркадий Маркович.

– И у него есть любовница?

– Думаю, что да. Хотя меня это совсем не интересует. Мы

спим в разных комнатах. Такие отношения нас вполне

устраивают.

– Он кто? Ваш муж?

– Профессор.

– Каких наук?

– Сексологии.

– Сексологии? – переспросил Иванов. – А разве есть

такая наука? Впервые слышу.

– Сейчас это самая модная, модней электроники и

разной там кибернетики. Самая престижная среди мужчин

вашего возраста.

– Боюсь, что нашему возрасту уже никакая наука не

поможет.

– Не скажите, – возразила она и наполнила свой фужер

шампанским. – Вы просто не в курсе. Как говорит мой Аркаша:

"Нет мужчин импотентов, есть неграмотные в сексуальном

отношении женщины".

– Вы ему изменяете? – спросил напрямую.

33

– Чем я хуже других? Он у меня теоретик сексологии. Как

практик он ничего из себя не представляет.

– Он знает, что вы работаете натурщицей?

– Конечно, нет. Зачем ему знать? Если б он знал – мы бы

с вами не встретились и я бы не имела счастья познакомиться

с очень интересным человеком, талантливым скульптором.

Поверьте – это искренне, от души.

А он не верил. Он смотрел в ее пылающее лицо и

алчущие глаза и думал: "Нет, не верю. Так ты говорила всем

мужчинам, с которыми спала". И без всякого перехода:

– Скажи – хорошо быть женой сексолога?

Она не поняла смысла вопроса, ответила улыбнувшись:

– Я ж сказала – он теоретик.

– Муж теоретик, жена практик. Чем не мелкое

предприятие. В духе времени. – Он не хотел ее уязвить, но она

сделала оскорбленное лицо и потянулась за бутылкой

шампанского. Наполняя фужер, заговорила тоном обиженного

ребенка:

– Мы говорим о разном, и вы не хотите меня понять. Дух

времени. Смотря что понимать. Если бардак, который устроил

в стране Горбачев, – это одно. А секс – совсем другое. Мы

живем в век сексуальной свободы. Секс был всегда, он правил

миром. Только раньше он был не свободным, подпольным.

"Да у нее своя философия", – подумал Иванов и сказал:

– А что, любовь и секс – это одно и то же?

– Пожалуйста, сядьте сюда, рядом со мной. Я вам отвечу.

Отвечу на все ваши вопросы. Вы обещали ответить на все мои

вопросы. Но сначала я отвечу. Секс и любовь – это разное. -

Ответила она нетвердо. – Секс – это конкретно, когда двое в

постели и оба счастливы, обоим хорошо. А любовь – это что