Текст книги "Голубой бриллиант (Сборник)"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 49 страниц)

– И ты с ним?..

– Я что, сумасшедшая? Уложила его в постель, а сама

ушла в другую комнату.

– Вот так дела. Черт те что, СПИД. Хорошо хоть

предупредил, – удивлялся Борис. Он не догадывался о моей

уловке, поверил: – СПИД..

В Москву мы ехали молча. Немец был мрачен и

подозрителен. Переговоры не состоялись: Рихард спешил в

Германию. В офисе Борис сказал мне:

– Я разговаривал с немцем. Оказывается СПИД не У

него, а у тебя.

– У меня? – искренне удивилась я. – Это как же?" С

больной головы на здоровую. Может я не поняла его. Может он

интересовался, есть ли у меня СПИД? – Борис лукаво

посмотрел на меня и вдруг рассмеялся:

– Ну и артисты вы, ну и цирк.

– Но хозяин цирка ты, – уколола я.

– Ну и черт с ним, – махнул рукой Борис, поставив на всей

истории точку.

Шло время, зима перевалила на вторую половину. Дни

стали стремительно увеличиваться. Денисов все реже

заглядывал ко мне на квартиру, и меня это только радовало. И

уже не звонил по вечерам, проверяя, дома ли я. Не приглашал

и на тусовки. У него появилось новое увлечение, поэтому

пропал интерес ко мне, он словно не замечал меня, и я

чувствовала себя совсем здесь не нуждой. Это не было

положение свободы и праздности, а именно ненужности. О

том, что у него появилась новая "приватизированная", я узнала

потому, как он раза три просил меня на несколько часов

вечернего времени освобождать квартиру. Не приглашал и в

баню, туда он наведывался с другой, хотя я с удовольствием

побывала бы там.

Исподволь у меня появились признаки беременности, и я

решила обратиться к врачу. О, Боже мой: я на седьмом небе!

Услыхал Господь мои молитвы – я беременна. Теперь мне

было все ни по чем, трын– трава. Моя мечта сбывается. Только

бы все шло нормально, не случилось бы чего неожиданного.

Однажды Денисов позвал меня в кабинет и с порога спросил:

– Хочешь погреться?

– В каком смысле?

623

– В самом прямом: теплая вода, жара.

– Мечтаю, – ответила я, решив, что он приглашает меня в

баню. – Тогда сегодня же сделай фотографию на

загранпаспорт.

– Зачем? – удивилась я.

– Полетим с тобой на Кипр, там сейчас тепло. Я даже

обрадовалась. До этого мне не приходилось бывать на

международных курортах. Меньше чем через месяц я уже

имела на руках загранпаспорт и пятьсот долларов. При том

Борис предупредил меня, что в таможенной декларации надо

указывать только триста. И опять началось для меня нечто

похожее на сказку. В самолете я погружалась в размышления:

почему Борис вдруг пригласил меня, а не свою "новенькую"

или "старенькую" Марию Степановну? Чем все это объяснить?

Вообще он был по характере человек непредсказуемый,

принимал самые неожиданные решения и действия. Но в

последнее время, после поспешного отъезда Рихарда

Шульмана при встрече со мной розовое лицо его освещалось

озорной улыбкой. Наверно он все-таки разгадал мой трюк со

СПИДом. В самолете он сообщил мне, что на Кипре у него

есть собственная вилла на морском берегу. И неделю тому

назад оттуда возвратились его жена и дочь, и вилла теперь

свободна. По его расчетам мы пробудем там с неделю, не

больше, потому как на фирме накопилось много неотложных

дел. Он пожаловался мне:

– Устал я, Лара. Смертельно устал. Сплю по пять часов.

Думаю на Кипре отоспаться, отдохнуть и видеться только с

тобой. Ты мне по– прежнему нравишься. Ты умна, хотя по

правде говоря, я предпочитаю молоденьких и глупых. С ними

проще и уютней. У них все на лице написано. А на тебя я

смотрю, в твои колючие глаза и чувствую какой– то

дискомфорт. И меня зло берет, что ты умней и начитанней

меня. Мы же с тобой по сути дела еще и не разговаривали.

Полгода живем, как любовники, а серьезного слова друг другу

не сказали.

Это уже был какой-то другой Денисов, простой,

откровенный и добрый. Да я и смотрела на него уже другими

глазами, как на отца моего будущего ребенка. Я благодарила

его, хотя он об этом и не догадывался.

Не буду рассказывать про его двухэтажную виллу, про

пляж и теплое море, про тропическую природу. Мы

действительно постоянно находились рядом, вели

624

откровенные разговоры. О чем? Естественно о России,

находясь от нее за тридевять земель, о ее прошлом,

настоящем и будущем. Я ругала Ельцина, Чубайса, Немцова.

Он слушал меня молча и только скептически усмехался, не

возможно было понять, согласен он со мной или нет. Мне

казалось, что ему нет до них никакого дела и ему все равно,

кто правит страной – дураки, воры, циники или предатели. Едва

ли он улавливал-смысл моих эмоциональных речей: он лежал

отрешенным и думал о чем-то своем, возможно далеком от

политики и злобы дня. Я сидела в легком плетеном кресле

рядом с ним. Но когда я заговорила о еврейских банкирах,

прибравших к рукам всю экономику и финансы страны, он

оживился и спросил:

– Признайся честно: ты коммунистка?

– Нет, я ни к какой партии не принадлежу. Я просто

русская патриотка. Но я не могу спокойно смотреть, как мой

народ стонет под еврейским игом. Правительство сплошь

еврейское. Разве ты не согласен? И коммунисты борются за

права народа, за лучшую жизнь.

– Согласен. Хотя попадаются в правительстве и русские.

Кое-где.

– Это не русские, это шабес-гои, то есть верные слуги

евреев, чаще всего женатые на еврейках.

– Но я русский и, возможно, не меньший патриот, чем ты.

Я никого не эксплуатирую, плачу приличную зарплату своим

служащим и вовремя, в том числе и тебе. Я люблю свою

страну, ее историю. Болею за ее судьбу, переживаю, понимаю,

что народу плохо, тяжело. Но это же твои коммунисты довели

страну до такого состояния.

– Ложь, все ложь, ты говоришь словами Иуд Сванидзе и

Киселева, словами еврейского телевидения и газет, которыми

владеют еврейские банкиры Березовский и Гусинский. Ты

говоришь – любишь Россию, а сам устроил себе запасное

гнездышко на Кипре, на всякий случай. Предусмотрел. Ты

называешь себя патриотом, а на самом деле ты шабес-

патриот. Потому что служишь евреям и работаешь на них.

Я уже "завелась", не стесняясь в выражениях, пользуясь

его инертностью. Возражал он вяло, должно быть подобные

мысли нет– нет, да и посещали его.

– Служить, дорогая Лариса, приходиться тому, у кого

сила. Сегодня сила у евреев. Что ты думаешь – они захватили

власть только в России? Они владеют Америкой, Европой, в их

руках если не весь мир, то большая его часть. Потому что они

625

умней, хитрей и наглей нас, русских дураков. Советская власть

не вернется. Россия погибнет и никто, никакие твои Зюгановы

и Лебеди не спасут ее.

– А если появится новый Сталин?

– Не надейся, не появится. Евреи бдят, и вовремя

умертвят его, как умертвили Иосифа Висарионовича. А

вообще, мы с тобой вместо отдыха затеяли глупый, ненужный

разговор. Сегодня ночью ты что-то бормотала и потом звала

Егора. Так кажется зовут твоего артиста?

Я не ответила. Попыталась вспомнить сон, но никак не

мола. Снилось что-то кошмарное, и я звала Егора на помощь.

"Милый мой, любимый Егор. Как ты там? Ты мне очень нужен.

Ты еще не знаешь мою радость: у меня будет ребенок. Как ты

это воспримешь – вот что меня теперь волнует". Эти мысли

молнией сверкнули в моей памяти. Их погасили слова

Денисова:

– Давай лучше займемся сексом.

И тут меня нечистый дернул за руку. Язык мой, моя

доверчивая откровенность меня уже не однажды подводила,

как и теперь: не подумав о последствиях я брякнула,

похвалилась своей радостью:

– Так мы уже назанимались и с хорошими результатами:

я беременна.

Он вдруг подхватился, уставился на меня тупым

холодным взглядом и молчит. И я смотрю на него, весело и

беспечно. Наконец он глухо выговорил:

– Надеюсь, ты шутишь?

– В таких делах, Боря, не шутят. Это грех.

– Так какого ж ты хрена не предохранялась? Ты же

знала, что я не терплю презервативов! – в ярости закричал он,

испепеляюще глядя на меня. Я не ожидала такой вспышки и с

невинной откровенностью сказала:

– Но я хотела ребенка, это моя мечта.

– Ты хотела?! Так ты преднамеренно это сделала?! -

продолжал он в бешенстве выкрикивать, надвигаясь на меня,

сжав остервенело кулаки, так что я попятилась назад. А он все

шипел по-змеиному, выдавливая из себя ядовитые слова: – Ты

сволочная, коварная авантюристка тайно залезла в мою

постель, с гнусной целью.

– Ты сам заманил меня в свою постель,

"приватизировал", – спокойно ответила я. Мне нельзя было

волноваться: я думала о ребенке.

626

– Тебе нужен наследник вот этой виллы и всего

достояния Денисова. Я вижу, с какой алчностью ты все

разглядываешь. А мне твой наследник не нужен, у меня уже

есть законные наследники. Законные! И никакие суды не

докажут мое отцовство! Я найму лучших адвокатов...

– Послушай, Боря, выслушай меня, – попыталась я

урезонить его. – Я ни на что не претендую и ничего мне от тебя

не нужно. Это будет мой ребенок, Малинин, а не Денисов. И

никогда ты его не увидишь.

– Подрастет, спросит, кто отец? Станет искать и найдет,

если пойдет в тебя, такой настырный авантюрист, – уже

несколько спокойно заговорил он. Боже мой, где его совесть,

еще не родившегося ребенка он уже оскорбил, унизил. Как у

него язык повернулся. Он все еще продолжал шипеть:

– Я требую: прекрати. По-хорошему требую.

– Что прекратить? – не поняла я.

– Беременность.

– Никогда, – решительно заявила я.

– Я заставлю тебя, силой заставлю, чего б мне не

стоило. – Лицо его пылало беспощадной злобой, и я знала: он

ни перед чем не остановится. Он запросто пойдет на

преступление. Из-за чего и во имя чего? Из страха потерять

часть своего состояния, на которое я и не думала

претендовать. Я увидела звериный оскал собственника-

буржуа, "нового русского", его нравственный и чисто

человеческий облик. Вот он новый хозяин России!

Выплеснув всю ненависть и злобу, он объявил, что

завтра возвращаемся в Москву и ушел хлопотать об

авиабилетах.

На третий день наш самолет приземлился в

Шереметьевском аэропорту, где нас уже поджидал Андрей. В

самолете, хотя и сидели мы рядом, не обмолвились ни единым

словом. Он иногда косо бросал на меня враждебный взгляд, а

я обдумывала план дальнейших действий. Вспоминая его

угрозы, я уже отчетливо чувствовала реальную опасность для

меня и для моего ребенка. В Москве сразу подъехали к моему

обиталищу. Он вышел из машины одновременно со мной и

вполголоса тоном приказа проговорил:

– Никуда не уходи. Жди меня. Я заеду, и мы все обсудим

и найдем консенсус.

– Я устала и плохо себя чувствую, приму снотворное и

буду отсыпаться. Дай мне часа два, не тревожь. А потом можно

627

и консенсус. – На самом деле я так не думала, – то была ложь

во спасение, частица моего плана действия.

Войдя в квартиру, я начала быстро собирать свои вещи и

складывать в чемоданы. Меня обуял страх: я представила -

войдут в квартиру дружки Денисова, или нанятые им гангстеры

и насильно прервут беременность. У меня было всего два

чемодана, в которые вместились все мои шмотки. Когда вещи

были уложены, раздался телефонный звонок, от которого я

пугливо вздрогнула. Я ответила только после третьего звонка

преднамеренно сонным голосом. Звонил, как я и

догадывалась, Денисов.

– Я разбудил тебя? – дружески спросил он, но именно

этот тон и настораживал меня.

– Да, разбудил.

– Извини, пожалуйста. У меня есть для тебя хорошие

предложения. Думаю, они тебя устроят. Я через час к тебе

приеду и мы все обсудим. Так что жди меня. Целую.

Он никогда не говорил мне ""целую". Это еще больше

обеспокоило меня, и я подумала: поцелуй Иуды. И тот час

начала звонить друзьям, у кого есть машины. Сначала в

мастерскую Ююкина. Молчание. Потом ему домой. Опять

незадача: Настя сказала, что Игорь на даче и не преминула

спросить: зачем он понадобился. Потом я вспомнила

Воронина. Он сам взял трубку. Взволнованной скороговоркой я

попросила:

– Виталий, дорогой, умоляю тебя, немедленно подъезжай

к кинотеатру (это в пятидесяти метрах от нашего дома). Мне

грозит опасность. Подробности потом. Ты слышишь? Очень

прошу тебя, это вопрос жизни.

– Выезжаю, – решительно бросил Воронин и положил

трубку. Я схватила свои чемоданы, закрыла квартиру и,

надрываясь под тяжестью, пошла к кинотеатру. В пути вдруг с

тревогой подумала: а вдруг телефон прослушивается

Денисовым, и его люди примчатся раньше Воронина. Но слава

Богу Виталий не заставил себя долго ждать. Мы сразу же

погрузили чемоданы, я села на заднее сидение и на вопрос

"куда?" ответила:

– К Центральному телеграфу.

Это место я выбрала по двум соображениям. Во-первых -

рядом здание МВД. Во-вторых, рядом дом Егора, у которого я

смогла бы на время оставить чемоданы, прежде, чем уехать в

Тверь. Ну и, в-третьих – тут много телефонов-автоматов, чтоб

предварительно позвонить Егору. В пути Воронин предложил

628

ехать прямо к Лукичу без предварительного звонка. Я

возразила:

– А если он не пожелает меня видеть после длительной

разлуки и даст от ворот поворот?

– Я не думаю, – усомнился Воронин. – Он тебя все еще

любит.

– Откуда ты знаешь? – обрадовалась я.

– Поверь мне, – уточнил он и все же припарковался в

.Газетном переулке у телеграфа напротив телефонных

автоматов. Сказал: – Ну иди, звони.

Я колебалась. Я чувствовала свою вину перед Егором и

не была уверена в его снисхождении. И я попросила:

– Виталий, дорогой, окажи мне еще одну услугу: пойди

позвони Лукичу, скажи, что я всего на пять минут потревожу

его. – Виталий позвонил и, возвратясь в машину, весело

доложил:

– Порядок. Он ждет тебя.

– Но ты пойдешь со мной, поможешь мне поднять

чемоданы.

Дверь открыл Егор. Я не сразу узнала его. Передо мной

стоял богатырского телосложения витязь с шикарной бородой,

напоминающий одного из Васнецовских "Богатырей". У меня

перехватило дыхание, от волнения я не решалась переступить

порог и молча стояла с одним чемоданом. С другим

чемоданом позади меня стоял Воронин, которому я

преградила дорогу. Не говоря ни слова Лукич взял мой

чемодан и, поставив его в прихожей, негромко, но ласково

пригласил:

– Ну что ж вы? Проходите. Я всегда рад гостям, особенно

нежданным. Люблю сюрпризы.

Быстро поставив второй чемодан в прихожей, Воронин

торопливо заговорил:

– Дорогие друзья, позвольте мне откланяться, поскольку

меня ждут неотложные дела. – И тут же исчез. Мы с Лукичом

поняли его деликатность и оценили. Он догадывался о моей

нерешительности и сам сделал первый шаг: обнял меня и

прижал к своей груди так крепко, что я слышала, как стучит его

сердце. Потом мои губы пробились сквозь густые заросли его

усов слились с его горячими и такими родными губами, что я от

наплыва чувств заплакала и, всхлипывая, заговорила, глотая

слезы: – Егор, любимый, вечный мой... Простишь ли ты меня

когда-нибудь? Но я была всегда верна нашей любви... Я

629

пронесла ее через муки ада, унижения, позора ради своей

цели. И я добилась ее: у меня будет ребенок, предел моей

мечты.

Помогая мне снять дубленку, он спросил:

– Ты хотела сказать: у нас будет ребенок? Так? – В ответ я

погрузилась лицом в его бороду, нащупывая его губы и после

долгого поцелуя ответила на его вопрос:

– Так, родной, так: у нас с тобой будет ребенок, наш. Есть

на свете правда, и правда – это Бог.

Мы вошли в гостиную. Тут ничего не изменилось, все

вещи стояли на своих местах, и написанные Ююкиным наши

портреты по– прежнему висели рядом. Мы сели на тахту

взявшись за руки и умиленные взгляды устремили друг на

друга. – Милый мой, легендарный, – заговорила я. – мне много

надо тебе рассказать, повиниться.

– Для этого у нас будет достаточно времени. Теперь я

тебя уже никогда и никуда не отпущу, – перебил он.

– Никакая сила не сможет оторвать меня от тебя, -

заверила я. – А теперь я хочу сесть к тебе на колени и обнять

тебя, как прежде.

– Все будет, как прежде, – подтвердил он. – Помнишь, мы

с тобой говорили: душа не стареет и не умирает. Как и любовь,

и наш опыт тому свидетельство.

– А еще мы с тобой говорили, что у нас есть прошлое,

нет настоящего и не ясно будущее. Оно где-то за горизонтом, и

я мысленно пыталась туда заглянуть, где уже не будет Ирода

Ельцина, а его имя новый патриарх Веся Руси, который придет

на смену Ридигеру, предаст анафеме, и во всех храмах

священники будут его проклинать. Когда я узнала, что у меня

будет ребенок, я уверенно сказала себе: у нас есть будущее,

там за горизонтом в двадцать первом веке.

Эпилог

АВТОР

И опять, как тогда, в семидесятилетие Егора Лукича

Богородского, был конец лета, и погода в Московии стояла

солнечная, иногда жаркая и тихая. В садах обильно дозревали

яблоки, леса и рощи еще не тронула осенняя позолота. И

новое тысячелетие делало первые, еще робкие шаги по

планете. Юбилей Лукича решено было отметить на его даче,

630

скромно, по-семейному, без торжественных фанфар, в тесном

кругу самых близких друзей. Так пожелал сам Лукич. Но он не

учел, что время уже перевалило за горизонт и над Россией

сквозь кучевые облака пробивались первые лучи обновленного

солнца, и накануне во многих не еврейскх газетах были

опубликованы статьи, посвященные юбиляру, а так же указ

президента о присвоении народному артисту Богородскому

звания Героя Социалистического труда.

Утром, взяв с собой в качестве подарка только что

вышедший из печати свой "Последний роман" я направился на

дачу Лукича. Не дойдя ста метров до его дачи увидел идущего

мне навстречу веселого, торжественно важного руководителя

объединенного Союза писателей Виталия Воронина, одетого в

белую, без пиджака, но при галстуке рубаху, с папками под

мышкой. Мы сошлись у самой калитки.

– Это что у тебя? – поинтересовался я, кивнул на папки.

– Поздравительные адреса: от Союза писателей, от

министра культуры. А это свежий экземпляр книги Лукича

"Жизнь артиста". Он еще не видел: сигнальный экземпляр. -

Виталий показал мне книгу воспоминаний нашего друга и

юбиляра. Потом увидел у меня кожаную папку,

поинтересовался:

– Здесь что у тебя? Сувенир? Покажи.

– Потом, когда будем расходиться по домам, -

заинтриговал я.

– Все мудришь, – хмыкнул Воронин и сказал с

возмущением: – Шел мимо Ююкина, хотел зайти к ним, чтоб

вместе появиться у этой калитки, но меня, бросаясь на забор,

облаял его глупый и свирепый рыжий пес Чубайс. Почему он

не посадит его на цепь, не понимаю?

– Говорит, тесть не велит, – ответил я. – Его же тесть из

"демократов".

– Но он теперь не посмеет третировать зятя после того,

как Игорь избран президентом Академии Художеств.

– А Церетели, выходит, прокатили?

– Этот хитрый Зураб смотался в Израиль под крыло

миллионера Гусинского.

Калитка у Богородского была открыта. Возле нее стояла

глазастая симпатичная Наденька Малинина-Богородская. Она

первая поздоровалась с нами и смущенно улыбнулась

большими темно– зелеными глазами. В темно-каштановых

густых волосах ее ярко алел бант.

631

– Здравствуй, Надежда прекрасная, – обратился я и по

привычке спросил: – Так сколько ж тебе лет? – она кокетливо

улыбнулась и прощебетала:

– Сам знаешь.

– А сколько Лукичу? – спросил Виталий. Она растопырила

пальцы и сложив губки трубочкой выдохнула:

– Во сколько! И еще много!

– Ты поздравила Лукича? – спросил я. Она гордо кивнула

и улыбнулась довольной улыбкой. Потом спохватясь

вспомнила новость и поспешила нам ее сообщить с детским

восторгом: – А Лукич бороду постриг. – В это время на крыльце

появился и сам юбиляр. Увидя его, Наденька в восторге

закричала "Лукич!" и бросилась ему на встречу. Он ловко

подхватил девочку на руки и посадил ее на плечо.

– Да он и в самом деле побрился, – радостно засмеялся

Воронин.

– И по-моему напрасно, – сказал я подходящему к нам

Лукичу. – Мы к твоей бороде уже привыкли, и она тебя

украшала.

– Демонтировал, – игриво пробасил Лукич и добавил: -

Как на прошлой неделе на Поклонной горе демонтировали

безобразный шампур и нелепое стадо бронзовых призраков

Зураба Церетели. Теперь очередь за демонтажем каркасного

нагромождения, именуемого Петром Великим.

– Величия там нет, зато высочия навалом, – сострил

Виталий.

В это время у калитки появился Ююкин с большой

картиной, вставленной в рамку, которую он держал обеими

руками. Это было повторение "Майского утра".

– Я не опоздал? – задорно прокричал новый президент

Академии Художеств.

– Ты, как большой начальник, просто задержался, -

сказал я. – Только вот Чубайса своего держи на цепи, а то

знаменитый поэт не смог проникнуть на твою дачу.

– Да я не знаю, кому б его сплавить.

– Отвези в Лефортово, пусть будет в одной камере с

настоящим Чубайсом, – шутливо подсказал Лукич.

– Но там же не один Анатолий Борисович, – сказал

Воронин, – там и Немцов и Гайдар, и Грачев с Шапошниковым.

Им будет обидно: почему такая привилегия Чубайсу? А мы что,

менее сволочные, чем он?

– Что-то не видно хозяйки? – спросил я.

632

– Наденька, позови маму. Скажи: гости собрались. -

Лукич снял девочку со своих плеч, и та бегом умчалась в сад с

возгласом:

– Мама! Иди скорей, гости пришли и картину твою

принесли! Дядя Игорь принес.

Из сада появилась Лариса, все такая же очаровательная,

как и пять лет назад, веселая улыбка светилась в ее умных

глазах. В руках она держала таз, наполненный спелыми

яблоками. На ней была золотистая легкая кофточка и зеленые

брюки. Черные длинные волосы густой волной падали на

круглые плечи и спину и игриво искрились, споря с золотом

кофточки. Она элегантно отвесила общий поклон и пригласила

на террасу, где уже был накрыт стол. Наденька сидела на

коленях у Лукича и с важным, полным серьезности и

достоинства видом тянулась своим стаканом с соком к рюмкам

гостей, предлагая чокнуться. Лариса смотрела влюбленными

глазами на мужа и спрашивала:

– Как вам нравится безбородый молодой Лукич?

– Нам-то его борода не мешала, – ответил я. – Важно,

чтоб он нравился тебе – молодой и безбородый.

Мы пили за здоровье юбиляра, за вечную молодость и

обаяние Ларисы, за малышку Наденьку, за новую Россию. Как

неожиданно со двора раздался призывный голос лукичева

соседа отставною полковника:

– Слышали новость? В Америке убита Татьяна Дьяченко.

Тремя выстрелами в упор. Террористу удалось скрыться.

– Значит Бог есть, и он вершит свой праведный суд, -

заключил Лукич. – Бог шельму метит.

– Похоже, что так: каждому воздается по делам его, -

сказала Лариса. – Александр Яковлев был застрелен

пограничниками, когда пытался перейти границу с Литвой.

Поганый прах Горбачева развеян с самолета над Заполярными

льдами. Земля отказалась его принимать. Не ушел от

возмездия Иуда.

– А гибель Ельцина так и осталась загадкой? – то ли

спросил, то ли утвердительно сказал Виталий.

– А что тут загадочного: рухнул на землю вместе с

горящим самолетом, – безоговорочно ответил Игорь.

– Так-то оно так, но есть вопрос: от чего загорелся

самолет в воздухе? – спросил Виталий. – Диверсия или

поговаривали, что но нему саданула ракета ПВО, когда он

пытался улизнуть за границу.

633

Никто не ответил. Получилась долгая и какая-то

натянутая пауза. Ее нарушил тот же Воронин: – Мне

рассказывали, что милицейский генерал Огородников, который

в октябре девяносто третьего расстреливал на улицах Москвы

патриотов, переведен из Лефортова в "Матросскую тишину".

Выходит, понизили: мелким подлецом оказался. Там он и

повесился.

– Это по официальной версии. А на самом деле, говорят,

его повесили сокамерники за гнусную подлость. Они и

Киселева там же прирезали. Так что собакам собачья смерть.

– Я вот чего опасаюсь, – озабоченно заговорил юбиляр. -

Образовалось новое государство в составе России, Беларуси,

Украины и Казахстана. Это великая наша победа. Но где

гарантия, что опять эти банкиры не вернутся назад в

разграбленные ими же земли? Если не сами, то их посланцы -

сыновья Израилевы? "Пятая колонна" не ликвидирована. Она

существует, только присмирела, притаилась, ушла в подполье,

ожидая своего часа. Понимают ли это в Кремле? Набрались

ли ума-разума за годы смуты?

Вопрос был насущный, прямой и острый, как меч. И

никто из нас не решался на него отвечать. Тогда Виталий

обращаясь ко мне, спросил:

– Почему ты не вручил свой сувенир юбиляру? Чего ты

таишь? Давай, открывай свою папку.

Все посмотрели на меня с упреком и любопытством. Я

извлек из папки только что изданный мой "Последний роман",

наполнил свой бокал вином и предложил последовать моему

примеру, затем поднялся и сказал тост:

– Дорогие Лариса и Лукич! У вас появилась

очаровательная Надежда, как символ будущего нашего

многострадального Отечества и плод вашей великой любви.

Так выпьем за незнающую преград, нестареющую и не

умирающую Любовь. Затем я раскрыл свою книгу и написал:

"Моим верным и добрым друзьям Ларисе и Лукичу в день

75-го юбилея Егора Богородского – посвящаю.

Иван Шевцов"

Лариса Щеблыкина

"ИЗ ПЛАМЕНИ И СВЕТА РОЖДЕННОЕ СЛОВО..."

634

Летом 1930 года в глухой белорусской деревушке

Никитиничи Могилевской области прогремел выстрел.

Стреляли в десятилетнего мальчика. Это была месть кулаков,

поджигавших колхозные хлебные поля, месть ребенку, который

нечаянно оказался свидетелем злодеяния и в числе других,

опрашиваемых на суде, подтвердил увиденное. Нелегкие это

были годы.

Многим сегодня хотелось бы забыть о драматических

событиях первых послеоктябрьских десятилетий. Но реальная

история не гладкая дорога с двумя обозначенными в билете

остановками. В тяжелом развороте общественного обновления

20 – 30 годов резко и кроваво обозначились две линии, две

"правды" российского бытия. Кто сможет сегодня спокойно

говорить об уничтожении в период коллективизации крепких

крестьянских хозяйств, пахарей– тружеников – основы основ

русского народа? Но с другой стороны, нельзя согласиться и с

тем, кто в пылу нигилистического неистовства забывает о

волне бедняцких возмущений, не говоря уже об известных

преимуществах коллективных хозяйств, которые при разумном

устроении могли и должны бы стать базою народного

благосостояния. В этой полярности противоречивых убеждений

еще долго не будет примирения, чем подтверждается

глубочайший трагизм нашей истории в период гражданской

войны и коллективизации. Раскол внутри одного народа (как

бы ни объяснять его теперь) не мог обойти стороною ни

прямых участников грандиозного противостояния, ни его

невинных свидетелей, каким был упомянутый мальчик

белорусского села Никитиничи.

Тот мальчик – ныне известный русский писатель, автор

многочисленных романов о нелегких испытаниях, выпавших на

долю нашей многострадальной Родины, Иван Михайлович

Шевцов. Есть нечто символическое в этом эпизоде, с которого

начали мы свой рассказ: выстрелы в прямом и переносном

смысле Ивану Михайловичу, побывавшему впоследствии и на

фронтах Великой Отечественной войны, приходилось не раз

принимать на себя в борьбе за честь родной страны,

нравственное достоинство своих сограждан. Все последующие

трагические повороты в его судьбе эхом отозвались в лесном

краю поздним летним вечером. Про таких в народе говорят:

"родился в рубашке". Трудно сказать, что может испытывать

человек в десятилетнем возрасте, чудом избежавший смерти.

Но можно предполагать, что при определенных природных

635

задатках такое "рядовое" для 30-х годов происшествие могло

послужить толчком для интенсивного внутреннего развития.

Иван Шевцов унаследовал от отца кипучую энергию,

жадный интерес к жизни, стремление к познанию,

справедливости, резкое неприятие зла в любых проявлениях.

Крестьянин Михаил Климович умер от тифа, когда его

сыну исполнилось всего шесть месяцев. В свое время

внутренняя неугомонность, желание до всего дойти своим

умом, заставило Михаила Шевцова отправиться в столицу на

поиски правды и лучшей доли. Из Петербурга он явился

убежденным коммунистом и возглавил сельский совет в 1919

году. Через два года после смерти мужа Анна Евстигнеевна

вышла замуж за Елисея Цымбалова, от которого родила еще

шестерых детей. Иван был старший и сохранил фамилию

своего отца – Шевцов.

Черты крестьянского крепкого характера отца проявились

у Ивана в непримиримости к ловкачеству районных

чиновников, наезжающих с проверками колхозной работы.

Уже в четырнадцать лет Иван Шевцов пишет критические

заметки о жизни своей деревни и посылает их в Шкловскую

районную газету "Луч коммунизма". Лаконичные, острые, яркие

фельетоны принимали к печати, не ведая, что автор -

подросток. В этих публикациях проявилась творческая

одаренность Шевцова: умение в образной форме изобразить

поведение местных бюрократов, не гнушавшихся

жульничеством, остроумно высмеять их недостатки

(фельетоны "Гастролеры", "Хочется пить").

Весной 1936 года на имя Шевцова пришло письмо из

редакции с предложением занять должность

спецкорреспондента: "Уважаемый товарищ Шевцов, редакция

газеты "Промень коммунизма" (луч коммунизма – Л. Щ.)

приглашает Вас на постоянную работу инструктора

сельхозотдела". Каково же было удивление сотрудников

редакции, когда перед ними появился босой, небольшого роста

щуплый паренек и протянул довольно уверенно присланное

ему уведомление.

Работа в редакции позволила юному фельетонисту

расширить круг жизненных впечатлений и получить первый

опыт журналистской практики.

Этот эпизод и вся предвоенная биография писателя

(учеба в Саратовском военном училище погранвойск, служба

на границе) вошли составной частью в один из первых

636

романов "Семя грядущего" (1960 г). Тревожная обстановка

весны 1941 года, тяжелые предвоенные ожидания, первые

часы боев с фашистскими ордами, форсировавшими реку

Прут, составляют содержание романа.

И еще один необычный факт биографии Шевцова:

застава, которой командовал двадцатидвухлетний лейтенант, в

течение девяти дней сдерживала наступление немцев на

участке 79 погранотряда Юго-Западной границы России. К

сожалению, нигде нет упоминания об этом, ни в одной

хронике. Именно в таких условиях подчас гранились русские

характеры, росло чувство личной ответственности за судьбу

Отчизны.

В этой связи уместно вспомнить недавнее интервью

писателя журналу "Пограничник" (№6 1995 г): "Я всегда

говорил и повторяю: меня физически и духовно закалила и

воспитала граница, она вошла в мою плоть и кровь, и какую бы

я в последствии ни носил форму, зеленая фуражка мне стала

всех родней и дороже". Слово "граница" означает здесь не

только территориальную линию, но и линию гражданского

поведения, которая всегда должна быть у человека

выверенной и четкой.

Не потому ли образы пограничников можно встретить во

многих романах Шевцова: Емельян Глебов ("Семя грядущего",

"Среди долины ровная..."), Анатолий Кузовкин ("Любовь и

ненависть"), Ярослав Серегин ("Лесные дали"), лейтенант

Гришин ("Бородинское поле"), Иван Слугарев ("Набат").

"Когда говорят пушки – музы молчат" – свидетельствует

древний афоризм. Но в Великую Отечественную войну

случилось обратное: "Музы" не молчали. Они страстно, в

унисон с народной душой, с ее яростным гневом взывали к

борьбе с фашистами, к отмщению за поруганную честь

Отчизны. Трудная и ответственная миссия была у газетной