Текст книги "Голубой бриллиант (Сборник)"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 49 страниц)

сильные, твердые натуры, на которые всегда приятно

опереться. Но я еще окончательно не решила, принять его

594

предложение или отказаться. А он уже приказывал Марии

Степановне:

– Пожалуйста, подберите лучшую нутрию для Ларисы

Павловны.

– И когда та отошла выполнять распоряжение,

вполголоса сказал мне:

– Вы не удивляйтесь и не смущайтесь: таков у нас

порядок – новому сотруднику мы что-нибудь презентуем. В

данном случае шубу. Я думаю нутрия вам будет к лицу.

Импортные, высшего класса.

– Это как аванс, в счет зарплаты? – поинтересовалась я.

– Нет, как презент, подарок.

Тем временем Мария Степановна поднесла мне темно-

коричневую с огненно-блестящим ворсом шубу и предложила

померить. Шуба была отменная по качеству, и мне очень

понравилась, тем более – подарок. Не спрашивая моего

мнения, Денисов приказал завернуть и отнести в машину.

Когда мы вышли из магазина, он спросил:

– Ключ от своей квартиры не потеряли? – и не дожидаясь

ответа, он сказал: – А теперь поедем смотреть квартиру.

Я все еще находилась в состоянии какого-то странного,

сказочного гипноза. Мне не верилось в реальность

происходящего, порой казалось, что меня разыгрывают. Мы

подъехали к многоэтажному башенного типа дому, поднялись

по лестнице на второй этаж, и Денисов любезно сказал:

– Ну, открывай, хозяйка.

Андрей шел вместе с нами с шубой в руках. Квартира

была однокомнатная с просторной кухней, в которой стоял

холодильник, квадратный стол, четыре стула и небольшой

сервант с посудой. Комната с одним окном и балконом имела

прямоугольную форму. Одну треть ее занимала разложенная

диван-кровать. В стороне у журнального столика с

телефонным аппаратом стояли два мягких кресла и

небольшой гардероб. На полу старый ковер. Денисов открыл

платяной шкаф и сказал, что там постельное белье. Сверток с

шубой приказал Андрею бросить в кресло. Показав мне

ванную и туалет, распахнул стенные шкафы в интерьере,

самодовольно спросил, глядя мне прямо в лицо веселым

взглядом:

– Ну как, годится апартамент?

– Слов нет, мечта одинокой женщины, – ответила я, не

находя других слов. А он подсказал:

595

– Скажи Боре спасибо и не забудь поцеловать в знак

благодарности.

Я была смущена, полушепотом произнесла "большое

спасибо" и чмокнула его в щеку, ощутив приятный запах

одеколона.

– А целоваться, милое дитя, ты не умеешь, – упрекнул он

и увлек меня на кухню.

Я обратила внимание на "ты" и "милое дитя", но не

придала этому особого значения. Очевидно он ждал поцелуя в

губы. Наверно этого не избежать, – подумала я без тревоги и

сожаления. Как мужчина, он не вызывал во мне антипатии,

пожалуй наоборот. Меня подкупала его самоуверенность,

решительность, энергия. Да и непристойности в отношении

меня он себе не позволял: все было в рамках приличия. Но и

комплименты в мой адрес не расточал.

Из холодильника он достал груши и бутылку

шампанского, извлек два фужера, предложил мне садиться за

стол и сказал, весело постреливая в меня карими глазами:

– По христианскому обычаю и шубу и квартиру следует

осветить брызгами шампанского.

После коньяка шампанское. Я представляла, что это

такое, но противиться не могла: плыла по течению. Мы молча

пили шампанское, изучающе глядя друг на друга. Мне

нравилось его мужественное лицо, крепкий подбородок, крутой

лоб. Смущали карие холодные глаза – в них искрилось нечто

хищное, жестокое. Или это мне только казалось. Я вспомнила

о разложенном диване, о постельном белье, о котором как бы

между прочим вымолвил Денисов и решила, что он своего не

упустит. Это уж определенно. Не за красивые глаза он одарил

меня такими щедротами. Я представила его в постели. Что ж,

придется уступить. Как производитель, он мужчина, что надо. Я

даже представила своего ребенка, похожего на него. Под

воздействием шампанского ширилась и расцветала моя

фантазия. Почему только производитель, а не муж, законный

отец нашего ребенка? И только теперь я вспомнила Егора,

бедного Лукича и мне стало не по себе. Мысли мои перебил

Боря, как он сам себя назвал:

– Мы с тобой поступим так: сегодня Андрей отвезет тебя

в Тверь. Проинформируешь родителей, уладишь дела в

университете. Двух дней на это тебе я думаю хватит и

возвращайся к месту новой службы. Согласна?

– Хорошо, – ответила я.

596

– Сейчас мы с тобой ненадолго заедем на мою фазенду,

а потом Андрей отвезет тебя в Тверь.

Слово "домой" спровоцировало меня на вопрос, который

я хотела, но не решалась задать:

– Скажите, Борис Ильич, вы женаты?

– Прежде всего запомни: у нас не принято задавать такие

вопросы. А потом, тет-а-тет называй меня Борей.

Голос его прозвучал жестко, с недовольством. Конечно,

вопрос мой был неуместен, даже бестактен. Виновато

шампанское, которое мы допили до дна. Он энергично встал

из-за стола, – и вообще во всех его движениях и жестах

чувствовалось избыток энергии и физической силы, что опять-

таки мне нравилось.

– Извините, Боря, мою бестактность. Провинциалка.

– Можешь называть меня на "ты", – чуть мягче сказал он

и распорядился: – Шубу отвези в Тверь, покажешь родителям.

Я закрою дверь, но ключи ты возьмешь с собой. Вернешься

сразу в эту квартиру и позвонишь мне.

Он достал свою визитку, написал еще один номер

телефона и протянул мне.

Итак, мое опасение, а вернее предположение о

разложенной тахте, не оправдалось. Это обстоятельство, а

также резкий ответ о жене наводило на сложные

размышления. Тут крылось что-то загадочное. Мысли мои

путались, смесь коньяка и шампанского давала о себе знать.

Мы ехали по загородному шоссе. В машине он обнял меня и

поцеловал в губы. Я достойно и с удовольствием ответила ему.

– Оказывается, ты умеешь целоваться, -пошутил он. -

Пожалуй я буду брать у тебя уроки этого приятного ремесла.

Согласна быть моей учительницей?

– Согласна, – ответила я, припав своими губами к его

губам. Иногда в моем сознании возникали неожиданно

трезвые вопросы и тут же гасли без ответа. Например, какие у

него виды на меня? Какой мой статус при нем? Жены? Но он с

раздражением оборвал мой вообще-то безобидный намек.

Любовницы – вероятней всего. Я знала, что иногда любовница

становится со временем женой. Мысленно я пыталась

представить себя его женой, отцом моих детей и хозяйкой

мехового магазина. О Егоре Богородском я не думала, точно

так же, как и не подумала о своих чисто женских чувствах к

этому странному, случайно встреченному человеку, мое

любопытство к которому уже переходило в симпатию. Я всегда

считала невозможным не только супружество, но и внебрачную

597

связь без взаимной любви. Без сомнения я ему приглянулась и

понравилась. Но это еще не любовь. Слово "любовь",

возникшее в моем распаленном сознании так внезапно,

задело во мне очень чувствительную струну: я вспомнила

Егора, его, нашу "вечную" любовь. Что-то ноющее

встрепенулось во мне и подступило к горлу, я даже закрыла

глаза, что бы утолить душевную боль, вызванную вдруг

пробудившейся совестью. Я находилась в таком, как бы

подвешенном состоянии, что даже не почувствовала, как

остановилась машина, и Денисов, выйдя из нее, сказал:

– Мы приехали, выходи, – и протянул мне руку. – Похоже

ты вздремнула?

– Меня укачало, – солгала я. – Виновато шампанское. Мы

стояли у подъезда трехэтажного, сооруженного из красного

кирпича особняка, обнесенного глухим забором. Ельцинская

Россия густо обросла такими дворцами "новых русских". Тут же

у парадного стояла серебристая "Вольво", и молодой человек,

– я решила, что это водитель, – приглушенным голосом, точно

опасался, что его подслушивают, доложил:

– Все готово, Борис Ильич.

Денисов, поддерживая меня под локоть, пригласил в

дом. В просторной прихожей, сверкающим золотистым

деревом, он задержался, обвел хозяйским взглядом вокруг,

кивнул на лестницу, с нескрываемой гордостью:

– Там основные апартаменты, но мы сегодня туда не

пойдем. Пока что дом в стадии обживания. Но главную

достопримечательность я тебе покажу.

По блестящему паркетному полу из прихожей мы прошли

в небольшую комнату, из которой по лестничным ступенькам

спустились вниз. Пол там был выложен кафельной плиткой,

стены обшиты деревом. Я сразу ощутила специфический

запах тепла.

– Здесь у меня оздоровительный комплекс, – пояснил

Денисов, открывая двери комнат. В одной стоял дубовый стол

с деревянными стульями. На столе, в окружении блюд с

холодными закусками, маячила бутылка шампанского, бутылка

коньяка, прохладительные напитки, фрукты.

– Ты в сауне когда-нибудь была?

– Нет, только слышала.

– Сегодня примешь крещение.

Мы шли дальше – мимо двух кабинок душевых, мимо

двери, указав на которую, Денисов походя бросил: "Здесь

туалет", и потом открыл соседнюю дверь, из которой пахнуло

598

огненным жаром. – Это парилка. – Он закрыл дверь и повел

меня дальше мимо широкой мягкой скамейки, покрытой

простыней, к бассейну, в который из трубы бурлил водяной

поток. – Ты какую воду любишь? – спросил меня. Я пожала

плечами. – Некоторые предпочитают температуру в двадцать

пять градусов, другие в тридцать, – пояснил он.

– Ту, что потеплей, – ответила я.

– Значит в тридцать, – решил он и, повернувшись лицом

ко мне сказал: – Итак приступим к оздоровительным

мероприятиям, выгоним из себя весь винно-коньячный хмель.

Вот вешалка, раздевайся, и марш в парилку.

Сказав это приказным тоном, он торопливо начал

раздеваться. Снимая с себя одежду, он небрежно швырял ее

на вешалку. Я стояла в растерянности. Раздевшись до трусов,

он обратился ко мне:

– Ну что стоишь? Тебе помочь? Будь, как дома. – И начал

расстегивать пуговицы моей блузки. При том делал он это

быстро и ловко, я не успела даже возразить, как моя блузка

оказалась на вешалке, а он уже растянул молнию моей юбки.

– Я сама, – робко произнесла я, чувствуя его власть над

собой. Конечно, для меня здесь все было ново, необычно, и я

не против была "пройти курс оздоровления". Я раздевалась не

спеша, еще не решив, до какой степени обнажаться. Он понял

мои колебания и тот час же снял свои трусы, оказавшись в

костюме Адама.

– Ты что, монахиня? – И так же ловко снял с меня

лифчик. Остальное я сняла сама.

Мы надели тапочки, он взял со скамейки байковое

одеяло, и мы вошли в парную. На меня пахнуло горячим

теплом и чем-то ароматным, напоминающим запах свежего

ржаного хлеба. Я хотела присесть на нижнюю полку, – а они

были в три этажа: две узкие и верхняя широкая, – но полки

были горячими и я не решилась. Денисов понял мое

затруднение, быстро вышел и вернулся с двумя гладко

выструганными дощечками, одну подал мне со словами: "это

тебе подгузник", другую оставил на скамейке, а сам расстелил

одеяло на верхней полке. Все это он делал быстро, но не

суетливо, как автомат. Я обратила внимание на его

обнаженную фигуру. Она показалась мне если и не

безукоризненной, то довольно ладной. Впечатление портил

уже явно наметившийся живот. Я не люблю пузатых мужчин.

Вначале мне было жарко даже на нижней полке, но

599

постепенно я свыклась и даже почувствовала особую прелесть

от горячего пара. А Денисов все хлопотал, выходил из парной,

вернулся с флакончиком какой-то жидкости, набрал в ковш

горячей воды, добавил в нее немного из флакона и плеснул на

камни. Повеяло новым, очень терпким и незнакомым мне

ароматом.

– Поднимайся на верх и ложись животом на одеяло! -

скомандовал он.

– Там жарко, – взмолилась я.

Тогда он вынул из ведра с горячей водой березовый

веник, окунул его в ведро с холодной водой и шлепнул им по

моей спине. Я вздрогнула, но было приятно, и я легла на

одеяло. Он очень мягко, осторожно касался веником моего

тела и спрашивал:

– Не очень жарко?

– Очень.

Тогда он опять окунул веник в холодную воду и положил

на меня. Так продолжалось минуты две-три после чего он

велел мне лечь на спину и процедура продолжалась тоже

минуты две-три. Положив веник мне на живот он поцеловал

мою грудь и сказав "пока достаточно", помог мне сойти вниз.

После парилки сразу в бассейн. Ощущение очень приятное,

какое-то блаженное состояние. Из бассейна опять в парилку,

но вместо березового был эвкалиптовый веник. И снова по

две-три минуты и бассейн, где я почувствовала себя

совершенно трезвой.

– На сегодня хватит, – решил он, когда я вышла из

бассейна, и, пристально оглядев меня, польстил: – У тебя

хорошая фигура.. – И набросил на меня, а потом и на себя

простыни.

Мы пошли в комнату, где был накрыт стол, и из нее в

следующую поменьше размером, в которой была

единственная широкая тахта. Он силой посадил на нее меня,

отбросил простыни, и я отдалась ему без сопротивления,

молча, без ненужных слов, без любви и без страсти, из

любопытства и как бы по обязанности, мне было и не плохо и

не хорошо, мне было безразлично. Я по-прежнему находилась

в каком-то тумане в состоянии отрешенности. Получив свое,

Денисов отвернулся от меня, лежал неподвижно и молча, как

бревно. Мы были чужими. Молчала и я, вспомнив Егора,

ласкового, нежного, и во мне вспыхнуло чувство жалости к

Егору и себе самой. Ведь мы были одно целое, и боль и

жалость ощущали вместе, сообща. Меня подмывало сказать

600

что-то язвительное, колючее, но подходящие слова не

находились, и Денисов, вставая с постели, озабоченно

проговорил:

– Тебе надо поспешить, что б Андрей к полуночи

возвратился в Москву.

Выходит не я, а он меня уязвил, мол, случилась и

отваливай. Он раньше меня вышел из комнаты и я услышала,

как в соседней комнате, где был накрыт стол, прозвучал хлопок

открытого шампанского. Когда я вошла туда, он сидел за

столом, прикрывшись простыней, и наливал в узкий длинный

фужер шампанское и затем рюмку наполнил коньяком.

Скривил подобие иронической улыбки и лукаво сощурив глаза,

предложил:

– Садись, отметим твое вступление в должность.

Завернувшись в простыню, я сказала:

– Я хочу пойти одеться.

– Потом оденешься. Шампанское можно пить и в

костюме Евы. – Он схватил меня за руку, крепко сжал и

посадил за стол, подав мне фужер.

Его поведение и слова были для меня оскорбительными,

и я не смолчала. Когда он стукнул своей рюмкой с коньяком о

мой фужер с шампанским, я сказала:

– Что я должна понимать под своей должностью? То, что

сейчас произошло?

– Ну, не только. Должность референта гораздо шире,

серьезней, интересней и значительней. Будешь со мной

принимать иностранцев – партнеров по бизнесу, сопровождать

меня на приемах, разных презентациях. Об этом поговорим,

когда возвратишься из Твери. А сейчас – посошок, на дорожку. -

Он снова наполнил шампанским мой фужер, и себе вместо

коньяка налил шампанского, не взглянув на меня, выпил

залпом. Он явно спешил заняться делами, а может избавиться

от меня, – и такая мысль пришла мне в голову. Когда я села в

машину, Андрей спросил меня:

– Куда прикажете, Лариса Павловна?

– В Тверь.

– А заезжать никуда не будем?

И тут я вспомнила про шубу и решила забрать ее. Я

зашла в квартиру – "свою" квартиру, и получше осмотрела ее.

Да, хорошо бы иметь такую квартиру в Москве. Но какой

ценой? После бани я не питала особых иллюзий в отношении

своего будущего с Денисовыми Что ж, произошло то, что рано

или поздно должно было произойти: я очень хочу ребенка, это

601

моя главная мечта и забота, мое неукротимое желание. И

сегодня я сделала решительный шаг к моей заветной мечте. Я

отдаю себе отчет в, том, что с первого раза можешь и не

забеременеть, для полной гарантии потребуется длительная

связь, и я пойду на нее, чего б это мне не стоило, отступать

поздно. Я посмотрела на телефонный аппарат, и сердце мое

заныло. Я прошептала: "Егор, милый, прости. Ты же

согласился, что мне нужен ребенок. Я не изменила тебе, не

предала нашу любовь". Я взяла трубку и набрала номер

Лукича. Услышав его такой родной и знакомый голос,

повторивший дважды "Я слушаю", я не могла вымолвить ни

слова и положила трубку на рычаг. Меня охватило непонятное

оцепенение, которое тут же перешло в дрожь. Тогда я быстро

схватила сверток с шубой и выбежала из квартиры. Наверно и

Андрей заметил мое волнение, потому что, когда машина

тронулась, он спросил:

– С вами все в порядке?

– Да, все, – пересохшим голосом ответила я. – Я только

хотела позвонить.

– Вы можете позвонить из машины.

– Хорошо, спасибо, только потом, погодя, – лепетала я,

все еще соображая, зачем я положила трубку и не стала

говорить с Егором. Струсила. Да, я струсила, а он, конечно,

догадался, что это я звоню. Так нельзя, так не поступают с

друзьями, при том, самыми близкими, родными. И я попросила

Андрея набрать номер телефона Лукича. Я была возбуждена,

мне приятно было снова слышать его голос, хотя слышимость

была неважная. Захлебываясь эмоциями, я кричала в трубку

какие-то ласковые, нежные слова, не стесняясь Андрея. Глаза

мои были полны слез, и Андрей это видел через зеркало и

отнесся ко мне с пониманием, потому что сказал, когда я

закончила разговор:

– Видно у вас добрая душа и любящее сердце, Лариса

Павловна. Вам трудно будет у нас... А впрочем, я этого вам не

говорил.

– Спасибо, Андрей, за доверие. Я вас не подведу. До

самой Твери мы больше не разговаривали. На меня нашел

сон, и я вздремнула, свернувшись калачиком на заднем

сиденье. Проснулась, когда уже въезжали в Тверь.

Родители меня встретили настороженно, но не

враждебно. Я решила сразу ошарашить их. Развернув шубу и

надев ее на себя, я объяснила:

602

– Можете успокоиться: с Егором Лукичом мы расстались.

Я устроилась на работу в одну солидную фирму референтом с

окладом в три миллиона рублей. А так же крышей над головой.

А это мне в порядке сувенира от фирмы, как новому

сотруднику.

Конечно, пошли вопросы, что за работа, какие

обязанности, кто помог устроиться, но главное о квартире:

временно это или навсегда? А я и сама не знала, на каких

правах мне предоставлена эта "крыша", но ключи от нее

продемонстрировала и дала номер телефона: мол, можете

звонить, а будете в Москве, милости прошу в гости.

Выслушали меня с большим интересом. А мама заметила:

– Ты плохо выглядишь.

– Я устала. А потом приехала прямо с банкета. Было

много шампанского. В машине спала, – попыталась я

оправдаться. И уже к отцу: – За два дня я должна разделаться

с университетом и возвращаться в Москву.

В Твери я долго не могла уснуть. Теперь, когда рассеялся

хмель, я попыталась собраться с мыслями, привести их в

порядок и трезво посмотреть на произошедшее. А произошел

крутой поворот в моей судьбе, если все, что случилось,

принять всерьез. Родителям я сказала, что окончательно

порвала с Егором, но сама в это не верила и вспоминала все,

что в пьяном угаре я наговорила ему по телефону из машины.

Я была искренне в своих эмоциональных словах и могла

повторить их хоть сейчас. Мне понравился Андрей своей

доверительностью, и его реплику или намек я восприняла, как

предупреждение. Поведение Бориса в бане, особенно после

того, как совершился акт, его злобная вспышка на невинный

вопрос о семейном положении не давал повода для радужных

иллюзий. Напротив, все это порождало тревогу и

настороженность, подталкивало быть на чеку, не терять

рассудка, достоинства и чести, быть самой собой, сохраняя

свои принципы и лицо. Но при этом тайком подкрадывалась

расхожее выражение: цель оправдывает средства. У меня есть

цель, моя заветная мечта – ребенок. Но я кажется, не готова

платить любую цену за эту цель. И опять коварный червячок

зашевелился во мне: и не только ребенок, а материальные

блага, высокая зарплата, квартира, положение, разве это не в

счет? Впрочем, последнее, то есть "положение", вряд ли

можно считать за благо.

Нет, не веселые думы метались в моей голове. Я все

четче осознавала, что попала в западню. Будучи в состоянии

603

душевного разлада во время драматической встречи отца с

Егором, я с отчаянием бездумно бросилась в случайно, на

счастье или беду, оказавшийся рядом поток. И теперь

обречена барахтаться в нем, плыть по течению через

скалистые пороги, валуны и коряги, пожертвовав первой и

может последней подлинной любовью и научной карьерой

ради ребенка. Я признаюсь: перед Егором я преступница, я

совершила подлость, предала нашу любовь, и нет мне ни

оправдания, ни прощения.

С такой сумятицей дум я засыпала далеко за полночь.

Мне снились какие-то кошмары, что-то нереальное,

невиданное, в ужасе я просыпалась, пробуя вспомнить

картины сновидения, но они мгновенно смывались в памяти,

исчезали без следа. Медленно и трудно я снова засыпала, и

опять мне снились чудовища, каких можно увидеть лишь на

картинах авангардистов. И так продолжалось до девяти утра,

когда меня разбудила мама.

Глава одиннадцатая

ЛУКИЧ

Минуло двое суток с тех пор, как Лариса в последний раз

говорила со мной по телефону из какой-то машины будучи, как

она сама призналась, под хмельком. Странный это был

монолог, похожий на прощальный журавлиный клик. Два дня и

две ночи прошло, а ее возбужденный, пронзительный голос

звучит во мне, и я слышу его не ушами, а сердцем,

встревоженным, снедаемым невыносимой тоской. Лариса

исчезла, не оставив о себе и следа. Такой оборот я

предполагал теоретически, но в реальность его не верил, не

хотел верить, потому что над всем этим главенствовала наша

совершенно необыкновенная, невиданная и неслыханная

любовь, которую мы оба считали бессмертной. "Душа и

любовь бессмертны", – говорили мы с Ларисой.

Но что бы с ней не случилось – а я повторяю – ко всякому

был готов, даже к замужеству ее, – моя любовь к этой

неземной женщине умрет только вместе со мной.

Двое суток я не выходил из дома: я ждал ее звонка. Я не

мог ничем себя занять, работу над мемуарами я решил

прекратить вообще: ведь я писал для нее, для моей Ларисы.

Теперь же мои воспоминания теряли для меня всякий смысл.

Мне было мучительно сидеть без дела в ожидании

604

телефонного звонка. А телефон безнадежно и упрямо молчал.

Даже друзья, которые часто позванивали ко мне, на этот раз

молчали. И я не звонил им, боясь занять телефон долгими

разговорами, в момент которых может позвонить Лариса. И

тогда я решил перечитать все ее письма, адресованные мне.

Это была разумная, спасительная мысль: читая ее письма, я

как бы общался с ней. Они согревали мою душу, возвращали

мне ее, и я заново переживал наше прошлое, которое теперь

мне казалось таким далеким и невозвратимым. Вот они, ее

почерк, такой уверенный, спокойный, родной.

"Егор Лукич!

Вы заморочили совсем мою грешную голову. И не тяните

меня с собой на розовые мечтательные облака. Оставьте на

земле. Я не хочу сходить с платформы здравого смысла, не

хочу, чтобы Вы меня идеализировали. Нет ничего из того, что

Вы вообразили – никакого цельного характера. Есть

взбаломошенная и капризная папенькина дочка,

эстетствующая интеллигентка. И не говорите мне ничего

хорошего. Не хочу я ничему верить. Буду бороться с вашими

романтическими настроениями. Занимаю круговую оборону, – с

меня хватит потрясений. Успокоить меня может только ребенок

– все было бы по-другому. Вы найдите лучше производителя

мне... Вот, Егор Лукич, допросилась... Холод, ветер, хочется в

Москву. Вам я досталась не в лучшие времена. И мне не

хочется терять возможность общаться с Вами. Вы человек и

личность замечательная. И пока Вы еще не остыли, хочется

задать вам вопрос и набраться житейского опыта. Как

замечательно Вы описываете в своем письме дачные места:

клены, рябину, белые грибы, луна висит над прудом. До сих

пор висит? Нет? В том-то и беда? А душа бессмертна, Егор

Лукич, потому и состариться не может. А я жду от Вас письмо.

Обнимаю Вас и уже не знаю, кто я – чайка, тигрица или все-

таки сама Лариса"

"Мой дорогой Егор!

Мне грустно, что ты не любишь монархистов, грустно и

темно, потому что сегодня весь день идет дождь, весной и не

пахнет; какая-то тускло-осенняя мгла и странное

самочувствие: если б на самом деле поддалась твоим

настроениям и поверила, что у меня нет будущего. С такими

горькими ощущениями живут сейчас миллионы людей, в

особенности 30-40 летних – потерянное поколение -

605

рассыпавшиеся люди, не выдержавшие борьбы за свое

счастье. Я совсем не хочу походить на них. А ты меня

толкаешь к ним своими прогнозами. Тебе не дает подняться и

распрямиться твое атеистическое сознание. Для верующего

нет ничего невозможного, а горести земные – закалка и

проверка на стойкость, выработка воли к жизни. И в том, что я

так откровенно с тобой говорю, есть и твоя заслуга. Я стала

доверчивей и ближе к тебе. Ты мне нужен! Мне нужен твой

духовный опыт, нужна твоя забота, твоя любовь. Сохранив

себя для меня, ты и сам обновишься, не засохнешь и не

состаришься. Я тебе многое могу дать, т.к. во мне многие

лучшие черты русской женщины... Кстати, ты писал о крыльях.

Что толку в них, когда они даже не расправлены. Куда нам до

Икара! Хотя лучше короткая и яркая судьба, чем десятилетия

сидения в Твери, без чувств, без жизни... Ты и так виноват, что

всю жизнь прожил без меня, любил не меня. Как ты мог? Разве

ты не знал, что впереди ждет тебя идеал. Обнимаю тебя.

Лариса."

"Вечный мой!

Причина твоих огорчений проста: не разбираешься в

психологии женщины моего типа. Как быть? Я жду одной

реакции – получаю противоположную и удивляюсь.

Оказывается, мужчина не может угадывать, он слишком

прямолинеен. Но артист-то должен быть иным... Я вообще

устала ждать от мужчин охлаждения. Сначала восторг и

завоевание, потом привыкание, как к собственности,

выискивание недостатков, разборки и обиды, наконец -

разрыв. Таков обычный сценарий. Но он не для нас. Мы

исключение из всех правил. Помнится, однажды я тебе

сказала: если нет возможности встретить настоящего мужчину,

то хотя бы удалось продлить свою жизнь в ребенке. Но для

этого нужен подходящий производитель. А это, ты представить

себе не можешь, для женщины моего складу души не простая

проблема... Пожалуйста, Егор, дорогой мой, исполни просьбу:

11 сентября старайся не есть ничего круглого (лук, картофель,

арбуз, яблоки), не резать ничего ножом. Работай, гуляй, пей

чай, но только не нарушай моего запрета. Будь благоразумен.

На Руси этот обычай исполняли и не думали роптать. А ты -

русский человек. Обнимаю, целую. Твоя Лариса"

"Мой дорогой Егор, нежный, добрый, милый и ласковый.

Пожалуйста, не посылай свои флюиды. Ты виноват, что я часто

606

звоню тебе, а на это уходит пол зарплаты. Думай обо мне, не

настраивай меня на звонок. Твои флюиды мешают мне спать...

К вопросу о моем "статусе". Это всегда беспокоит женщин в

моем положении. Мужчина первым никогда не спросит, кто я

тебе? Видимо потому, что женщина при тайных отношениях

объективно всегда находится в приниженном положении.

Мужчину тайна возвышает в собственных глазах. Он ищет в

этом романтику, не задумываясь: а что дальше? Женщина по

природе своей хочет уюта, спокойствия и надежности. Все это

для нее возможно только при официальных отношениях.

Потому любовницы и возлюбленные страдают больше, чем

мужчины. И всегда женщины не находят понимания своей муки

со стороны партнера... Родной мой, любимый. Я очень скучаю

и готова быстрокрылой чайкой хоть сию минуту лететь к тебе.

Но, увы! Раньше субботы не получится. А до субботы еще три

дня томления. Крепко целую. Твоя Чайка"

Резкий телефонный звонок прервал чтение других писем.

Молнией сверкнула мысль: "Это она". Но я ошибся: звонил

Игорь Ююкин.

– Как дела, Лукич? – очень быстро по своей привычке

спросил он.

– Скверны дела, Игорек. Хуже не бывает, – уныло ответил

я.

– Что стряслось?

– Лариса исчезла.

– Как исчезла? Когда?

Я рассказал ему о последнем звонке Ларисы из машины.

– Понятно, – загадочно молвил он и повторил: – Все

понятно. В таком случае нам надо встретиться.

– Ты что-нибудь знаешь? Можешь прояснить? – с

тревогой и надеждой выпалил я.

– Кое-что...

– Так приезжай немедленно!

Уже минут через сорок он был у меня, и эти сорок минут

мне казались вечностью: я волновался, строя самые

невероятные предположения. Игорь рассказал мне о

Денисове, о его желании купить картину "Майское утро", о

случайной встрече Денисова с Ларисой в его мастерской, о

том, что Денисову она приглянулась, и он предложил ей

должность референта с высокой оплатой, и Лариса уехала с

ним в тот же день. О самом Денисове, что он за человек, Игорь

практически мало что знает: его привел к нему тесть как

607

покупателя живописи. Денисову понравилась героиня, и он

поинтересовался натурщицей. Вот и все.

– Обещал подумать насчет повторения картины, – сказал

Игорь. – Но когда я ему позвонил и спросил, что он решил,

Денисов твердо отрубил: "Повторение мне не нужно. Зачем

мне копия, когда я имею живой оригинал".

О, лучше б Игорь не говорил мне этих слов. Лариса -

живой оригинал, собственность богача, как картина, как ваза,

как "Мерседес". Меня словно обухом по голове огрели. Мне

стало плохо, все вещи в комнате начали падать, голова шла

кругом, и я, цепляясь за стену, бессильно опустился в кресло.

Это было странное, еще не известное мне состояние.

– Вам плохо, Лукич? – встревожился Игорь. – Вы

побледнели.

– Ничего, пройдет, – вяло успокоил я Ююкина. – Впрочем,

налей мне валокордина. Там, на кухне флакончик и рюмочка.

Нацеди тридцать капель и воды на донышке.

Я пощупал свой пульс. Слегка учащенный. Выпил

лекарство, я насильно улыбнулся Игорю и заговорил. Мне

хотелось высказать все, что скопилось у меня за эти дни и

последние часы и минуты на душе:

– Ларисы больше нет, ушла навсегда. И моя жизнь

окончилась. Зачем жить? Нет смысла.

– Да, что вы, Лукич... – попытался утешить меня Игорь.

– Не говори, не надо. Дай мне сказать. Весь смысл моей

жизни был в ней. Я жил только ей и во имя ее, во имя нашей

любви. Тебе, Игорек, этого не понять, ты еще молод, из другого

материала сделан. Руки опустились. Вот уже третий день, как

забросил писать свои воспоминания. Теперь они ни к чему, без

надобности. Я для нее их писал, хотел ей свою жизнь, свою

судьбу поведать, мечтал ей посвятить. А ей это уже не нужно.

Она по-другому решила строить свою судьбу. Значит нашла, о

чем мечтала. О муже мечтала, об отце ребенка. И я ее

понимал. Мы были откровенны, доверчивы. Наши души

открыты всем ветрам. И я ее не осуждаю, поверь, Игорек. Мне

бы впору радоваться, если она нашла там свое счастье. Она -

великая женщина, с великой душой и трезвым умом. Она не

может ошибиться, не должна. Хотя едва ли она найдет среди

"новых русских" своего единомышленника – патриота. Таких в

природе не бывает. Все они жулики, лицемеры и воры. Среди

них еще встречаются шабес-патриоты, но у нее на них чутье,

она быстро разгадывает подлинное нутро. Я, Игорек, готовил

себя к такому концу. И все же мне тяжело. Вот пред твоим

608

звонком я перечитывал ее письма ко мне. Их целых два

десятка. Они как огонек в печи, как фитилек освещают душу.

Это великая женщина.

– А вы, Лукич, не преувеличиваете? Может наш друг-

писатель и прав: ничего в ней необыкновенного нет – и глаза