Текст книги "Голубой бриллиант (Сборник)"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 49 страниц)

пробовала сочинять стихи, но, поняв, что поэтом надо

родиться, а она была убеждена, что родилась врачом, без

особой досады и сожаления бросила не присущее ее

призванию занятие, что не помешало ей с еще большей

любовью и страстью увлекаться поэзией. Ее кумирами были

Лермонтов и Некрасов, Есенин и Блок. Из современников на

первое место ставила Василия Федорова и многие его стихи

знала наизусть. Она часто повторяла первые строки из "Книги

любви":

По главной сути

272

Жизнь проста:

Ее уста...

Его уста...

Так ей верилось в слова поэта в первые годы их

семейной жизни, когда в счастье и душевной гармонии

сливались ее уста с устами Евгения. Но когда уста остывают и

не желают сходиться, жизнь утрачивает свою простоту и

прелесть и становится невыносимо сложной. Эту печальную

истину Таня познала в последние годы, изгаженные

"демократической" смутой.

Конечно, поэтическая страсть Тани не ограничивалась

Лермонтовым и Федоровым. Она обожала так же Пушкина и

Тютчева, а из современных – рано ушедших из жизни Дмитрия

Блынского и Петра Комарова. Для нее поэзия была негасимым

огнем света и тепла, согревающим душу и просветляющим

разум. В часы душевного разлада и до сердечной боли

тягостных, терзающих дум она открывала томик Лермонтова,

читала: "Кто знает: женская душа, как океан неисследима!.."

Звучит, как афоризм. А вообще, Лермонтов афористичен, как и

Грибоедов. И современен. Разве не напоминает Ельцина

лермонтовский Варяг – властитель, презирающий законы и

права. "Своей дружиной окружен перед народ явился он; свои

победы исчислял. Лукавой речью убеждал! Рука искусного

льстеца играла глупою толпой". Это точно – толпа всегда глупа

и доверчива, – соглашалась Таня. – Особенно российская.

Отойдя от зеркала, Таня набросила на себя легкий

шелковый халатик, разрисованный васильками и ромашками, и

направилась в ванную. Проходя через гостиную, она увидела,

что Евгений стелит себе на диване. В последние годы их

семейной жизни такое стало привычным, и хоть в спальне

стояли две кровати, Евгений часто стелил себе в гостиной,

ссылаясь на "чертовскую усталость". С работы он

возвращался, как правило, не раньше девяти часов, частенько

под хмельком, иногда вообще задерживался до утра, о чем

заранее предупреждал. Таня понимала, что работа у него

далеко не легкая, верила ему и никаких на этот счет претензий

не предъявляла: не позволяла гордость, – хотя и понимала, что

время их любви постепенно шло на убыль.

Она наполнила ванну и, погрузившись в теплую воду,

расслабилась в тихом усыпляющем блаженстве, предаваясь

воспоминаниям. Банкет, на котором сегодня они

присутствовали, не произвел на нее того впечатления, на

которое рассчитывал Евгений. Ей претило преднамеренно

273

разгульное, чрезмерно изобильное пиршество, где во всю

глотку кричало богатство, начиная с ломящегося от яств стола

и кончая бриллиантами и жемчугом, украшавшими

раскормленные гладкие телеса декольтированных дам, и

пестрые кричащие галстуки и модные костюмы

самодовольных, сытых розоволицых мужчин. Ее угнетала

хрестоматийно убийственная фраза: "Пир во время чумы". Там

было все кричаще, хвастливо-показное, рекламное, все

выглядело пошло, нечистоплотно, провинциально – какой-то

дикий, допотопный купеческий кураж. И самое удивительно-

странное, что в этом обжорном бедламе, как рыба в воде,

чувствовал себя Евгений, ее муж, ее Женя. Он был свой среди

своих, в то время как она была там чужой. Ей было неприятно

слушать комплименты в свой адрес от жирных котов, которых

она считала оптовыми ворюгами. Евгению же льстило: он

рекламировал ее, как дорогую вещь. Сегодняшний вечер

явился для Тани открытием: она открыла для себя мужа,

увидела его другим, совсем не похожим на того Евгения

Соколова, с которым познакомилась в студенческие годы.

Внешне Евгений не очень изменился: рослый, поджарый, он

все так же держал спортивную форму – строен, подтянут,

подвижен, непоседлив. Все так же коротко, "под бокс", стриг

свои светлые волосы – правда, за последние годы они заметно

поредели. Все так же его моложавое, улыбчивое лицо со

свежим румянцем излучало избыток энергии, а зеленые, слегка

прищуренные глаза хранили скрытую настороженность. Когда-

то их считали идеальной супружеской парой, которую свела и

благословила счастливая судьба. И они были счастливы, хотя

и не признавались в этом друг другу.

Когда Соколовы поженились, Евгений, молодой,

начинающий экономист, работал в плановом отделе

райисполкома. Сообразительный, предприимчивый и

находчивый, он быстро продвигался по служебной лестнице и

к началу горбачевской "перестройки" уже руководил этим

отделом. Таня любила его, он любил Таню. Их семейная жизнь

протекала безоблачно. В доме был относительный достаток.

Таня работала участковым врачом. Зарплата не ахти какая -

тянули от получки до получки, но были сыты и одеты, покупали

книги, иногда ходили в театры. Словом, это была обычная

благополучная семья советского интеллигента, где установился

лад между супругами. Они воспитывали сына Егора, внешне -

копия отца и его любимец. Сейчас Егору пятнадцать лет, и

учится он, как, впрочем, дети многих преуспевающих

274

бизнесменов, в Англии. Летом отпуск проводили обычно у

моря, то у Черного, то у Балтийского. Один год были на Каспии.

В летние каникулы Егор, как правило, жил на подмосковной

дедушкиной даче – отца Татьяны Васильевны. У отставного

полковника милиции Василия Ивановича были трогательные

отношения с внуком. Для Егора дедушка Вася, в прошлом

гроза московских уголовников, был кумиром, что, к недоумению

Тани, вызывало ревность у Евгения.

Все это было до 1988 года, и теперь казалось Тане

далеким прошлым.

Теплая вода успокаивала, снимала напряжение и чувство

страха. Она не спешила вылезать из ванны, она тянула нить

событий, разматывая клубок своей жизни, в второй главное

место занимал Евгений Соколов. Ей нравилась его фамилия, и

в былые времена она ласково называла его "Сокол ты мой",

"Соколик родной". В восемьдесят восьмом, когда над великой

державой нависли Черные тучи и в воздухе запахло

демократической серой гарью, Соколик по собственной воле

оставил свой пост в райисполкоме и устроился, как он говорил,

в "коммерческих структурах". Это был первый неожиданный

для Тани поступок мужа. Сопровождался он и странным

поворотом во взглядах Евгения: он стал повторять лозунги

"демократов", охаивать и оплевывать советское прошлое

страны и завистливо кивать на преуспевающий

"цивилизованный" Запад, где "люди живут, как люди". Прежде

за ним ничего подобного не замечалось, оно возникло как-то

вдруг. Впрочем, быть может и не совсем неожиданно: просто

Евгений вступил в "демократическую" струю, и его подхватило

и понесло это мутное течение. Он видел и знал, что Таня его

не понимает и не одобряет, и во избежание ссоры не вступал с

ней в дискуссию, и вообще старался избегать с ней разговора

на "злобу дня" и не трогать острых вопросов. Он не посвящал

ее в свои служебные дела, и она не понимала, в чем

заключаются эти "коммерческие структуры", которые в

одночасье сделали Соколова не просто состоятельным, но

богатым человеком. На ее вопрос: "Откуда такие деньги?", он

шутливо отвечал: "Из воздуха, дорогая!" – и награждал ее

дежурным поцелуем, при этом добавлял: "Не беспокойся: это

честные деньги, заработанные умом и смекалкой в условиях

бизнеса".

В смекалке Евгения Таня не сомневалась, как, впрочем, и

в честности, в то же время ее удивляли и тревожили новые

черточки в характере мужа: какая-то азартная алчность, жажда

275

наживы, не говоря уже о "демократической" демагогии и

лакейском преклонении перед "цивилизованным" Западом.

Все это не нравилось Тане, зароняло в ее душу недобрые

предчувствия и сомнения. Однажды на даче отца произошел

острый разговор между Евгением и Василием Ивановичем. А

началось с того, что полковник с возмущением рассказал зятю,

как не приняли в институт сына его бывшего сослуживца

потому, что отец не смог уплатить шестьсот тысяч рублей. "А

где он их возьмет, когда зарплата его не превышает сотни

тысяч?" – спрашивал Василий Иванович зятя. "Пусть

зарабатывает", – невозмутимо отвечал Евгений. "Где? Каким

образом?! – заводился полковник. – Воровать идти? Так, что

ли?" – "А зачем ему институт? Пусть идет работать", – отвечал

зять, но тесть не отступал и с еще большим накалом

продолжал: "Зачем ему институт, говоришь? А если парень

желает учиться, если у него способности, талант? Ты-то своего

за кордон собираешься послать", – уколол Василий Иванович.

Но новоиспеченный бизнесмен был неуязвим. "Значит, у меня

есть возможность. А вы что – против того, что б Егор учился...

за границей?" – "Я за то чтоб каждый желающий юноша имел

возможность получить высшее образование бесплатно, так, как

получали его и ты и твоя жена. Как было прежде, при

Советской власти, когда и медицина была бесплатна, и я мог

раз в год поехать в санаторий и дом отдыха", – наступал

полковник. Но и зять не сдавался, не хотел уступать:

"Знакомая песня коммунистов: бесплатная медицина,

бесплатное образование, санатории, дома отдыха... Все это

демагогия. У нас не было и нет настоящей медицины, наше

бесплатное образование на Западе всерьез не воспринимают.

Верно говорят: бесплатная медицина не лечит, бесплатное

образование не учит". – "Потому ты и посылаешь туда Егора, -

перебил Василий Иванович. – Ну, ну. А между прочим, твой

хваленый Запад завидовал нашему образованию и нашей

бесплатной медицине. И это не песня коммунистов, в рядах

которых ты еще недавно состоял". Последняя фраза ужалила

Евгения, и он решил уклониться от неприятной темы: "Вы за

уравниловку. А ее быть не может. Вообще в природе и в

обществе нет равенства. Бедные и богатые всегда были и

будут. А всякие теории социализма – демагогия авантюристов,

рвущихся к власти. Нищие были и при Ленине и при Сталине, и

в хрущевское, и в "застойное" время". – "Но голодных не было,

– нападал тесть. – Не было столько "бомжей", нищих, голодных

детей-дистрофиков, падающих в обморок голодных учителей.

276

Что, я не прав?" – "Но в чем тут моя вина? – начал сдаваться

Евгений. – Я не демократ, я честный бизнесмен. Мне повезло,

другим не повезло. Что я должен сделать? Поделиться с

нищим? Так, кажется, учит Евангелие?"

Евгений посмотрел на жену, которая молча слушала весь

этот разговор. Она поняла, что вопрос его адресован ей, и

спокойно ответила:

– Те правительства, несмотря на все их пороки,

недостатки, ошибки, все же думали о народе и делали для

блага народа. Не то, что нынешние твои временщики...

– Да не мои они, – взорвался Евгений. – Я знаю им цену

не хуже вас. Но они существуют независимо от того, что мы о

них знаем и думаем. Что нам остается? Работать, чтоб жить,

чтоб выжить. И мы работаем. Честно делаем свое дело и не

дерем глотки на митингах. Кто работает, тот не бедствует. Вы

что, голодаете, раздетые-разутые ходите? Чего вам не

хватает?

Страсти накалялись, и она не хотела участвовать в споре

отца и мужа, не хотела явно принимать чью-то сторону, хотя в

душе она соглашалась с отцом. Она тогда удалилась, оставив

мужчин выяснять для нее очевидную истину. Для зятя и тестя

спор этот закончился обоюдной неприязнью, которая со

временем переросла во враждебность. А ведь еще года три

тому назад это были друзья-единомышленники.

"Так что же случилось с Россией? – размышляла Таня,

нежась в теплой воде. – Почему в людях, в их психологии

произошли такие резкие повороты? Разумеется, не у всех, а

лишь у какой-то части общества, притом, небольшой части.

Когда она вышла из ванной, света в гостиной уже не

было: Евгений спал или делал вид, что спит. Да, он

встревожен, очень даже, и пытается скрыть от нее свое

состояние. Но ему это не удается. Его тревога передается ей и

перерастает в страх, которого прежде она не знала, хотя

Евгений и предупреждал ее быть осторожной, открывать дверь

квартиры только знакомым, осмотрительно вести себя в

подъезде и лифте, особенно в вечерние часы. Но до

сегодняшнего дня она не придавала этому особого значения.

Конечно, осторожность соблюдала, но страха не было.

Волновалась за Егора: как он там в Англии? Евгений

успокаивал: мол, за Ла-Маншем с преступностью порядок. Два

раза в месяц Егор звонил в Москву и бодро говорил, что у него

всё "о'кей".

277

Сейчас она думала только о муже, вспоминала совсем

позабытые эпизоды их совместной жизни и удивлялась, как со

временем изменился Евгений, его взгляды, вкусы, убеждения и

даже характер. Исподволь к ней подкрадывалась коварная

мысль: а был ли Сокол и были ли у Сокола убеждения?

Твердая жизненная позиция? Она не знала, потому что в

обычных ровных жизненных условиях эти убеждения четко не

проявляются. Состоял в партии, платил взносы, иногда

выражал законное недовольство по поводу глупостей,

творимых властями. Но к режиму, к Советской власти всегда

был лоялен и даже поправлял ее, когда она резко

возмущалась язвами действительности. До сих пор она не

понимала, каким образом простой, обыкновенный служащий

аппарата исполкома в одночасье стал миллионером? Это ее

тревожило. И все неожиданные блага и достаток, пришедшие в

их дом, ее не радовали. Подаренную ей песцовую шубу она так

ни разу не надевала, бриллиантовые сережки и кольца лежали

в палехской шкатулке. На работу она ходила в старой,

купленной до "миллиарда" одежде. Она стеснялась, считала

неприличным наряжаться в дорогие обновы, когда вокруг голь

и нищета, скромность, воспитанная в ней с детства, стала

чертой ее характера.

В последние годы у нее с Евгением случались размолвки

из-за питания. Он требовал деликатесов и вообще дорогих

продуктов, которых было "навалом" в магазинах. "Что ты

жадничаешь? Что тебе не хватает? Не жалей – на наш с тобой

век хватит и еще Егору останется..." Денег он не считал и,

будучи под хмельком, хвастался валютным счетом в

швейцарском банке. А она искренне признавалась: "Я не могу

есть буженину и осетрину, когда знаю, как мои пациенты-

инвалиды, пенсионеры, ветераны не имеют в достатке черного

хлеба и простой отварной картошки. Мне в горло не лезут все

эти деликатесы, которые я могу покупать без ограничений".

Она нисколько не лукавила. Ей, участковому врачу, почти

ежедневно приходилось по долгу службы бывать в квартирах

обездоленных, ограбленных "демократами" сограждан и

видеть умирающих от голода стариков, истощенных

дистрофиков-детей, больных, не имеющих денег, чтоб купить

нужные лекарства, цены на которые выросли в тысячу раз за

годы ельцинского режима. И нередко она сама за свои деньги

покупала лекарства нищим больным. Она глубоко принимала к

сердцу горе людское, болела душой за каждого, с кем

приходилось ей соприкасаться. Понимала, что она не солнце и

278

всех не обогреет. Но всю свою мизерную зарплату врача

раздавала больным.

А воспоминания, вопросы и сомнения все плотней

подступали к ней, и она понимала, что ночь предстоит

бессонная. Каким нежным, внимательным, чутким был Евгений

в первые десять лет их совместной жизни. Ласковый,

заботливый, влюбленный, он постоянно излучал радость и

счастье. И Таня была счастлива и благодарила судьбу: она

любила его той тихой, преданной любовью, которая присуща

скромным, глубоко порядочным, нравственно чистым натурам.

Его неподдельная искренняя забота умиляла ее и наполняла

чувством благодарности и ответной любви и заботы. Он любил

дарить ей цветы, и в их квартире в хрустальной вазе почти

всегда стоял скромный букет. Евгений не курил (Таня терпеть

не могла курильщиков, особенно женщин), не злоупотреблял

спиртным. И она, будучи сдержанной, даже скупой на похвалы

и застенчивой, как-то в порыве нежности сказала: "Сокол ты

мой ненаглядный, ты у меня идеальный муж". И не догадалась

постучать по дереву – сглазила.

Ей казалось, что перемены в Евгении произошли вдруг:

прежде всего его одолела какая-то животная, ненасытная

страсть к накопительству, алчность к деньгам превратившимся

в культ. Прежде за ним ничего подобного не замечалось.

Деньги и вещи, как огромнейшая опухоль, всплыли на

передний план и затмили собой все. Куда-то исчезла,

улетучилась его нежность, зачерствела душа, и цветы, теперь

уже не скромные, а пышные, дорогие букеты роз, которые он

привозил домой и хвастливо-торжественно ставил уже в

новую, недавно купленную огромную вазу, Таню не радовали,

как не радовали и прочие дорогие покупки, разная видео– и

аудио-техника. Душу ее подтачивал тревожный вопрос: откуда

все эти блага? Не праведным трудом же они заработаны.

Поражала Таню и еще одна новая черта в характере

Евгения: перемена эстетического вкуса. Раньше он был

солидарен с Таней и не воспринимал музыкальную бесовщину

несметных рок-групп, грязным потоком падающую с

телеэкранов, и разделял возмущение Тани по адресу и самих

"музыкантов" и покровительствующего им телевидения. Как

вдруг проявил к ним интерес и уже называл имена телезвезд и

находил талант у Ларисы Долиной и Валерия Леонтьева, а

Розенбаума и Окуджаву считал классиками эстрады. В его

лексиконе стали появляться излюбленные слова "демократов"

вроде "красно-коричневые", "фашисты", "черносотенцы". Когда

279

же Таня просила Евгения объяснить, кого именно он

подразумевает под этими словами, он подчеркнуто-небрежно

отвечал: "Ну, эти, которых Василь Иванович называет

патриотами". – "По-твоему, и мой отец "красно-коричневый",

"фашист"?" – вспыхивала Таня, не ожидая от него ответа. А

Евгений и не отвечал, только пожал плечами и сделал

невинную, снисходительную мину. Воспоминания вспыхивали

отдельными эпизодами и отходили на задний план,

вытесняемые происшествием сегодняшнего вечера. Вопросы

наслаивались один на другой, как льдины в половодье, и

меркли под тихим дуновением сна. Засыпая, она задержалась

на вопросе: "Почему он не сообщил в милицию? Ведь

стреляли же... и пуля сохранилась..."

И эта пуля, большая, как снаряд, снилась ей в каком-то

кошмарном видении...

Глава вторая

1.

Несмотря на бессонную ночь, Таня проснулась в обычное

свое время – в семь часов. Евгений уже одетый сидел за

письменным столом в детской – так называли комнату Егора – и

что-то сосредоточенно писал. На ее "доброе утро" он ответил

кивком головы, продолжая писать. Таня остановилась у самого

стола и поинтересовалась:

– Что сочиняешь?

– Да вот – заявление в милицию, – буркнул он, не

отрываясь от бумаги.

Таня не стала продолжать вчерашний разговор, который

потребовал бы немало времени, а они оба торопились на

работу. Она быстро приготовила завтрак – омлет с беконом, но

Евгений второпях выпил только чашку кофе и, походя спросив

ее о самочувствии, поспешил уехать. Таня на работу

добиралась всегда пешком, на что уходило всего семь-десять

минут.Весь свой разговор в милиции Евгений хорошо продумал

и на вопрос, не подозревает ли он кого-нибудь в покушении на

его жизнь, отвечал с твердой определенностью: "нет".

– Я вообще думаю, что произошла ошибка и меня

приняли за кого-то другого.

Пулю, как вещественное доказательство, он приложил к

своему заявлению. В милиции, по горло перегруженной

280

явными криминальными делами, заявление гражданина

Соколова восприняли с облегчением и не стали возбуждать

уголовного дела. В милиции же Евгений явно лукавил: не

сомневаясь, что стреляли именно в него, он предполагал и кто

стрелял. Два года назад у него был "деловой" контакт с одной

мафиозной структурой, которая настойчиво попросила "Пресс-

банк" "прокрутить" под завышенный процент крупную сумму

денег. Давление мафии было довольно сильным, и Евгений не

смог устоять – сдался на условии, что это будет первый и

последний, единственный раз. Но аппетиты мафии

разгорались, она не стала довольствоваться разовой уступкой

и продолжала требовать повторения. "Хотели припугнуть или

стреляли на поражение?" – размышлял Евгений, указывать на

них в милиции считал не разумным: пришлось бы рассказать о

многом нежелательном.

Из милиции Евгений сразу поехал в свой офис.

Чувствовал он себя прескверно. Он знал, что его "оппоненты" -

мужики крутые: на этом они не остановятся. Надо было на что-

то решиться, что-то предпринять. Но что именно, он не знал, -

все случилось, как гром среди ясного неба, и обнажило всю

шаткость и тщету его благополучия и процветания; он

почувствовал колебание почвы под ногами, хотя это был всего

лишь предупредительный толчок. Теперь он понял состояние

Тани, когда она ему однажды призналась, что ее не радует их

богатство, что и шубы, и все туалеты и драгоценности, и

личный "мерседес", который большую часть времени

простаивал в гараже, поскольку Евгений предпочитал

"казенный" "линкольн", – все ей казалось временным,

проходящим, чужим. Тогда он пытался утешить ее шуточками,

мол, все в этом мире временно, как и мы сами; вон комета

налетела на Юпитер, который уцелел только благодаря своей

массе. А что б осталось от Земли, столкнись она с такой

кометой? Одни осколки. "Все ходим под Богом, не знаем, что с

нами будет завтра или через час. Так что, лови миг удачи и

живи в свое удовольствие", – заключил Евгений. Но Таня не

получала удовольствия, когда абсолютное большинство людей

было обездолено. Таков уж ее характер, такое воспитание.

В свои служебные дела и проблемы Евгений не

посвящал Таню – сама же она не лезла с расспросами, решила

оставаться в стороне после того, как однажды

поинтересовалась, откуда же такие деньги. Тогда он, не

вдаваясь в подробности, несколько элементарно пояснил:

"Отцовские сбережения (отец Евгения много лет работал

281

директором универмага) да плюс кредит, который я взял в

Центральном банке, разумеется, под определенный процент.

Потом к нам поступают деньги от населения. Тоже под

процент. Мы эти деньги вкладываем в производство, в частный

сектор и тоже под процент. Но уже высокий, гораздо выше того,

что возвращали по кредитам госбанку. Разница остается нам". -

"Но ты же выплачиваешь дивиденды вкладчикам очень

высокие. Я не понимаю, откуда берутся деньги на выплату

вкладчикам?" – недоумевала Таня. "У тех же вкладчиков: у

одних берем, чтоб рассчитаться с другими. Такая вот цепочка

получается", – с наигранной веселостью отвечал он, желая

закончить неприятный для него разговор. Но Тане не все было

ясно. "Когда-нибудь цепочка должна оборваться? Я правильно

понимаю?" – "А зачем ей обрываться? У одних занимаем, чтоб

рассчитаться с другими, – торопливо отвечал Евгений. -

Знаешь, дорогая, у бизнеса свои законы, и они не всегда

понятны не искушенному, как например, тебе. Так что лучше не

ломать над ними голову, а заниматься тем, в чем ты силен". -

"Своей медициной, ты хотел сказать?" – "Это уж кто в чем

силен. Кстати, Танюша, ты все-таки решила уходить с

работы?" – поспешил он уйти от неприятной темы. "И не

подумаю. Зачем? Мне моя работа нравится". – "Но, дорогая,

какой тебе смысл из-за жалких грошей надрываться? Разве

тебе недостаточно того, что я зарабатываю? Ты в чем-то

нуждаешься? Бери, сколько тебе нужно, и трать. Трать и не

жадничай, ни в чем себе не отказывай". – "Боюсь я, Женя, этих

денег. Когда-нибудь цепочка оборвется", – печально вздохнула

Таня. Интуиция трезвомыслящего человека ей подсказывала

авантюрность "цепочки", делающей деньги из воздуха.

Учиненная "демократами" смута внесла разлад в

супружескую жизнь Соколовых. Если раньше, до

"перестройки", у них были общие интересы, взгляды, а иногда

и вкусы – во всяком случае серьезных противоречий не

наблюдалось, то теперь произошло резкое размежевание. И

вовсе не в том, что Евгений опрометью бросился в бизнес.

Таню тревожило, а потом и возмущало, что он бездумно

принял веру "демократов", стал попугайски повторять их

измышления, отвергать и поносить все советское прошлое,

чего прежде за ним никогда не замечалось. Как-то она прямо в

лицо ему сказала: "Да ты же настоящий оборотень". Но он не

возмутился, даже не обиделся, он рассмеялся, заметив при

этом: "Ты повторяешь слова Василия Ивановича, живешь его

мыслями. А пора бы заиметь свои".

282

В какой-то мере Евгений был прав: Таня действительно

придерживалась взглядов своего отца на то, что происходит в

стране, разделяла его позицию. Отставной полковник и

коммунист Василий Иванович находился в самой гуще текущих

событий, ходил на митинги патриотов, обладал большой

информацией, внимательно следил за прессой и старался

делиться своими наблюдениями с дочерью и зятем. На этой

почве у Василия Ивановича возникали острые конфликты с

Евгением, Таня всегда старалась в их споре быть арбитром и в

душе разделяла позицию отца. Это было ее твердое

убеждение.

Как только Евгений возвратился из милиции в свой офис,

к нему в ту же минуту зашла референт-переводчик Любочка

Андреева. Она была одета, как всегда, в белую кружевную

блузку и черную мини-юбку, укороченную до предела, от чего

ее длинные стройные ножки казались еще длинней.

Увидевший однажды ее в компании Евгения, Анатолий

Натанович, ядовитый до неприличия, съязвил: "Она тебе не

напоминает жирафу? Своими диспропорциями? Ну-ну, не

хмурься: она и в самом деле пикантна. На любителя". Сейчас

пухленькие подрумяненные щечки Любочки выражали тревогу.

Подведенные длинные ресницы напряженно трепетали. Она

устремила свои круглые, как у птицы, глаза на Евгения и

заговорила таинственным полушепотом:

– Дорогой мой, ты в порядке? Ничего не случилось?

Ее вопрос удивил Евгения: откуда слух? И он, сделав

недоуменный вид, ответил вопросом:

– А что должно случиться?

– Дело в том, что час тому назад позвонил какой-то тип и

гнусавым голосом попросил к телефону тебя. Наташа сказала,

что тебя нет и передала трубку мне. Я попросила его

представиться. В ответ он прогнусавил: "Передай своему

Соколу, что это только начало. А закончит он ощипанным

петухом". И бросил трубку.

На людях Любочка обращалась к Евгению на "вы" и не

афишировала интимность их отношений. Она не скрывала

своего волнения и продолжала сверлить Евгения цепким

взглядом, не веря его хладнокровию. За два года интимных

отношений она хорошо его изучила, знала его силу и слабость,

плюсы и минусы. Любочка была у Евгения первой и

единственной любовницей, сумевшей своими искусными до

изощренности сексуальными способностями приворожить его

всерьез и надолго. Нельзя сказать, что она была

283

единственной, с кем Евгений изменял свой жене. Были у него

и до нее легкие, "одноразовые" флирты, которые угасали так

же легко, как и вспыхивали, и Евгений думал, что так будет и с

Любочкой, когда однажды, проводив гостей поздним вечером,

он попросил ее задержаться в офисе под предлогом убрать

посуду. Любочкины чары основательно вскружили голову

молодого банкира, так что вскоре на юную страстную

любовницу посыпался град подарков, в числе которых была и

однокомнатная квартира. И если Таня не была посвящена в

служебные дела Евгения Соколова, то от Любочки у банкира

не было секретов. Анонимная угроза превратить Сокола в

общипанного петуха всерьез встревожила Любу Андрееву,

создавала опасность далеко задуманным ею планам. Евгений

с безмятежным хладнокровием выслушал сообщение об

анонимном звонке, жестом руки пригласил Любочку сесть и

сам сел в кресло за письменный стол. И начал перебирать

положенные секретарем утренние газеты: "Коммерсант",

"Известия" и "Московский комсомолец". Не отрывая взгляда от

газет, спросил:

– Чему сегодня учит нас "Комсомолец"?

– Как пользоваться презервативом. Но мы и без них

знаем, – ответила Любочка, не сводя с Евгения

вопросительного взгляда. Она догадывалась, что он должен

сообщить что-то важное, связанное с анонимным звонком, но

почему-то преднамеренно тянет, словно хочет показать, что его

это вовсе не беспокоит. А Евгений тем временем начал

звонить по телефону Яровому.

– Анатолий Натанович, добрый день. Как вы вчера

добрались? Нормально? А мы не совсем, с маленьким ЧП.

Меня, то есть, нас, машину нашу, обстреляли. На ходу. Две

пробоины. Никого не задело. Сегодня заявил. Да, слушаю,

Анатолий Натанович... В субботу? У меня?.. Хорошо, будем

рады вас видеть. – Положив трубку, он пояснил Любочке: -

Яровой напросился в гости. Татьяна ему приглянулась,

старому коту.

Но Любочке сейчас было не до жены Евгения и Ярового -

ее встревожили выстрелы.

– Женя, любимый, я не понимаю тебя, – заговорила она

ласковым обеспокоенным голосом: – Тебя чуть не убили, а ты

так беспечен, будто ничего не случилось. Так, пустячок, две

пули, "маленькое ЧП".

– Родная, ничего неожиданного не произошло, все в

порядке вещей. Ты же знаешь разгул преступности, рэкетиры и

284

прочая мразь... Перед серьезными проблемами эти выстрелы -

сущий пустяк. – Пугают. Разве только меня одного? Всех

предпринимателей пугают, вымогают, грабят. Смириться с этим

нельзя, но привыкнуть можно и нужно. Я сейчас был в

милиции, заявил. А толку что?

– Но, Женечка, это ж покушение, террор. И судя по

анонимному звонку, ты должен догадываться, кто это сделал.

Милиция спросила тебя, кого подозреваешь?

– Нужны доказательства, а не подозрения. А

доказательств у меня нет. Да и для милиции это мелочь. Не

убили, ну и слава Богу. Давай об этом больше не говорить и не

думать. Есть дела поважней. Договорились?.. – Он ласково

улыбнулся ей, как улыбаются, уговаривая капризного ребенка.

Любочку он не стал убеждать, что стреляли возможно и

не в него, приняв его за кого-то другого. Из его слов она

поняла, что появились какие-то новые, более важные

проблемы, чем эти выстрелы, ими-то и озабочен Евгений. Но

расспрашивать не стала, знала, что сам расскажет в

подходящее время. Поинтересовалась, как прошел вчерашний

банкет, как на нем выглядела Таня, которую он впервые вывез

в "высший свет" "новых русских".

– Татьяна произвела впечатление, – как будто даже с

гордостью ответил Евгений. – Мужики клали глаз. Особенно

Яровой.

– И ты решил не упустить случая? – В тоне ее прозвучали

язвительные нотки. – Пригласил в гости.

– Сам, нахал, напросился. Там, на банкете. А сейчас

напомнил и даже день назначил, наглец.

– А чего церемониться? Аппетиты у него о-го-го! Не

мешай ему – пусть позабавится. Не убудет.

– А ты не будь циничной, – деланно возмутился Евгений. -

Татьяна не из тех... что б ты знала. Она порядочная женщина и

гордости ей не занимать.

– Ладно, ладно – не заводись. Лучше скажи, как сегодня?

Приедешь?.. – И умиленно, зазывающе уставилась на него.

– Приду. Там все обсудим. Только давай пораньше: не

хотелось бы домой возвращаться в полночь. Идет?

Она восторженно закивала головой в знак согласия.

Задолго до окончания рабочего дня Любочка

предупредила секретаршу, что она уходит выполнять

поручение шефа и сегодня уже не вернется в офис. Наташа с

тайной ревностью сверкнула по Любочке скользящим взглядом

и вполголоса молвила "хорошо". Соколов, будучи сам высоким