Текст книги "Голубой бриллиант (Сборник)"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 49 страниц)

неотразимая улика, вещественное доказательство.

Следователь подозревал прямую связь между выстрелами по

машине Соколова и взрывом в квартире Андреевой.

Когда у Полозова милиция забрала ключи – все это было,

как и положено, оформлено при понятых – он очень

расстроился, что допустил непростительную оплошность – не

выбросил ключи от квартиры Любы. Он не мог понять, почему

этого не сделал. Ну, казалось, все предусмотрел. А ведь это не

такое уж редкое явление в криминальном мире. Даже опытный

преступник все тщательно наперед просчитает, продумает,

взвесит, ан нет – все, да не все: оставит какую-то очень

существенную, важную улику, после чего потом хватается за

голову, трижды назовет себя идиотом.

В беседе со своим адвокатом, перед тем, как давать

показания следователю, Макс не был откровенен: он вообще

не доверял адвокатам. Он лишь сказал, что его обвиняют в

383

организации взрыва в квартире какой-то гражданки, которой он

и в глаза не видел.

– Тогда отрицайте, – посоветовал адвокат, поняв, что его

подзащитный не намерен идти с ним на контакт. – Все

отрицайте начисто.

Это была обычная тактика почти всех преступников. И ею

решил воспользоваться Максим Полозов.

– Вы знакомы с гражданином Соколовым Евгением

Захаровичем? – спросил следователь.

– Нет, – твердо ответил Макс. Он сидел перед

следователем в спокойной, независимой позе, и невинные

глаза его выражали обиду и возмущение.

– А с гражданкой Андреевой Любовью вы знакомы?

– Нет.

– И в квартире ее не бывали? В квартире Андреевой?

– Естественно.

– Что естественно, уточните? – попросил следователь.

Макс быстро взглянул на адвоката и ответил с

раздражением:

– Не был я в квартире Андреевой.

– Тогда объясните, как у вас оказались ключи от квартиры

Андреевой? – Следователь рассчитывал сразить этим

вопросом подозреваемого. Но лицо Макса оставалось

спокойным и неуязвимым, только в глазах сверкнула

ироническая ухмылка:

– Чужих ключей мы не держим.

– Ну, а эти – ваши ключи? – Следователь предъявил

Максу два ключа от квартиры Андреевой.

– Впервые вижу. Хотите подбросить мне дохлую кошку?

Не выйдет, господин следователь.

Конечно, следователь не исключал такого ответа. Он

спокойно твердым голосом сказал:

– Эти ключи изъяты у вас, что засвидетельствовано

понятыми. Вы говорите неправду, и тем самым лишь

Усугубляете дело. Вы только что сказали, что незнакомы с

гражданкой Андреевой и никогда не были в ее квартиры Так? А

вот показание свидетеля Лидова – телохранителя Соколова:

пятого числа сего месяца вы навестили гражданку Андрееву

Любовь Андреевну в ее квартире, где в это время находились

гражданин Соколов и его телохранитель Лидов. Вот

содержание вашего с ними разговора. Хотите зачитать?

Следователь Фадеев, мужчина крепкого телосложения и

обаятельной внешности, пытливо, но как бы дружески

384

уставился на Макса, который с большим усилием старался не

показать своего волнения, но это ему не удалось: он был явно

ошарашен сообщением о свидетеле и, чтобы скрыть свое

состояние, дерзко ответил:

– Я не интересуюсь фальшивками и никакого Лидова не

знаю и знать не хочу. – Похоже, он уж слишком строго

придерживался совета адвоката – все отрицать.

В запасе Фадеева был еще один свидетель, от которого

он надеялся получить существенные показания. Этим

свидетелем была Дива-Наташа Голопупенко.

– Что ж, сделаем очную ставку со свидетелем Лядовым.

А пока прочтите и подпишите свои показания, – сказал

следователь и протянул Максу исписанный листок протокола

допроса.

Макс читал с наигранным пренебрежением, при этом

губы его изображали высокомерную ухмылку, и вообще всем

своим видом он давал понять следователю о своей

неуязвимости. После допроса он был направлен в КПЗ, а

Фадеев приступил к допросу Наташи, которая, между прочим,

еще не знала о гибели Евгения и Любы. Когда ей об этом

сообщил Фадеев, она в первый миг как бы остолбенела с

полуоткрытым ртом и широко раскрытыми глазами. Цепким,

интригующим взглядом сверлил ее следователь, и взгляд его

как бы говорил: "Ну что, попалась?" Он долго не сводил с нее

этого терзающего сердце взгляда и не задавал вопросов. И

вдруг ее прорвало: она заплакала по-детски жалобно, со

всхлипом, закрыв лицо ладонями. Этого Фадеев не предвидел,

раздумывая, каким должен быть его первый вопрос свидетелю.

Он знал, что от ответа на первый вопрос зависит очень многое,

иногда он может стать решающим во всем деле. И он спросил,

как только Наташа немного успокоилась:

– Когда вы передали Максу Полозову ключи от квартиры

Любы Андреевой?

Вопрос прозвучал так, словно ответ следователю уже

был известен: мол, он все знает и спрашивает только для

протокола. И все же он решил прибавить:

– От вашего правдивого ответа зависит ваша судьба,

гражданка Голопупенко.

– Вчера, – тихо ответила свидетельница, размазывая по

лицу слезы. Фадеев ликовал: он никак не ожидал такого

быстрого признания и теперь стремительно атаковал:

– Как вам удалось заполучить ключи от квартиры

потерпевшей Андреевой?

385

– Взяла из ее сумочки, когда Люба была у шефа.

– И тут же передали Максу? Каким образом?

– Он дома ждал моего звонка. Я позвонила, и он

подъехал.

– За ключами?

– Да.

– Он зашел к вам в офис?

– Нет, я сама вышла.

– И отдали ему ключи?

– Да.

"Давай, давай, Фадеев, нажимай, пока эта Дива

Голопупенко не опомнилась".

– А вы знали, зачем понадобились Максу ключи от

квартиры Андреевой?

– Он хотел отомстить Любе за меня.

– А в каких отношениях вы с Максом Полозовым?

– Мы собирались пожениться.

– Так за что же Макс хотел отомстить Андреевой?

– Я же сказала: из-за меня. Люба возненавидела меня и

хотела уволить с работы. Настраивала против меня шефа.

– Что ж, она имела такое влияние на Соколова?

– Она его любовница. Она вертит им, как хочет.

– Вы знали, что шеф в последнее время живет у

Андреевой, то есть ночует в ее квартире?

На этот вопрос Голопупенко не спешила отвечать.

Получилась продолжительная пауза. Наконец, она сказала:

– Я догадывалась, что они там встречаются, на квартире

Любы, но что он ночует – я не знала.

– Полозов говорил вам, каким образом, как он должен

отомстить Андреевой, пробравшись в ее квартиру?

– Нет, не говорил. – Постепенно свидетельница вышла из

шокового состояния и теперь старалась взвешивать свои

ответы.

– А вы сами догадывались, в чем будет заключаться

месть Полозова? Обворует, напакостит или подложит в

постель мину?

– Над этим я не думала, – растягивая фразу, ответила

она и прибавила: – Что угодно, только не мину.

Задав еще несколько вопросов, окрыленный успехом

Фадеев решил тотчас же продолжить допрос Макса Полозова,

после чего в тот же день провести очную ставку с Голопупенко,

которую решено было задержать до окончания допроса Макса.

386

На этот раз Полозов предстал перед следователем Фадеевым

с видом невинного страдальца, присмиревший и вежливый.

– Вы знакомы с гражданкой Голопупенко Дивой-

Наташей? – был первый вопрос. Он не смутил Макса: видно,

он догадывался, что следствие непременно допросит

ближайшее окружение погибших.

– Ну, знаком, – передернув плечами, вяло ответил

Полозов.

– Она передавала вам вот эти ключи от квартиры

Андреевой?

Для Макса это был роковой вопрос, содержащий в себе

зловещий смысл, он прозвучал, как выстрел. Макс, сделав над

собой усилие, с кислой миной раздраженно ответил:

– Я вам уже говорил и повторяю: никакого отношения к

этим ключам я не имею. Это не мои, а ваши ключи. Вы

пытаетесь мне их подбросить

– Вы не ответили на мой вопрос, – сказал Фадеев.

– Отвечаю: никаких ключей Наташа мне не передавала.

– Да поймите же, Полозов, ваше упорство бессмысленно,

оно вам не поможет. Следствие располагает

неопровержимыми данными, что вы, решив за что-то

отомстить гражданину Евгению Соколову и зная, что тот ночует

у гражданки Андреевой, решили совершить против Соколова,

а заодно и Андреевой, террористический акт. Вы попросили

свою сожительницу Голопупенко раздобыть вам ключи от

квартиры Андреевой и, получив их, вошли в квартиру

Андреевой и заложили под кровать взрывное устройство с

часовым механизмом. В результате взрыва погибли Соколов и

Андреева. Перед этим в той же квартире, встречаясь с

Соколовым, Андреевой и Лидовым, вы требовали от Соколова

деньги, а от Андреевой ее однокомнатную квартиру. И

угрожали им. Угрожали вы и по телефону. У нас есть

письменное заявление Соколова и показания свидетелей.

Надеюсь, вы нам расскажете, какие деньги и за что вы

требовали от Соколова? А теперь мы проведем очную ставку с

гражданкой Голопупенко.

Тревожное выражение глаз выдавало растерянность

Полозова. Он понял: Наташа "раскололась".

Вопреки опасению Фадеева на очной ставке Дива-

Наташа Голопупенко подтвердила свои показания. Подтвердил

свои показания на очной ставке, состоявшейся на другой день,

и телохранитель Соколова Лидов. Полозов же и на очных и на

последующих допросах продолжал все отрицать и виновным

387

себя не признал, несмотря на все очевидные улики и

показания свидетелей. Его сообщники через адвоката были

посвящены в ход следствия, и Полозов надеялся, что путем

угроз они заставят Наташу в суде отказаться от показаний,

данных ею в процессе следствия. Такой вариант имел в виду и

следователь Фадеев: из собственного опыта он знал, что во

время господства в стране организованной преступности

мафия, как правило, оказывала давление путем угроз и

подкупа свидетелей, и те на суде изменяли свои прежние

показания, и преступник выходил сухим из воды. Тем более,

что и судьи испытывали на себе давление как со стороны

мафиозных структур, так и со стороны повязанных с мафией

чиновников от юстиции и прочих власть имущих дельцов. Как

бы то ни было, но следствие по делу преднамеренного

убийства руководителя "Пресс-банка" и его референта было в

короткий срок завершено и передано в суд. Кроме главного

обвиняемого Полозова, обвинение в соучастии в преступлении

предъявлялось и Голопупенко.

Таким образом, очень часто тяжелая, кропотливая и

небезопасная работа сотрудников милиции шла насмарку:

только один из десяти задержанных и разоблаченных ими

преступников был осужден, при этом, не отбыв до конца срока

заключения, каким-то непонятным образом оказывался на

свободе и продолжал свои прежние противозаконные

действия. Таковы уж нравы во времена торжества беззакония

и беспредела.

3.

Таня колебалась: идти ей на похороны Евгения и Любы

или не идти? Евгения она простила, злой рок жестоко наказал

его, но то, что она увидела в квартире Андреевой -

окровавленные, обнаженные тела несчастных любовников – ее

глубоко потрясло и породило чувство неприязни. И она не

пошла на похороны, организованные управлением "Пресс-

банка".

На третий день после похорон Тане позвонил Яровой и

выразил свое соболезнование. Таня поблагодарила и уже

хотела положить трубку, как вдруг Анатолий Натанович задал

неуместный в данном случае вопрос:

– Что вы думаете дальше делать?

– В смысле? Я вас не понимаю? – с нескрываемой

неприязнью ответила Таня.

388

– Меня интересует, как сложится ваша дальнейшая

судьба?

– Почему она вас интересует?

– Праздный вопрос, Татьяна Васильевна. Вам хорошо

известно мое отношение. И вообще, предложения, которые я

сделал вам раньше, остаются в силе. Я хотел, чтоб вы знали.

– Всего доброго, Анатолий Натанович, – сдерживая

возмущение, ответила Таня и положила трубку. "Наглец и

циник. Нашел подходящее время напомнить о себе", – с

неприязнью подумала она.

Сырое московское лето катилось к закату. Скупое солнце

так и не дало возможности людям насладиться теплом, но

Василий Иванович, исходя из житейского опыта, предрекал

сухую солнечную осень. "В природе все сбалансировано, и

свои долги она обязательно возвращает. Пусть с опозданием,

за июнь-июль она отдаст в сентябре-октябре". И он не ошибся:

в конце августа южные ветры принесли тепло и мягкое,

ласкающее солнце. Напоенные досыта частыми дождями

деревья не спешили наряжаться в золото и багрянец. В

Шереметевском парке было сухо и вольготно в эти теплые

предосенние дни.

Летом выходные дни Таня проводила на отцовской даче,

будни поглощала работа, и в парк она заходила редко. После

всего случившегося в это трагическое для нее лето – гибель

сына, а затем разрыв с Евгением и его смерть – совершился в

ее душе какой-то немыслимый переворот: она утратила смысл

жизни и веру в людей. Таня внушила себе, что в мире

господствует зло, что оно всесильно и неистребимо, а добро -

это всего-навсего несбыточная мечта человечества, оно

редкий гость, появляющийся от случая к случаю в

праздничные дни. В мире царит ложь, предательство,

жестокость, лицемерие, нравственный беспредел, и правит

этим миром немногочисленная, но спаянная общими

эгоистическими интересами банда алчных уголовников,

обладающих несметными богатствами, совершенно лишенных

нравственных и моральных критериев. Богатство, деньги дают

им власть над людьми, которой они пользуются без

ограничений, законов и правил. А придуманные ими законы -

всего лишь демагогия, рассчитанная на доверчивых простаков

и невежественных дураков.

Таня перестала читать газеты и смотреть телевидение,

видя в них ядовитый источник лжи, лицемерия, умственного

оглупления и нравственного разврата. Но что хуже всего – она

389

погрузилась в пучину одиночества, оставаясь наедине со

своими мыслями и чувствами. Ей расхотелось иметь друзей и

общаться с ними. Она надела на свою душу непроницаемый

панцирь, надеясь, что он оградит ее от мерзостей

действительности и пороков. Одно время она хотела найти

утешение в религии. Первая попытка обратиться к церкви

после гибели сына особого покоя не принесла. После гибели

Евгения она решила сделать вторую попытку: будучи на даче,

на Троицу – большой престольный праздник – она предложила

отцу поехать вместе с ней в Лавру. Василий Иванович

сочувственно посмотрел на дочь и сказал:

– Я, Танюша, не атеист. Но с некоторых пор во мне

появились сомнения в святости служителей культа. Сейчас в

православие пошли иудеи, активно пошли. И многие

дослужились до высокого сана. В чем тут причина или секрет?

Да очень просто: когда демократам через телевидение и

прочие СМИ удалось подорвать духовные устои общества,

нравственно растлить молодежь, церковь попыталась

поставить заслон всей этой похабщине, взяла на себя роль

духовного воспитателя. Сионистам это не понравилось, и они

решили разрушить православную церковь изнутри, как

разрушили Советский Союз. И вот тебе наглядный пример -

поп-расстрига Глеб Якунин – личность, прямо скажем,

омерзительная и, кажется, всеми презираемая, или здешний

поп Александр Мень.

– Которого убили? – уточнила Таня.

– Да, тот самый. Один мой товарищ, отставной полковник

из бывшего КГБ рассказал мне, что этот самый Мень был

агентом сразу трех разведок: ЦРУ, израильского "Моссада" и

КГБ. Сионисты же делают его святым. На днях я ходил в

совхоз "Конкурсный" и видел, как на месте убийства

сооружается кирпичная часовня, то есть памятник попу-

шпиону. А между прочим, этот святоша дома в своем кабинете

пользовался пепельницей из человеческого черепа. Просто

натуральный череп использовал, как пепельницу. Когда ему

мой знакомый заметил: "Отец Александр, а вам не кажется,

что это святотатство", он и глазом не моргнул, ответил: "А что

ж тут такого непристойного? Просто даже оригинально". Вот

такие "святые" и проникают в православие чтоб разрушать его,

пакостить, компрометировать. Так что ты уж уволь меня, в

Лавру я не пойду. А ты как хочешь, так и поступай. А между

прочим, книжонка этого "святоши" по истории религии

рекомендована как школьный учебник. Так что эти Якунины,

390

Мени и им подобные ныне в большой чести у власть имущих.

Хозяева России, победители. А победителей не судят, как

говорится. Нет, будет суд, справедливый и жестокий. Придет

время, поднимется Россия и народ поименно назовет своих

мучителей и растлителей душ. Душегубов.

Рассказ отца огорчил Таню – в Лавру она не поехала, но

спросила:

– А все же, кто убил Меня и за что?

– Версии есть разные. Когда шпион работает на две или

на три разведки, кой-кому это не нравится. Руководитель

службы контрразведки Степашин объявил по телевидению,

что убийца арестован и имя его будет обнародовано еще в

этом году. Так что подождем. Вера, Танюша, дело благое и

серьезное. Она требует самоотрешения. Помнишь, в

Сталинграде есть дом Павлова?

– Слышала, – тихо подтвердила Таня, с большим

интересом слушая отца. Для нее он был авторитет.

– Сержант Павлов со своими товарищами геройски

оборонял этот дом. Немцам так и не удалось взять его. Бои

были ожесточенные, силы неравные. Павлов, наверно, был

верующий человек, и он там, в этом смертельном бою, дал

себе клятву: если останусь жив, пойду в монастырь. И он

исполнил свою клятву. Он пришел к Богу по велению сердца

своего, по зову совести. По убеждению. Но этому

способствовала, послужила толчком, как теперь говорят,

экстремальная обстановка: жизнь или смерть – так стоял

вопрос. Он был храбрый человек, не боялся смерти, но и

любил жизнь.

– Ты говоришь "был". Он что, умер?

– Нет, он здравствует, но под другим, монашеским

именем. Ему, надо полагать, уже далеко за семьдесят.

– Экстремальная обстановка, толчок, – вслух рассуждала

Таня. – Я получила не толчок, а такой удар, что и врагу не

пожелаешь. И что? Разуверилась в добре, в человеке и

вообще потеряла всякую веру, интерес к жизни. Меня ничто не

интересует, потому что я не могу ни на что влиять, от меня в

этой жизни ничто не зависит.

– Да что ты говоришь, как это от тебя не зависит? -

дружески удивился Василий Иванович, вздернув крутые брови.

Лицо его выражало несокрушимое упорство, глаза неподвижно

глядели на дочь. – А судьба больных, их жизнь разве не от тебя

зависит?

– То другое дело, это моя работа, обязанность, долг.

391

– Так ведь это и есть смысл жизни – любимая работа,

обязанности, честно исполненный долг.

– Все верно, папа. Но я о другом: во мне образовалась

какая-то внутренняя пустота, как будто из души что-то

испарилось, что-то очень дорогое и прекрасное... Я не могу

тебе толком объяснить, да и сама не понимаю.

– И не нужно никаких объяснений. Оно само придет и

заполнит пустоту. Только не надо преднамеренно подавлять в

себе все естественные человеческие инстинкты, чувства, не

надо чураться людей. Не застегивай душу на все пуговицы,

открой ее, и к тебе вернется дорогое и прекрасное в новом

варианте, быть может, еще лучшем. Веру нельзя терять – вот

главное. Веру и цель жизни, ее смысл.

Таня понимала, что имеет в виду отец, и готова была

согласиться с ним. Конечно же, это не дело – подавлять

чувства, умерщвлять душу. Разговор этот состоялся на даче

Василия Ивановича, и теперь, будучи в Москве, она вспомнила

справедливые слова отца, собираясь после работы пойти на

часок в парк. Около месяца она здесь не появлялась, проводя

выходные дни на даче, в будни после работы убивала время

за вязанием. Вязала совершенно ненужные ей перчатки, лишь

бы занять себя. Это занятие не то чтоб успокаивало, но

приглушало, а, возможно, и притупляло мысль, погружая ее в

душевное одиночество. Перчатки, конечно, можно кому-то

подарить, тому же отцу или... И тут она вспомнила судью

Силина, мысль о котором весь этот последний месяц с

упрямством гнала прочь. И она пошла по знакомой аллее, на

которой состоялась их первая встреча. Может быть, он опять

вывел на прогулку своего Амура? Ну если не он, то хотя бы его

дочь, вызвавшая у Тани особую симпатию. В парке было

немного посетителей. Пригретые последним летним солнцем

все еще зеленые деревья стояли погруженными в безмолвную

дрему, своим величием навевая покой и умиротворение. Таня

шла медленно, всматриваясь по сторонам, но тайно желанного

человека нигде не было. "Да что ж это я, – подумала она, – не

поинтересовалась его состоянием? Ну, хотя бы позвонила.

Нехорошо, неэтично, доктор Соколова". Правда, тут же

нашлось оправдание: взрыв на квартире Андреевой, гибель

Евгения и Любы. Он, наверно, об этом не знает. Надо бы

позвонить, она же обещала.

Так вдруг начал давать трещины панцирь, в который она

упрятала свою душу; вздрогнули дремавшие струны души, им

стало неуютно от одиночества, и они нуждались в слушателях.

392

Таким слушателем непременно должен быть Силин, и Таня,

воэвратясь из парка, набрала номер его телефона. Он сам

взял трубку и был искренне рад ее звонку.

– Дорогая Татьяна Васильевна, – перехватив инициативу,

поспешно заговорил он. – Куда вы исчезли? Представьте себе -

я даже волновался, частенько бывал в парке, надеясь вас там

встретить, но увы!

"Мог бы позвонить, если волновался", – с обидой

подумала Таня, но вслух сказала:

– У меня тут были сложности, – скороговоркой

произнесла она и сразу вопрос: – Как ваша ангина, как себя

чувствуете?

– Ангина с вашей помощью исчезла без следа, а

чувствую себя великолепно, услыхав ваш музыкальный,

неповторимый голос. И жажду видеть.

– Когда? – сорвалось у нее неожиданно и весело.

– Да хоть сейчас, – обрадованно ответил он.

– В таком случае нанесите ответный визит. Я у вас уже

была, теперь ваша очередь. Я вас жду.

– Говорите адрес, – с нетерпеливым восторгом сказал он.

Таня была приятно поражена: как все это произошло?

Ее, можно сказать, случайный телефонный звонок, и такой

непредвиденный результат?! Какая странная стихия чувств,

какой необъяснимый, непредсказуемый порыв! Это все он, от

него исходила инициатива, она лишь покорно соглашалась, -

словно оправдывалась перед собой Таня, засуетилась,

возбужденно стала готовиться к неожиданной встрече. Прежде

всего надо приготовить легкий ужин, хорошую закуску, чай или

кофе и, конечно, предложить можно чего-то покрепче.

Спиртное в доме водилось, тут никаких проблем, как, впрочем,

и набор холодных закусок. Она торопливо сервировала стол и

начала приводить себя в порядок. Ее забавляла эта суета:

отчего так волнуешься, Татьяна Васильевна? Какого

необычного гостя ты ждешь? Почему порозовели твои

прелестные щечки и затрепетало, казалось, навсегда

закаменелое сердечко? Она нарядилась в темнокоричневое

платье, элегантно и выразительно подчеркивающее и гибкую

фигуру, и маленькую, почти девичью грудь; привела в порядок

свои блестящие шелковые волосы цвета спелой кукурузы и,

остановившись у зеркала, не могла решить, украшать свои

маленькие изящные ушки сережками или не стоит: ведь он,

кажется что-то говорил ей о скромной красоте. Пожалуй, лучше

без сережек: чем скромней, тем ярче красота. И никаких румян

393

и помады, пусть будет все естественно. Она смотрела в

зеркало на свое зарумянившееся лицо, озаренное

возбужденным блеском больших карих глаз. Она давно не

видела себя такой. И вновь вспомнились вещие слова отца:

пустота заполнится, только не надо подавлять в себе

естественные чувства. Эти чувства вспыхнули вдруг, и она их

не подавляла. "Молодец, Таня", – вслух похвалила сама себя, и

тут звонок в прихожей заставил ее вздрогнуть: "Это он".

Силин был одет в серый костюм, коричневую рубашку и

при галстуке. Плотный, но не грузный, с тяжелой копной

черных без единой сединки волос, он выглядел молодцевато.

Тяжелая линия подбородка выдавала твердый, упрямый

характер. Чисто выбритое до синевы лицо излучало радость и

доброту. Он нежно пожал протянутую ему руку и негромко,

тепло выдохнул:

– Очень рад.

Таня пригласила Силина в гостиную, где уже был накрыт

стол с холодными закусками, и сказала:

– Я собиралась ужинать, когда вы позвонили. Поужинаем

вместе. – Тихая дружеская улыбка осветила ее тонкое лицо.

– С благодарностью разделю с вами трапезу, – любезно

ответил Силин, садясь за стол.

Таня взяла бутылку греческого коньяка и, задержав 6s

над рюмкой гостя, спросила:

– Употребляете?

– От такого бальзама грех отказываться.

Она наполнила рюмку Силина, затем свою и все с той же

милой улыбкой спросила:

– Итак, за что пьем?

– За ваше благоденствие, за то, чтоб вы обрели счастье,

которого вы достойны, за вас, Татьяна Васильевна.

– За нас, – вдруг сказала она, сверкнув на него слегка

смущенным взглядом.

Это краткое "за нас", как бальзам, легло на сердце

Силина.

Он признался с трогательной откровенностью:

– Я много думал о вас все эти долгие-долгие недели.

– Я рада вас видеть, – сердечно ответила она.

– Вы сказали о каких-то сложностях? Что с вами

случилось?

– Случилось не со мной, а с моим бывшим мужем. Он

погиб. Его убили, как полагают, рэкетиры.

394

Силин насторожился. Сосредоточенный взгляд его

вопросительно устремился на Таню.

– Как его имя? Вашего мужа.

– Евгений. Евгений Соколов.

– Я так и подумал, – упавшим голосом молвил Силин и

опустил глаза. – Руководитель "Пресс-банка" Евгений Соколов,

– не то спросил, не то утвердительно сказал он. Таня приняла

это как вопрос и ответила:

– Да. А что вы подумали?

– На днях в городской суд поступило дело об этом

убийстве. Я с ним ознакомился. Когда читал, вспомнил

некоторые детали из последнего разговора с вами. Я даже

собирался вам звонить, но не решился.

– Не решились? Почему? Мне кажется, вы человек

решительный.

– Не знаю почему. Не спрашивайте. – По его лицу

вскользь пробежала тень легкого смущения. – Примите мое

соболезнование.

Таня молча кивнула и после паузы негромко спросила:

– Это дело будете вести вы?

– Да. И дело-то не такое уж сложное, как мне кажется:

убийца арестован, все улики против него, хотя он все отрицает.

Но это обычная метода всех профессионалов-уголовников.

– Это рэкет?

– В общем – да. Возможно, заказное убийство на почве

сведения счетов.

– Кто он? Убийца?

– Рецидивист, уже судимый.

– И что ему грозит? – продолжала любопытствовать Таня

и прибавила: – Если это не секрет.

– Какие уж тут секреты. Явный терракт, жестокий. Думаю,

что он только исполнитель, а за ним стоят главные. По делу

проходит сообщница – любовница убийцы и секретарша

убитого. Но она – фигура случайная. Настоящие сообщники на

свободе. Если б удалось в процессе судебного

разбирательства выйти на них. Но боюсь, он не выдаст,

испугается.

– Его расстреляют?

– Это будет зависеть от хода судебного разбирательства.

– Я могу присутствовать в зале суда?

– Конечно. Заседание открытое.

Мысль присутствовать в зале суда у Тани родилась

внезапно, только сейчас. Да она еще и не решила, нужно ли ей

395

присутствовать в суде. Она украдкой бросала теплые взгляды

на Силина, пытаясь представить его на высоком троне судьи.

Там он, наверно, совсем по-другому выглядит: строгий,

неподкупный, требующий от подсудимого и свидетелей

"правду, только правду". И в его власти судьбы человеческие:

наказывать и миловать. Интересно.

– Вам приходилось выносить смертные приговоры?

– Приходилось. – В голосе Силина прозвучала нотка

сожаления, лицо нахмурилось.

– И часто?

– Нет. А потом имейте в виду: от вынесения смертного

приговора до его исполнения длинная дистанция, и нередко

высшая мера заменяется длительным заключением. Наше

правосудие далеко от совершенства. Особенно уголовный

кодекс. В нем много лазеек для преступников. Я вам не открою

тайны, если скажу, что преступность в это проклятое время так

называемой демократии и реформ буквально парализовала

общество. Борьба с преступностью должна быть одной из

главных задач правительства. А у нас только разговоры о

преступности, а серьезных крутых мер, практических действий

нет. – Но ведь борьба с преступностью зависит и от вас,

судей. Вы находитесь на переднем крае, – возбужденно

сказала Таня.

– Только отчасти. Главная беда состоит в том, что

преступность проникла в государственные, административные

и хозяйственные структуры. Она, как раковая опухоль,

поразила все сферы жизни. Сама власть у нас преступная и

держится она на преступности. Уберите преступность, и она

падет. Вместе с президентом – главным преступником.

Он возбудился, в глазах засверкали тревожные огоньки.

Он продолжал:

– В этом отношении поразительный пример: голосование

в Думе проекта закона об организованной преступности. Закон

принят большинством голосов. Против проголосовало всего

сорок три депутата. Из них сорок – члены фракции "Выбор

России", то есть дерьмократы-гайдарчики. А конкретно – Бунич,

Волкогонов, Гербер, Денисенко, Емельянов, Заславский,

Нуйкин, поп-расстрига Якунин... Какой букет апологетов

организованной преступности. Им она нужна, как воздух.

– Вы говорите точно, как мой отец. Он у меня сталинист. -

В голосе Тани прозвучали горделивые нотки

396

свидетельствующие о том, что она солидарна с отцом. – А вы

как относитесь к Сталину?

Силин не спешил с ответом. В отношении Сталина у него

сложилось твердое убеждение, неподвластное никаким

колебаниям и сомнениям. Ответ на подобный вопрос ему

приходилось давать не однажды совершенно разным

собеседникам, в том числе и ярым антисталинистам. Но как

ответить кратко и убедительно этой очаровательной женщине,

слегка возбужденной от выпитого коньяка и позволившей себе

расслабиться? Перечислять все заслуги Сталина перед

советским народом, говорить о нем, как о прозорливом

государственном деятеле и великом полководце, смывать всю

грязь, инсинуации и ложь, выплеснутые на него врагами

социализма и советской власти – это долго. После небольшого

размышления Силин ответил:

– Сталин – это наша славная история. Сталин – это

социализм на практике. А социализм – это завтрашний день

человечества, независимо от того, воскреснет Россия в былом

своем могуществе или на несколько десятилетий останется

американо-израильской колонией.

– А такое может случиться – колония? – с тревогой в

голосе спросила Таня.

– Я не исключаю. Есть страшные преступления, которые

совершили демократы с Ельциным во главе. Первое – это

приватизация, разгосударствление, то, чем занимается

ставленник Запада Чубайс, фигура по своему злодеянию не

имеющая аналогов. Что такое приватизация? Это развал

экономического потенциала. Десятилетиями народ в поте

лица, не доедая и не досыпая, на одном энтузиазме создавал

заводы-гиганты, возводил, строил, чем мы гордились, и мир

восхищался. И все это народное достояние за бесценок, за

гроши отдано дельцам, жулью. А в итоге – миллионы

безработных. Народ еще не понял всего ужаса приватизации,

которую Ельцину навязали израильско-американские

советники! Чубайс и его команда должна быть моими

клиентами, сидеть на скамье подсудимых. А они правят бал.

Он умолк, мрачно насупив взгляд. Казалось, он весь

охвачен предельным напряжением, большие руки сжаты в

кулаки, на лице выступили желваки.

– А что второе? – спросила Таня, не сводя с него

пытливого взволнованного взгляда. Глаза ее горели.

– Второе – молодежь, наше будущее, которое

планомерно уничтожается. Мне приходится разбирать

397

преступления юношей, выбравших "пепси-колу". Совершенная

деградация душ, никаких нравственных норм, полнейшая