Текст книги "Заложник силы (СИ)"

Автор книги: Ирина Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 55 страниц)

Глава 4

Утром она, как обычно, проснулась по далекому фабричному гудку и не сразу вспомнила о том, что случилось накануне. Даже успела удивиться тому, что легла, не сняв ни платья, ни теплых чулок. А вспомнив, поспешила в соседнюю спальню, проверить, как там подобранный ночью парень. Голова кружилась, в груди что-то кололо, мешая вдохнуть, а тело сделалось вялым и непослушным, и каждый шаг давался с трудом. Софи решила, что надорвалась, пока тащила раненого. Но усилия не пропали даром: незнакомец был жив и, кажется, не особо мучился – просто крепко спал, чуть слышно, но ровно дыша. И повязка в неплотный слой бинтов осталась чистой, кровь не проступила.

Девочке нужно было собираться на работу, и странно было оставлять в доме чужого человека. Она хотела подпереть чем-нибудь тяжелым дверь комнаты, но после подумала: зачем? Ну встанет, если встанет. Красть у них, кроме еды, нечего, да и той немного. Тайник с деньгами он вряд ли найдет. Разве что старые отцовские вещи в чулане отыщет, а в прихожей – потрепанный ватник и валенки, оденется и уйдет себе – так это, наверное, и к лучшему.

Путь до лавки сегодня показался необычайно долгим, а салазки с заспанным малышом раза в два тяжелей, чем вчера. Софи запыхалась, а боль в груди по-прежнему не давала нормально отдышаться. Уже войдя в лавку и раздевшись, девочка попыталась набрать полные легкие воздуха, и тут же зашлась сухим лающим кашлем.

– Заболела? – спросил хозяин участливо.

– Нет, господин Гийом. Поперхнулась.

На ладошке, которой она, кашляя, прикрывала рот, остались капельки крови, и Софи незаметно, чтобы лавочник не увидел, отерла руку о передник.

Но дальше стало еще хуже: перед глазами все плыло и кружилось, в ушах гудело. Пробовала влезть на стремянку, чтобы достать с верхней полки бутыль уксуса, – едва не упала.

– Иди-ка ты домой, милая, – порешил через час хозяин. – А то ведь на тебе лица нет, и ноги, гляжу, не держат.

– Но я…

– Иди-иди, – мужчина чуть ли силком ее не вытолкал. – Отлежись денек-другой, полегчает – тогда придешь. И не бойся, не возьму никого на твое место, сам как-нибудь продержусь, хоть и целую неделю.

Целая неделя без платы. Долго. Софи действительно очень плохо себя чувствовала, но надеялась, что уже за день, в крайнем случае – за два, придет в себя.

А если нет, и болезнь продлится дольше, можно будет продать портсигар с розой, а тому парню сказать после, что ничего такого при нем не было. Пусть радуется, что самого на морозе не бросила!

Глупость и слабость – вот то, чего Валет не терпел в людях.

Глупость и слабость. Вчера он преуспел и в том, и в другом. Сначала дал маху с шулером и его девкой, потом – побитой шавкой скулил у ног прохожих… Прохожего? Прохожей?

Вор помнил, как на исходе сил выбрался из реки, вскарабкался на обледенелые сходни и полз по узкому вонючему ходу, как услышал чьи-то шаги и вцепился в одежду вывернувшего из-за угла человека, умоляя о помощи. Помнил, как его отшвырнули в сторону, и просвистели мимо лица саночки с сидящим в них улыбчивым мальчуганом. А дальше – ничего до того момента, как он очнулся укутанный одеялами в незнакомой комнате, на полу рядом с камином, в которым тлели красные угольки. Из одежды только исподнее, еще немного влажное. Рана перетянута бинтами и – что странно – почти не болит.

Несколько минут парень лежал, наслаждаясь теплом и тишиной, а когда наконец решил подняться, услышал, как хлопнула дверь (входная, по-видимому), и дом ожил, наполняясь звуками.

– Поиграй у себя, котенок. Я чайник поставлю и приду.

Женский… Нет, скорее, девичий голос. Мягкий, приятный, без визгливых ноток, но такой усталый, словно его обладательница провела ночь за тяжелой работой.

– Хаасо! – тоненько отозвался ребенок.

Легкие шажки в коридоре, скрип двери и негромкая возня в соседней комнате. Как Валет ни прислушивался, ничего больше не разобрал: ни других голосов, ни шагов потяжелее. Выходило, кроме него в доме лишь эти двое, девушка и малыш.

– Люк, ты еще не проголодался? – Ответа мальчика Тьен не расслышал. – Хорошо, милый. Подожди меня еще немножко.

Опять заскрипела дверь, теперь уже в комнату, где находился он, и Валет быстро закрыл глаза, притворяясь спящим. А когда спустя минуту на лоб легла холодная ладошка, вор резко перехватил ее дернул вниз и в строну и перекатился по полу, подминая под себя испуганно вскрикнувшую девчонку.

– Заорешь, убью, – тихо предупредил он, зажав ей рот. Большие голубые глаза, болезненно блестевшие на худеньком бледном личике, от страха сделались просто огромными. – Поняла?

Она моргнула, показывая, что поняла, и Валет убрал ладонь.

– Кто та…

Закончить вопрос вор не успел: девушка – девочка? – судорожно всхлипнула и зашлась хриплым кашлем. На потрескавшихся с мороза губах появилась кровь. Чахоточная, что ли?

Тьен отстранился и сел рядом, дав ей возможность подняться и отдышаться.

– Кто такая? – спросил он, когда она успокоилась и утерла рот. Старался говорить резко, но не вышло: жалко стало болезную.

– Я… я…

Девчонка с сипением втягивала воздух, и ему показалось, снова сейчас закашляется. И еще показалось, что где-то ее уже видел. Только где?

– Я живу здесь, – выговорила она наконец.

– Одна?

– Нет. – Валет внутренне напрягся. – С… с Люком.

Вор не позволил себе вздохнуть с облегчением, но успокоился: Люком она называла ребенка. И все же решил уточнить:

– А родители? Кто-нибудь из взрослых?

Девчонка открыла рот, что-то такое промелькнуло в ее лице, что он без слов догадался: поняла, что сглупила, сказав, что тут никого больше нет, и думает, как бы выкрутиться. Но, видно, не придумала.

– Мама умерла. Отец… на работе. Скоро вернется!

Все-таки попыталась. Валет снисходительно усмехнулся.

Но где же он ее видел? Русые волосы, смазливая мордашка, ручки-веточки? Не в слободе, точно. Да и этот дом, судя по простой, но приличной обстановке, большим окнам и маленькому садику, который с трудом, но можно рассмотреть за исписанным морозом стеклом, стоит не на территории колоды – там все больше утлые хибарки или двух-трехэтажные клоповники-доходки.

– Как я здесь оказался?

Она не ответила, только уткнулась носом в согнутые коленки.

Сама приволокла? Зачем?

– Одежда моя где? Ботинки?

Девчонка непонимающе захлопала пушистыми ресницами и выдавила через страх:

– Не было никаких ботинок.

Верно, забыл: ботинки сам в реке сбросил.

– А остальное?

Она ткнула пальцем в сторону камина, рядом с которым развесила на стуле его брюки.

– А рубашка… рваная была.

Вор поднялся, ощупал штаны: просохли. Тут же натянул.

Заметил на каминной полке свой портсигар, обрадовался – уже не пустой! – и сунул в карман. Девчонка отреагировала странным взглядом, будто он на ее кровное покусился. Потом тоже поднялась с пола, рассеянно осмотрелась и неожиданно завопила так, что у Валета уши заложило:

– Ты что натворил?! Зачем?! Гад неблагодарный! Я его… А он! Ты… ты…

Она опять захрипела, закашлялась, а Тьен так и не понял, из-за чего крики.

Огляделся, выискивая причину злости. Вроде ничего он тут не сломал, не перевернул, пока был без сознания. Комната, как комната. Платяной шкаф с зеркальной дверцей, рядом – книжный с порожними полками под толстым надтреснутым стеклом… Но стекло – это точно не он: трещина старая, уже и потемнела от пыли… Кровать без матраса, стол… На столе рядочком горшочки и баночки, где с землей, где с водой, – ни один не перекинут. Да и невелика беда, если бы что-то уронил: все равно в них сплошь сухие листья да веточки понатыканы, не настоящие же цветы!

– Цветы, – засипела девчонка, схватившись за грудь, а в глазах заблестели злые слезы. – Все мои цветы!

Кинулась на него с кулаками, но куда ей, пигалице?

– Угомонись, дура! – Тьен зажал девчонку крепким хватом, чтоб не рыпалась. – Не трогал я твои цветочки. Поливать чаще надо было!

– Поливала. С вечера… зеленые… Все ты…

Ее снова скрутил приступ кашля. Точно, чахоточная, и связываться неохота. Но когда зашла речь о цветах, вспомнил: лето, набережная, а еще до этого – аптека старого Ганса в слободе.

Вот и сочлись.

– Не трогал я твои цветы, – повторил он, дождавшись, когда ее отпустит кашель. – И спасибо, что помогла. Не забуду.

Девчонка поелозила кулаком по лицу, размазывая слезы, и хлюпнула носом.

– Шмотье какое-нибудь на меня есть? Одежда?

– Найду, – буркнула она сердито.

– Вот и ладно. Стемнеет, уйду, не боись.

– Было бы, кого, – неожиданно огрызнулась мелкая.

Она и была мелкая: тринадцать-четырнадцать, не больше. Но не из пугливых. Кутается в широкую вязаную кофту, жмется, словно от страха, а глазками-то так и шарит вокруг, чем бы тяжелым его хватить, если что…

– Звать тебя как, спасительница?

– Не твое дело!

– А если малого спрошу?

Девчонка зашипела, ощерилась: того и гляди, снова бросится, только на этот раз не с кулаками, а зубами в глотку вцепится.

– Только посмей к нему подойти!

И не дура ли? Сама в дом притащила, а теперь спохватилась, что добрые дяденьки на улице с дырками в груди не валяются.

– Софи, ты скоо? – послышалось из соседней комнаты.

– Софи, значит, – ухмыльнулся Валет. – Красивое имя. В общем, так, Софи. Я добра не забываю, рассчитаюсь при случае. А пока барахлишко мне, какое есть, подыщи, и разойдемся.

– Самого как зовут? – осмелела девчонка.

– Меня не зовут, – осклабился вор. – Я сам прихожу.

– Угу. Или приносят тебя полудохлого.

Она вышла из комнаты, зло хлопнув дверью, а в коридоре, он слышал, снова надолго закашлялась.

Лечиться ей, дурехе, надо… А не задохликов по снегу таскать, да-а-а…

Валет в который раз с удивлениям прислушался к своим ощущениям: боли не было. Совсем. Потыкал пальцем в повязку – вроде что-то кольнуло. На нем и прежде все, как на собаке, заживало, но чтобы сквозная рана за одну ночь затянулась? Чудеса, да и только. А в чудеса Валет уже лет десять как не верил. Но и разумного объяснения случившемуся не нашел, отложил на потом.

Прошелся вперед-назад по маленькой комнатушке, поглядел на усохшие листики в горшочках, пожал плечами: хлопотное это дело, цветы выращивать. Тем паче, дом нездоровый какой-то. Девчонка, вон, от чахотки доходит, а в углу – мышь дохлая валяется.

Дома Софи стало совсем плохо. А еще и парень этот… И винить некого: сама пожалела, сама притащила. Сама не додумалась сразу убрать дорогой портсигар в тайник.

И цветы, все до единого, пропали. За одну ночь! Неужели от внезапного тепла, от того, что камин с вечера растопила? Хотя какая теперь разница? Как бы там ни было, а к праздникам ни фиалок, ни гиацинтов, ни дополнительного заработка…

Расплакалась сразу, но слезами горю не поможешь.

– Софи!

Люк звал, обещала ведь скоро прийти.

– Я тут, маленький, – через силу улыбнулась она, заглядывая к братишке в комнату. – Сейчас чаю заварю, с малиной. Хочешь?

Перетертой с сахаром малины осталось всего полбаночки. Сразу казалось, что много, ели ложками, а последние недели, когда девочка сообразила, что сделанных запасов до весны точно не хватит, стала класть только в чай и только Люку. Но сегодня придется и себе положить немного, а после под одеялом отлежаться, пропотеть, как следует, чтоб простуда отпустила.

Но сперва чужака неблагодарного из дома выставить!

Порывшись в чулане, нашла коробку с отцовскими вещами. Распродать бы давно, да разве с тряпья много выручишь? Выбрала рубаху, теплую, но поплоше, такую, что не жалко. Еще одну взяла – ветошь ветошью – пусть на портянки рвет. Ватник, так и быть, пускай забирает, до нужника добежать и шаль накинуть можно. И старые валенки она редко когда надевает… А калоши не отдаст!

– На вот! – собранную одежду швырнула прямо на пол, под ноги парню.

Он поднял рубашку, осмотрел, как на ярмарке. Рот скривил, так что стало видно дырку между ровных белых зубов.

– Хахаля?

– Что? – не поняла девочка незнакомое слово.

Чужак кривиться перестал.

– Отцовская? – спросил уже по-другому. Она кивнула. – На работе, говоришь? И когда придет?

– Когда надо!

Чайник шипел, исходя густым белым паром. Воды осталось ровно половина, но на две кружки хватит. Софи насыпала заварки, залила кипятком и оставила настаиваться, а сама тем временем опять заглянула к брату.

– Кушать не захотел?

– Я захотел, – раздалось за спиной наглое.

«И зачем я вернулась в тот переулок?» – подумала она с досадой. Еле дышал же! Казалось, и до утра не дотянет! А теперь расхаживает тут хозяином, жив-живехонек, и никакой жалости к нему, Софи уже не испытывала. Но и страх перед незнакомцем, как ни странно, тоже прошел.

– То там? – встрепенулся, услыхав новый голос, Люк.

– Никто. – Девочка загородила собой проход. – Погоди еще немного, я чаю с сухариком принесу.

Затворив дверь, шипящей кошкой накинулась на чужака:

– Сказал же, что уйдешь!

– Когда стемнеет, – спокойно напомнил тот свои слова. Не спросясь прошел за ней в кухню. – Так покормишь гостя?

– Все равно же не отвяжешься.

Софи насыпала пустой каши и поставила тарелку на стол перед «гостем».

– Считаешь, я голубь – пшено клевать? – ухмыльнулся тот.

– Другого нет, – отрезала она. В холоде оставалась еще половина курицы, но мясо было только для Люка.

– Понятно, что нет. – Парень окинул кухню пренебрежительным взглядом. – Но ложку все-таки дай.

Девочка смутилась, достала ложку. Хотела тоже сказать какую-нибудь колкость: язык, слава богу, в препирательствах с торговками, заточен – но, как назло, снова закашлялась.

– Давно болеешь? – спросил зеленоглазый с сочувствием.

– Нет, – пробормотала она. – Первый день, как простыла.

– Всего день, а уже кровью харкаешь? – не поверил он.

– Ничего я не… – Во рту остался металлический привкус. – Просто горло подрала.

– Бывает, – парень пожал плечами и, как ни в чем не бывало, принялся уплетать холодную кашу. – Но, если что, и чахотку вылечить можно. У меня знакомый один собачий жир топил. Щенков собирал по округе, шкурки на шапки, а тушку выпотрошит и…

Софи почувствовала, что ее сейчас стошнит.

– Нет у меня никакой чахотки!

Новый приступ некстати согнул пополам.

– Вижу, – хмуро заметил чужак, которому, по-хорошему, полагалось сейчас хрипеть и корчиться от боли – ему, а не ей! – Только, когда к малому ходишь, рот тряпкой завязывай, заразишь еще.

От внезапного, до кости пробравшего ужаса, ноги подкосились, и Софи упала бы, не вцепись она в краешек стола. Заразить? Люка? А что, если она действительно больна? Что, если она умрет, как мама? Как он будет без нее? А если с ним самим по ее вине что-нибудь случится?

– Совсем худо? – долетело как будто издали. – Приляг что ли. Я тихо посижу и пойду. А если надо, за малым посмотрю.

– Не надо, – не отказалась, а скорее попросила она. Не хотела, чтобы он приближался к Люку.

Но в комнату все-таки пошла. Подкинула в очаг угля и свернулась на матрасе, укутавшись в одеяло. Пока чай остынет, отдохнет…

Когда открыла глаза, за окнами было уже темно, а на столе, незнамо кем зажженная, горела вполсилы лампа.

Вскочила, испуганно озираясь, хорошо, хоть не вскрикнула: Люк спал в своей кроватке, подперев щеку ладошкой.

– Котенок, маленький мой, – позвала Софи тихонько, а сердце сжалось от страха. Почудилось, что не отзовется… Но малыш открыл глаза и улыбнулся спросонок. – Солнышко мое, прости. Прости, маленький. Ты голодный, да?

– Не, – мальчик замотал головой. – Я кусал. Кусную каску! Много!

На кухонном столе стояла тарелка, перемазанная пшенкой и засахаренной малиной. Очень вкусная кашка.

А малины в банке осталось на донышке. Только и хватило, что залить кипятком да выпить, прежде чем вернуться в постель. О катке сегодня не могло быть и речи, но к ночи кашель немного отпустил и голова почти не кружилась. День-два, и простуда уйдет, как странный парень из заснеженного переулка. Навсегда.

Шапкой Валет разжился по дороге: на подходе к слободской заставе стянул с какого-то пьянчуги мохнатый треух. Голове теплее, и маскировка какая-никакая. Вряд ли кто опознает завсегда аккуратного, как барчонок разряженного вора в таком виде: затасканный ватник, огромные валенки (как в них только мелкая ходила, когда и у него ноги выскочить норовят?), а теперь еще и кроль облезлый на голове. Да и фонари в Торговой слободе – роскошь. И работе помеха, если только ты не уличная девка. Это тем товар лицом и прочими частями показать надо, вот и вьются вокруг огней, словно ночные бабочки, а остальным светиться не с руки.

Не привлекая внимания, Тьен добрался до своего дома и остановился под обвалившейся аркой на противоположной стороне улицы, откуда хорошо просматривалось парадное. Сразу заходить не рискнул, и правильно, как оказалось: у доходки безо всякого видимого дела отирался какой-то тип, в гражданском, но по выправке, по походке, по тому, как крутил головой из стороны в сторону, – точно легавый. У Валета на эту братию глаз наметан. А чуть поодаль еще один вышагивал – копия первого, только ростом пониже, да в брюхе пошире. Не к добру.

Вор постоял еще немного и, как пришел незамеченным, так незамеченным и ушел.

Окошко над мастерской точильщика горело ярким светом. Значит, Манон работала. Пышнотелая подружка Шута была редкой вышивальщицей, и живи она в каком другом районе, от заказов бы отбоя не было. Но и в слободе находились клиенты, кто из местных, кто из пришлых, а Ланс редко когда скучал дома, пока его «малышка» возится с нитками да иголками.

Сегодняшний вечер не был исключением. Когда Тьен нашел белобрысого в подвальчике папаши Лу, тот в одиночку сражался с бутылкой анисовой водки и уже был близок к победе.

– Валет, – поднял он замутневшие глаза на присевшего по другую сторону стола друга. А затем поднял и стопку: – Пусть земля тебе будет пухом.

– Какая земля?

Шут замер, не донеся чарку до рта, всмотрелся в ухмыляющуюся физиономию вора и вздохнул:

– Ну да, какая уж тебе земля? Ты ж утоп. И жрут тебя рыбы-ы-ы… – под конец чуть ли не по-бабски заголосил.

– Рыбу я сам люблю. – Тьен отобрал у приятеля стопку и одним махом опрокинул в себя ее содержимое. По желудку разлился огонь. – Жареную.

– Чего? – еще не смекнул, в чем дело Шут.

– Того! – перегнувшись через стол, вор отвесил товарищу знатного леща, и с удовлетворением наблюдал, как скорбь на его лице уступает место удивлению. Никогда на его памяти человек не трезвел так быстро.

– Валет, – промямлил, устав пучить глаза, белобрысый: трудно говорить, когда челюсть так и норовит отвиснуть до пола. – Жи… Живой!

– Живой-живой, – прошипел Тьен, опасливо озираясь, – Только не ори.

Кроме них и самого папаши Лу в подвальчике было лишь трое выпивох, но кабатчик был занят подсчетом запасов и в зал почти не глядел, царапая что-то в толстой книжке, а мужички, мастеровые по виду, нализались уже настолько, что могли только невнятно хрюкать, провозглашая очередной тост. Разговору ничто не мешало.

– Ты это… Это как? – пытался сформулировать вертевшийся на языке вопрос Шут. – Я же видел! Ты это… и того.

– Пока не того.

– А-а…

– Выплыл ниже по течению. Выбрался. До доктора знакомого дотопал, тот подшил меня малёха – как новенький теперь.

Почти так и было, разве что без доктора. Но незачем Лансу знать про чудесное исцеление: с его воображением, глядишь, осиновым колом ткнет, или чем еще в сказках нечисть побивают?

– Ты мне лучше скажи, что было, после того, как я в реку прыгнул.

– Да ты не прыгнул, – стушевался Шут. – Упал. Я сразу вниз побежал, думал, успею вытащить. Но там течение такое… Ну и… А потом ушел, наверх не поднимался больше. Но у нас новости быстро расходятся, утром уже вся слобода знала, что тебя застрелили. Кто-то даже вступиться хотел. Мартин со своими, кажется. Звали к царям идти. Но оно ж – суд божий, по правилам все, ты же понимаешь? И козырь тот все одно сбежал со своей лярвой: не видели их уже после того. Ну и вот. Зато к обеду другое завертелось… – Парень огляделся и понизил голос до шепота. – Пошел я к тебе на квартиру. Ну, там это…

– Вступать в права наследования, – закончил заумной фразой Валет, лишний раз убеждая товарища, что он не призрак.

– Вроде того, да. Все равно ведь растащили бы все! Только и мне ничего не перепало. Пришел, а дверь опечатана. И два флика на лестнице дежурят, я не заметил сразу…

Тьен укоризненно покачал головой: с Ланса станется и конного жандарма в полной амуниции не заметить.

– …Сцапали меня. Ну, вроде как. Рук не выкручивали, браслетов не надевали – просто вниз свели и в экипаж усадили, культурно, что твоего дельфина.

– Дофина, – машинально поправил Валет.

– А там, значит, хмырь сидит. Весь из себя лощеный: шуба с бобром, тросточка, перчатки белые… Знаешь, что думаю? По портрету, мертвяк это твой был. Ну, тот, что за портсигаром приходил. Только никакой он не мертвяк, а большая шишка. Оттуда. – Ланс указал пальцем на потолок.

– Откуда? – Не понял Тьен, поглядев на облупившуюся штукатурку.

– Из управы ихней, откуда еще. Про тебя спрашивал. А я думаю: чего уж теперь? Что знал, то и выложил. Был, мол, Валет, да сгинул – вот и весь сказ.

– И что?

– И все. Отпустили меня. А мертвяк твой со многими еще базарил. Потом слушок прошел, что он большие деньжища за тебя сулил, но только за живого. А где ж тебя живого взять-то?

Чудеса продолжались.

«Мертвяк», если это он, с лета по пятам ходил, но даже приблизиться не пытался, не то, что легавых натравить. А как его, Валета, «застрелили», он тут как тут: и награду назначает, и засады на квартире устраивает. К чему бы это?

– Слушай, Тьен, отсидеться бы тебе где-нибудь. Люди тебя ищут, кажись, серьезные. Я бы не нарывался. Да и подлечиться ведь надо… Или ну его вообще – на пароход и в Табачные колонии? Там, говорят, новым поселенцам сразу дом дают, землю, лошадей. Я б Манюню взял и с тобой рванул бы, а?

Вор устало опустил голову на руки. Иногда казалось, что не Шут его на четыре года старше, а наоборот.

– Землю дают, Ланс. Но на той земле пахать надо. Я этого не умею. Да и не хочу: мне моя жизнь мила, какая есть. А отсидеться – отсижусь. В колонии за этим ехать не надо, поближе местечко найду.

– Где?

– Извини, не скажу, – заявил Валет твердо.

Во-первых, кто знает, какие еще «мертвяки» по его душу явятся и как спрашивать будут: не все ж в каретах катать, и другие методы есть. А во-вторых… Во-вторых, сам еще не решил.

– Тьен, тебе, наверное, деньги нужны будут. На первое время. У меня немного, но у Манон отложено, я попрошу…

– Не нужно. У меня тоже отложено.

– Но у тебя же там… эти.

– Про мое «там» никакие эти не знают, – усмехнулся Валет, радуясь собственной предусмотрительности.

В квартирке на чердаке оставались кое-какие сбережения, но все остальное он хранил не дома. Как раз на такой случай.

– Не ищи, – предупредил он приятеля, прощаясь. – Все равно не найдешь. Утихнет немного, сам весточку подам.

Утром Софи разбудил совсем не гудок. Пересменку на фабрике, впервые с того времени, как устроилась в лавку, девочка проспала, но, заслышав звон посуды в кухне, тут же открыла глаза и испуганно вскочила. «Люк!» – была первая мысль. Но мальчик спокойно спал в своей постели. А по дому плыл аромат жарящегося мяса и еще чего-то, давно забытого, но, несомненно, очень вкусного…

В животе заурчало, а на глаза навернулись слезы: последний раз у них так пахло, когда мама была жива и готовила по утрам завтрак на всю семью.

Но мамы уже больше года, как нет. Вспомнив об этом, Софи набросила на плечи шаль, вооружилась кочергой и, стараясь двигаться как можно тише, вышла из комнаты.

Дверь в кухню была открыта, и запахи из нее шли такие, что рот наполнился слюной. Девочка аккуратно заглянула внутрь, но осмотреться толком не смогла: голодный взгляд прилип к плите, на которой шкварчала большая закопченная сковорода. Забыв о предосторожности, Софи шагнула вперед…

– Выздоровела уже? – спросили со стороны насмешливо. – Босая, гляжу, ходишь.

Девочка резко развернулась и замахнулась кочергой на нахала, с которым вечером простилась на веки вечные.

– Что ты тут делаешь? – стребовала она грозно, но прозвучало неубедительно – запахи отвлекали.

– Есть готовлю. – Не обращая внимания на ее «оружие», парень прошел к плите и встряхнул сковороду, на которой сквозь расплавленный сыр жирно поблескивали желтые глазки яичницы и закручивались волнующими завитками тонкие полоски бекона. – Не все же мне твоим пшеном перебиваться?

– Тебя и на пшено никто не приглашал! – возмутилась девочка.

– А я не в гости.

Наглец, непонятно как проникший в дом через запертую дверь, снял с огня сковородку, накрыл тяжелой чугунной крышкой горелку, и только покончив с этими делами, повернулся к замершей в ожидании объяснений девочке.

– Значит так, Софи. Слушай сюда. С сегодняшнего дня я у тебя квартирую. Комнату мне дашь, какую хочешь, только теплую. Плачу два листра в неделю. Сверх этого даю на продукты. Но покупаешь все и готовишь впредь сама. И да, через день чтоб у меня убиралась. Устраивает?

– И за уголь, – прежде чем успела все осмыслить, четко произнесла она.

– Что? – растерялся зеленоглазый.

– За уголь платишь отдельно и греешься, сколько душе угодно. В комнате будешь в той же, где прошлую ночь спал, только матрас из закрытой спальни на кровать перенесешь. Постели для тебя нет. Или сам купишь, или денег дашь, я куплю. За стирку и штопку буду брать отдельно. А убираться – два раза в неделю, вполне хватит. Устраивает?

– Тебе палец в рот не клади! – будто даже восхитился парень.

Софи его пальцы и даром не нужны были – что другое в рот положить бы и жевать, сладко зажмурившись…

– Тарелки где? – спросил новоявленный постоялец.

Девочка молча кивнула на буфет.

Зеленоглазый достал посуду, разделил на две порции аппетитную яичницу и пододвинул одну тарелку Софи. С хрустом разломил пшеничную булку.

– Присаживайся, обсудим все условия. На сытый желудок сподручнее будет.

Но как ни голодна была девочка, за вчерашний день и хлебной корки не сжевавшая, набрасываться на еду она не спешила.

– Зовут тебя все-таки как? – спросила она, сглотнув слюну.

– Я же говорил: меня не зовут, сам прихожу, – ухмыльнулся квартирант. И не возразишь ведь! – А так – Тьен.