Текст книги "Заложник силы (СИ)"
Автор книги: Ирина Шевченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 55 страниц)
Пустота запуталась.
И Тьен запутался.
Получалось, что с людской кровью шеар становился сильнее? Делался неуязвимым для пустоты? К чему тогда запреты?
Пустота поддакивала: да, к чему?
Но он вспомнил. Лили объясняла… Не Холгер, опять не Холгер…
– У Итериана всегда должен быть шеар, – говорила альва. – И лучше, чтобы не один. А людская кровь слаба. Сила четырех угаснет в ней. Ты стал шеаром, а твой сын, даже если ты возьмешь в жены чистокровную стихийницу, может оказаться слабее. Или твой внук не сумеет пробудить в себе дар и не пройдет лабиринт. Такое уже бывало, давно. Поэтому нельзя рисковать…
Холгер никогда не женился бы на его матери.
Но шеаров много не бывает. Тьен не знал почему, ведь кровь четырех за многие тысячелетия должна была дать обильное потомство… А их всегда не хватало, особенно, когда накатывала очередная волна. И Верден сказал матери, что заберет ее ребенка, если в нем проснется сила одной из стихий. Кроме воздуха – воздух мог прийти к нему с кровью сильфов…
Но мама отказалась от своей стихии, и воздух отказался от них…
…И сейчас Тьен задыхался. Воздуха не хватало. Пустота глотала его вместо своего пленника.
Гасила огонь, отталкивала землю, пила воду. Но недостача воздуха чувствовалась особенно остро.
Он хрипел, метался по постели, рвал руками удушливый ворот рубашки… И оставался неподвижен в глазах других…
– Уже вторая неделя, – подсчитал Холгер. Тьен слышал его иногда. Его и Йонелу – никого больше. – Вторая неделя и никаких изменений. Вдруг он не выдержит?
Порой в голосе правителя чудилось волнение. Как и в том, другом, принадлежавшем его матери.
А было и иначе…
– Может, так будет правильно? – сказала Йонела как-то. – Угроза миру миновала. А он… Он – убийца. Шеар не может быть убийцей.
Шеар может убить. Отнять жизнь, и не одну. Десятки, тысячи, миллионы… Да, иногда и миллионы – позже Тьен узнает… Но только если этого требует долг. Не по злобе, не из ненависти или мести…
А он… Он был убийцей. И шеаром при этом. Так нельзя.
Лили говорила правду: его боялись. До одури, до ненависти…
– Убийца, – шипела сильфида. – Он впустил в себя тьму и скрыл свою злобу под огнем…
Гуляй-город. Мастерская художника. Трупы на полу и разбегающиеся по паркету саламандры…
Откуда ей известно об этом?
Следили? Подсматривали все эти годы? Наблюдали, как проходит испытание?
– Не вспоминай, – сурово приказал правитель. – Он не понимал, что делает. Не справился с тьмой.
И не хотел справляться. Позволил тьме вести себя…
– А если не справится снова? Он – человек. Ты же видишь, насколько он человек. Даже ничто не признало в нем истинного шеара.
Да, Йонела ненавидела его. Потому что боялась и не могла противопоставить этому страху ничего, кроме ненависти. Хотя бы показной – страх все равно был сильнее.
Для нее старший внук – убийца. Тот, кто без угрызений совести спустит курок и утопит город в огне. Распалится от злобы и оставит вокруг себя мертвую черную воронку. Такому не место в Дивном мире… Разве что тому потребуется третий шеар. Тогда можно рискнуть…
Но опасности больше нет, и убийца уже не нужен.
– Ты желаешь его смерти? – спросил Холгер у матери. Тихо, но пустота эхом повторила для Тьена его слова.
– Нет, конечно. Но если это случится…
– Такова будет воля четырех, – закончил правитель.
Голоса Тьен теперь слышал чаще. Только Холгера и Йонелу.
Из обрывков бесед понял, что никто кроме этих двоих не знает, что случилось на самом деле. Для остальных его состояние – обычное истощение после ликвидации разрыва. Переоценил свои силы, ослабел… Нельзя, чтобы другие узнали. Его, Тьена, и так незаслуженно восхваляют в народах, а если просочится весть о подобном чуде… Волнения, смуты… К тому же он – старший сын. Йонела очень переживает за Эйнара. И за Итериан. Недопустимо, чтобы убийца правил детьми стихий. Она видит в нем тьму, с первой встречи видела… Это Арсэлис так глупа, чтобы жалеть убийцу. Правда, Арсэлис и не знает о том, что он убийца, это такая же тайна Йонелы и ее сына, как и то, что случилось у рощи дриад… Но Арсэлис все равно глупа и наивна и не понимает, что убийца спит и видит, как заполучить корону Итериана. А Эйнар останется ни с чем. Если вообще останется, потому что от убийцы можно всего ожидать… И Холгер тоже глупец, если оправдывает ублюдка юным возрастом и человеческой слабостью…
Но он все равно оправдывает. Не разрешает матери даже заговаривать о том случае.
Но, может быть, ему просто неприятно осознавать, кто есть его сын? Если он все же считает его сыном…
– Больше месяца. Никаких изменений.
– Поползли слухи? – разволновалась Йонела.
– Еще нет. Но это неизбежно.
– Скажи советникам, что это из-за порченой крови. Человеческой крови. Истинный шеар уже восстановился бы.
Старая шеари верна себе и долгу перед миром. У нее дурной характер, но благие намерения.
И она чаще сына остается с Тьеном.
– Ты был бы милым мальчиком, – сказала она однажды, проведя пальцем по его покрытой густой щетиной щеке.
Тьен не чувствовал прикосновений, но знал, что она так сделала. А еще знал, что ее ужасно злит то, что он так по-человечески «обрастает шерстью». Но она все равно коснулась его лица…
– Ты был бы милым мальчиком, если бы не людская кровь и не тьма в твоем сердце. Думаю, мы сошлись бы. Мне говорили, что ты дерзок, нетерпелив, остер на язык… совсем как я. А мне так скучно с занудой-сыном и его тихоней-женой…
А затем она сделала то, что очень удивило и Тьена в пустоте, и пустоту в Тьене.
Обхватила его лицо ладонями, надавила большими пальцами на подбородок, чтобы открыть рот, наклонилась близко-близко и вдохнула в него прохладный чистый воздух.
– Дыши, ну же…
Пустота подавилась – слишком много, чтобы проглотить за раз.
А потом – еще.
– Дыши. Я знаю, воздух не любит тебя, но… плюнь ты на это. Ты же шеар – разве он может не послушаться? Дыши. Сдохнешь в другой раз и не в моем дворце.
Она была бы милой бабушкой, если бы не была такой стервой…
Следующим выдохом-вдохом пустоту выдуло из Тьена…
Но Тьен остался в пустоте. Этого старой сильфиде было не изменить…
– Почти четыре месяца, – подсчитал в очередной раз Холгер. – Иногда мне кажется, что он не хочет возвращаться.
Он не хотел. Зачем? Латать черные дыры? Отдавать кровь разрушенному миру? Исполнять почетную обязанность, поднося факел к очередному погребальному костру?
А с пустотой они почти сроднились. И даже к Йонеле он привык. Теперь, беспомощного и неподвижного, она его не боится и поэтому не ненавидит. И Холгер не так уж плох.
Из пустоты все видится иначе.
Холгер сказал, что его нужно показать старейшим, и те, скорее всего, постановят провести ритуал очищения в храме четырех. А поскольку он сейчас не шеар, а человек, к тому же без сознания, со стихиями он не совладает и либо сгорит, либо утонет, либо разобьется при падении с высоты… На худой конец его просто похоронит под землей…
Тьен был категорически против всех этих вариантов. Он пытался кричать, махать руками, звать на помощь… Но вокруг было темно и никто его не видел – только неподвижное тело на кровати. А сам Тьен оставался в пустоте.
Он пытался идти на голос, Холгера или Йонелы, но, сколько ни прислушивался, не мог уловить, откуда доносятся звуки. Брел в одну сторону, и голоса тут же звучали с противоположной…
Тогда решил услышать еще кого-то. Лили или Фера, они были недалеко. Наверняка думали о нем. Или Генриха – он же не мог не волноваться?
…Все тщетно.
А потом вдруг – то ли смех, то ли плач…
Ребенок.
Откуда-то издалека. Очень издалека. Но Тьен узнал голос. Пошел… Боялся, что опять ошибется, но пошел. И голос становился отчетливее – значит, в правильном направлении…
– Тьен! Тьен, иди сюда! Сюда!
И он шел.
А пустота вокруг переставала быть пустотой. Сначала появился ветер. Холодный, пронизывающий. Свистел в ушах, и это был первый звук после путеводного голоса. Следующий – скрип снега под ногами. Привычный такой. И кожу защипало морозцем. Через несколько шагов он начал различать что-то в темноте. Очертания домов, деревья… Потом в небе зажглись звезды…
– Тьен!
…Улица почти видна. И поворот знакомый. А в просвете между домами…
– Тьен! Сколей! Но, лосадка! Но!
…Люк ерзает в салазках, зовет. Веревочка, за которую нужно тянуть, валяется в снегу… А Софи стоит рядом и смотрит на него. Не на Люка – на Тьена. Потом на веревочку и снова на него: мол, чего бросил? Берись и тащи, тут до площади всего ничего. А сама она уже устала…
– Я сейчас, – пообещал Тьен. – Сейчас.
Только несколько шагов…
…И упал на третьем, носом в пушистый ковер, устилавший пол в дворцовой опочивальне…
Так он проваляется час или два, пока не придет Холгер.
Тот поднимет, отхлещет по щекам, нальет воды. Будет что-то бормотать о ритуале, но Тьен, хрипя с непривычки и глотая слова, разъяснит ему, куда можно пойти с такими предложениями. Откашляется и добавит, где он видал и правителя, и его дворец, и потребует, чтобы его перенесли в дом Генриха. А там, разогнав всех и оставшись один, достанет из тайника фотографию…
– Я сильно заболел тогда, – сказал он Люку, поняв, что пауза затягивается. – Четыре месяца в постели. Лекарства не помогали. Назначили рискованную терапию… Но она не понадобилась. Я… Я не знаю, как объяснить.
Зря он вообще заговорил об этом…
– Кажется, я знаю, – тихо произнес мальчик. – Когда я болел, одна женщина в больнице сказала, что нужно держаться за жизнь и за тех, кто мне в этой жизни дорог. И я все время думал про Софи и Клер. И других вспоминал, но Софи и Клер – всегда. И выжил.
– Да. Я об этом… Об этом. Только я тогда не знал, что есть еще и Клер.
На самом деле его болезнь продлилась дольше четырех месяцев. Намного дольше. Он и сейчас еще чувствовал иногда пустоту внутри себя и себя в пустоте.
Глава 12
Терпением Тьен никогда не отличался. Жизнь учила, учила, да не выучила.
Но лицо держать умел. Остальное – в себе. Или когда не видит никто.
А две недели не так уж и долго.
Главное, что Люк понял. Правда, по дороге домой ни слова не сказал, и когда приехали уже и остановились у подъезда – тоже. То ли из-за сиделки, то ли все еще размышлял над тем, что услышал.
– Проводить тебя до квартиры? – спросил шеар.
– Спасибо, я сам. Завтра в то же время?
Прозвучало обнадеживающе.
Шел мальчишка не спеша, но уверенно. И не скажешь, что слепой. Тросточка в руке будто для красоты – только изредка постукивает по тротуару. А глаза – в ногах. Подошва на ботиночках тонкая, ступни каждый булыжник помнят, каждую трещинку. Дошел до знакомой выбоины, дальше отсчитал нужное количество шагов – следующая. Добрался до двери в подъезд, небрежно ощупал тростью ступеньки, поднялся легко…
Госпожа Магдала смотрела с сочувствием. Этьен – с восхищением. Никто не знает, чего стоила парнишке такая выдержка до того, как вошла в привычку. А он и не скажет. Порода не та. Не папашина явно. И воспитание, на счастье, не его.
Шеар попрощался с выспавшейся сиделкой и, оставив автомобиль, перешел на противоположную сторону улицы. Отчитаться. Увидеться еще раз.
У Софи был покупатель. Смазливый щеголь лет двадцати с небольшим, вальяжно облокотившись на прилавок, с улыбкой, которую так и хотелось растереть кулаком по физиономии, расточал комплименты собирающей букет девушке.
Не любил Тьен таких. С хорошенькой продавщицей пофлиртовать – дело обычное, мужчине в добром здравии и хорошем настроении вполне простительное. Но у этого больно морда наглая, и на лбу крупными буквами написано, что, будь его воля, словами и подмигиваниями дело не ограничилось бы.
– Ой, вы уже приехали? – обернулась на звон колокольчика Софи. – А где Люк? Как он?
– Пошел домой. Немного устал, как и вчера, но в целом – неплохо.
– Спасибо, что помог.
Не нужно было ей это говорить. Так – не нужно.
Благодарность прозвучала искренне, но сухо: подобным тоном не с другом, а с наемным шофером говорят…
Шеар нахмурился, а развязный молодчик, умолкший при его появлении, приободрился и опять нацепил на просившуюся под кулак рожу похотливую ухмылку.
– Так что, красавица, сходим куда-нибудь вечерком? Во сколько твоя лавочка закрывается? Заскочу.
– Не стоит, – с вежливой улыбкой отказалась девушка. – Вряд ли вашей невесте это понравится.
Торопясь, закончила с букетом, обернула хрустящей бумагой стебли собранных пышным зонтиком белых фрезий и мелких нежно-розовых роз и подала клиенту. Успела отдернуть руку до того, как широкая ладонь наглеца накрыла бы ее пальцы.
– Невесте? – фат в напускной задумчивости подергал один из длинных глянцевых листочков, зелень которых оттеняла светлую пастель цветов. – Кто ж ей скажет?
– Может, мой жених пожалуется? – беззаботно предположила Софи.
Юнец обернулся на Тьена. Тот в его бесстыжих глазах на жениха по всему не тянул, но намек цветочницы был понят, да и повода оставаться в магазине у незадачливого ухажера уже не осталось.
Он вынул бумажник и положил на прилавок деньги.
– И знаешь, что? – Достал еще одну бумажку. – Вон из тех розочек выбери одну покрасивше.
Софи вытянула из вазона за спиной пышную алую розу. Хлюст перехватил длинный стебель, с гадким чмокающим звуком поцеловал бутон и вернул цветок девушке.
– Тебе, милашка.
Этьен отчетливо увидел, как сейчас она с размаху стеганет наглеца этой розой, оставив на смуглой щеке кровавые царапины от шипов…
– Спасибо. – Та же вежливая улыбка и спокойный голос.
– Всегда пожалуйста.
Молодчик прихватил букет и, насвистывая, пошел к дверям.
Пнуть бы его, для ускорения… Но Софи молчала, и мужчина сдержался.
– Часто у тебя так? – спросил он, когда колокольчик обрадованно звякнул, выпроваживая беспардонного повесу.
– Как?
Девушка вернула подаренную розу в вазон. После возьмет из кассы стоимость цветка. Те же чаевые, что в варьете.
А от него, значит, цветов не приймет…
– Я пойду. Завтра заеду за Люком.
– Если занят, Нико…
– Я заеду. До свидания.
– До свидания.
Щеголька нагнал на соседней улице.
Оставил авто у обочины и пошел следом. Дождался, пока фат свернет в глухую подворотню, нырнул следом и позвал негромким свистом.
– Слушай внимательно, красавчик. Еще раз в оранжерее появишься…
– И чё? – перебил тот, осклабившись.
Ох и мерзкая морда – руки так и чешутся.
Шеар мог бы даже не говорить с ним: еще в магазине, коснулся бы невзначай, и юнец в прямом смысле навсегда забыл бы туда дорогу. Но… не по-мужски это, что ли?
– А то, что кости долго срастаются, – пояснил Тьен. – Подумай над этим.
Тот подумал, да, видно, не вник. Шагнул навстречу. Рука скользнула в карман отутюженных брюк, и заиграла между ловких пальцев тонкая бритва.
– Ты меня на испуг не бери, фраер, – наступал молодчик. В одной руке роскошный букет, в другой – перо пляшет. – Свои кости береги. И с колодой не связывайся. Слыхал про колоду?
Этьен присмотрелся к парню. Слободской? В этом районе? Или еще какая колода есть, или цари на весь город ручонки протянули. Или по своим делам забрел…
– Слыхал, – ответил шеар. – Только вряд ли колода за шестерку вступится.
– Это папаша твой шестерил, пока мамаша матросне давала, – зло сплюнул фартовый. – А с тобой, фраерок, валет разговаривает. По-хорошему пока разговаривает.
– Валет?
Тьен поперхнулся, закашлялся и вдруг расхохотался, так неожиданно и громко, что размахивающий бритвой юнец удивленно отпрянул.
– Ты – валет?
– А чё? – обиделся щеголь. – Чё, получше вальтов видал?
– Да уж видал.
Веселье отпустило так же резко, как нахлынуло.
А парниша-то открылся…
Фасад портить не стал: к невесте же идет… коллега…
Кулаком под дых. Руку с пером в запястье перехватил, дернул с силой вниз, ударил о колено, выбивая бритву…
Подружка местная, видать. Девочка примерная, из хорошей семьи. Чулочки фильдеперсовые, шляпка… Сам на таких засматривался…
Вторую руку, ту, что с букетом, вывернул и цветочки отобрал аккуратно – Софи же старалась…
…И сам по почкам получил – извернулся гад, ударил в бочину. Школа-то одна была… Теперь видно, что точно слободской…
Верткий, шельмец. А Тьену неудобно с букетиком-то. И силу использовать глупо на ерунду, да и неспортивно как-то…
Схлопотал из спортивного интереса в челюсть, так что аж за ухом хрустнуло, но потом таки уложил гоголя. Красиво так уложил. И горло локтем прижал, чтоб не рыпался…
– Про оранжерею повторить, или и так понял?
– Понял, – огрызнулся щуренок.
Поднял за шкирку, отряхнул. Букетик вручил.
– Топай к своей крале. Только часы верни… в-валет.
Или думал, он не заметит?
– Чё? – попытался сыграть дурку фартовый.
– Верни. А я тебе взамен твой лопатник отдам.
Юнец ощупал карманы. Нижняя губа удивленно оттопырилась, а в глазах промелькнуло подобие уважения.
– Ты кто такой? – осмелился спросить он, когда обратный обмен состоялся.
– А это ты у царей поинтересуйся, – усмехнулся Тьен. – Может, разъяснят.
Такой ответ лучше всяких чар красавчика от оранжереи отвадит… Но береженого и бог бережет, и четверо не оставят. Воздух и вода сплелись в тонкую ниточку-невидимку и браслетом обернулись вокруг запястья парня. Внезапное расстройство желудка – не самая большая кара за ослушание. Но показательная…
Сев за руль, шеар развернул к себе зеркало. Стер со скулы наметившийся кровоподтек. Бок болел еще – да и ну его, так пройдет.
«А хорошо погулял, – подумал он хмуро. – Вспомнил, как человеком был. Каким человеком был».
На сегодня, решил, хватит с него людей. Завел мотор и поехал в гостиницу. К нелюдям.
Нелюди скучали.
Каждый в своем номере, каждый со своими мыслями. Всего за пару дней в человеческом мире захандрили без дел и развлечений.
А им ведь как-то нужно месяц переждать.
Что ж с ними делать-то?
– И что мне с вами делать?
Не найдя ответа сам, собрал всех в своей комнате. Отца не звал, с ним хотел поговорить позже, наедине. А пока – с этими разобраться.
– Зачем с нами что-то делать? – насторожился Кеони.
– Затем, чтобы Этьена совесть не мучила, – ответила за шеара Эсея. – За то, что совсем нас забыл.
Вроде бы обычные для нее поддевки, но Тьен нахмурился.
А тритон вдруг занервничал: зрачки вытянулись длинными рисовыми зернышками, радужка посветлела. Того и гляди встопорщит плавники и порвет ни в чем не повинную рубашку. А рубашка эта, голубая, в мелкую синюю полоску, ему, между прочим, шла, и к глазам, и к бледной гладкой коже, и с длинными черными волосами, сейчас собранными на затылке в хвост, контрастировала и гармонировала. Лили выбирала, а у нее вкус хороший…
– Эллилиатарренсаи, – обратился к альве шеар, – объясни, пожалуйста, что так усиленно пытается скрыть от меня наш юный друг.
Это не просьба, хоть звучит достаточно мягко, – приказ. А приказы Лили выполняет быстро и четко.
– Наш юный друг считает, что ты впустую тратишь время в этом убогом людском мирке, – копируя тон командира, ответила женщина.
– И почему он так считает?
Не выдержав, что за него приходится отвечать другому, Кеони вскочил с места:
– Потому что это место и люди, что его населяют, недостойны внимания шеара!
Хорошо, что не флейм, – вспыхнул бы. Но рубашку все-таки испортил.
– Это – мой дом, Кеони, – веско произнес Тьен. – Я не заставляю его любить, но прошу уважать.
– Дом шеара – Итериан! Твое место там. Несправедливо лишать детей стихий спасителя…
Тьен увидел, как при этих словах дрогнули уголки губ Эсеи в попытке скрыть ухмылку, и мысленно порадовался. Бред о спасителе засел всего в одной голове. И его еще можно из нее выбить… Фигурально выражаясь, конечно.
Шеар устало вздохнул.
– Сядь, Кеони. Лучше на кушетку, а не в кресло. Или плавники убери.
Острые, как бритва, в бою они заменяли оружие. Те, которые на руках и ногах. Спинной, по мнению Тьена, существовал единственно для красоты и демонстрации настроения… Но он не исключал, что чего-то не знает о тритонах…
– Повторю, если кто-то вдруг не расслышал мою предыдущую фразу. – Голос шеара звучал, как и положено звучать голосу шеара. И тон соответствующий. И вид. – Этот мир – мой дом, нравится вам это или нет. В Итериане остались Холгер и Эйнар. Я вернусь, если им снова понадобится помощь. Только в этом случае… Не считая торжественного прощания. И, Кеони, я прошу – я могу приказать, но пока прошу – никогда, ни при мне, ни в мое отсутствие, не называть меня спасителем Итериана. Во-первых, это неправда. Во-вторых, подобные слова оскорбляют шеара Холгера и шеара Эйнара, сделавших для спасения Итериана и всего великого древа намного больше, чем я.
– Без тебя они не справились бы! – дерзнул перебить командира пылкий юнец. – Это всем известно!
Вот уж точно – пылкий. Пламенный. Поначалу Тьен считал, что стихия определяет характер. Сильфы – легкие и немного ветреные, альвы – надежные и твердые, ундины и тритоны – мягкие и уступчивые, а флеймы – вспыльчивые. Как он ошибался!
– Кеони! – окрик командира заставил вновь вскочившего тритона вернуться на кушетку и спрятать ножи-плавники. – Еще одно такое высказывание, и я…
Накажу? Изгоню из свиты?
– …перестану считать тебя другом. Понял?
Кивнул. Умолк. Но не понял.
С одной стороны, Тьену было почти безразлично, что говорят о нем в Итериане, пусть хоть храм в его честь возводят, а после в этом же храме анафеме предают… или как это у них называется? Но с другой, не хотелось, чтобы мальчишка забивал себе голову ерундой, в которой правды ни на грош. На полгрошика только…
Мимолетная мысль, что та медная монетка, покатилась, покатилась…
– Есть хочу, – сказал шеар потягиваясь. – Составите компанию?
Из образа он еще не вышел, и свита, восприняв приглашение как приказ, ответила единодушным согласием.
– Значит, через полчаса встречаемся в ресторане.
Кеони нужно было переодеться, а Тьену – подумать.
Спаситель… Ха!
…Разговоры начались во время его затяжной болезни, подробности которой так и остались известны лишь Холгеру и Йонеле. Тьен не сообщил им, что тоже кое-что знает. О чудесах, о странных свойствах человеческого тела, не давших ему сгинуть в пустоте, о том, что считают его носителем тьмы.
Сразу не планировал скрывать, напротив – счел удобным поводом поговорить и, наконец, разобраться со многими мучившими его вопросами, но к тому времени, как он пришел в себя, все уже было по-прежнему: ледяная стена отчуждения, презрение, молчание…
Но прием в его честь правитель закатил. Три дня песнопений и возлияний. Делегации со всего мира, от всех народов. Постные лица старейших. Восторженный молодняк. Арфы. Волынки. Еще что-то, но арфы и волынки – обязательно. Кружащиеся в танце вечно юные девы. Они там все вечно юные, хоть далеко и не все девы…
Если Холгер хотел укрепить его неприязнь к себе, ему это удалось. Уже к концу первого дня Тьен мечтал снова слечь на неопределенный срок, и пустота, оставшаяся в нем, подбрасывала интересные и, несомненно, действенные решения…
– Аллей гордилась бы тобой.
В попытках забиться в темный угол собственной души третий шеар пропустил момент, когда Фернан подошел и присел рядом на расшитые цветами подушки.
Подушки тоже раздражали. И отсутствие стола, из-за чего казалось, что вечно юные отплясывают прямо на тарелках с фруктами и жареным мясом. И мясо раздражало. Блюдо с кусочками ароматной, сочной баранины стояло только перед ним, потому что одна половина присутствующих сходилась на том, что живое недопустимо употреблять в пищу, а вторая из уважения к первой готова была отказаться от гастрономических изысков: все равно дети стихий питаются в основном чистой энергией, а остальное – баловство, дурная привычка, подцепленная от людей… Но не для того, кто сам отчасти человек – животное и убийца. Для него поставили отдельную кормушку, чтобы все видели…
– И я горд. – Флейм протянул шеару кубок. Второй поднял над головой. – За спасителя Итериана.
Тост прозвучал негромко и будто насмешливо… но не совсем.
– За кого? – переспросил Тьен, не торопясь пить. Если это очередной титул Холгера, выплеснутое из кубка вино кровавой лужицей растечется под ногами танцовщиц. Может, хоть одна навернется…
– За тебя, мальчик мой. И за меня. Приятно, знаешь ли, состоять в родстве с тем, кто в одиночку победил великое ничто. Ну и как первому в твоей свите мне тоже перепадает немного славы. К слову, у тебя должна быть полная малая свита. Четыре начала – четыре воина. Я есть, осталось найти еще трех. Ты же не думал, что Лили с тобой до конца? Это, скажу тебе, такая птица… вольная…
Если пить много и часто, алкоголь действует и на дивных. Фер это знал.
Пришлось придержать дядюшку за рукав, пока очередная порция вина не была проглочена, и уточнить:
– Когда я успел спасти мир?
– Не мир! Великое древо!
– Когда и как? – повторил Тьен.
Холгер смотрел в их сторону, молодой шеар чувствовал это, но не знал, как отреагировать. В итоге двумя руками взял с блюда кусок мяса, самый большой, и вгрызся зубами. Жир потек по запястьям в рукава новой, специально для этого праздника сшитой рубашки – если не соврали, сама шеари Арсэлис ручку к вышивке приложила…
– Ты закрыл последний разрыв, – пояснил Фер. – Огромный разрыв в одиночку.
– Ибо дурак, – изрек Тьен, давясь мясом, оказавшимся недожаренным. – И, как я знаю, не последний.
Он имел в виду, что закрытый им разрыв не был последним, а вышло, что назвал себя не последним дураком, и Фернан, осушив кубок, рассмеялся.
– Так спаситель-то с какой стати? – отчаявшись прожевать баранину, герой дня выплюнул истерзанный кусок на блюдо. Человеку можно, животное же. И руки о штаны отер. – Или у вас кто последний – тот и герой?
Темная волна накрыла Итериан почти на двадцать лет. Холгер и Эйнар с первого дня вступили в бой с пустотой. Верден погиб. А он, Тьен, появился лишь два года назад…
– Вроде того, – усмехнулся Фер, стремительно трезвея. – В народах говорят, что Холгер и Эйнар не справились бы вдвоем. А показательное закрытие огромной дыры, спасение дриад, попытка отдать жизнь за мир во всем мире и за его пределами…
– Я понял, – нахмурился третий шеар. – Памятник мне, надеюсь, установить не грозятся?
– Об этом не слышал. Но из пяти мальчиков, родившихся в столице за время твоей болезни, троих назвали Этьенами. Одну девочку, кстати, тоже. Что за пределами города – не знаю. Может, где и памятники уже стоят.
– Холгера это злит?
Если да, то можно податься в народные герои. Хоть и муторно это…
– Не очень, – избавил от лишних проблем Фер. – Итериан в руинах. Его больше раздражает сегодняшнее празднество – пир на пепелище.
В этом Тьен был солидарен с правителем. Его и без пепелища все нервировало.
– О спасителе тебе напомнят еще не раз, – предупредил флейм. – Особенно молодежь. Им нужен герой, пример для подражания. Ленточки, вон, уже вошли в моду.
– Я заметил, – проворчал шеар. – Ничего сами придумать не могут.
– А ты молодец, не поддаешься соблазнам, – отметил дядя. – Аллей и правда гордилась бы таким сыном.
А он до сих пор не нашел ее убийцу.
И не искал. Несколько вопросов невпопад: отцу, Холгеру, Феру вот… Все мимо. И не до того как будто. Мать убили, а ему не до того! Словно в самом деле, перестал здесь быть человеком. Стал шеаром. На первом месте мир, личных интересов не существует…
Хрена с два! Найдет эту тварь… Итериан отстроят, найдет и…
Он пока не решил, что сделает. Вкус мести еще не забылся, и снова пробовать это блюдо, пусть даже хорошо остывшим, желания не было. Но и спускать убийце нельзя…
– Вот, чуть не забыл, – Фер положил перед ним небольшой сверток. – Это тебе. От дриад.
Внутри оказалась длинная резная шкатулка.
– На ее изготовление ушла одна из старых ветвей материнского дерева старейшей рода, – рассказал флейм. – Ценный подарок. Сделан специально для тебя. Никто другой не откроет. Можешь положить все, что угодно, и в любой момент достать. Я слышал о таких: вместительность невероятная. Лишь бы изначально вещи подходили по размеру. Нож. Револьвер… Ну, я не знаю… Запасная пара носков?
Фотография, которая скоро изомнется под матрасом…
– И вот еще. – Фернан вложил в ладонь племянника холодный шарик из хрусталя. – Это уже от детей воды. Карманный предсказатель.
Шутка. У детей воды не бывает карманных предсказателей – у них и карманов-то нет.
– Как он работает? – заинтересовался Тьен.
– Задаешь вопрос – получаешь ответ.
Недолго думая, третий шеар поднес шарик к губам и негромко спросил:
– Кто убил мою мать?
Ничего не произошло.
– Не так же! – озираясь по сторонам, зашипел Фер. – Не прямые вопросы. И он отвечает только «да» или «нет». Причем не всегда, а только когда настроится на нужную частоту, войдет в резонанс… Зато красивый.
– Спасибо, – Тьен убрал бесполезный подарок в карман. Карманный же.
– Не мне. А я пойду… в сад…
Поняв, о чем думает племянник, Фернан предпочел откланяться, и то, что не стало разговором, превратилось в тягостные размышления. Праздник, вино, танцы… А у Тьена перед глазами огонь и крылатые тени. Ильясу. Птица вольная Лили рассказывала, что их может призвать каждый достаточно сильный стихийник. Но не каждый рискнет пропустить через себя тьму, чтобы выпустить монстра. Ильясу использовали для защиты в чужих мирах, или как вестников, если живых отправлять было опасно. Иногда – как вестников смерти. Чем слабее мир, тем легче откликались на зов темные слуги. Это в Итериан путь тьме закрыт, и даже шеарам не дано провести сквозь его свет ильясу. А в родной мир Тьена, в мир людей, лишенный магии дивных, призвать крылатую смерть мог любой из детей стихий. И как сказал однажды Фер, подозревать можно многих.
Кому они с матерью мешали? Вердену? И да, и нет. Йонеле, зацикленной на чистоте крови? Арсэлис, на тот момент еще не бывшей женой Холгера, но, вполне вероятно, уже метившей на это место? Другой, неизвестной Тьену претендентке? А если предположить, что случившееся не имеет отношения к рождению шеара-полукровки, каждый итерианец, в прошлом знакомый с Аллей, попадал в круг подозреваемых. Старая завистница. Отвергнутый любовник. Сильфы, не простившие ее ухода…
Они ведь не простили. Генрих, попавший в Итериан до волны, рассказывал, что хотел найти родню Аллей… Просто, чтобы было с кем поговорить о ней. Кажется, еще жива была ее мать… Но никто не пожелал встретиться с человеческим мужем предательницы. И говорить… О ней не говорили на родине. Для семьи она умерла еще в тот день, когда отреклась от своей стихии.
Сначала Тьен не знал, но позже дошли слухи, и Лили подтвердила нехотя, что многие старейшие выказывали недовольство появлением третьего шеара. Мало того, что полукровка, так еще и сын отступницы – сам отступник еще до рождения. Но кто такие эти старейшие, чтобы оспаривать волю четырех? Он прошел испытание, он шеар. И мать его матери, еще одна милая бабушка-сильфида, не посмела бы отказаться от встречи с ним… Но прежде Тьена до гор Энемиса добралась пустота. Из обитавших там детей воздуха уцелели единицы.
