Текст книги "Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры"

Автор книги: Илья Лавров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

– Гулиньки, гулиньки, – ласково приговаривал Кривенок, открывая чердачную дверцу и спускаясь на землю.

Среди двора стояло зеленое корыто с прозрачной водой.

Вот слетели комками снега белые голуби, за ними черные как сажа, кофейные, шоколадные с белыми крыльями, нежно-желтые с белыми хохолками и алыми лапками, чистейше-розовые с широкими, трубой, хвостами. Их розовые шеи в лиловых пятнах горделиво тряслись. Свистя тугими крыльями, вспархивала голубка в блекло-синем оперенье с золотистой шейкой. Самцы ворковали, раздувая шеи, кружились вокруг голубок, волоча по земле крылья.

Голуби купались в корыте. Особенно любил купаться Мохноног – большой белый голубь с лохматыми, как будто меховыми, лапами. У него были розовые глаза, а шея в фиолетово-золотистых пятнах. Прыгнув в корыто. Мохноног бил по воде звонкими атласными крыльями, поднимая тучу сверкающих брызг.

Сидя среди голубей на рассохшемся бочонке, Кривенок забыл обо всем на свете. О делах ему напомнил с крыльца заспанный и недовольный Кубарь:

– Есть хочу!

ПОВАР

Кривенок засучил рукава и штаны, повязал материн фартук. Взяв в рот макаронную трубку, пососал из кастрюли воду и пустил струю в Кубаря. И его же одернул:

– Не балуйся!

Высыпал макароны в воду, поставил на открытую конфорку. На другую конфорку воздрузил кастрюлю с сухими фруктами. Сморщенные половинки яблок плавали, как пробки.

Весь стол, плита и даже пол около плиты были уставлены чашками, тарелками, кульками с сахаром, с солью. Нос у Кривенка был в саже, губы – в повидле, а руки – по локоть в муке.

Кубарь смотрел на него с уважением и даже пытался помогать ему.

– Не крутись под ногами! – то и дело покрикивал Кривенок. – Снова ты в кастрюлю грязными руками?!

Кривенок чиркнул спичкой, с треском вспыхнула, скручиваясь, березовая кора, очень сильно и густо закоптила. Поленья над ней почернели.

Кривенок и Кубарь, сидя на полу, любовались пламенем. Кривенок испытывал гордость: все ведь это он соорудил. Обед приготовить – пожалуйста! Дом содержать в порядке – пожалуйста!

– Дым! – удивился Кубарь.

Кривенок глянул: во все щели конфорок с плиты полз густой, черный дым. Закрыли дверцу, но дым повалил еще гуще.

– Наверное, дров натолкали много! – всполошился Кривенок и принялся вытаскивать верхние поленья. Дым хлынул в дверцу такими удушливыми густыми клубами, что Кривенок и Кубарь зачихали, из глаз потекли слезы. Кривенок вскочил, ничего не понимая и не видя, запнулся о ноги Кубаря и растянулся на полу.

– Не вертись под ногами! – закричал он и начал распахивать двери и окна. На улицу выкатились темные клубы, словно дом загорелся.

Кривенок схватил ведро, в отчаянии плеснул в плиту. Глаза выедало, пахло противно, из плиты текло.

– Трубу не открыл, – задумчиво произнес откуда-то из дымных облаков невидимый Кубарь.

– Как бы не так, – огрызнулся Кривенок и незаметно выдвинул вьюшку, – открыта труба, чего врешь! Что я, маленький, что ли, понимаешь! – закричал он, боясь больше всего, чтобы Кубарь не догадался об его промахе.

Через полчаса в плите весело шумел огонь, дым из кухни уполз на улицу, но пол, Кубарь и сам Кривенок были черные – ни дать ни взять кузнецы в кузнице.

В кастрюлях уже все бурлило. Нужно было опускать картошку. Чистить ее оказалось не так-то просто. У мамы это получалось быстро и ловко. Строгая ножом бока картофелин, Кривенок жалел, что не научился этому делу раньше. Да тут еще Кубарь неотступно следил за его строганьем.

– Ну чего ты? – рассердился Кривенок. – Бегаешь за мной, как хвост! Иди во двор играй!

Кубарь вздохнул:

– Мама хорошо чистит, а ты будто палку строгаешь.

– Не суй свой нос. Тресну вот!

Кривенок принялся сердито мешать в кастрюле. Вдруг он воровато оглянулся и весело сказал:

– Кубарь, катись в сарай, волоки еще два полена.

– Вон есть, – показал Кубарь на груду поленьев у плиты.

– Так мало же. Тащи, говорят!

Кубарь не спеша отправился в сарай.

Кривенок быстро закрыл дверь на крючок и заглянул в клубы пара над кастрюлей. Уныло ворочал ложкой вместо макарон комок теста. Кое-как размял его и бросил картошку. И тут он вспомнил слова матери: «Сначала свари мясо, потом опусти картошку, пусть она покипит, и только тогда уже бросай макароны». Что же теперь получится? А тут еще Кубарь принялся торкаться в дверь.

– Ты зачем закрылся? Открой! – стукал он поленом.

Кривенок метнулся к мясу. «А, была не была!» – и плюхнул его в кастрюлю.

– Открой! – захныкал Кубарь.

– Как бы не так! Постоишь там, не барин!

Кубарь с грохотом бросил поленья. Через минуту он взобрался на завалинку, прижался к окну и, расплющив нос, стал разглядывать, что делает Кривенок. Тот показал ему язык.

– Я вот маме скажу, – пообещал Кубарь.

– Ладно уж, иди, ябеда! – Кривенок распахнул дверь. Кубарь прибежал в сени, но дверь уже оказалась закрытой. Снова он пообещал в окно «сказать маме», и Кривенок снова открыл дверь. Кубарь бросился в дом, но дверь опять оказалась на крючке. Погоняв так несколько раз, Кривенок, наконец, впустил его.

– Обед будет – пальчики оближешь, – заявил Кривенок. – Сейчас только засыплю сахар в компот, и готово. Ты думаешь, так это просто возиться на кухне, кормить вашего брата?

Кривенок взял ложку и кулек, лихо отбросил с кастрюли крышку и щедро сыпанул сахар, наставляя Кубаря:

– Чем по крышам лазить, штаны рвать, лучше бы помогал матери…

Кривенок оборвал речь и остолбенело поглядел в кастрюлю. На мясе и картошке растворялся большой ком сахарной каши.

– Крутишься тут под руками! – закричал Кривенок.

Он метнулся за поварешкой, подцепил сахарную кашу и шлепнул ее в ведро. Но сахар уже облепил картошку, мясо. Сироп расползался в бульоне густыми прозрачными струями.

Кубарь привстал на цыпочки, заглянул в кастрюлю и с сочувствием посмотрел на измученного, отчаявшегося брата.

– Мясо вытащи и вымой. Одно коровино мясо будем есть, а все вылей! – посоветовал Кубарь.

– Сам знаю! Не учи!

Кривенок дрожащими руками положил мясо в тарелку и стал поливать водой.

– Мешаешься тут… Из-за тебя все, – ворчал он.

– Ничего-то ты не умеешь, – укорял Кубарь. – А супу как хочется! – протянул он мечтательно.

Кривенок утащил кастрюлю и выплеснул варево на помойку.

– Смотри, если скажешь ребятам или маме, плохо будет, – погрозил он кулаком Кубарю.

Спал в эту ночь измученный Кривенок удивительно крепко.

ПОЛОМОЙКА

Дня три Кривенок под разными предлогами увиливал от мытья пола.

Потом зашла проведать ребят мать Бычи, тетя Феона, большая женщина с могучими руками и плечами.

– Чего это, огольцы, пол у вас в кухне чумазый? – подбоченилась она. – Помыть, что ли?

– Сам вымою, – смущенно буркнул Кривенок.

– Правильно. Матери-то одной не легко. А как с обедами дела?

– Во! – Кривенок с гордостью поднял крышку, вкусно запахло супом. – Язык проглотите. Сам готовлю!

– Молодец. Сразу видать – мужчина.

Только ушла тетя Феона, Кривенок решительно снял рубаху, штаны, остался в трусах и принялся мыть пол в первой комнате. Он с грохотом двигал столы, стулья, кровати, ползал на коленях, тер что есть сил мокрой тряпкой. Часто попадались прилипшие лепешки пластилина. Их приходилось отскребать ножом.

– Твоих рук дело! – изобличал Кривенок брата. – Вот заставить самого мыть, тогда узнаешь, легко ли это. Никакого уважения к труду.

– И почему ты стал теперь говорить мамины слова? – задумался Кубарь.

– Иди отсюда, не топчи!

Когда Кривенок находил в углах железки, палочки, гвозди, притащенные им самим, он потихоньку от Кубаря выбрасывал их в окно.

Из палисадника заглянули Быча и Шурик, положили локти на подоконник.

– Идем купаться, – ласково позвал Шурик.

– Да некогда, понимаешь, – проговорил Кривенок, стоя среди лужи с тряпкой в руке.

– А извозился-то весь! – хихикал Быча, который даже за хлебом в магазин ходил только после того, как отец брался за ремень. – Брось ты это, девчонка, что ли?

– Я тебе покажу девчонку! – грозно пообещал Кривенок.

– Шучу, чего ты! – трусливо попятился Быча.

– Пойдем, Васек, поплаваем, – просил Шурик.

Кривенок заколебался, с тоской глянул на ералаш в комнате, и ему показалось, что не будет конца уборке. Хоть бы разок нырнуть в прозрачную речку. А тут нужно мыть еще одну комнату, да еще кухню, да сени. И как это мама вытерпливает – каждую субботу моет все полы? Спина уже болит вовсю. Пожалуй, и правда, сбегать на речку, а завтра домыть.

– Нет, – и Кривенок решительно шлепнул тряпку в лужу, – окончу, тогда и…

– Потом домоешь, – соблазнял Шурик.

– Да ну вас, некогда бить баклуши!

«Хоть бы мама скорее приезжала», – подумал Кривенок.

– Поломойка, поломойка! – закричал Быча и поспешил выскочить из палисадника.

Когда Кривенок кончил мыть в комнате и расставил вещи по местам, он пошатывался от усталости. Сел на порог отдохнуть, восхищаясь чистотой.

Со двора заявился Кубарь, неся охапку веток, и полез в комнату.

– Ты куда? – вскочил Кривенок.

– Я в уголке шалаш построю.

– Я тебе вот построю! Тут спина разламывается, а он… Пачкать вы все мастера, а как мыть, так вас нет!

Кубарь с опаской покосился на брата и покорно поплелся во двор. Из сеней нерешительно попросил:

– Дай мне перочинский ножик.

– Как бы не так, чтобы ты потерял?

Кривенок тревожно осмотрел вторую комнату и вдруг просиял: здесь только подмести. Когда удалось уверить себя, что пол удивительно чистый, он схватил камышовую метелку.

Чувствуя, что больше не в силах мыть, Кривенок сделал перерыв. Вспомнив о речке, хитро покосился на Кубаря. Нашел в сарае ящичек, положил в него сено, а на сено яйцо и поставил в тень под черемухой.

– Садись, Кубарь, высиживай цыпленка!

Кубарь заволновался и торопливо сел на ящик.

– Ну вот, сиди, а я по делам сбегаю. Вставать ни-ни, а то фига выйдет.

Кривенок убежал на речку, а Кубарь, чувствуя себя счастливейшим человеком, затих, ожидая, когда запищит цыпленок.

Высоко самолет взбирался на облако, точно муха на кусок сахару, и рокот моторов походил на кошачье мурлыканье. Кубарь следил за ним. Прошло уже много времени, но под Кубарем все было тихо. Он устал сидеть без движения. Наконец не вытерпел, заглянул в ящик: яйцо лежало по-прежнему.

Прибежав, Кривенок сначала принялся хохотать, а потом спросил:

– Вставал?

– Ага.

– Эх ты, простофиля! Все испортил. Играй, а завтра снова сядешь.

Расстроенный Кубарь поковылял в огород.

За мытье кухни Кривенок принимался с величайшей неохотой. Возился с ней до вечера.

Вечером Кривенок очень затосковал о маме с папой. Вздохнув, посмотрел на их фотографии, пожалел, что не вымыл пол во второй комнате – все-таки маме было бы легче. Пусто и скучно в доме.

– Кубарь, давай маме письмо писать? – предложил Кривенок непривычно ласковым голосом.

– И папе тоже, – добавил Кубарь и без лишних слов притащил тетрадку, чернильницу, а ручку не нашел. Вместо нее привязали к карандашу перышко.

Кривенку хотелось написать вполне взрослое письмо.

«Во-первых, все в порядке, – писал он, вспоминая выражения отца, – во-вторых, здоровы, в-третьих, я варю обеды, в-четвертых, я вымыл пол, а Кубарь хотел идти в комнаты с грязными ногами, но я пообещал ему намять бока, и он вытер их!»

– Ты это воскличительный знак поставил? – осведомился Кубарь.

«В-четвертых… в-пятых…» – писал Кривенок. Так он дошел до одиннадцатого пункта.

Вспомнил Кривенок мамино выражение: «Не треплите себе зря нервы» – и вписал его. Особенно ему понравилось: «По крайней мере, у нас все красота!» И Кубарю это понравилось. Он даже сказал:

– По крайней мере, можем ложиться спать!

ПРАЧКА

Во сне Кубарь опять увидел кошку на заборе. Кривенку же приснилась мама. Проснувшись, он почувствовал себя таким одиноким, словно расстался с ней на веки вечные. «Выстираю ее платье, – решил он, – и свою рубаху, и рубахи Кубарю выстираю. Приедет, а у нас все чисто».

Кривенок хозяйничал на кухне уже уверенно: сварил манную кашу, вскипятил чай. И все он гордился, как это у него ловко получается.

– Сегодня будем стирать, – объявил он Кубарю. Тот вздохнул: вымыл Вася полы – и не пускает теперь в комнаты, а рубахи выстирает – будешь ходить голый. Скажет, что он, Кубарь, не умеет беречь белье, а стирать, мол, нелегко. Даже мама так не придиралась.

Кривенок вынес во двор две табуретки, поставил на них корыто и залил белье холодной водой. Он потянулся за куском мыла, но вспомнил, что мама всегда стирала в горячей воде. В досаде почесал голову, вылил холодную воду и занялся кипячением.

Вместо фартука Кривенок повязал живот рубахой, стянув рукава на спине большим узлом. Мылил он так старательно, что мыло все время выскальзывало, падало на землю. Песчинки въелись в него, и оно стало шершавым, как наждачная бумага. Над корытом поднялась большая шапка шипящей пены.

Кривенок быстро изнемог, спина заболела, как будто по ней кто-то с размаху стукнул палкой, весь он облился и заляпался пеной.

– Не настираешься на тебя. Говорят, не пачкайся, так тебе хоть в лоб, хоть по лбу, толк один, – ворчал Кривенок на брата, который бегал в одних трусах.

– И трусы вот еще сниму, если не будешь беречь, – пообещал Кривенок, махнул рукой, задел выстиранное белье, и оно шлепнулось с табуретки на землю. Он стоял и чуть не плакал. Даже Кубарь понял, что лучше всего молча отойти. Кривенок мрачно швырял в корыто рубахи, облепленные землей. Все пришлось повторить сначала. А это оказалось потруднее, чем в первый раз.

Развесив рубахи и платье на веревке, протянутой через двор, Кривенок, охая, держась за поясницу, опустился на крыльцо и не сводил глаз с белья. Ладони стали розовыми, сморщенными, а между пальцами побелело. Устал. Но все же почему так удивительно приятно и весело смотреть на дело своих рук?

На забор с улицы взобрался Шурик, а за ним Быча. Оба в майках-безрукавках, в трусах и в тюбетейках.

– Эй вы, лодыри! Идите сюда! – весело крикнул Кривенок. – Трусы по заборам рвете? Больше вам делать нечего?

В тоне Кривенка чувствовалось превосходство. Приятели спрыгнули во двор.

– Брось ты возиться с этой чепухой! – беспечно проговорил Быча. – Идем с ночевкой в лес?

– Рыбачить, костер всю ночь жечь, купаться! – восторженно рисовал Шурик.

Кривенку уже порядком надоело хозяйство, и глаза его загорелись.

– А черви есть?

НОЧНОЙ КРИК

Осина обмакивала ветви в розовую от заката воду. Гибкие тальники изогнулись дугой к позванивающим струям и походили на множество удилищ, воткнутых по берегу рыбаками. Печально куковала в глубине леса кукушка. На сучке посвистывала желна, крутила красной головкой. Вокруг теснились величавые сопки в дебрях леса. В неведомых падях и распадках светлыми голосами разговаривали прозрачные, как воздух, ручьи, бегом неслись в речку. Пахло горевшими еловыми лапами. Тревожно носился над розовыми омутами кулик. Нежно распевала пеночка.

Ребята сталкивали друг друга в воду, плавали наперегонки, ныряли с деревьев. А то просто сидели над водой в гуще листвы и ветвей. Ныли и тоненько визжали тучи комаров. Руки и шеи были в лепешках, а ноги в шишках. Ребята то и дело хлопали себя по ногам, по лбу – от расплющенных комаров оставались красные кляксы.

– Змея! – закричал Шурик, показывая на груду камней, между которыми проросли синие, белые цветы.

Шурик нырнул в речку, за ним повалился толстяк Быча.

У Кривенка сверкнули глаза, он сунул руку в цветы. Через миг поднял ее над головой: в воздухе извивалась змея. Кривенок держал ее за шейку. Змея открыла пасть, яростно зашипела и, высунув жало, стригла им из стороны в сторону. Туловище ее обвилось вокруг руки. Кривенок хохотал, приплясывал, поддергивал трусы:

– Ох ты, черт, сильная!

– Ловко ты ее, – восхитился Шурик, выбираясь на берег, – а я вот не смогу, боюсь.

– Боишься? Хо-хо, ерунда! Подумаешь, большое дело! А я вот нисколько не боюсь! – хвастался Быча, подходя к Кривенку.

– Врешь! – усмехнулся тот.

– Вот еще! Сам врешь!

Кривенок подмигнул Шурику и вдруг сунул змею к носу Бычи, тот шарахнулся и упал на песок, потом, пыхтя и отдуваясь, вскочил и побежал. Кривенок за ним.

– Брось! Не балуйся! На грех и из пальца выстрелишь! – вопил Быча.

– Не боишься?

– Все равно не боюсь!

– Не боишься?

– Хоть лопни – не боюсь!

– Будешь врать? – догнал Кривенок.

Быча глянул с ужасом на извивающуюся змею и бухнулся в речку.

– То-то, – грозил Кривенок, а Шурик смеялся.

– А что, думаешь, испугался? И ни капельки! – орал Быча, уплывая на островок.

– Хвастун! – звонко кричал Шурик, худенький и гибкий, как лоза.

Кубарь сидел у шалаша под елью, вяло тыкал веткой в костер, не подходил к ребятам. И хоть костер горел жарко, Кубарь мелко дрожал, мерз. Ему все было неинтересно и хотелось к маме.

– Вася, пойдем домой, – попросил он жалобно.

– Сам увязался, а теперь канючишь, – рассердился Кривенок. – И киснет, и киснет!

– Голова болит, холодно, – поежился Кубарь.

– Ерунда, пройдет! Девчонка ты, что ли? Идем в шалаш, поспишь там. Хочешь есть?

– Нет, – печально шепнул Кубарь.

Кривенку стало жаль брата, и он заботливо уложил его в шалаше на еловые ветви, застланные мешком, и укутал одеялом. Кубарь трясся и хныкал тоненьким голоском.

«Заболел, что ли?» – встревожился Кривенок.

Стемнело. Распалили большой костер. Вкусно пахло дымком, ухой и печеной картошкой. Лес утонул в черной пучине ночи. Костер шумел, озаряя косматые ели, шалаш. В круг света высовывались большие ветви с недвижной листвой. На них плясали красные пятна. Иногда в свет врывалась птица, шарахалась в сторону.

Кубарь отказался от ухи, и затих, должно быть, уснул.

Кривенок потрогал его пылающий лоб и прошептал:

– Плохо дело.

У всех было неважно на душе.

– Хоть искупаемтесь, что ли! – воскликнул недовольный Быча.

Едва разделись, комары облепили, пищали, жалили. Напротив было три островка, заросших дикими яблонями и шиповником.

Кривенок подплыл к одному острову. Обрывистый берег густо свесил веревки корней. Вода, чмокая, сосала обвисшие, лохматые ветви, сердито бурлила, трепала их. Кривенок ухватился за ветвь. Ноги ощущали какие-то скользкие корни, стебли, траву. Стало жутко во мраке, в черной бурлящей воде. Казалось, вот-вот кто-то схватит цепкими холодными руками.

Кривенок оглянулся: на берегу пылал костер, освещая шалаш, ведро и пышную ель. От костра в черную воду падал огненный столб.

Бычу и Шурика течение отнесло ниже. Их голоса доносились из протоки между островами. Потом голоса затихли. И вдруг в тишине раздался жуткий, глухой крик: «А-а-а» – и опять затихло. И вновь: «А-а-а» – и смолкло. Словно кто-то захлебывался.

Кривенку стало страшно, он выпустил ветвь и быстро поплыл к костру. Но сильное течение понесло его прямо к непонятному крику. Кривенок отгребался что есть мочи.

– Васька-а! Шу-урик то-нет! – неожиданно закричал Быча совсем недалеко, в протоке. – Скоре-ей! – крик уже переходил в вопль.

Кривенок испуганно поплыл в протоку. Руки его торопливо шлепали по воде.

Он вспомнил, как утонул его дружок Вовка. Кривенку тогда было восемь лет. Потрясенный, он заглянул в дверь Вовкиной квартиры и, крикнув матери: «Вот Вовкины трусы, а он утонул», – бросил сверток, убежал и спрятался на чердаке. Ему казалось, что это он виноват.

Кривенок еще сильнее заработал руками и ногами. Разглядев Бычу, подплыл.

– Где Шурик?

– Вот. То вынырнет, то опять.

– А чего не поможешь?

– Да-а, утянет с собой!

Кривенок осторожно скользил по течению, ничего не видя. Внезапно впереди, в двух шагах, вынырнула голова, зашлепали, брызгая, руки. Шурик, захлебываясь, глухо замычал и опять скрылся под водой. «Только бы не схватил!» – подумал Кривенок, ныряя. Голова его ткнулась во что-то мягкое, скользкое. Он ухватил Шурика за спину, толкнул, но Шурик не плыл. «Зацепился ногами», – понял Кривенок и стал спускаться ниже. Вот колени Шурика, ноги – одна болтается, а другая недвижна. Руки Кривенка вцепились в переплетения корней. Воздух в легких уже кончался. Еще секунда, и Кривенок сам захлебнется. Он судорожно дергал и рвал корни. По лицу его ударила нога. «Выдернул», – обрадовался Кривенок, всплывая вверх. Он уже хлебнул воды и сейчас кашлял, плевался, тряс головой и жадно хватал воздух.

Через несколько минут ребята, дрожа, прижимались к бушующему костру. Губы их посинели, мокрые волосы слиплись.

Шурик и Быча, испуганные, притихшие, забрались в шалаш, уснули.

Кубарь бредил, метался, и Кривенок решил не спать. На нем был старый отцовский пиджак ниже колен, отцовская кепка, повернутая козырьком на затылок. Кривенок охватил поджатые колени, уткнул в них подбородок, смотрел в костер и слушал голоса таежной ночи.

Вот хрустнул сучок в лесу, а потом словно кто-то почесался боком о дерево. Зашумела тревожно листва и снова уснула, обвисла. На острове тоскливо вскрикнула неведомая птица, будто ее схватили. Мягко прошуршали крылья над головой. Река во тьме чмокала, хлюпала, всплескивала, мерещилось, что множество каких-то животных жадно лакало воду.

У Кривенка на душе было хорошо и тепло оттого, что он не испугался и спас друга, оттого, что он сумел один вести все хозяйство. Еще неделю назад мама говорила, что он лоботряс. Сейчас же он сам удивлялся, как это можно было только бегать по крышам и гонять голубей.

Кубарь застонал. Кривенок заполз в шалаш и, чувствуя себя совсем взрослым, спросил:

– Что, Витек, плохо тебе?

– Жарко. Ляг со мной! – попросил слабым голосом Кубарь. Кривенок прилег и неумело обнял его.

– Люблю я тебя больше, чем полагается, – вздохнул Кубарь.

– Спи, – погладил Кривенок ежик волос и пожалел, что кричал на Кубаря, не пускал в комнату с вымытым полом да еще рубаху у мальчишки отобрал…

Утром Кубарю стало хуже. Глаза его ввалились, губы пересохли.

До города было пять километров. Кривенок нес брата на спине. Кубарь сжимал его шею. Нести было тяжело, Кривенок обливался потом, но все терпеливо шел. У него болело сердце: не уберег мальчишку! Доверили, как взрослому, а он не уберег. Хотелось заплакать от обиды и тревоги.

Шли берегом реки. Ноги увязали в горячем песке. Шурик преданно и ласково заглядывал другу в глаза.

– Дай же, Вася, я понесу, – просил он. – Хочешь, я один буду нести?

Сделали привал, быстро искупались. Следующий километр нес Кубаря Шурик, потом – Быча.

Домой пришли измученные. Шурик помчался в детскую поликлинику.

«А вдруг умрет?» – похолодел Кривенок и прислушался к хриплому дыханию братишки.

Наконец приехал важный доктор, в очках и с бородой, осмотрел Кубаря и сказал:

– Малярия.

Кривенок смущенно переминался с ноги на ногу. Никогда еще не приходилось иметь дело с чужими взрослыми людьми.

Доктор сделал Кубарю укол. К вечеру Кубарь уже сидел в кровати и смеялся над Кривенком, который изображал клоуна.

Через три дня Кубарь поправился. Кривенок целый день бесился от радости. Укладывая брата спать, он все же не вытерпел и сказал слова матери:

– Прежде чем вырастишь вас, хлебнешь горя. Не одна морщина появится.

НОВАЯ БЕДА

На автобусной остановке люди обратили внимание на паренька с двумя вихрами на светлой голове. Он вел за руку маленького толстого мальчугана в одних трусиках. У малыша вся голова, вместе с лицом, была забинтована марлей. Голова походила на огромный кочан капусты.

Это были Кривенок и Кубарь.

Все смотрели на Кубаря с сожалением и сочувствием.

– Лицо, что ли, обжег? – спросила старушка с палкой. Кривенок хмуро и горько махнул рукой.

Мужчина в парусиновом костюме бережно подсадил Кубаря в автобус, седой полковник уступил ребятам место на первой скамейке.

– Осторожней, товарищи, не нажимайте, здесь больной ребенок, – обратился ко всем полковник, взглянул на малыша и представил обезображенное лицо.

Но тут все с удивлением увидели, как Кривенок сердито стукнул Кубаря по забинтованой голове и пробормотал:

– Сиди. А то ремня всыплю, тогда узнаешь!

Из-под марли послышались какие-то глухие, непонятные и почему-то гулкие звуки.

– Я тебе сказал, молчи! – шлепнул опять Кривенок по марлевому кочану. – Получишь по шее!

– Да что ты делаешь? – возмутился полковник. – Зачем ты его?

– Вот хулиган!

– Это что же такое?!

– Дайте ему самому по шее!

Зашумели все в автобусе.

– Растут же изверги, прости господи! – стукнула палкой старушка. – За что ты его по больной-то головке?

– Да-а, по больной! – чуть не плача, выговорил Кривенок. – Чугунок он на голову надел, а снять не может. Вся голова влезла. Везу его в слесарную мастерскую. Распиливать чугун.

– Как же это? – изумился полковник.

– Баловался. Вместо шапки надевал.

– А зачем же марля?

– Так стыдно же идти по городу с чугуном вместо головы!

В автобусе поднялся такой хохот, что шофер оглянулся. Кубарь крутил большущим кочаном и что-то гулко бубнил.

В слесарной сбежались все слесари и тоже хохотали до слез.

Старый, совершенно лысый мастер положил Кубаря на скамейку и осторожно подпилил чугунок, щипцами выломил кусочек, снял чугун с головы.

Испуганный Кубарь хлопал светлыми ресницами, щурился от яркого света и не мог понять, где он находится.

– Ну, пацан, выкинул фортель! – вытирал слезы ученик слесаря, а лысый мастер усмехнулся:

– Ничего, скажи, в жизни всякое бывает.

Кубарь внимательно осмотрел его лысую голову и удивленно спросил:

– Дядя, а как же так, у вас все лоб и лоб, а где же голова?

Смущенный Кривенок схватил Кубаря за руку и потащил, шипя по-гусиному:

– Подожди, вот приедет папа, тогда узнаешь!

Придя домой, Кривенок сердито полез на крышу выпустить голубей. Когда он открыл чердак, там было пусто. Ничего не понимая, Кривенок остановился. Тихо. Под ногами перья и слой птичьего помета. Кривенок побледнел, выскочил на крышу – в чистой синеве носились только стрижи. Снова метнулся на чердак. Даже гнезда пустые, и пискунят украли. «Это дело Шелопута», – подумал Кривенок и скупо заплакал. Никогда еще не знал он такого горя. Сел на балку стропил и принялся ковырять палочкой в пыли.

Солнечный день казался тусклым, как вечер. Во дворе кричал Кубарь:

– Вася, иди! Я уже отперел ключом дверь!

Но Кривенок не показывался. Когда же он спустился, глаза у него были распухшие, красные. Горбясь и ступая тяжело, прошел на кухню. Молча занялся уборкой: завтра приезжали мама с папой.

Весь день Кривенок мыл, подметал, стирал, гладил. К вечеру в доме было так, как при маме, когда она готовилась к Первому мая.

– Не сори, не пачкай, – тихо предупредил Кривенок брата и вытащил зачем-то учебники, листал их.

– А я знаю, что такое анекдот, – сообщил Кубарь, взбираясь на кровать.

– Что же? – рассеянно спросил Кривенок.

– Это когда я что-нибудь рассказываю. Тогда все говорят: «Это прямо анекдот».

Ночью Кривенок спал беспокойно.

КРИВЕНОК СДАЕТ ХОЗЯЙСТВО

На рассвете он вскочил и выбежал во двор. Тихо, пусто. Взбежал по лестнице на чердак – пусто. Медленно спустился на землю. Лицо его было серьезным.

Принялся готовить обед – маму и папу нужно было встретить как следует. Никогда и ничто он не делал так старательно. Сварил уху, поджарил рыбу. В белой тарелке пламенела мокрая редиска, словно покрытая блистающим ярким лаком. На весь дом пахло свежими огурцами и укропом.

Кубарь уже с утра дежурил у ворот, боясь испачкать чистую рубаху.

В полдень послышался радостный визг, хлопнула калитка, раздался оживленный говор.

– А где же Вася? – спрашивал отец.

– Дай я тебя заключу в обнятия! – кричал Кубарь.

Лицо Кривенка вспыхнуло, он зевнул несколько раз.

Отец вбежал в кухню, шумно обнял Кривенка. Мать смеялась и плакала, держа на руках ликующего Кубаря.

– Вытирайте ноги! – кричал он.

От чистых лиц ребят пахло земляничным мылом.

– Ну как, сынок, все в порядке? – спросила мама.

– В порядке, – скупо ответил Кривенок.

– Как вы жили-то?

– Ничего. А как бабушка?

– Слава богу, поправилась!

Мать оглядела чистую кухню, быстро обошла прибранные комнаты и переглянулась с отцом. Тот молча, с гордостью, похлопал Кривенка по спине.

– Тут обед вот… если хотите, – небрежно бросил Кривенок и покраснел.

– Обед? С удовольствием! За ушами затрещит! – Артем Максимович внимательно смотрел на сына. Кривенок стоял перед ним немного выросший, немного похудевший, в белой чистой рубашке, отглаженных брюках. Два его светлых намоченных вихра мягко лежали со всеми волосами.

– Как твои голуби?

Кривенок опустил глаза, тихо ответил:

– Украли. Всех до одного.

– Та-ак, – отец прошелся из угла в угол, – неужели эта беда непоправимая? – Он еще раз прошелся, глаза его хитро сверкнули. – Между прочим, скоро день твоего рождения. Все ломаю голову: что тебе подарить?

Лицо Кривенка порозовело. На щеке и подбородке засмеялись ямки, и вдруг оба высохших вихра быстро поднялись, словно хотели что-то увидеть вдали.