Текст книги "Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры"
Автор книги: Илья Лавров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)
РАССКАЗЫ
Выигрыш
1
Паровоз загудел. Проводники стояли в открытых дверях. Они были в черных шинелях и держали свернутые желтые флажки. Пассажирский поезд Москва – Чита тронулся.
Проводник шестого вагона долговязый Коля Бричкин глянул на пятый вагон и увидел флажок в руке Гали Гетман. Самой Гали не было видно, но он представил себе ее румяные пухлые щеки, черный берет на пушистых русых волосах и щеголевато начищенные сапожки. Курносое, толстогубое лицо Бричкина посветлело…
Земля была сырая, в лужах плавали рыжие листья. Тучи клубились, как дым паровоза. Проносились ржавые рощи, с веток падала листва.
Бричкин с удовольствием вдыхал запах увядания. Ветер трепал пряди волос, они скручивались в кольца и со всех сторон ползли на околыш фуражки. Фуражка словно обросла ими, так и казалось, что ее нелегко выдрать из кудрей.
В тамбур вышел сменщик Бричкина – Василий Полынин, степенный, похожий на цыгана красивый мужчина лет тридцати восьми.
– Эх, как пахнет ветер! – проговорил Бричкин. – Люблю я все-таки осень…
– Опять за свое, – проговорил Полынин звучным, солидным баском: – Весной твердишь, что больше всего любишь весну, зимой – зиму, а летом – лето.
Бричкин посмотрел на него счастливыми глазами и рассмеялся:
– А это, пожалуй, ты верно заметил. Дорога, дорога! – вздохнул он радостно. – Лечу как птица!
– Цыганщина, – нахмурился Полынин. – Осточертела мне твоя дорога. Все время уезжаешь из дому. Как бездомный бродяга, живешь на птичьих правах. И расходы в дороге – вдвойне.
– А я вот никуда не уезжаю, – сказал Бричкин, глядя на мелькнувшую зеленоватую речушку и редеющие золотистые березняки. – Я все время дома. Ведь не за границу едем. По своей земле катим! И люди свои в вагоне.
– Ну, замолол… – оборвал Полынин. – Идем, ревизор сейчас билеты начнет проверять.
…Долго еще виднелось над Ярославлем небо в зареве электрических огней. Блеснула во тьме, поманила осенняя Волга.
В полночь остановились перед станцией: семафор был закрыт. Бричкин зажег свечу в фонаре и спрыгнул с подножки на захрустевшую щебенку. Пассажиры спали, никто не вышел. Густой мрак покрывал пустые поля, дул сильный ветер, лес черной чащобой подступал к железной дороге, тревожно шумела листва, кропил дождичек. Впереди тяжело посапывал паровоз, точно запыхался от бега, прилег.
Фонарь качался около ноги, освещая только сапог. От соседнего вагона к Бричкину полз над самой землей огонек, блики играли на щеголеватых сапожках. Они звучно поскрипывали, словно ступали по снегу. Прикрыв глаза, Бричкин слушал это приближающееся: скрип, скрип, скрип…
– Что-то не приймают нас, – грудным, звучным голосом проговорила Галя, – хиба, не понравились мы?
И эта смесь украинских и русских слов казалась милой Бричкину.
– Да, уже на полчаса опаздываем. – В темноте не было видно, что по лицу его расплылась улыбка.
– Глухо-то как… Осень вже поздня, – тихо проговорила Галя. – И куда тильки нас судьбина не заносить!
– Интересно это, – возразил Бричкин.
Фонари, поставленные у ног, освещали мокрый гравий и сапоги.
– Как тебя по-украински зовут? Галю? – спросил смущенно Бричкин. – Га-а-лю, – протянул тихо, – так, по-моему, гораздо лучше, чем Га-ля.
– Галя или Галю – толк один, зови хоть горшком, тильки в печь не сувай, – усмехнулась Галя.
– А где ты родилась?
– На Одессщине. Есть такая станция – Гайворон. Не слыхав о такий? Мамо умерла, а батько и сейчас там. Стрелочник. Сады у нас богатые, яблуки видрами продають. А я вот третий год проводником по разным дорогам блукаю. Сестра у мене з мужем в Москве, ну я и прижилась у них.
Из тамбура показалась освещенная со спины плотная фигура Полынина. Лицо оставалось в темноте. Он сердито спросил:
– Чего стоим? И так опаздываем, а тут еще киснем уже десять минут в какой-то дыре.
– Ну, вот еще сказал, какая же это дыра? Лес, поля, дождик – разве плохо? – возразил с ухмылкой Бричкин.
Он знал, что Полынин терпеть не мог таких разговоров. По его мнению, разные там лесочки, цветочки да речки – дело барышень. И Полынин раздраженно проворчал:
– Дождик, видите ли, ему уже нравится…
– А чего ты не спишь-то?
Но Полынин ничего не ответил и ушел. Бричкин услышал, как он хлопнул дверью.
– Всех пассажиров перебудит, – усмехнулся Бричкин, а Галя тихо засмеялась и, взяв фонарь, побежала к своему вагону.
Поезд мчался в темноте. «У-у-у!» – угрожающе проревел паровоз. «О-о-о?» – удивленно ответил встречный, и мимо прогрохотали платформы, груженные бревнами, углем, известью. Бричкин пошел по вагону. Все уже спали в уютном полумраке. Тускло горели в каждом отделении синие лампочки. Бричкин улыбался, должно быть занятый приятными мыслями.
Вот спит женщина в пестром халате. У нее злое желтое лицо и красный припухший нос. Она ни с кем не говорила в вагоне, постоянно бегала к Полынину и все жаловалась: один курит, второй шумит, а третий долго не гасит света.
– Вот холера, всю душу вымотала, – ворчал Полынин.
Бричкин не мог понять: как это можно так жить, чтобы тебя все не любили.
Зато молодожены из третьего отделения очень нравились Бричкину. Оба молодые, светловолосые, светлоглазые, они целый день стояли у окна.
Над ними на средней полке похрапывал человек с оплывшим безбровым лицом, укрытый кожаным скрипучим пальто. Это бухгалтер. Он сел в Москве и сразу вытащил толстый кусок колбасы, сдернул с нее, как чулок, шкуру и принялся громко жевать. Выпив две кружки воды, крякнул: «Ну, а теперь на боковую», – залез на полку и проспал весь день и продолжал спать и ночь, а мимо проносились реки, леса, города.
«Э-эх!» – сердито махнул на него рукой Бричкин.
Сосед бухгалтера целый день метался от окна к окну, выходил в тамбур, забирался на полку, через несколько минут опять соскакивал, брел в ресторан. И ночью ему не спалось. Его почти желтые волосы были всклокочены, глаза полны возбуждения. «Что это с ним?» – с любопытством думал Бричкин.
Пройдя по вагону, Бричкин направился в тамбур.
Поезд приняли на третий путь среди товарных составов. Роились низко над землей оранжевые, красные, зеленые огни. На соседнем пути паровоз с шипением выпускал белые клубы пара, толкал товарные вагоны, и они передавали друг другу, как эстафету, звон буферов.
Осмотрщики цокали молотками по колесам. Стояли у вагонов проводники с фонарями. Вот загудел один паровоз, ему ответил другой. В темноте ныряли под вагоны какие-то фигуры. По радио звучала музыка. Бричкин соскочил с подножки и опять услышал – звучно, как по снегу: скрип, скрип. К нему шла Галя.
Выбежал на перрон беспокойный желтоволосый пассажир, сошли молодожены и стали прогуливаться, спотыкаясь о шпалы и рельсы.
– Чтой-то приморилась, спать хочется и исты, – зевнула Галя. – Мы с моей напарницей проворонили, хлеб не купили, а зараз хоть зубы на полку.
– Пустяки, я достану хлеба, – обрадовался Бричкин и прыгнул на подножку.
– Да пидожди, Коля, потом, – засмеялась Галя, – вот скаженный!
– Я сейчас, минуточку, – Бричкин в дверях столкнулся с Полыниным.
Полынин спрыгнул, – тяжелые, с подковами, сапоги глухо стукнули о пропитанную мазутом землю. Бричкин быстро отрезал полбуханки хлеба, вытащил из фанерного чемоданчика банку с медом и посмотрел в окно.
А в это время Полынин подошел к Гале.
– Ну, как дежурится?
– Да как полагается, – ответила с усмешкой Галя.
– А я думал, вам очень даже весело, – пробурчал Полынин, – всю ночь около вас крутится такой ухажер, на счет этой, как ее… природы, наверно, все распевает. Такой потом щедро будет кормить жену… баснями.
– Ой, лихо мне, да чого ж это вы, Василь Степаныч, так взъелись на своего напарника? – с хитрецой спросила Галя. – А он, по-моему, такий симпатичный хлопец.
– Галина Кондратьевна, зачем шутите? – горячо заговорил Полынин, придвигаясь к ней. – Я уже вам говорил: по душе вы мне. Да мы бы с вами такие дела завернули! Осточертела мне эта работа и такая жизнь. В Москве болтаюсь в общежитии, вы приткнулись где-то у родных, ну что это за жизнь, скажите на милость? Давайте уедем куда-нибудь в небольшой городок и заведем хозяйство.
– Ну что вы, Василь Степаныч, я ведь ще молода и дурна, – смеялась Галя, – яка з мене хозяйка? Горе одно. Мени ще с дивчатами та хлопцами дурака повалять хочется, на танцульки та в кино побигать. Вам бы, Василь Степаныч, до Маши посвататься, вот уж вона хозяйка, я вам скажу, ну, прямо хоть куда. И за коровой ходить, и капусту солить, ну, словом, мастерица на вси руки. Вона, я вам скажу по секрету, очей з вас не сводить.
Маша, или Марья Семеновна, худая, длинная, лет за сорок, была проводником во втором вагоне.
– Смеетесь все, – нахмурился Полынин.
– Так я ж говорю, что ще дурна, не перебесилась.
Полынин глянул в озорное лицо Гали, что-то хотел сказать, но близко прошли, шепчась, молодожены, а тут уже и Бричкин выпрыгнул из вагона и протянул Гале хлеб и банку с медом.
– Вот и я! Бери… Мед хороший, душистый, – голос у Бричкина веселый, а глаза встревоженные.
– Ну вот, а о тебе, Коля, молва черна ходить, шо ты можешь тильки баснями кормить. Вот языки!
Полынин одним махом взлетел на подножку.
– Не спится ему, черту, – проворчал Бричкин.
…Утром Бричкин подмел в вагоне, выбросил из ведра на ходу поезда мусор, сдал дежурство, умылся и лег отдохнуть. Он смотрел в окно – проезжали Кировскую область. Тянулись унылые, мокрые леса, около железной дороги все низины были залиты водой. На полянах в лесу, на опушках мелькали почерневшие от дождей стога сена, огороженные березовыми жердями. Клубы пара и дыма от паровоза заволакивали лес.
Бричкину стало грустно. Конечно, Галя только шутила и с ним и с Полыниным. Ей не до них. Она готовилась в железнодорожный техникум и занималась даже в вагоне. Уныло свисали у Бричкина кольца волос. И было такое чувство: звучит удар колокола, поезд трогается, увозит его, а на перроне остается самое дорогое. Бричкин безнадежно поерошил спутанные волосы и, фальшивя, тихонько затянул грустную песню.
Остановились на станции Шарья. Сошли два пассажира и подбежали четверо новых, надрываясь от тяжести чемоданов. Полынин проверил билеты. Пассажиры, потные, растрепанные, с грохотом забрасывали чемоданы в тамбур, торопились, хотя до отхода поезда оставалось еще пятнадцать минут.
«Пассажиры всегда словно с цепи срываются», – с презрением подумал Полынин и пошел к базарчику рядом с вокзалом. Над головой пронеслась туча воронья. Старушка, укутанная в теплый платок, стояла с рыжей плетью лука; девочка, посинев от холода, тащила корзину и кричала: «Брусники, брусники, ну, кому брусники!» У длинных столов шум, толчея, дымился в кастрюлях вареный картофель, в тарелках лежали соленые грузди, огурцы, жареные куры.
Полынин увидел газетный ларек, вздохнул: «Эх, взять, что ли, от скуки газетку почитать? Чего там в мире-то происходит?» Он купил газету и увидел таблицу выигрышей по займу. «Ага, а ну-ка, проверим, чем черт не шутит, может, и выиграю».
Полынин дождался отправления поезда, а затем прошел в служебное купе и развернул газету. Облигаций с ним не было. Вместе с Бричкиным, накануне отъезда из Москвы, он попросил секретаря начальника вокзала Раю отпечатать на машинке номера облигаций.
Полынин поискал выписку в карманах, в бумажнике, но не нашел.
– Что за фокусы? – проговорил он, раскрыл папку с квитанциями, служебными записями, актами и сразу же увидел розовый листок с номерами облигаций.
«Как он сюда попал?» – удивился Полынин, закрыл дверь на ключ, не спеша и основательно стал исследовать таблицу. И вдруг вздрогнул, торопливо принялся смотреть то в газету, то на список номеров, то опять в газету. Он побледнел, руки задрожали.
– Да нет, не может быть! – пробормотал он, схватил карандаш, подчеркнул номер в таблице и сравнил его с номером в выписке. Полынин откинулся назад и, привалясь к стенке, сидел некоторое время обалдело. За дверью раздались голоса – злой красноносой пассажирки и пассажира в кожаном пальто. Они ссорились. Полынин вскочил, проверил дверь. Потрясенный, смотрел на газету – он выиграл пятьдесят тысяч. Полынин снова бросился к таблице – может, ошибся? Нет, все точно. За дверью опять раздались голоса; он стремительно свернул газету, выписку номеров, положил их в бумажник и спрятал его в карман около сердца.
В этот необыкновенный день Полынин с усердием драил вагон, бубнил песню и ухмылялся.
Хорошо было помечтать под стук колес о том, как он уволится и уедет на Волгу. Да, да, есть такой городок Вольск; он купит домик и моторную лодку, обязательно моторную лодку. На ней можно хорошо подзаработать: во-первых, на перевозе горожан через Волгу на пляж, во-вторых, можно большой доход иметь, вылавливая плывущие бревна, доски, поленья, а в-третьих – рыбалка. Разве это не доходная статья? Эх, черт, можно припеваючи зажить! Сыт, пьян и нос в табаке, а что еще человеку-то нужно?
Цыганское темное лицо Полынина улыбалось. А перед глазами все лежали аккуратные твердые пачки денег. В каждой тысяча, и таких тугих кирпичиков, перепоясанных бумажными ленточками, полста. Они лежат столбиками, при виде их перехватывает дыхание.
«Черт возьми, как еще долго до Москвы! – в нетерпении думал Полынин. – До Читы пять суток да обратно семь. Это же можно с ума сойти!» А день тянулся так медленно! Наконец стало смеркаться. Далеко в поле пылал костер, озаряя людей и груду выкопанной картошки. Полынин сдал дежурство Бричкину, ушел в спальное отделение, завешенное одеялом, разделся и лег. Но среди ночи его стал мучить страх: «А вдруг это опечатка? А вдруг там, в общежитии, облигации украли? А вдруг случится крушение и я погибну? Всего можно ожидать от этой жизни. А я-то, дурак, размечтался, не взял, а уж ощипал, – еще сглазишь».
В окне виднелся новорожденный месяц, а рядом переливалась звездочка. Они были так ярки и чисты, что казались новенькими, звонкими. Поезд остановился, и снаружи послышались голоса. Впервые за весь день Полынин подумал: «Наверно, опять Бричкин около Галины увивается… А, пропадите вы все пропадом, не до вас теперь». И он в нетерпении соскочил с полки, вытащил из бумажника газету, выписанные номера и принялся вновь проверять.
…Бричкин днем не мог уснуть. Лежа на животе, все смотрел в окно. Мелькнули улицы Кунгура. Проносились горы в лесах, речки осенние, синевато-зеленые, мостики через них, сколоченные из белых березок. Кружились хороводами островерхие ели, похожие на часовни, пылали при дороге забытыми кострами красные осины, гнулись под ветром рябины, раскачивая алые корзиночки ягод. Замирало сердце – думалось о Галине.
А потом черное небо забрызгали крупные звезды.
Подошла Галя.
– Фу, зябко что-то… Мерзну, як паршиве порося… А ты знаешь, Микола, я ведь по облигации сто карбованцев выиграла! Чуешь?
– Но-о, а я еще не проверял…
– Так чого ж ты зеваешь? На, у меня газета е, провирь, – вытащила из кармана шинели пирожки, завернутые в газету, и оторвала от нее замаслившуюся таблицу.
Но Бричкину было не до облигаций. Ночь, звезды, ветер, зеленые, красные огни семафоров, гудки, звон буферов, тихая станция в лесах Урала. Хорошо! И Бричкин вздохнул.
Летят перелетные птицы… —
запел тихонько, и Галя поддержала:
Ушедшее лето искать…
Галя подняла фонарь, осветила лицо Бричкина; он смущенно и ласково улыбался.
– Чего ты, як на именинах? – посмеивалась она. – Ну, шо ты за казак, тебе бы в кудри ленты заплести…
Поезд шел хорошо, без опоздания – по графику. Бричкин, задумчиво улыбаясь, подмел в тамбуре и только тут вспомнил о таблице. Поискал в кармане список номеров и не нашел. Отвернув повешенное одеяло, потихоньку вошел в спальное отделение.
– Ты чего? – спросил тревожно Полынин.
– Где-то потерял свой листок с номерами облигаций. Ты не находил?
– Нет, – Полынин притворно зевнул, – я свои проверил, пустой номер потянул.
Бричкин порылся в чемодане, в карманах пиджака, висевшего на стене, и махнул рукой:
– Ладно, в Москве проверю, не велика беда. – И вышел.
Только закрыл глаза Полынин, как обожгла внезапная мысль: «А что, если мы листки спутали… Тогда, выходит, выиграл не я, а этот Бричкин?» Полынин вскочил, схватил папку, быстро перелистал служебные бумаги и в самом конце увидел розовый лист. Вытащил лист из бумажника и сравнил со вторым – точно такой же, не отличишь.
– Вот это попал в переплет, – пробормотал он и почувствовал, как руки стали холодными, а тело покрылось испариной. Он устало сел на полку. Чьи же облигации он проверил? Кто выиграл? Лихорадочно просматривал обе выписки, пытаясь вспомнить хоть один свой номер, по все вылетело из головы. Всегда предусмотрительный, осторожный, и вдруг с облигациями поступил как мальчишка. «Так, значит, вполне возможно, что выиграл не я, а этот пустомеля?» Полынин пытался отыскать в листке какие-нибудь приметы и в бешенстве сжимал кулаки – память отказала.
Во рту пересохло так, что язык, казалось, шуршал о нёбо. Полынин набросил на плечи шинель и вышел в узенький коридорчик, где от толчков плескалась в баке вода. Дверь из служебного купе была открыта. Бричкин сидел и считал билеты. Увидев бледное лицо Полынина, он удивился:
– Что с тобой? Уж не заболел ли ты?
Полынин жадно выпил две кружки воды и как можно спокойнее сказал:
– И не говори, башка трещит. Послушай, может, ты узнаешь, какой твой листок, а какой мой?
– Что за листки?
– Да с номерами облигаций.
– А ты разве нашел оба листка?
– Ну да, вот они, – и он подал их Бричкину.
В глазах его, черных и лихорадочных, мелькнул страх. Бричкин повертел листки и принялся их просматривать. Полынин следил за ним затаив дыхание.
– А дьявол их знает, какой мой, какой твой, – наконец проговорил Бричкин. – И главное, суммы-то у нас одинаковые. Да ты их проверял?
Полынин замялся.
– Ну, чего ты мямлишь? Давай проверим – и дело с концом!
Бричкин вытащил промасленный обрывок газеты и принялся проверять. Полынин тяжело дышал над ним. Бричкин проверил один список.
– Мимо, – сказал он и взял другой.
– Да… нет… едва ли, – в смятении забормотал Полынин.
Паровоз дернул, он повалился на Бричкина и услышал восклицание:
– Ого! Или мне снится?
Бричкин повернул голову.
– Послушай, да здесь выигрыш – и какой!
– Тс-с-с, – зашипел Полынин, открыл дверь, выглянул, а потом захлопнул, – никому ни слова, понял?
Бричкин внимательно посмотрел на него. Почесав лохматый затылок и сдвинув черную фуражку на глаза, спросил взволнованно:
– Так кто же из нас все-таки выиграл-то?
– Вот в том-то и штука, ломай теперь голову, кому привалило счастье! – шептал Полынин, забирая розовые листки.
– Счастье… – Бричкин сдвинул фуражку на затылок. – Я, конечно, ничего не говорю, здорово получить такую сумму, но ты чего-то уж слишком того… и руки вон трясутся… Подожди, может быть, это твоя облигация.
Поезд остановился, и Бричкин ушел возбужденный. Кто же все-таки выиграл? Думать, что выиграл Полынин, было неприятно, уж лучше бы выиграла Галя: ей учиться надо. Хотелось всем рассказать о своей удаче, но он вспомнил, что еще неизвестно, кому удача, и радость поубавилась.
Полынин забрался в спальное отделение и только тут спохватился: «Дурак, дернул же черт за язык! Теперь, кроме базара, никто не узнает. Раззвонит – и укокошат еще. А то и сам он может, чего доброго, приложить руку. Пустой человечишка». Полынин выскочил из вагона и увидел, что Бричкин торопливо идет к Гале. Но Полынину было все равно, он и забыл о том, что еще вчера говорил этой девушке.
– Николай! – позвал он.
Бричкин вернулся.
– Николай, держи язык за зубами насчет этого. Понял меня?
– Да почему?
– Смотри, шлепнут еще… Или что-нибудь устроят такое с облигациями, что мы только облизнемся и останемся при своих интересах.
– Да брось ты болтать, – Бричкин нахмурился, – спи лучше, в Москве разберемся, – и направился к Гале.
Неуклюжий, длинный, стоял он около нее и смеялся.
– Що це с тобой приключилося? – улыбалась Галя.
– Так… ничего… То есть, как тебе сказать… есть, конечно, кое-чего… а может быть, и нет.
– Вот и пойми тебя… Чи горилки хватил, чи дивчина сладко целовала!
– Как хочешь, так и понимай, товарищ проводник вагона номер пять, – и Бричкин лихо сплясал коленце из цыганской пляски, звонко хлопнув по голенищу.
– Эге, вино вси песни знает, – засмеялась Галя.
– Послушай, – заговорил быстро Бричкин, – в жизни ведь всякое бывает. Что бы ты стала делать, если бы нашла… ну, я не знаю… ну, пятьдесят тысяч, что ли?
– Я-то знаю, а вот ты бы что зробив?
– Я бы, во-первых, сразу же тысяч этак двадцать старикам отвалил. Живут они одни. А я им мало высылаю. Ну, сама знаешь, какие деньги у проводника. Во-вторых, оделся бы с иголочки. В-третьих, долги бы отдал – семьсот рублей: костюм я купил.
– Ну, а ще яки мечтанья?
– А на остальные гроши нанял бы я, Галю, педагогов, и чтобы они нас с тобой раз-два – и в техникум подготовили. Это, пожалуй, самое главное.
– И меня, бидну, не забув!
– Почем ты знаешь, может, я и хочу главным образом для тебя найти деньги! А что же все-таки ты-то сделаешь, найдя их?
– Я бы в милицию сдала, чтобы другой чоловик не пострадав! Понял?
– Так-то оно так, – ухмыльнулся Бричкин, – да ведь я такие гроши хочу найти, какие никто не терял.
– Ох, выдумщик, горе мени с тобой.
Бричкин весело побежал к своему вагону по рельсу, как мальчишка, вихляясь из стороны в сторону и балансируя разведенными руками…
Проносились увядшие равнины Западной Сибири. Речонка бурлила в корягах, золотые березки остановились у воды. Поднимая пыль, вдали катились маленькие, как спичечные коробки, колхозные грузовики. Всюду были разбросаны сухие, пестрые рощи. На деревьях висели огромные белые буквы: «Да здравствует Родина!» Вдоль дороги проносились красиво выложенные по откосам белыми кирпичами слова: «Миру – мир».
Близился Новосибирск. Всего лишь полпути. Полынин за трое суток высох, глаза лихорадочно и подозрительно следили за Бричкиным. А тот смотрел на него с насмешкой. Полынин злился. Бричкин видел это и с удовольствием принимался подтрунивать:
– Слушай, Василий, а вдруг выиграю я?
Полынин прятал глаза:
– Ну, чего ты зудишь? И зудит и зудит.
– А ведь, наверное, я, вот какое-то предчувствие у меня есть, честное слово.
Полынин угрюмо бормотал:
– Ну, что же, значит, твое счастье. А для чего они тебе, собственно, деньги-то? Ведь все равно по ветру пустишь.
– И пущу! Я хозяин над деньгами, а не деньги надо мной. Все спущу в месяц же. А то возьму и подарю их яслям. Вот идея!
– Нет, видно, у тебя не все дома, – с трудом произносил Полынин, – ну, ладно, не трепись. Иди, иди!
– И что ты за человек, Василий? Какая муха тебя укусила? – с удивлением разглядывал его Бричкин. – Был нормальный, все как полагается, начальство тебя хвалило, а вот как случилось это с облигациями… Нет, не нравишься ты мне, – с сочувствием вздыхал Бричкин.
– Чего ты привязался, как слепой к забору? Я не барышня, чтобы нравиться, – Полынин свирепо выкатил глаза.
– Вот верни тебя, положим, в дореволюционное время, интересно, кем бы ты стал? – задумчиво спрашивал Бричкин.
– Уж будь покоен, кем-нибудь да стал бы, голова пока варит, не то что у тебя!
– Нет, скучища с тобой зеленая, – махнул рукой Бричкин.
После Новосибирска потянулась тайга. Запахло сосновой смолой. Ели стояли пышные, в шубах из хвои. У молодых елок виднелись веточки, похожие на крестики. «Так-так-так, так-так-так», – отстукивали колеса. Рассветы были туманные, ледяные. Клумбы лежали обмороженные, черные, как следы больших костров. Жиденькая алая заря освещала голубой иней на ломкой, остекленевшей траве.
Бричкин приникал к окнам, высовывался в двери, выскакивал на каждой остановке. Поезд затормозил около семафора. Бричкин спрыгнул и побежал по крутому берегу вниз, гремя ведром. Галя за ним.
Прозрачная Ангара бурлила, делая плавный поворот, слегка дымилась около острова. Бричкин сложил ладони ковшиком, с удовольствием напился ледяной, вкусной воды и зачерпнул полное ведро. Вода была такой прозрачной, что ведро казалось пустым. Галя с хохотом обрызгала Бричкина, шумно умылась. Лицо ее раскраснелось.
– Умойся и ты! Сажу з носа соскобли! – закричала она и, нагнув голову Бричкину, принялась плескать ему в лицо. – Теперь внукам будешь гутарить: я умывался в Ангаре!
– Эх, то ли мы еще увидим в жизни! – завопил Бричкин и брызнул на нее.
Паровоз загудел, Галя бросилась наверх, к вагонам, Бричкин за ней, но, вспомнив о ведре, вернулся. Поезд уже тронулся, когда он подбежал к подножкам.
– Швыдче, швыдче, – кричала испуганная Галя, – от дурный!
А потом они сидели в купе у Гали и восхищенно смотрели, как бурно и весело Ангара вырывалась из Байкала. Байкал плескался и сверкал в огромной чаше, края у которой – большие сопки, заросшие лиственницами.
– Эх, и места же, – Бричкин приникал к окну, – проезжаешь Волгу и думаешь: «Вот здесь бы пожить», подкатишь к Уралу: «Не-ет, – думаешь, – лучше здесь», а теперь вот думаю, что интереснее Байкала, пожалуй, и не отыщешь места. Так, наверное, и не решу, где бросить якорь. Всюду хочется пожить.
Галя молча смотрела на чешуйчатые стволы сосен, и ей тоже захотелось пожить и здесь, и на Ангаре, и на родной Украине.
– Дай я тоби пришью пуговку на рубашке, – тихо проговорила она.
Бричкин отыскал в кармане пуговицу. Галя вынула иголку с ниткой, воткнутую в подкладку берета, и принялась тщательно пришивать ему на груди пуговицу, а он боялся шевельнуться. Когда же она, откусывая нитку, прижалась к его груди лицом, он перестал дышать и, если бы еще миг, то, наверное, задохнулся бы. Против своей воли, он тронул ее волосы и увидел, как вспыхнуло ухо, иголка с перекушенной ниткой упала на колени, а Галя все не отнимала лица…
Поезд грохотал в тоннелях, пыхтел среди сопок и лесов, забрался на Яблоновый хребет. Студеный ветер качал сосны, желтые лиственницы. Воздух был чист и свеж, как первый снег. Сверкало солнце. Сзади поезд подталкивался вторым паровозом; когда стали спускаться вниз, к Чите, тормоза зашумели так, словно большущее точило оттачивало огромные ножи.
Перед Читой вагон наполовину опустел.
Бричкин и Полынин убирали постели, поднимали полки, сметали сор, и Бричкину стало грустно расставаться с пассажирами. Он уже к ним привык за эту длинную дорогу.
Полынин с нетерпением поглядывал в окно: да скоро ли эта Чита! Он забежал в купе, воровато оглянулся, быстро налил стакан водки, опрокинул в рот. Хотелось заглушить тревогу, нетерпение, злость на эти бесконечные пространства, на этого дурака Бричкина. Ходит, скалит зубы, липнет к девке, словно уже деньги положил в карман. Ну, вот она и Чита, наконец-то! Теперь еще столько же обратно ехать. Потерпи-ка!
Пассажиры и носильщики в белых фартуках несли чемоданы, узлы.
– До свидания, товарищ Бричкин, счастливо доехать! – крикнули молодожены, а про Полынина и забыли…
Поезд отправлялся обратно в Москву через двенадцать часов. Вся поездная бригада сходила в баню, а потом разошлись кто куда.
Бричкин и Галя бродили по городу, зашли в кино. Возвращаясь в вагон, усталый, но веселый Бричкин усмехнулся про себя: «А все-таки любопытно, кто же выиграл – я или он?»
Обратный путь показался длинным, и Бричкин мысленно подгонял поезд…
Перед Москвой Полынин не находил себе места. Бричкин плюнул и принялся один приводить вагон в порядок.
Наконец поезд остановился. Лил дождь. Все цветы на клумбах почернели, полегли, и только горделиво стояли под дождем лиловые, белые георгины и астры.
Полынин скрылся быстро и незаметно.
– Словно жулик, – выругался Бричкин, – а ну его, всем уже намозолил глаза, – и пошел домой, к старушке, у которой жил на квартире.
Войдя за ширму, он, не снимая мокрой шинели, сел на корточки и выдернул из-под кровати чемодан. Под рубашками и носовыми платками торопливо отыскал пачку облигаций, бережно вытащил из бумажника засаленный клочок газеты и проговорил охрипшим голосом:
– Любопытно!
Так, сидя на корточках, Бричкин и проверил облигации, а потом толкнул чемодан под кровать:
– Эх, мимо! Напрасно ты бесился, Полынин, твое это счастье.
И долго еще сердито шагал из угла в угол и что-то бурчал. Только вечером, сходив в баню, он немного успокоился и махнул рукой, подумав: «Ничего, всякое бывает…»
Бричкин переоделся, вышел на сверкающую огнями улицу и направился к Гале.
1953
