Текст книги "Иди и не греши. Сборник (СИ)"

Автор книги: Игорь Винниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)

11

Утро оказалось гораздо мудреннее вечера, и я все свои вечерние неуклюжие поползновения в области близких контактов отнес к сфере конспиративной разведывательной деятельности. Еще бы, сразу две опытные и весьма привлекательные женщины напали на меня с явными агрессивными намерениями, и я успешно отбился от обеих! Такая точка зрения придала мне уверенности, и потому по дороге на студию уже в одиннадцатом часу я остановил машину около здания городской администрации и выскочил засвидетельствовать свое почтение заведующей городского отдела культуры.

На счастье, Марины Антоновны на месте не оказалось, она была в областной администрации, и я без проблем разыскал необходимую мне Асю Вепренскую, а точнее Асю Николаевну.

– Я вам нужна, Павел Николаевич? – спросила та с восторгом.

Имея внешность почтенной матроны, она сохранила на удивление много детской непосредственности, что и позволяло ей сохранять бодрость духа даже после двадцати лет работы на административной должности.

– Понимаете, Ася Николаевна, – сказал я, присаживаясь за ее стол. – У меня к вам есть один консультативный вопрос. Мне сказали, что вы знаток музыкальной жизни города семидесятых-восьмидесятых годов. Это так?

– Так, – обрадовалась она. – Я тогда курировала музыкальные ансамбли по комсомольской линии. Ух, и доставалось же мне за это!..

– Да, да, – кивнул я. – Мы с вами из поколения мучеников застоя, да?

– Ну, страшных мучений я не испытала, – призналась она честно, – но очень часто моя служебная карьера висела на волоске, это да.

– Вы помните, как начинала Марина Рокша? – спросил я, резко переходя к делу.

Ася Николаевна фыркнула.

– Еще бы!.. Ее открыл мой приятель, Алик Колобродов. Я помню ее еще восемнадцатилетней девчонкой. Она была такая пухленькая…

– Вы помните, что поначалу она выступала в паре с каким-то юношей?

– Конечно! – рассмеялась она. – Дино Рок! Это был Дима Трофимов, из мединститута, очень хороший мальчик был…

– А где он сейчас, вы не знаете?

Она задумалась.

– Знаю, конечно, – выпалила она, хлопая ресницами. – Он работает в поликлинике Центрального района, участковым терапевтом. Я его там до сих пор постоянно встречаю, только он меня уже не узнает. Наверное, я изменилась, – она вздохнула.

– Если это и случилось, – сказал я, – то в лучшую сторону. Передавайте привет Марине Антоновне, скажите ей, что я еще позвоню.

Я заскочил на студию, поприсутствовал на съемках очередного «Детектива», узнал, что генеральный директор в администрации, и снова сел в машину, чтобы поехать в поликлинику. Наверное, мне следовало предварительно позвонить туда, но я не догадался и съездил зря. Участковый терапевт Трофимов в этот день работал со второй половины дня, и я, узнав его домашний адрес, отправился к нему домой, теперь уже предварительно позвонив и договорившись о встрече. Трофимов был удивлен, но встретиться согласился.

Жил он в дальнем конце города, и я добрался к нему только около полудня, когда тому пора было собираться на дежурство в неблизкий Центральный район. Я успокоил его тем, что доставлю на работу на своей машине, и мы сели попить чаю. Как объяснил сам Дмитрий Юрьевич, дети были в садике, а жена – на работе. Выглядел он человеком спокойным, сдержанным и ничуть не комплексовал, как многие, в присутствии телевизионной знаменитости.

– Мы собираемся делать передачу про Марину Рокшу, – сказал я для начала. – Было бы интересно услышать мнение о нашей звезде тех, кто знает ее давно.

– Она сама вас сюда направила? – спросил Трофимов с ледяным спокойствием.

– Нет, – ответил я. – Она сказала, что чувствует вину перед вами. Вы не могли бы рассказать, в чем тут дело?

– Она ошибается, – сказал Трофимов. – Никакой вины нет. Она действительно талантлива, а мое увлечение музыкой было только недоразумением.

– А в какой момент своей биографии она могла посчитать себя виноватой? – спросил я.

– Я еще раз повторяю, я не считаю ее виноватой, – отвечал Трофимов.

– И все же, – настаивал я. – Вы понимаете, для телевидения, как и для искусства вообще, важно присутствие драматургии, а драматургия, как говорил Аристотель, это столкновение двух правд.

Он похлебал чаю из блюдца, подумал, все оценил.

– Это был конкурс на фестиваль молодых исполнителей, – сказал он наконец. – Мы с нашей группой уже имели некоторый авторитет в молодежной среде, но конкурс всесоюзный, и жюри там было очень взыскательное. Когда мы прошли первый тур, нам подсказали, что, если Марина будет петь одна, у нее будет больше шансов.

– И она спела одна? – спросил я.

– Да, – ответил он. – Судите сами, было ли здесь предательство?

– А кто обвинил ее в предательстве? – тут же ухватился я.

Он чуть смешался:

– Об этом говорили многие.

– А в чем тут выразилась роль Алекса Колобродова? – спросил я.

Лицо Трофимова и вовсе окаменело.

– Он курировал нас, – сказал он.

– Он тоже был согласен с тем, чтобы Марина пела одна?

– Да, конечно, – сказал Трофимов. – Ведь это он и узнал про мнение жюри. У него был там свой человек, ему и шепнули.

Я насторожился.

– Речь шла только о пении? – спросил я.

– А о чем же еще? – спросил Трофимов уже раздраженно.

– Ну, – сказал я. – Это же был период глухого застоя. Мало ли что они могли потребовать от молодой девушки…

Он посмотрел на меня деревянными глазами.

– Павел Николаевич, по-моему, вы хотите сказать гадость. Во времена глухого застоя эта мерзость еще не получила широкого распространения.

– Простите, – извинился я. – Вы знаете о том, что у Марины есть ребенок?

Он вздохнул.

– Конечно.

– А кто является его отцом?

– Да, знаю, – сказал он мрачно.

– Скажите, они любили друг друга?

Он помолчал.

– Я не могу об этом судить, – сказал он сухо.

– А вы, – спросил я, – любили ее?

Он не вздрогнул, и не вскинул на меня взгляд. Даже не шевельнулся.

– Да, любил.

Я был в этом уверен.

– А как же получилось потом, – интересовался я дальше, – когда Алекс ее бросил, почему она осталась одна?

Он слабо усмехнулся, дернул плечами и произнес почти жалобно:

– Она не приняла нашей помощи.

Тут я его пробил, и мне на мгновение даже стало его жалко. Я понял эту ситуацию, в которой начинающая звезда, после первого успеха отбрасывающая своих прежних друзей, – вдруг падает, и не желает принять их помощи. Помощи, которую ей предлагали от всего сердца.

В этот момент щелкнул замок в двери, и Трофимов испуганно вскочил.

– Ни слова жене, – проговорил он быстро.

Жена его оказалась женщиной молодой и приятной, увидев меня, она обомлела и долго не могла поверить, что я и есть тот самый Павел Николаевич, которого она так часто видит по телевизору.

– А вы зачем к нам пришли? – спросила она, приходя в себя.

– Павел Николаевич будет делать детектив в нашей поликлинике, – поспешно объяснил Трофимов. – Мы с ним как раз обсуждали подробности.

– Ты, что, не пойдешь на дежурство? – спросила жена.

– Я уже иду, – сказал Трофимов. – Павел Николаевич подбросит меня.

Я попрощался с его женой, и мы спустились вниз. Сели в машину и отправились в центр.

– Почему вы сказали про детектив? – спросил я.

– Ей незачем знать, почему вы приходили, – сказал Трофимов жестко.

Некоторое время мы проехали молча, а потом я спросил:

– А вы знакомы с сыном Марины?

Он ответил не сразу, видимо, обдумывал ответ.

– Видел как-то.

– Скажите честно, – попросил я. – Вы уверены, что именно Колобродов является отцом ее ребенка?

Он посмотрел на меня рассеянно, посопел носом и ответил:

– Уверен.

– Почему? – задал я дурацкий вопрос.

– Потому, – ответил он ничуть не умнее. – Этот подонок был ее первым мужчиной.

Это было трудно представить, но я решил поверить ему на слово. Мы высадили его у поликлиники и проехали на телевидение. Первым делом я направился в столовую, и там меня поймал Валера Хабаров. Он был намерен немедленно приступить к работе и предлагал начать репетицию сценки с Мариной Рокшей в тот же вечер.

– А ты уже звонил самой примадонне? – спросил я.

– Да, – ответил он. – Марины не было, я разговаривал со Светой. Помните, та, беленькая?..

– Помню, – ответил я. – И что она?

– Визжит от восторга.

– Но у них уже нет пажа, – напомнил я.

– Я в курсе, – сказал Валера. – Света предлагает на эту роль Витю Маслакова, нашего местного композитора и исполнителя.

– А с ним ты договорился?

– Она с ним уже сама договорилась, – сообщил Валера.

Я покачал головой.

– Молодец. Такой энтузиазм надо поощрять. Я сейчас же подпишу запуск, а о финансировании пусть болит голова у гендиректора.

– Павел Николаевич, – спросил Валера. – А вы будете на репетиции?

– А зачем?

– Ну… Они же считают, что все это будете делать вы, а не я.

– Скажи, что я на ответственной презентации в областной администрации, – сказал я. – Впрочем, если возникнет необходимость, то я безусловно появлюсь. Не робей, сынок, начинай делать свои первые шаги сам.

Он фыркнул и отошел.

После обеда я позвонил Глушко, и мне сообщили, что генеральный директор занят. Я поинтересовался, чем он занят, и мне ответили, что у него рекламодатели. Я еще спросил, нет ли известий о его посещении администрации, и мне ответили, что нет. Секретарша разговаривала со мною сухо и надменно, как будто не узнала меня.

Я сходил, посмотрел материал по «Детективу», высказал свои замечания и провел короткую дискуссию на тему вкуса и безвкусицы. Последнее время в нашей работе было все больше именно безвкусица.

Потом меня ухватил художник с эскизами к передаче «Караван-сарай», потом Юра Малыгин рассказывал про то, как с утра водил Валеру Хабарова на репетицию группы «Шелест шестеренок «Мерседеса». Валера был чрезвычайно мил и терпелив, но, выйдя на чистый воздух, заявил, что шелеста шестеренок в передаче не предусмотрено.

Около четырех я снова позвонил генеральному директору, и снова секретарша была со мною почти груба.

– В чем дело, Вероника Дмитриевна! – воскликнул я наконец. – Я что, уже уволен?

– Директор занят, – заявила она жестко и положила трубку.

Я был немало озадачен таким неожиданным поворотом в наших теплых отношениях и понял, что это недоразумение надо разрешать сразу. Я сам направился к Глушко, и, когда Вероника Дмитриевна вскочила, чтобы не пропустить меня в кабинет, я вручил ей бутафорскую розу, и это ее отвлекло.

Я прошел в кабинет, где Максим Иванович Глушко сидел на диване и просматривал какой-то иллюстрированный журнал. Занятость его была, очевидно, не чрезвычайная.

– Максим Иванович, – сказал я. – Весь день пытаюсь до вас дозвониться, а вы все заняты!.. Что произошло, скажите мне пожалуйста?..

Он посмотрел на меня сухо, даже губы поджал.

– Что вам угодно, Павел Николаевич?

Это было еще одним знаком его нерасположения. Что-то определенно случилось.

– Мне угодно работать, – сказал я. – Мы же договорились, что вы сегодня будете разговаривать наверху о финансировании моей передачи. У нас уже репетиции начались!

Он сидел на диване, выпрямившись, что представляло определенную трудность, но зато демонстрировало его непоколебимость.

– Вы напрасно торопитесь, – сказал он. – Вопрос о передаче вовсе еще не решен окончательно.

Я без приглашения сел на стул.

– Что же случилось? – спросил я. – Нам дали отлуп?

– Никакого отлупа, – произнес он раздраженно, – нам никто не давал. Просто у меня накопилось достаточно своих неотложных дел, и мне было некогда заняться вашей передачей. Потерпите, дойдет очередь и до вас.

Я тоже выпрямился.

– Должен ли я понимать это так, что вы отказываетесь от нашей передачи?

– Понимайте, как вам будет угодно, – сказал он.

Я поднялся.

– Прекрасно. Хотя бы есть определенность какая-то. Марина Рокша вчера предлагала мне свою помощь, она накоротке с губернатором и обещает сорвать с него смету любых размеров. Пожалуй, придется воспользоваться ее связями.

Генеральный директор выдержал удар, иронично кивнув головой.

– А другая Марина вам ничего не предлагала? – спросил он едко.

Я уставился на него ошеломленно.

– О чем это вы, Максим Иванович?

– Да уж известно о чем, – сказал он. – О Щелкановой, разумеется.

– О Щелкановой? – переспросил я все еще удивленно.

– О ней, родимой. Чем она вас купила, а? Неужто женской лаской?

Я начал понимать его неожиданную холодность.

– Проверьте вашу организацию, Максим Иванович, – сказал я заботливо. – Ваши стукачи снабжают вас непроверенной информацией.

– Да чего уж там, непроверенная информация, – пробормотал он раздраженно. – И без того все понятно. Тут у вас уже и Марина Рокша со связями…

– Вы же не хотите мне помогать, – сказал я. – А я хочу работать, Максим Иванович. Простите, мне некогда.

Я пошел к выходу из кабинета и вдруг услышал за спиной:

– Подлец!..

Я остановился в изумлении.

– Что? – переспросил я.

– Подлец! – выкрикнул Максим Иванович гневно. – Разве это не я тебя здесь выкормил? Разве не мне ты обязан всей своей карьерой? А ты… Из-за спины!.. Сволочь ты, Паша!..

Я перевел дух.

– Так, – сказал я. – Раз уж теперь дуэль неизбежна, то позвольте хотя бы узнать, в чем я вас подвел? Просто, из интереса.

– Да хватит тебе! – махнул рукой Максим Иванович. – Знаю я уже, что ты с Мариной за моей спиной заговор устроил!.. И это после всего того, что я для тебя сделал, да?..

Я вернулся к оставленному стулу.

– Ну, Максим Иванович, – сказал я, – нельзя сказать, что заговор вполне устроен. Мы еще не сошлись в способе вашего устранения. Марина предлагает цианистый калий, а я считаю, что падение из окна седьмого этажа куда более эффективно.

– Ты еще балагуришь… – прошипел он с ненавистью.

– Кто вам всего этого наплел? – воскликнул я раздраженно. – Что вы слушаете всякие басни? Вы что, не знаете меня, да? Я за всю свою жизнь не участвовал ни в одной интриге!..

Он раскрыл рот, тяжело дыша.

– Хочешь сказать, не было ее у тебя прошлой ночью, да?

– Была, – сказал я. – И что? Вы считаете, что ничем иным, кроме как заговорами, мы заниматься не могли?

– А чем же вы там занимались? – спросил Глушко сердито.

Я хмыкнул.

– Ну, – сказал я, поскольку вы уже в том возрасте, когда слушать такие вещи не опасно для здоровья, то я, пожалуй, вам расскажу…

– Не лги мне, Паша! – заявил он.

– И в мыслях не держу, – сказал я. – Это было чисто любовное свидание.

Он заморгал.

– И ты… Спал с нею, да?

– Нет, – сказал я. – Слава Богу, до этого не дошло.

Он перевел дыхание и облизнулся.

– Ты что, влюбился в нее?

– Она в меня, – сказал я. – А может, и не влюбилась. Может, для того и пришла, чтобы потом закинуть эту историю вам, чтобы вы меня начали в чем-то подозревать.

– Точно, – прохрипел он. – Вот стерва!..

– Протестую, – возразил я. – Она показалась мне очень милой женщиной.

– А мне сегодня в администрации так сладко пела, – пробормотал Максим Иванович. – Мы с Павлом Николаевичем решили… Ведь не решили, да?

– Не решили, – подтвердил я. – А вам, Максим Иванович, надо доверять людям.

Теперь его подозрения развеялись, и я мог использовать всю выгоду своего положения.

– Пусть эта история будет вам уроком, – сказал я. – Я не нуждаюсь более в вашей помощи, справлюсь сам. В конце концов, это мой юбилей. До свидания, Максим Иванович, и имейте в виду, что в ближайшее время я буду занят. Управляйтесь как нибудь без меня!..

Я гордо направился к двери, и он меня жалобно окликнул:

– Паша!.. Погоди!.. Пробил я твою смету, будь она неладна. Раскручивай теперь свою передачу!..

В конце концов, это было именно то, ради чего я приходил.

12

По крайней мере я уже мог не терзать себя догадками о том, ради чего приходила ко мне Марина Щелканова. Конечно, в этом был элемент любопытства, даже слабая надежда на возможность легкого романа, но главным было желание поссорить меня с генеральным директором. Она не оставляла мысли овладеть областным телевидением. Это была ее идея-фикс, потому что она ушла от нас проигравшей. Ей уже удалось создать в городе три независимые телекомпании, которые занимались тем, что прокручивали краденые фильмы и программы, но они так и остались локальным телевидением, и с приходом авторского права должны будут погибнуть.

И тем не менее такое прояснение ситуации вовсе не возмутило меня, а заставило еще раз посмеяться над удивительным талантом Марины Антоновны в сфере интриг и подсадок. Она оставалась самой собой.

Как я и ожидал, без накладок в тот вечер не обошлось. Примадонна не пришла на репетицию, зато прислала Свету и с нею композитора и исполнителя Витю Маслакова, небритого и длинноволосого субъекта, который походил на пажа точно также, как я на звезду рок-эстрады. Отсутствие Марины Света объяснила головной болью и депрессивным настроением.

– Если она не хочет сниматься, – сказал я раздраженно, – то пусть так и скажет!.. Мы не будем на нее надеяться.

– Павел Николаевич, – вздохнула Света. – У нас лежат приглашения на гастроли из Голландии и Швеции, а она им отказывает – представляете? Но ведь вам она не отказала!..

– Я тронут, – признался я.

– Мы будем работать или нет? – пробурчал нервничающий композитор.

– Работайте, – сказал я Валере. – Я схожу, позвоню больной.

Конечно, от звезды ее масштаба следовало ожидать и капризов, и депрессивного состояния, но я по наивности решил, что наши отношения уже налажены, и надеялся на положительную реакцию. Теперь я понял, что ошибся, и мне приходилось снова нырять в особые отношения.

Она взяла трубку после пяти-шести гудков.

– Слушаю, – пробормотала она недовольно.

Судя по ее тону, диагноз Светы подтверждался.

– Привет, Маша, – сказал я. – Как твоя голова?

– О, – восхитилась она. – Какая забота!..

– Я чем-то прогневал ваше величество? – спросил я.

– Когда меня приглашают даже в ресторан, – сказала она, – за мной присылают «Роллс-ройс». А твой ассистентишка предложил нам добираться своими средствами!.. Могла ли я после этого приехать?

– Не могла, – согласился я. – Но у нас на студии нет «Роллса». Может сойдет директорский «Мерседес»?

Она только хмыкнула.

– Ладно, не злись, – сказала она. – Просто я не в настроении. Ругалась с мамой относительно Миши. Она не хочет отдавать его в пансион.

– Света принесет тебе сценарий, – сказал я. – Тебе понравится. Очень тонкая пародия…

– Вы даже не спросили, что я буду петь!

– Когда ты войдешь в роль, ты сама это определишь.

– У меня нет ничего королевского.

– И не надо. Если средневековая королева запоет о несчастной любви городской девчонки, в этом будет нужная степень отстранения.

– Интересно, – усмехнулась она.

– Конечно, – подтвердил я. – Ты сделаешь это с блеском, я уверен.

– Ладно, – вздохнула она. – Завтра вы не работаете? Значит, будем договариваться на понедельник. Чао, бэби!..

– Привет, – сказал я.

Я вернулся в репетиционный зал, где Валера со Светой и Виктором читали текст. Вместо королевы текст произносила монтажница Оля Долгополова, у которой была вечерняя смена, но заболел режиссер. Теперь она увлеченно играла, хотя и не могла сдержать свои смешки.

Виктору текст нравился, что он доказывал своим жизнерадостным смехом, тогда как Света то и дело морщилась.

– Это не слишком напыщенно? – волновалась она. – По-моему, я выгляжу форменной дурой.

– Ты выглядишь так, как надо, – уверял ее я. – И чем больше глупости ты в этом проявишь, тем больший успех тебя ждет.

– Да? – не поверила она, решив, что я ее разыгрываю.

– Конечно, – подтвердил Виктор. – Это же классный стеб!..

Мы повозились часов до восьми и открыли, что Света вполне вписывается в свой типаж, тогда как Виктор еще не определился, кого ему играть. Роль писалась на инфантильного Владика, тогда как Виктор с его грубой мужественностью произносил высокопарные слова с неуместной иронией. Какой-то образ в нем рождался, но еще не родился. Валера разговаривал с ними коротко, но очень точно, и они, после первых минут противления, приняли его, а в конце даже поверили ему. Я подумал, что сам я в его годы вовсе не был столь авторитетным.

Домой я вернулся поздно вечером и некоторое время ждал, что кто-нибудь ко мне заглянет. Заглядывать было некому, но предыдущая ночь настраивала меня на лирический лад. Даже когда я принялся читать молитвы на сон грядущий, ожидание приключения не оставляло меня, и я был весьма далек от молитвенного состояния.

Хотя следующий день выдался субботой, я предпочел отправиться на работу, потому что никаких богоугодных, дел на субботу у меня запланировано не было, а посвящать день безделью не хотелось. На студии этот день тоже был лишь относительно выходным, работала редакция новостей, работала редакция политической информации, работала и «ТВ – шоу». В этот день, освобожденный от множества бюрократических забот, я мог посвятить себя творчеству, что и делал каждый раз с неизменной охотой.

В павильоне шли досъемки «Детектива», снимались детали и подводки для монтажного сцепления уже отснятых эпизодов. У них был эпизод и для меня, Великого Магистра Детектива, и я охотно сыграл необходимую сценку, тем более, что аналогичного характера сцены, где в трудную минуту расследования появлялся «сам» П. Н. Жемчужников, стали у нас уже традиционными.

С полудня в репетиционном зале Валера Хабаров работал с девчонками из группы с неприличным названием. Такое острое столкновение смиренного благочестия и эпатажной распущенности не могло не быть любопытным, и я постарался не упустить этого зрелища. Поначалу девчонки были неуправляемы, капризничали, много раз переспрашивали, язвили и задирались, но Валера был холоден. Сочиненный им текст, который я прочитал буквально за пять минут до репетиции, не был откровением, но вполне соответствовал духу передачи. Это было развитие классической темы «Барышня и хулиган» с той лишь разницей, что речь шла о хулиганках. Некая барышня так благоприятно повлияла на компанию хулиганок, что те принялись хулиганить в высшей степени воспитанно. После некоторого обязательного периода необходимой суматохи они наконец распределили роли и принялись выстраивать представление. Малышка, возглавлявшая гоп-компанию, как и следовало ожидать, оказалась самой одаренной исполнительницей, и вскоре она стала первой помощницей режиссера. Покрикивала на подруг, обсуждала с ним распределение ролей, давала свои советы. Время от времени они спорили и шли ко мне, чтобы я их примирил своим решением. Когда репетиция подошла к концу, ко мне обратилась малышка, которую звали Марго, хотя, как она сама призналась, подлинное ее имя было Лидия, и спросила тихо:

– Павел Николаевич, а этот ваш Валера, у него кто есть?..

Конечно, она им заинтересовалась. Он был настолько непохож на привычные ей фигуры, что невозможно было не клюнуть. Но я и без того извел парня своими «тестами» и потому ответил:

– Жена и трое детей.

– Да-а?.. – протянула разочарованно Марго. – Везет же некоторым!..

После репетиции, проводив девчонок, мы с Валерой прошли в мой кабинет, где я достал припасенное пиво с бутербродами. Валера безропотно принялся за угощение, а я стал поучать его нехитрой премудрости управления актерами.

– А вообще-то ты справляешься неплохо, – похвалил я его. – Чувствуется ВГИКовский опыт.

– Эх, Павел Николаевич, – вздохнул он горько. – Вы меня, конечно, простите, но это вовсе не ВГИКовский опыт. Я потому из ВГИКа и ушел, что после армии мне все эти богемные штучки поперек горла встали.

– После армии? – удивился я. – Так ты в институт после армии попал?

– Да нет, – сказал он, вздохнув. – Попал я туда до армии, молодым еще. А после двух лет в институте меня замели в ряды. Я ведь по молодости всякими глупостями занимался, каратэ, кун-фу… Вот и угодил в спецназ.

– Спецназ? – присвистнул я. – Так ты крутой, выходит?

Он поморщился.

– Выбили из меня всю крутизну, Павел Николаевич. Я ведь из тех, кто осетинов с ингушами разъединял, знаете?

– Как? – удивился я. – Так ты и в Осетии успел побывать?

– Успел, – кивнул он. – Нам даже дембель задержали, чтобы там мир навели. Вот мы и насмотрелись…

Вместо слов я разлил по стаканам еще пива.

– Значит, ты во ВГИК прямо из окопов свалился, – понял я.

– Именно, – вздохнул он. – Мы с ребятами целую неделю трупы разгребали, под выстрелами с обеих сторон… А тут метафоры.

– Ладно, ладно, – сказал я. – Правда жизни заключается в том, что все это существует одновременно. Все прочее, как говорит мой друг Дима Никитский, это монофизитство.

Тут я невольно впал в прикладное догматическое богословие, но Валера меня понял и покачал головой.

– Наверное, – сказал он. – Я еще три года могу в институте восстанавливаться, знаете. Может, еще приду в себя, кто знает?

– Неизвестно только, понадобится ли тебе после этого институт, – сказал я. – Во всяком случае я даю тебе шанс попробовать себя.

– Спасибо, – сказал он. – Я понимаю.

Потом мы с ним вместе отправились на вечернее богослужение в Тихвинскую церковь и исправно достояли вплоть до елеопомазания, после чего я оставил его и ушел, считая молитвенный субботний долг исполненным. В отсутствие Насти Романишиной моя церковная жизнь вовсе не била ключом, а после того, как молодой священник отец Георгий обвинил огульно все телевидение в разврате, утверждая, что все его работники автоматически попадают под анафему святых отцов первого тысячелетия, я и вовсе пал духом. Я написал об этом Диме Никитскому, и тот в ответном послании утешил меня соображениями высшего догматического богословия, определив в словах отца Георгия манихейский дуализм и монофизитство. И хотя я плохо разбирался во всех этих тонкостях, мне сразу стало легче.

Мое благочестивое настроение было нарушено самым неожиданным образом. Поднимаясь домой, я заглянул в почтовый ящик и обнаружил там плотный пакет. В полумраке лестничной площадки я решил, что это чье-то письмо, и только поднявшись к себе, заметил, что пакет не имеет никаких надписей. Я сразу почувствовал неладное.

По образцу своих благочестивых друзей я перекрестил пакет перед тем, как раскрыть его, но когда вскрыл, обнаружил там пачку фотографий. Я осторожно извлек из пачки первую же, и обомлел. На яркой цветной фотографии была изображена Марина Антоновна Щелканова, которая восторженно отдавалась какому-то негру, обхватив его руками и ногами.

Поначалу я подумал, что это снимки, предназначенные для шантажа. Остальные сцены были не менее безобразны, в каждой из них Марина занималась любовью, порой самыми изощренными способами, а на одном снимке она, восседая всадницей на своем любовнике, даже повернулась в сторону аппарата и улыбалась в камеру. Эта ее улыбка могла сойти за эталон порока. Именно с такой улыбкой змей смотрел на Еву, когда та взялась за яблоко.

Я долго и ошарашенно перебирал эти фотографии, пытаясь понять, как и зачем они оказались в моем почтовом ящике. Конечно, на этих снимках Марина предстала предо мною с очень необычной стороны, но я вполне мог вообразить все это, зная ее порочный характер. Конечно, вызывающее бесстыдство женщины всегда шокирует, но я вполне мог представить и тот вакхический азарт, в котором пребывала Марина во время этих съемок. Это было сродни тому свинскому состоянию, в которое и я сам впадал в период студенческих запоев, когда мерзости совершаются не по зову души, а в порядке вызова общественному мнению. Что могли мне доказать эти фотографии? Зачем они были мне присланы?

Первое, что вспоминалось в связи с этим, был рассказ Марины Рокши о том, как Марина Щелканова устроила ей гастроли на Кубе, и как они там погуляли. Негр, которого ублажала Марина на фотографиях, вполне мог оказаться кубинцем. Но это никаким образом не объясняло, зачем они были доставлены мне. Конечно, можно было предположить, что Марина Рокша, исходя из соображений заботы о моем нравственном состоянии, захотела раскрыть мне глаза на свою подругу. Эти фотографии могли оказаться у нее, и она могла их направить ко мне. Но на какой эффект она рассчитывала? Конечно, лирическое чувство таких демонстраций выдержать не может, но стоило ли сваливать на меня всю эту грязь ради столь ничтожного результата? Я ведь не сопливый юнец, у которого зов природы только начинает пробуждаться, я уже кое-что знаю из тех физиологических подробностей, в результате которых появляются дети.

Мелькнула мысль о том, что фотографии мог подкинуть мне генеральный директор Глушко, чтобы напрочь заблокировать возможность моих конспиративных контактов с Мариной. Но Максим Иванович, имея на руках такие козыри, вряд ли бы стал беспокоить ими меня. Он бы скорее послал их в кадровый отдел городской администрации.

Наконец, я рассмотрел и самую сумасшедшую мысль, что эти фотографии прислала мне сама Марина Антоновна. Цели тут могли бы быть самые иезуитские, вплоть до того, чтобы вызвать во мне нездоровый интерес к ее персоне и тем привлечь к очередным интригам. Но эта версия тоже показалась мне притянутой за уши, и я не стал на ней останавливаться.

Я не могу сказать, что вопроса, как мне поступить с этими фотографиями, передо мной не возникало. Вопрос возник, и мне стоило немалых сил решить его. Фотографии были исполнены со вкусом, в них присутствовал живописный талант фотографа, и при очевидной узнаваемости главной героини все они производили самое глубокое впечатление. Но я преодолел соблазн, отправился на кухню и стал жечь фотографии вместе с конвертом на газовой плите. Когда сгорала фотография с жуткой улыбкой Марины в камеру, мне показалось, что в ее патологическом азарте появилась нотка разочарования. Это понудило меня оставить в целости последнее фото, где она особенно страстно раскрыла рот, извиваясь кошкой под своим любовником. У меня в голове родилась интересная мысль.

Кухня наполнилась гарью, и мне пришлось открыть форточку, чтобы проветрить помещение.