Текст книги "Буйный Терек. Книга 2"

Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

– Откуда?

– Это Магома, он давно работает с нами, еще со времен полковника Пулло…

– Да кто он? – перебил комендант. – Чечен или какой другой нации?

– Кажись, из кумыков…

– Одна орда, азия и есть азия, – недовольным голосом опять перебил его Сучков. – Зовите переводчика, – и снова отпил чай.

Вошел прапорщик Арслан Аркаев, чеченец, уже пять лет находившийся на русской службе. Он приветливо кивнул лазутчику, и тот что-то быстро проговорил, делая чуть заметное движение рукой.

– Чего он, пес этакий, без спроса болтает! Скажи ему, пусть отвечает на вопросы, а не ведет себя, как на татарском майдане.

Переводчик внимательно взглянул на коменданта.

– Он говорит – тревогу делать надо… весь гарнизон в ружье… Кази-мулла близко, около Андрей-аула мюриды много есть.

Лазутчик кивнул.

– Минога… мюрид… шесть… десять юз адам вар… минога…

Комендант недоверчиво посмотрел на него, потом на переводчика, с усмешкой произнес:

– Врет! Напугать нас хочет да деньгу за это выманить. – И, повернувшись к лазутчику, грозно закричал: – Ты что, шакал собачий, за дураков нас принимаешь! Да за такие вещи я тебя на стене крепости расстреляю!

– Он верный человек… его Пулло верил… Алексей Петрович медаль давал, – старался защитить Магому переводчик.

Но упоминание о Ермолове обозлило коменданта.

– Мало кого он за нос водил, – вставая с табуретки, буркнул он. – А ты, прапорщик, забудь про своего А-лек-сея Пе-тро-ви-ча, – растягивая слова, продолжал комендант, – теперь не те времена, теперь Иван Федорович наш командир, об нем и думать надо, а Ермолова, – он пренебрежительно махнул рукой, – забыть пора!

Лазутчик торопливо, видимо, волнуясь, заговорил.

– Чего он мелет? – спросил комендант.

– Время, говорит, мало. Кази-мулла близко… Полчаса тревоги не будет – худа будет… Мюрид крепость взят будет, – хмуро глядя на коменданта, перевел прапорщик.

– Ишь ты, какой скорый! Вот велю его плетьми постегать, он и признается, что наврал иль чего хуже, этим самым Казою подослан.

Лазутчик, видимо, понимавший по-русски, ухмыльнулся и положил руку на рукоятку кинжала.

В комнату быстро вошел майор Опочинин, командовавший батальоном Второго егерского полка.

– Тревога! – крикнул он. – Казачий разъезд пробился к крепости. Партии мюридов со всех сторон окружают Внезапную. В Андрей-ауле отрезаны два взвода и человек сорок казаков.

И как бы в подтверждение его слов вдалеке раздались частые выстрелы. С верков крепости грохнул орудийный выстрел, запели сигнальные трубы. Внизу, на площади, забили барабаны. И боевой шум с нарастающей стрельбой охватил Внезапную.

Комендант оцепенело стоял у стола, поводя глазами. Грохнул второй выстрел.

– Тревога!.. Все по своим местам! – опомнившись, закричал Сучков и, хватая прислоненную к стене шашку, побежал вон.

– Эта грязная собака не поверил мне, – с презрением глядя ему вслед, сказал по-лезгински лазутчик сумрачно стоявшему переводчику.

Комендант поспешил на крепостную стену, откуда открывался вид на дорогу к Андрей-аулу, на остатки солдатской слободы, уничтоженной по приказу Ермолова.

В степи то съезжались, то разъезжались конные группы горцев. По дороге двигались пешие партии. Пыль поднялась за аулом, откуда вразброд слышались ружейные выстрелы. Не было видно, что делается там, но по стрельбе, по тому, как она то затухала, то снова разгоралась, было ясно: отрезанная от крепости кучка русских солдат еще жива и отбивается от мюридов.

– Дежурную полуроту за ворота! Всем в ружье! Орудиям зажечь фитили! – приказал Сучков, водя подзорной трубой по окраине аула, откуда высыпало не менее семидесяти-восьмидесяти пеших.

– Полуроты мало… Геннадий Андреевич. Посмотрите, сколько их там да сколько еще в ауле прячется. Хорошо бы всей роте выйти, занять подходы к крепости и валу. Казакам надо сделать ложную атаку, чтобы отвлечь орду на себя… Может, кто из отрезанных в ауле воспользуется, пробьется к крепости, – подсказал майор Опочинин, но комендант досадливо отмахнулся от него.

– Приказываю полуроту. Остальным занять свои места. Орудиям открыть огонь по цели, как только будет возможно.

– Ежели не сделаем вылазки да не кинем вперед казаков, пропадет взвод!.. – срывающимся голосом крикнул майор. – Надо отвлечь на себя мюридов… Может, кто тогда и пробьется, а мы им поддержку окажем.

Комендант не слушал его.

Во дворе крепости били барабаны, заливался горнист, к воротам спешили люди. За крепостной стеной слышались крики, возбужденные голоса, ржанье коней.

В раскрывшиеся ворота, мешая выходившей полуроте, вбежали две женщины, трое армян, кумык-лавочник. За ними, таща за руку мальчугана и неся привязанного за спиной ребенка, вбежала еще одна женщина.

Тем временем стрельба прекратилась и движение в ауле, замеченное с верков и степ крепости, улеглось.

Комендант, все еще водивший подзорной трубой по дороге и околицам Андрей-аула, облегченно вздохнул.

– Видать, тревога-то впустую… Налетела шайка гололобых на казаков да ожглась… Шуму много, а дела-то чуть…

– Нет, это еще не дело. Оно впереди, я знаю этих азиатов… это только передовые пошалили, а сам Кази-мулла еще не пришел… Бой-то у нас впереди… А что насчет казаков сказывали, так, я думаю, разъезд их да наш взвод, что там отрезанные, в упокойниках считать следует. – И майор Опочинин, сняв фуражку, перекрестился.

– И до чего вы тут все напуганы этим муллой, аж стыдно видеть! Оборванцы и босяки российских офицеров… – начал было комендант, но, оборвав речь, замахал в воздухе подзорной трубой.

Из аула на полном карьере вылетело человек одиннадцать казаков. За ними, охватывая их с флангов, скакало десятка три горцев. Они, нагоняя, рубили отстающих. Их шашки сверкали под солнцем. Опять раздались выстрелы. Четыре казака рухнули с коней, а горцы, не снижая карьера, с гиком и хриплыми криками рубили неведомо откуда бежавших к крепости солдат.

– Первое и второе орудия, беглый огонь! – скомандовал прапорщик-артиллерист, не дожидаясь приказа коменданта.

Полурота, высланная вперед, кто стоя, кто с колена, открыла огонь по мюридам. Две гранаты лопнули возле них.

За Андрей-аулом, там, где дорога сворачивала к Качкалыкским лесам, поднялось облако пыли. Оно росло и быстро передвигалось под ветром.

– Конница скачет… Это сам Кази-мулла, – всматриваясь в даль и прикрывая ладонью глаза от солнца, сказал Опочинин.

Балаганы, наспех построенные бродячими торговцами на том месте, где ранее стояла солдатская слобода, задымились и разом полыхнули огнем.

– Подожгли, – покачивая головой, продолжал майор, но комендант молчал. Он все еще смотрел в подзорную трубу. Лицо его было растеряно, нижняя губа дергалась.

– Геннадий Андреевич, надо подать команду… дело нешуточное… во-он сколько их высыпало из аула, – резким голосом сказал майор.

– Чего ж теперь делать… орудия бьют, солдаты стреляют… а дальше…

– Да командовать, командовать надо, черт бы вас побрал! – свирепея, заорал майор Опочинин.

Сучков нерешительно огляделся и тихо предложил:

– Бери на себя команду, решай сам… Я что-то не в себе, – и бочком пошел с крепостной стены.

Майор выхватил из его рук подзорную трубу и, перегнувшись через бруствер, закричал:

– Вторая полурота, в поле! Фальконетам открыть огонь! Пушкарям стрелять по аулу и дороге… – затем, не отрывая глаз от поля, на котором все больше и больше скапливалось конных и пеших мюридов, крикнул горнисту: – Играй «Все вперед!».

Услышав сигнал, солдаты перестроились в правильную, похожую на треугольник, группу, стали бить залпами.

Стоявшие позади заряжали ружья и передавали их стрелкам. По бокам, чуть выдвинувшись вперед, рассыпались пикеты, охранявшие тылы и фланги роты. Они тоже вели огонь по противнику. Несколько казаков, спасшихся от конницы Кази-муллы, спешились и через полуоткрытые ворота вошли в крепость. Никто их ни о чем не спрашивал, так измучены, взволнованы, почти невменяемы были они.

Из Андрей-аула выехала группа конных с двумя зелеными значками и полумесяцем на шесте.

– Пушкари, цель верней по этой группе.

Все орудия крепости стреляли по мюридам, держа их в отдалении от ворот. Сделав одну-две попытки атаковать роту, горцы с гиком бросились вперед, но огонь крепостных орудий и ружейные залпы защитников охладили их.

Пожар на месте бывшей слободки уже затих, и только дымные хвосты тянулись по ветру из-под головешек.

– Третья рота, в ружье и за ворота! Дальше валов и рва не идти… стрелять пометче, не жалеть зарядов, в случае чего – в штыки! – приказал майор, и третья рота карабинеров, топтавшаяся во дворе, скорым шагом высыпала на подмогу егерям.

Одна из гранат, пущенная из флангового капонира, удачно разорвалась возле конной группы со значком. Двое всадников упали, свалился и значок. Когда рассеялся дым, в крепости увидели, как бились в агонии кони, а пешие мюриды уносили в аул трех человек.

Цепь горцев, наступавшая со стороны бывшей солдатской слободки, остановилась, ее сейчас же накрыли орудийным огнем с верков крепости.

– Ур-ра-а! Бей их… коли басурманов! – видя, как шарахнулась назад цепь, закричали солдаты, взбегая на вал. Кое-кто даже выбежал за ров, но четкий сигнал ротного горниста отрезвил горячие головы, и солдаты поспешно отошли обратно.

Мюриды, по-видимому, не очень торопились со штурмом крепости, а быть может, и вовсе не думали об этом.

Конница отступила к аулу и скрылась, пехота, остановленная огнем русских и удачными попаданиями гранат, отошла. Из аула к ней потянулись женщины и дети, неся еду и питье.

Скоро на поле можно было рассмотреть сидящих на траве, прохаживающихся или мирно спящих воинов. Казалось, это не место битвы, а поле, на котором отдыхают утомившиеся работой люди.

Русские тоже перестали стрелять, но через каждые пять-десять минут то там, то тут в крепости били барабаны, играли сигнальные горны, раздавались команды офицеров.

Было около одиннадцати часов дня. Солнце обжигало кумыкскую плоскость, ветерок, еще час назад овевавший землю, уснул. Камни и хребты накалялись, и зной все сильнее охватывал людей.

Комендант не показывался, и майор Опочинин, взяв на себя всю власть над крепостью и гарнизоном, приказал выдать солдатам, занимавшим охрану перед крепостью, воду, хлеб и по куску вареного мяса.

Майор в сопровождении переводчика, прапорщика Аркаева, спустился со стены крепости и вышел за ворота, направляясь к сидевшим группами солдатам. На валу стоял фальконет, возле него человек двенадцать стрелков, слева от них еще одна команда застрельщиков, как тогда называли отличных стрелков. Во рву, укрывшись в холодке, лежали солдаты, отдыхавшие от боя.

– Не вставать, лежи, братцы, как лежали, – еще издали закричал майор и, подсев к ним, спросил: – Ну как, жарко было?

– Хватало, ваше высокбродь, дюже сердито пошли они на нас, да спасибо пушкарям, хорошо огрели азию, – сказал один из солдат, видимо, давно служивший на Кавказе.

– С какого года? – спросил майор.

– Так что одиннадцатый годок кончаю. Я еще молодым лекрутом был, когда Алексей Петрович на Капказ приехали.

Все замолчали. Имя Ермолова как-то объединило их.

– Помнишь Алексея Петровича? – спросил майор.

– А как же? Помирать буду и то сохраню об ём память, – снимая фуражку, ответил солдат. – При их высокопревосходительстве разве ж могли б эти басурманы на крепость идтить?

И опять красноречивое молчание было ответом на слова старого солдата.

Майор Опочинин и прапорщик встали.

– Ну, братцы, всего вам доброго. Сторожите крепость, берегите валы, а за службу – спасибо.

– Счастливо оставаться, вашсокбродь, – нестройным хором ответили солдаты.

Уже подходя к крепости, майор сказал молчавшему прапорщику:

– Солдата не обманешь… Он сердцем чует правду, душой понимает командира.

Андрей-аул был захвачен мюридами легко, так как взвод егерей и полусотня казаков Моздокского полка очень поздно обнаружили горцев.

Беспечность и пренебрежение к Кази-мулле, проявленные комендантом крепости Внезапная, были неслучайны. Упоенные легкими победами над персами, генералы и офицеры, потянувшиеся вслед за Паскевичем на Кавказ и сменившие прежних командиров и начальников, в свое время назначенных Ермоловым, ни в грош не ставили традиции, опыт и воинское мастерство ермоловских солдат.

Ярким примером тому был новый комендант Внезапной подполковник Сучков. И чем ближе к Тифлису, к штабу Паскевича, тем заметнее сказывалось пренебрежение к горцам, тем сильнее чувствовалась неприязнь ко всему, что еще оставалось от эпохи Ермолова.

По плану, задуманному имамом, его войска, так неожиданно спустившиеся с гор, должны были тремя партиями одновременно ударить по всей линии русских укреплений: первая под началом Гамзата – на Бурную, вторая – на шамхальские Тарки, недавно снова занятые русскими, и третья, возглавляемая самим имамом, – на станицу Червленную, которую в случае успеха предполагалось уничтожить и сровнять с землей. Но предварительно надо было овладеть Внезапной. Штурм крепости должен был начаться с трех сторон: дагестанскими мюридами под командой жителя аула Черкей Кибида Хаджиява с тыла; чеченской партией Суаиба с флангов и пешими аваро-кумыкскими отрядами с фронта. Однако чеченская конница, натолкнувшаяся на казачьи заслоны гребенцев возле Гудермеса, после двухчасового боя изменила направление и лишь под утро подошла к Андрей-аулу. Ее-то и заметил лазутчик Магома, немедленно доложивший об этом коменданту. Если б не задержка чеченской конницы, крепость была бы атакована еще ночью.

Было уже за полдень, когда Гази-Магомед с Шамилем и старшинами приехал в Андрей-аул. С первого же взгляда он понял, что внезапного нападения на крепость не получилось, а долговременная осада надежных стен Внезапной, на которых грозно стояли пушки и с которых то и дело били ракетницы и громыхали залпы, не входила в планы Гази-Магомеда.

План этот, предложенный Шамилем, обдуманный имамом, в строгой тайне хранился мюридами, и вот теперь неточность или, вернее, оплошность чеченцев сорвала детально разработанную операцию.

Имам не рассчитывал на легкий захват Внезапной, отлично понимая, что русские своевременно будут предупреждены и лазутчиками, и торговцами-горцами. К тем не, менее ошибка чеченского Суаиба-эфенди сделала бессмысленным весь план удара по русской линии.

– Как же ты, Суаиб-эфенди, человек опытный и сведущий в военных делах, так неосторожно повел своих людей через Гудермес, который, как все знают, занят русскими?

– Нас подвела непогода, имам, и темная ночь. Мы пошли по плохой дороге, желая скорее прибыть сюда…

– Вас подвела жадность и неподчинение приказу имама, – холодно возразил ему Шамиль. – Вы, чеченцы, считаете себя людьми свободными, имеющими право поступать так, как сами находите нужным.

– Имам, – не отвечая Шамилю, лишь исподлобья взглянув на него, сказал Суаиб, – что говорит Шамиль, о чем ведет речь?

– О том, Суаиб, что ты, вместо того чтобы сейчас же по получении нашего приказа вести чеченский отряд сюда, к Андрей-аулу, повел его к русскому лагерю возле Гудермеса, где стояли казаки и их кони. Вы ослушались нашего приказа из жадности, желая отогнать ночью табун, и вот что получилось, – поднимаясь с места, сказал Гази-Магомед. – К крепости вы пришли позже всех, когда стало совсем светло и когда русские уже были извещены о нашем приходе. В погоне за добычей вы наткнулись на казачьи посты, были обнаружены, обстреляны солдатами и атакованы казаками. Сколько человек ты потерял в этом ненужном бою?

Суаиб, тоже поднявшийся с места, отвел глаза в сторону и неуверенно произнес:

– Человек восемь или десять…

– Говоришь неправду перед лицом имама, – оборвал его Шамиль. – Не лги, Суаиб, и помни, что у нас божий суд вершится на острие шашки.

Суаиб вспыхнул, хотел что-то возразить.

– Сколько напрасно погублено правоверных душ в эту ночь, Суаиб? – тихо, но так выразительно спросил Гази-Магомед, что чеченцу стало не по себе.

– Девятнадцать, имам, и еще семь ранено. Я велел отослать их в…

– Кроме того, Суаиб, русские сейчас по всей линии встревожились и ожидают нас.

Гази-Магомед вплотную подошел к нему.

– Чего ты заслужил, Суаиб, подведя наше святое дело и мюридов, сражавшихся за него?

Суаиб низко опустил голову. В сакле было тихо, и лишь издалека редко-редко доносились выстрелы.

– Всего, что ты скажешь, имам. Я виноват, накажи меня, как знаешь…

– Передай свой отряд Ташову-хаджи, прикажи людям слушаться его беспрекословно, а сам, – Гази-Магомед твердым взглядом смотрел на Суаиба, – без кинжала и папахи двое суток молись аллаху за души мюридов, погубленных тобой, затем вернись в отряд и своей шашкой, обагренной русской и своей кровью, смой грех перед аллахом и нами. Иди! – сурово закончил имам.

Двое тавлинцев вышли вместе с Суаибом из сакли. За ним вышел к чеченскому отряду и их новый командир Ташов-хаджи.

Гази-Магомед, не обращая внимания на молчавших людей, произнес молитву но убиенным мюридам. А за аулом, то смолкая, то вспыхивая, раздавалась ружейная пальба и рвались гранаты.

– Введите пленных, – наконец сказал Гази-Магомед, снова садясь за стол.

– У русских беспорядок. Из крепости бьют пушки, солдаты прячутся возле стен, боятся выйти в поле. Наши молодцы сильно побили нечестивых… – довольным голосом начал Хамид из Тилитля, командовавший передовым отрядом, атаковавшим Внезапную.

– Какие у нас потери? – остановил его Гази-Магомед.

– Еще не подсчитано, но несколько праведников, защитников истинной веры, ушли к аллаху от рук гяуров… Особенно много от пушек, провались они вместе с русскими в джехенем, – уже несколько иным тоном продолжал Хамид.

– А у них? – показывая в сторону крепости, спросил имам.

– Множество. Одних голов отрезано у убитых свиноедов двадцать две, – похвастал Хамид.

Гази-Магомед поднял брови, его лицо, и без того суровое, помрачнело.

– Кто приказал отсекать мертвым головы?

– Я, имам. Так всегда делалось в горах, – удивленно ответил Хамид.

– Осквернять убитых в бою, даже если это гяуры, дело нечестное, годное только для разбойников и трусов. Воины ислама, защитники и проповедники шариата не могут уподобиться собакам-шиитам, которые поступают так. Только иранские сарбазы рубят головы мертвым и этим оскверняют себя. Запомните все, – сказал имам, обращаясь к почтительно слушавшим его мюридам, – пророк никогда не поступал так с врагами. Он сражался с живыми, он убивал их в бою, но не осквернял трупов, не издевался над беззащитным трупом противника. Пусть это будет последний раз, братья.

Шамиль кивнул.

– Вы помните, что говорится в Несомненной книге? Когда будет конец света, все: и правоверные, и заблуждавшиеся в нечестивой вере гяуры – придут на страшный суд к аллаху. Они должны прийти туда со своими лицами, такими, какими были на земле. Убивайте своих врагов, но не лишайте их подобия человека.

Мюриды наклонили головы.

– Да будет так, имам, во славу божью.

В саклю ввели двух солдат и черноусого смуглого казака. Это были пленные. Один солдат тяжело дышал. Морщась от боли, он поддерживал левой рукой перебитую кисть правой, обмотанную кое-как рваной, в бурых пятнах крови тряпкой. Казак молча оглядывал мюридов, сосредоточенно уставившихся на русских. Второй солдат, с худым морщинистым лицом и беспокойными глазами, покорно и выжидающе, не мигая, смотрел на Гази-Магомеда.

– Спроси их, сколько в крепости войска, кто начальник, сколько пушек и знают ли они о том, что русские всюду терпят поражения от храбрых воинов ислама, – сказал Гази-Магомед, обращаясь к переводчику, одному из кумыков, до того торговавших с русскими в слободке.

– Эй, кунак, твоя моя шалтай-болтай нету. Имам говорит, почем скольки солдат-адам русскай кирепост бар, – размахивая руками для большей убедительности, начал кумык.

Солдаты непонимающе уставились на него.

– Эй, Иван-солдат, имам гово́рит, большой началник кито кирепост ест?

Солдаты тревожно, испуганными глазами смотрели на кумыка, не понимая его путаного языка.

– Не умеешь ты говорить по-русски. Видишь, они вовсе не понимают тебя, – чуть усмехнувшись, сказал Шамиль. – Кто из правоверных знает язык урусов?

Мюриды молчали, переводя взгляды с одного на другого.

– Среди жителей нашего аула есть такие, что хорошо понимают собачий язык неверных, по говорить свободно не умеет никто, – сказал старшина аула.

– Есть такие… и Бада, сын Сурхая, и Осман, сын Чопана, но они в крепости у русских, – негромко подсказал один из аульских стариков.

– Я немного знаю по-кумыкски. Говори, имам, что хочешь узнать от нас, – сказал смуглый казак, и это было так неожиданно, что все в удивлении воззрились на него.

– Откуда ты знаешь язык кумыков? – спросил Гази-Магомед.

– У меня мать кумычка, отец – казак из Кизляра, – глядя спокойно в глаза имама, ответил пленный.

– Из какого аула мать и как мусульманка стала женою уруса? – не сводя взгляда с казака, спросил Гази-Магомед.

– Мать из Казанищ, из рода бесленеевского Тахо-Омара. Отец увез ее еще девчонкой, когда русские разгромили аул, лет, наверное… Это было еще при шейхе Мансуре, имам.

– Ты бывал когда-нибудь в Казанищах?

– Бывал. И к матери тоже приезжала в Кизляр родня.

Гази-Магомед погладил усы, провел ладонью по бороде и тихо заговорил:

– Ты еще можешь стать хорошим мусульманином, казак, как и твои родные из Казанищ, а пока, – он встал, – вместе с этими неверными и жителями Андрей-аула похорони в общей яме всех русских, убитых сегодня нашими воинами, сражающимися за ислам и праведное дело. Потом возвратись сюда и будешь переводчиком столько времени, сколько укажет нам аллах. Помогите им рыть могилу для солдат. Всех обезглавленных и их головы опустить в яму, и чтобы никогда наше оружие не служило богопротивному надругательству над мертвыми. Шамиль, напиши об этом всем, кому это следует ведать, и укажи, что только язычники и отверженные аллахом фанатики-шииты, подобно иранским почитателям лжеимама Алия, занимаются таким богопротивным делом. Истинные воины не воюют с мертвыми, для них есть живой враг.

– Будет исполнено, имам!

Пленных вывели во двор.

Гази-Магомед прислушался к стрельбе, то смолкавшей, то снова нараставшей.

– Пора! – сказал он, вставая.

Поднялись и мюриды с Шамилем.

– А вы, – обращаясь к почтительно стоявшим у входа старшине и старикам аула, продолжал имам, – приготовьте своих лучших воинов, они уйдут с нами.

– Сколько человек надо, имам? – неуверенно спросил старшина.

– Аул ваш большой, но я не хочу обижать вас, хотя вы и торгуете с неверными.

Старшина покорно развел руками.

– Что поделаешь, праведник. Вы – далеко, а русские – возле. Поневоле приходится танцевать под их зурну.

Мюриды неодобрительно слушали старшину, выжидательно посматривая на имама.

– Двадцать молодцов с конями, полным припасом на три дня, с ружьями и порохом, – что-то обдумывая, продолжал Гази-Магомед. – Но пойдут они не с нами, а с чеченским отрядом Ташов-хаджи.

Стрельба возле крепости и за аулом стихла. Вдруг рядом с саклей, в которой находился имам, один за другим прозвучали два выстрела, затем дробный залп и опять одиночный ружейный выстрел.

– Что там за стрельба? – спросил Гази-Магомед.

– В сакле почтенного Махмуда засел русский… проклятая собака не сдается и не слушает никого…

– Один? – удивился имам.

– Один. Двое других убиты во дворе, а этот неверный уже целый час отбивается от наших. Убил двоих и ранил моего сына, – мрачно рассказал один из стоявших у двери андреевских кумыков.

– И вы ничего не можете сделать, чтобы покончить с этой христианской собакой? – с негодованием спросил Хамид.

– Пробовали. Он удобно засел, пули наших молодцов не попадают в него. Сейчас подожжем саклю, – сказал старшина.

– Не надо! – остановил его Гази-Магомед. – Храбрецы, презирающие смерть, – братья, если даже они поклоняются Иссе или пророку. Попробуйте взять его живым.

– Невозможно, имам. Он сидит на бочонке с порохом, который бросили при бегстве солдаты.

Гази-Магомед почесал бровь, что было признаком раздумья.

– Прекратите обстреливать солдата и позовите сюда того казака, что родился на свет от русского и кумычки.

Двое мюридов, стоявших у дверей, вышли. Спустя минуту-другую выстрелы смолкли. В саклю вошел пленный казак.

– Слушаю тебя, имам, – он почтительно поклонился.

– Как тебя зовут?

– Александр.

– Значит, Хасан, – уточнил Гази-Магомед. – Как дела с убитыми русскими?

– Закапываем.

– А теперь, Хасан, от мертвых перейдем к живым. Здесь рядом в сакле отбивается от моих мюридов русский солдат, один, а нас много… Храбрые люди, подобные львам, редки, и убивать их надо только в крайних случаях. Этот русский – храбрец, да простит аллах ему кровь правоверных, которую он пролил сегодня! Но мы – воины, и смерть за газават в честном бою ведет правоверных в рай, к гуриям, к подножию аллаха и вечному блаженству. Не сегодня-завтра мы все примем праведную смерть за газават, во имя ислама. Мы не убийцы, мы – шихи и не мстим воину за то, что он храбр и отважен. Русский солдат, которого бросили остальные, подобен льву, мы уважаем его храбрость. Пойди, Хасан, и скажи ему от моего имени, что он может выйти. Пусть идет сюда без страха, а вы, – Гази-Магомед повернулся к мюридам, – уважайте мужество в человеке, даже если оно у врага. Иди, Хасан!

Казак нерешительно шагнул было к двери.

– Имам! – сказал он. – Я знаю этого человека. Это не простой солдат, это разжалованный, из тех, которые пошли пять лет назад противу нонешнего царя… в декабре месяце.

Гази-Магомед с любопытством слушал его.

– Он офицер из дворян. Его разжаловали в рядовые, – подбирая подходящие слова, чтобы его поняли мюриды, продолжал казак.

– Тем более нужно сохранить жизнь этому человеку, – тихо произнес имам. – Я знаю, зачем эти люди бунтовали против Миколай-падишаха. Они хотели своему народу добра, они хотели освободить его от рабства. Аллах не помог им, и царь потопил в крови хорошее дело этих людей. Шамиль, пойди вместе с Хасаном, убеди русского сдаться. Мы сохраним ему жизнь и его веру…

Шамиль и казак вышли из сакли.

– И среди русских есть люди достойные, с которых можно брать пример.

Мюриды молчали, хотя было видно, что слова имама некоторым пришлись не по душе.

Со стороны крепости опять громыхнуло орудие, забили барабаны, и снова орудийные выстрелы слились с ружейной пальбой.

– Идем к воинам! – поднимаясь с места, предложил Гази-Магомед.

Коноводы подвели копей, и конная группа человек в двенадцать с развернутым зеленым знаменем газавата рысью вынеслась за околицу Андрей-аула.

Майор Опочинин, обойдя роту, занимавшую подступы к крепости, прошел к стрелкам-охотникам, поговорил с ними, проверил наличие запасов пороха и пуль, побеседовал с фальконетчиками и, дав указания, как быть, если горцы пойдут в атаку, вернулся в крепость.

– Ворот не запирать до тех пор, пока в случае неустойки во внутрь не отойдут все солдаты. Полуроте егерей и спешенной сотне моздокских казаков при единороге, трех фальконетах и ракетнице прикрывать отход пехоты от валов и рва, – пояснил он боевую задачу капитану Тушнову, командовавшему боевым участком у ворот Внезапной.

Когда майор Опочинин в сопровождении прапорщика Аркаева поднялся в комендатуру, там никого не было.

– Где же подполковник Сучков? – осведомился он у дежурного писаря.

– Не могу знать, вашсокбродь. Только вы ушли за ворота крепости, как они пошли к себе.

Майор не без удивления слушал писаря. Комендант крепости, атакуемой врагом, вместо того чтобы быть с войсками на вылазке или среди стрелков, неизвестно зачем ушел к себе… Майор пожал плечами и только тут заметил чуть насмешливый иронический огонек в глазах стоявшего навытяжку писаря.

– Разыщи коменданта и скажи, что я жду его на крепостной стене возле четвертого орудия.

– Слушаюсь, вашсокбродь! – И писарь опрометью выбежал из комендантской.

Майор прошел по двору. Несколько армян с пожитками, три женщины, понуро сидевшие над своим наспех собранным скарбом, десяток ребятишек, хмурые солдаты с сосредоточенными лицами, спешенные казаки, группами расположившиеся возле расседланных коней… Женщины с тоской и надеждой смотрели на него, вздрагивая при каждом ударе орудий, систематически бивших с верков крепости.

У открытых ворот толпились дежурные солдаты. Здесь же стояла пушка с наведенным на выход стволом. У орудия, заряженного картечью, стоял батареец с дымящимся фитилем в руках. Несколько солдат, одетых как попало: кто в рубахе, кто в кургузом засаленном мундире, а кто в горском бешмете с нашитыми желтыми погонами, – сидели возле орудия.

«Хороша «гвардия», – усмехнулся про себя майор, глядя на ноги солдат. Ни у кого из них не было положенных по службе сапог. Одни были босы, другие прятали ступни ног в горские чеги, в рваные чусты или в стоптанные башмаки, давно потерявшие и вид и свое назначение обуви.

«А все комендант. Все его искариотская душа, вор, трус… подлюга», – проходя мимо и стараясь не высказать вслух своих мыслей, думал майор Опочинин.

Стрельба опять стихла, и лишь изредка одиночные выстрелы нарушали тишину.

– Как дела? Что там у них делается? – спросил майор Опочинин поспешившего ему навстречу штабс-капитана.

– Особенного ничего, только все прибывают и прибывают и конные, и пешие… Тысячи, я думаю, четыре будет, – ответил штабс-капитан, оборачиваясь в сторону Андрей-аула.

– Ты, Степан Сергеич, старый кавказский офицер, на тебя надеюсь… Как думаешь, пойдут они сегодня на приступ или только окружат крепость? – продолжал майор, тревожно поглядывая вдаль.

На поле сейчас было значительно больше горцев, чем полчаса назад.

Опять рассыпалась по полю пехота мюридов, показались конные толпы с несколькими значками, и опять позади аула, на дороге, ведшей в сторону Гудермеса, поднялась густая пыль.

– Думаю, и окружат нас, и пойдут на приступ, – сказал штабс-капитан.

– И я так считаю. А чего им ждать?.. Люден у них много, а время не терпит. Ежели затянут с нами, им несдобровать, И Коханов, и сам Эммануэль недалече… Придут на помощь.

– Они ж тоже не дураки. Их Кази-мулла, даром что не генерал, а свое дело знает, – тихо сказал штабс-капитан.

– Вашбродь, гляди, орда зашевелилась, массым-масса… усю крепость обложить хочут… – заговорили солдаты.

Офицеры поднялись на вал. Поле стало черным от множества пеших, то кучками, то в одиночку, то цепью двигавшихся к крепости. Далеко по флангам шла конница. А из аула все выходили и выходили новые толпы.

– Велико скопище… Надо полагать, что осаду держать будет сам чертов мулла, – сплюнув, в сердцах сказал майор. – Не устоять нам, они массой задавят роты. Как думаешь, Степан Сергеич?

– Надо отойти от стены. Здесь толку не будет, напрасно погубим людей, – медленно, но твердо сказал штабс-капитан.

– И то дело! Я об этом думал, да хотел тебя, старого солдата, спросить. Веди роту в крепость. Сперва фальконеты с ракетницей, потом солдат, да поскорей, а то гляди, как бы они в конную атаку не ударили.