Текст книги "Буйный Терек. Книга 2"

Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Так в обстреле и ночных штурмах прошло еще четыре дня.

Передав майору Опочинину всю власть над гарнизоном и все заботы по спасению крепости, комендант, подполковник Сучков, все дни был или мертвецки пьян, или молился в крепостной церкви, почти не показываясь солдатам. Правда, однажды он появился перед защитниками Внезапной и в приливе пьяной отваги приказал бить в барабаны атаку, поднять весь гарнизон и с пением «Спаси, господи» ударить в штыки на войска имама. Он даже пытался открыть ворота и возглавить атаку, но майор Опочинин и солдаты быстро связали его, и он уснул в своей комнате.

Ядра и гранаты подходили к концу, пороха было еще много, и тогда, по совету мастера Аветиса, армянского оружейника, пушки начали заряжать кусками железа, свинца, мелкими обломками стали, и эти импровизированные заряды, в случае удачных попаданий, наносили большой вред штурмовавшим стены горцам.

Что было с Бурной и Низовой, откуда могла прийти помощь, в крепости не знали: войска имама по-прежнему держали Внезапную в такой глухой осаде, что до нее не доходил ни один звук извне. А с Бурной было то же, только там Федотов успел своевременно сообщить в Шуру и на казачью линию о нападении горцев.

Прошло еще несколько дней. Уже четырнадцать суток Внезапная была окружена и блокирована Кази-муллой, и двенадцать суток Бурная отбивалась от обложивших ее войск Гамзат-бека.

Оставив Шамиля вести осаду Внезапной, Гази-Магомед, спустя пять дней после нападения на крепость, сопровождаемый восемьюдесятью мюридами, поехал к Бурной, которую настойчиво, но пока безуспешно осаждал Гамзат.

– Ля илльляхи иль алла! – молитвой и восторженными криками встретили войска своего вожака.

Прибытие имама, уничтожение сигнальной башни «Русский штык» и укрепления «Вельяминовское», захват орудия – все предвещало скорую победу и падение крепости. Имам, одетый в скромную черкеску и залатанный бешмет, поговорил с мюридами, прочел молитву и, совершив утренний намаз, вместе с Гамзат-беком направился к войскам. Они шли к орудиям, стоявшим на вершине холма и методично стрелявшим по крепости.

– Эти проклятые богом гяуры не подпускают близко к своим стенам, – жаловался Гамзат. – Но аллах даст нам победу. Мы обязательно возьмем и сожжем крепости нечестивых русских, иначе все жители плоскости никогда не станут подлинными мусульманами.

Пушки крепости, не переставая, били по пехоте и залегшим за валом горским стрелкам. Орудия, закрепленные на стенах крепости, стреляли коническими, только недавно введенными, но еще не утвержденными Петербургом ядрами.

Гази-Магомеда и Гамзат-бека остановили мюриды.

– Имам и ты, уважаемый Гамзат-бек, не ходите дальше… Русские пушки обстреливают дорогу, – предостерег один из горцев.

– Если бог не захочет, пушки русских не попадут в нас, – ответил Гамзат.

Гази-Магомед кивнул и молча свернул с дороги к холму.

– Достойный и высокопочтенный Гамзат-бек, мы просим тебя от имени всех, кто сражается с неверными, удержи имама, побереги и себя… Люди не хотят остаться без вас…

– Нельзя нам быть сзади, когда идет бой и война с неверными только началась. Мы не ищем смерти, но мы и не страшимся ее, – ответил Гамзат и повернулся, чтобы нагнать поднимавшегося на холм имама.

Русское ядро ударило в орудие, повернуло его и с зловещим свистом вонзилось в ящик с пороховыми зарядами. Взметнулся огонь, и сильный взрыв потряс долину. Черный тяжелый дым пополз по холму, а люди, находившиеся возле орудия, упали. Тяжелая воздушная волна обдала Гамзата.

– Имам! Где Гази-Магомед?! – закричал Гамзат и вместе с мюридами побежал на холм.

Разбитое орудие было отброшено в сторону, возле него стонал солдат-батареец, рядом, уткнувшись лицом в землю, лежал другой. Остальные, обсыпанные землей и оглушенные, с почерневшими от копоти и пыли лицами, возились у второго орудия.

Имам, опрокинувшись навзничь, лежал на склоне холма и не мигая смотрел в небо. Гамзат бросился к нему, но Гази-Магомед тихо, почти беззвучно прошептал:

– Я жив… Меня ушибло взрывом. Дайте мне воды и помогите подняться.

Один мюрид побежал за водой, другой вместе с Гамзатом осторожно приподняли имама, помогли ему встать.

– Аллах велик… – уже громче сказал имам, – и без его воли Азраил не возьмет нас… А мы, – он попробовал подняться, но ушибы помешали ему, – еще не сделали и четверти того, что должны сделать на земле во имя пророка.

Голос его стал тверже, уверенней, бледность уже сходила с лица.

– Вот вода, имам. Пей, и поможет нам аллах, – подбегая с ведерком воды, крикнул горец.

Гази-Магомед медленно и долго пил. Гамзат поддерживал у ею лица ведерко и с радостью видел, как силы возвращаются к имаму.

– Гази! Тебе надо отдохнуть, полежать… – начал было Гамзат, видя, каким огромным напряжением воли Гази-Магомед заставил себя подняться сначала на колени, а затем с помощью людей и на ноги. Он стиснул зубы, чтобы не застонать, и опять бледность покрыла его лицо. – Имам… тебе нужен покой, – настойчиво повторил Гамзат.

Но тот только покачал головой.

– Покой нужен мертвым, удел живых – газават!

Он обвел глазами поле, где поднимались белые дымки разрывов ядер, пущенных из крепости. Бой шел не утихая.

– Пойдем к ним, – показывая на сражающихся, сказал Гази-Магомед. – Воины должны видеть нас… И пусть никто не говорит об этом пустяке, который причинили мне русские.

Через час Гази-Магомед ненадолго потерял сознание, и его на бурке отнесли в тыл отряда. Вскоре он пришел в себя, но его сильно подташнивало, болела голова, и Гамзат понял, что будет лучше, если имам на время оставит войска, осаждающие Бурную.

Имам спокойно, не споря, выслушал друга.

– Ты прав, Гамзат. Сейчас мне нужен покой и долгий сон, поэтому я вернусь в Андрей-аул, а ты продолжай с божьей помощью громить нечестивых.

Гази-Магомед помолился, съел пол-лепешки с сыром и кусочек вяленой баранины. Гамзат и Ташов-хаджи, сидевшие возле него, даже и не заметили, как обессилевший от контузии Гази-Магомед уснул. Они подождали несколько минут, затем тихо, на цыпочках отошли от имама.

Опорный пункт русских войск, расквартированных на левом фланге Дагестанской линии, находился в Шуре́. Правда, городом и центром военной администрации левого фланга урочище Темир-Хан-Шура с ее крепостью, фасами, вынесенными вперед постами и блокгаузами, станет лишь в 1834 году, когда генерал барон Розен закончит строительство, а епископ Варнава освятит построенное укрепление и военный городок. Пока же Шура являлась опорным пунктом русских с значительным количеством войск, с солидной артиллерией, несколькими полками донских казаков, солдатской и торговой слободками и сильно укрепленной крепостью.

Строили ее и русские, и кумыки, и армяне, и персы, привлеченные хорошими заработками и долгой обеспеченной работой.

Командующий левым флангом генерал Эммануэль, тот самый, что недавно так неуважительно отнесся к рапорту полковника Федотова, получив донесение, что на крепости Бурную и Внезапную произведены нападения горцев и Кази-мулла держит в осаде оба эти укрепления, лишь теперь понял, как нелепы были его сравнения французских и немецких полков с горцами. Сообщение, что Кази-мулла смог нанести одновременный удар чуть ли не по всей линии левого фланга, не только испугало генерала, но и заставило уважать воинственного и непонятного ему противника.

Крепость Бурная не так давно перенесла землетрясение и не была еще полностью восстановлена. Генерал знал об этом. Особенно его тревожило то, что возле Бурной, расположенной недалеко от берега Каспийского моря, находились провиантские склады, куда стекались военные грузы, приходившие из Астрахани морем. По некоторым сведениям, Русская Пристань была с бою захвачена Кази-муллой и сожжена, имущество и грузы разграблены, а около половины уцелевшей после боя роты вместе с капитаном Барсуком, провиантским чиновником и несколькими штатскими людьми успели на шлюпе «Витязь» отойти в море.

Как обстояло дело с Внезапной, генерал не знал. Донесений оттуда не поступало, казаков, по-видимому, перехватили мюриды, что касается слухов, распространяемых кумыками и перепуганным населением расположенных возле Шуры аулов, генерал и верил и не верил им.

Одни говорили, что обе крепости уже взяты Кази-муллой, гарнизоны истреблены и имам со всем своим многочисленным войском идет на Шуру, другие уверяли – на Дербент, третьи – на Грозную.

Ясно было одно: нужно немедля собирать силы и спешить на помощь осажденной Бурной. Генерал знал, что весь Дагестан бурлит и при первой же неудаче все общества и аулы, даже связанные с русскими торговлей и симпатиями поселения кумыков и аварцев, пойдут священной войной на русских.

В эти грозные и тяжелые часы ожидания, тревожного раздумья к Эммануэлю прибыли с пятисотенной туземной милицией владетельный хан Мехтулы Джевад-Нурцал-бек, Ахмед Али, конница Ибрагим-бека и дербентская милиция. За ними пришли еще две с половиной сотни кюринских всадников Аслан-хана. Это было добрым знаком, и после недолгого военного совета с штаб– и обер-офицерами шуринского гарнизона Эммануэль решил идти на помощь осажденным.

Из Темир-Хан-Шуры, Дербента, Грозной и Кизляра были посланы войска. Гребенской полк под командованием полковника Волженского в составе шестисот сабель, при двух орудиях, был срочно направлен к Гудермесу «для перехвата и полного уничтожения орды, собранной в горах лжеимамом». Так хвастливо был написан приказ Гребенскому полку. Генерал Коханов с девятью батальонами, артиллерией и полком донских казаков двинулся к Бурной и Внезапной. Из затеречных станиц к путям возможного отхода горцев направились запасные роты и казачьи сотни. Словом, вся левая линия русских войск пришла в движение.

Полковник Федотов обходил посты. На левом фасе у орудия сидели артиллеристы, покуривая трубочки, сдержанно перекидываясь скупыми фразами.

– Табачок есть, братцы? – присаживаясь возле них, спросил комендант.

– Пока хватает, вашсокбродь, курим по-богатому, а вот коли еще етот Коза-мулла не уйдет в горы, придется делиться куревом.

– Уйдет, я знаю их моду – не взял с налету, раз-два обжегся, тогда назад. Есть кто из старослуживых? – приглядываясь в темноте к покуривавшим солдатам, спросил полковник.

– Да, почитай, все старые… Самый молодой вот он, Гришаткин. Третий год на Капказе, остальные – кто семь, а кто и все десять лет ломают.

Слабые огоньки трубочек чуть-чуть освещали лица солдат.

– А что, как они да на огонек ахнут! Вы б, ребятушки, в кулак курили или по-другому как, – предостерег полковник.

– Это навряд, вашсокбродь. Наша угловая надысь как навернула по их батарее, так одно орудие напополам побило, – ответил артиллерист, но тем не менее все стали курить кто в кулак, кто заслоняя огонек трубки фуражкой.

– А что, долго он еще возле нас копаться будет? – спросил кто-то.

Солдаты насторожились.

– Думаю, еще один-два штурма отобьем, тогда и уйдут.

– А помощь к нам ожидается чи нет, вашсокбродь?

– Генерал Эммануэль знает о нашем положении, да и Коханов спешит к Бурной, – неопределенно сказал комендант.

– Давай бог, скорее, а то устали, вашсокбродь, сколько ночей не спамши. Все в ружье, да в караул, да по тревоге… – раздались голоса.

Подошли еще солдаты.

– Да и людей побито немало, опять же и устали, и воды маловато, – послышалось из темноты.

– Воды тебе маловато… – возразил ему негодующий голос. – Ты б с нами в запрошлом годе походил бы в поход на Черкей да эти чертовы Кутуши, тогда узнал бы. Чего тебе тута не хватает? Пока и воды, и табаку, и мяса вдоволь…

– И хлеба тоже два фунта в день, – поддержал его кто-то.

– Вот-вот, два фунта, а в Кутушах и сухаря на день не было, и табак… солому курили да сухой лист… Вот, брат, как…

Комендант молчал, в душе радуясь такому обороту солдатского разговора.

– Опять же, братцы, мы тута за стеной сидим, ни ранца, ни пороха с пулями не несем и на горы-кручи не лазим, а там… и-и-и, боже ты мой, по этим самым камням да скалам шагать приходилось… – заговорил еще кто-то.

– Это ты, Синицын? – узнал комендант.

– Так точно, вашсокбродь, он самый, про те проклятые горы вспоминаем, что в песнях поется.

 
Горы исполины
Без краю, без концов.
Кавказские долины,
Кладбища храбрецов… —
 

негромко, но выразительно произнес он. Все молчали, и только издали, со стороны обложивших крепость войск имама, доносился неясный шум то ли движения конницы, то ли ржания коней. Комендант прислушался.

– Эту песню составил один драгунский прапорщик, его как раз и убили в ту экспедицию, под Черкеем, – продолжая прислушиваться к шуму на поле, сказал он.

С верков крепости ударили одна за другой две сигнальные ракеты, забили барабаны, и крепость сразу же ожила, заполнилась шумом и движением.

Это был последний штурм мюридов. Как только сигнальные рожки и барабаны забили тревогу, со стен Внезапной сбросили промасленные, пропитанные нефтью тюки с тряпками; они горели долгим дымным пламенем, озаряя темноту, освещая подступы к крепости. Орудия били картечью по толпам горцев, неистово рвавшимся к Внезапной. Самодельные ручные гранаты, родоначальницы тех, которые позже вошли в обиход войск, рвались и лопались среди атакующих.

Долгое, бесконечное, незатихающее «ал-ла» перемешалось с грохотом орудий, ружейными залпами и пистолетной трескотней… Дважды дело доходило до рукопашной, когда мюриды по штурмовым лестницам добирались до стен крепости, но оба раза штыковой удар сбрасывал их.

Бой шел уже третий час, и положение крепости ухудшалось. Пушки накалились так, что жгли руки артиллеристам, кончался порох, ядер осталось настолько мало, что через час все пушки должны были замолчать.

Дым, вспышки выстрелов, стоны, грохот пушечкой пальбы и приближающееся «ал-ла-а-а» заполнили все.

Под утро, в самый разгар битвы, к Шамилю, руководившему штурмом и осадой крепости Внезапной, подошел его дядя Бартихан, родной брат отца. Небо было серым, предутренний воздух свежим, пропитанным сыростью от росы и поднимавшегося тумана. Кое-где на горизонте уже просвечивало зарождающееся утро. Ночь боролась со светом так же упорно, как дрались у крепости мюриды и защищавшие ее русские.

Шамиль искоса глянул на Бартихана, которого очень чтил, любил как близкого и надежного человека. С детства зная привычки дяди, он видел, что тот хочет ему сказать что-то важное, но не решается сделать это в присутствии других.

– Отчаянно защищаются свиноеды, но аллах на нашей стороне, – отводя Шамиля в сторону, начал Бартихан, и Шамиль понял, что дядя совсем по иной причине отвел его в сторону.

– Что случилось? – спросил он, когда они отошли на некоторое расстояние от людей.

– Имам ранен… Проклятые гяуры попали в пороховой ящик. Крепость Бурау не взяли… Имама отвезли в Черкей, а к русским пришла помощь из Шуры. Гамзат-бек отступил и сейчас на полпути к нам.

– Как имам? Может ли руководить нами? – после короткого молчания спросил Шамиль.

– Аварец, присланный от Гамзата, видел имама на коне.

– Слава аллаху! Значит, рана не так опасна…

– Русские идут сюда… У них десять орудий, много пехоты, со стороны Гудермеса и Кизляра идут казаки. Что будем делать, Шамиль, сражаться или уйдем? – спросил Бартихан.

– Биться! Сейчас нельзя бросать наполовину не законченное дело. Если и мы уйдем отсюда, то русские назовут это своей победой, а все колеблющиеся аулы отступятся от нас.

– Твоя правда, сын моего брата… Но имам приказал снять осаду и отойти к Гудермесу. Там соединятся все наши силы, и, если аллах благословит нас, мы снова дадим бой русским.

Гамзат отвел свои отряды в сторону Ауха. Осада Бурной была снята. Конные горцы, наблюдавшие за русскими войсками, видели, как из крепости навстречу освободителям вышли с развернутыми знаменами солдатские роты, послышались дробь барабанов, «ура» и радостные крики.

С вершины холмов конные горцы видели, как обнимались русские солдаты и как генерал, командовавший пришедшими из Шуры войсками, принимал рапорт коменданта крепости.

Потом конные мюриды ушли, оставив наблюдателей на окрестных высотах.

К полудню Шамилю сообщили, что имам приближается к Внезапной и его сопровождает часть войск Гамзат-бека.

– Аллах, аллах! – удивился Шамиль. – Какова сила и каков дух у муршида! – И, оборотясь к чеченцам и кумыкам, окружившим его, сказал: – Поистине, пока аллах благословляет наше дело, ни один волос не упадет с головы имама. – Он отдал распоряжение пехоте и кавалерии поотрядно уходить в ауховские леса.

Горцам, не любившим длительных позиционных боев, не приученным к однообразию осады, было по душе приказание Шамиля. Четырнадцать дней под стенами крепости, несколько безрезультатных штурмов, вынужденное безделье и прикованность к одному месту, а также потери в людях и все ухудшавшаяся нерегулярная доставка пищи утомили их, и чеченцы, более свободные в своих поступках и рассуждениях, нежели лезгины и тавлинцы уже не раз выражали недовольство бесцельным топтанием вокруг предававшейся крепости.

Лагерь горцев ожил. По дороге к Андрей-аулу промчалась конница, двинулась пехота, из аула по Гудермесской дороге потянулись подводы. Прекратилась стрельба, и лишь иногда какой-нибудь удалец на белом коне, в огромной черной папахе, подскакав на ружейный выстрел к крепости, стрелял по Внезапной и затем медленно, под ответным огнем русских, шагом отъезжал в поле.

Со стен крепости тоже заметили необычное движение в лагере горцев, наблюдатели, сидевшие по углам и на фасах, обнаружили отход части мюридов на Андрей-аул. Майор и артиллерийский капитан Кочин внимательно и долго разглядывали в подзорные трубы странное передвижение горских отрядов.

Солдаты с надеждой и волнением поглядывали на офицеров, вслушиваясь в слова, которыми обменивались начальники.

– Похоже, уходят, – высказался артиллерист.

– Дай-то бог, но с этими людьми надо быть настороже… Может, и уходят, а может, и военная хитрость, – раздумчиво произнес майор.

– Должно, уходят, вашсокбродь. Ожглись на нас, не взяли с налету, так чего им под стенами-то делать, – сказал артиллерист. – Во-о-о-н, видите, пыль куда перенеслась, уже за Андрей-аулом встала… Не иначе как уходят, – решил он.

– Дай-то Христос… Может, наши на выручку идут… Знамо дело, бегит отселя азия, – вразброд заговорили солдаты, и радостные улыбки осветили их лица.

– Может, и уходят, а может, и хитрят. На всякий случай вызови дежурную полуроту на стену да орудия заряди картечью. Береженого и бог бережет, – распорядился майор.

– Осторожность не мешает, – согласился капитан и пошел к своим пушкам.

А в долине все меньше и меньше оставалось людей. Уже шли горцы, перекрывавшие дороги на Хасавюрт и Чир-Юрт.

Поднимая пыль, гарцуя и куражась своим молодечеством и бесстрашием, на рысях прошла вдоль верков крепости колонна мюридов человек в полтораста. Они тихо завернули за холм и, взяв направление на темные чеченские леса, скрылись за пологими холмами.

– И впрямь уходят! – тихо сказал одни из солдат. Другой снял шапку и перекрестился.

На стенах крепости в полном облачении показался полковой священник отец Калистрат. За ним шли солдаты-служки и несколько певчих. Священник, размахивая кадилом, дымя ладаном, запел высоким фальцетом «Спаси господи», хор, а за ним солдаты, и те, что были на стенах крепости, и те, что стояли вперемежку с казаками во дворе, в карауле и у ворот крепости, подхватили:

– Лю-у-ди твоя и благослови достояние твое…

Наблюдатели видели со стен крепости, как толпы мюридов уходили из Андрей-аула, как на его улице и дороге сначала поодиночке, робко и осторожно, показались женщины, высыпали ребятишки, затем к крепости пошла группа людей, среди которых майор узнал старшину аула, двух-трех кумыков-торговцев и несколько почтенных стариков.

На стене появился опухший от пьянства, растрепанный, с красными от перепоя глазами комендант. Узнав, что Кази-мулла снял осаду и ушел, комендант воспрянул духом и, мешая майору и офицерам, стал отменять отданные майором приказания.

– Открыть ворота… бей сбор – пехоту в поле, казакам на коней – кричал он. – Бат-та-реям приготовиться к огню…

Он бестолково махал руками, как видно, предполагая вывести гарнизон в поле.

– Помилосердствуйте, какие теперь выходы в поле?? Орда отступила, нам следует привести себя в порядок, осмотреться, – начал урезонивать его майор Опочинин.

– Молчать! Я здесь комендант, я приказываю. В атаку… в штыки… чтоб их и духу не осталось! Я перед царем и богом отвечаю за крепость. Приказываю за ворота…

Тем временем к стенам крепости подходили старики из аула. Остановившись у дороги, они сняли папахи и замахали ими, что-то крича русским.

– Батарея, на картечь их… всех, без пощады! – завопил комендант, вряд ли даже понимая, кто подошел к крепости.

Майор сделал рукой отрицательный знак артиллеристам и почти силой увлек коменданта со стены.

– Ушли… все ушли в горы… увели тридцать человек аманатов из аула, забрали кое у кого коней, седла, ячмень, хлеб и баранину… Наказали плетьми тех, кто торговал с вами, в другой раз обещали отсечь головы, – наперебой рассказывали майору старики.

– А как с солдатами, которых захватили в ауле?

– Шесть человек угнали в плен, не то в Аксай, не то в Черкей. Остальных погубили.

– Ваши тоже положили немало мюридов, особенно один, тот, что заперся в сакле почтенного Махмуда. – И старики рассказали офицерам о том, как один из солдат долго отбивался от мюридов, и только милость имама, восхищенного его стойкостью, спасла ему жизнь.

– Он сидел на бочке с порохом, держа огонь возле, и никто не мог ворваться к нему… Он хотел взорвать и себя, и мюридов, – с уважением говорили старики.

– Сам Шамиль-эфенди пришел к нему со словами к милостью имама. Храбрые люди у мюридов в почете, к имам простил вашего солдата.

– Кто б это был? – в раздумье спросил Опочинин.

– Его ваш падишах из офицеров в солдаты прогнал… так говорили мюриды, говорили, он взбунтовался, когда у вас старый царь умер, – сказал старшина.

И после долгих расспросов и пояснений все поняли, что это был Булакович.

Старики рассказали и о том, что имам приказал зарыть в землю тела убитых и обезглавленных солдат, раз навсегда запретив горцам отрубать головы погибшим в боях врагам.

Это было что-то новое, и майор, и офицеры, не доверяя сказанному, переспросили стариков.

– Да, имам запретил издевательство над убитыми врагами, считая это постыдным и недостойным мюридов делом.

Офицеры переглянулись, проникаясь невольным уважением к Кази-мулле.

Конная разведка выяснила, что горцев не было и за Андрей-аулом. Пехота снова заняла свои места. Майор расставил посты и караулы за валами и рвом.

Все было, как две недели назад, но сама крепость, подступы к ней, ее стены, побитые ядрами и пулями, обветшалый и обшарпанный вид ясно говорили о ее слабости. Внезапной, той, которую создал Ермолов, укрепил Вельяминов и защищал полковник Чагин, той Внезапной – не было.

«Почему они ушли? Побоялись подхода наших или разуверились в своих силах?» – обходя крепость, думал майор Опочинин. Ему, старому кавказцу, было ясно, что крепость могла бы выстоять еще неделю-полторы, затем… Он покачал головой.

Шедший рядом с ним саперный офицер, или, как тогда называли, «траншей-майор», делал записи, выяснял степень разрушения крепостных стен, вала, рвов и предохранительного пояса.

Хотя Кази-мулла ушел, гарнизон крепости все еще был под впечатлением двухнедельной осады.

Впервые за долгие годы кавказской войны горцы осадили и держали взаперти крепость с сильной артиллерией и крепким гарнизоном. Такого прежде не бывало!

Казачьи разъезды поскакали за Андрей-аул и, удалившись на семь-девять верст от него, удостоверились, что горцы действительно ушли. А через час издалека, со стороны кечаульской дороги, глухо, потом ясней и раскатистей донеслись пушечные выстрелы. Они усиливались. Где-то, верстах в двадцати, гремел бой. Видимо, приближался русский отряд.

Комендант крепости, к этому времени уже пришедший в себя, опухший от беспробудного пьянства, с красными заплывшими глазами, но при шашке и шарфе, появился перед гарнизоном, выслушал доклад майора и приказал сотне донцов выйти навстречу все ближе и ближе придвигавшемуся орудийному гулу.

– Наши идут… помощь подходит… спас Христос! – крестясь, говорили солдаты, посматривая на кечаульскую дорогу.

Донцы на рысях скрылись за пригорком, с которого недавно стреляло по крепости орудие мюридов.

А за холмами поднялось густое, рыже-белое облако пыли. Оно обложило холмы и дорогу. Было ясно, что на крупной рыси идет конница.

Прошло еще около часа, и на дороге показались драгуны. Оли двигались широким строем, по шести, спокойным шагом, не горяча коней. Рядом с эскадронным командиром ехали четверо донцов, а за драгунами шла пехота, сверкали пики и штыки, клубилась пыль, катились орудия. А пехота все шла и шла… Передние роты уже подходили к Андрей-аулу, а запыленная лента колонны еще поднималась на холмы и, переливаясь, спускалась в долину.

Весь гарнизон Внезапной высыпал навстречу. Солдаты, торговцы, женщины, казаки – все шумно, криками, объятиями встретили драгун, потерявших в этой взволнованной суматохе воинский строй.

Подполковник Сучков строевым шагом подошел к генералу Эммануэлю и, сделав шашкой «подвысь», громко и раздельно выкрикнул:

– Честь имею доложить вашему превосходительству, что крепость Внезапная выдержала пятнадцатидневную осаду горцев и отбила шесть ожесточенных штурмов.

Генерал обнял коменданта и коротко сказал:

– Спасибо за службу. Государь император не оставит вас своей милостью. Ура!

И все – и солдаты, и казаки, и вольные, только что пережившие осаду и штурмы, – громко и радостно подхватили «ура-а!».

Генерал Эммануэль, сопровождаемый офицерами, направился в крепость, а войска все подходили к Андрей-аулу мимо настороженных и испуганных жителей.