Текст книги "Буйный Терек. Книга 2"

Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

– А вдруг не я его, а он?

– Никогда… ни в жисть! Бог не допустит такого злодейства… Вы его, Александр Николаевич, это уж как пить дать, – уверенно закончил Сеня.

За легким ужином кузины много говорили об актрисе Семеновой, очаровавшей Петербург.

– Кстати, зачем приезжал этот симпатичный штаб-ротмистр? – поинтересовалась Надин.

– Он очень понравился твоей сестре, – продолжая говорить о Семеновой, вставила Ольга Сергеевна.

– Не очень, но весьма мил… Он так не похож на твоих шалопаев Соковнина и Киприевского, – подтвердила Надин.

– Свататься приезжал. Испрашивал у меня разрешения просить твоей руки, – очень серьезно ответил Небольсин.

Так за столом просидел он до полуночи, после чего лег спать.

– Утром разбуди меня в семь часов да никому не говори о дуэли. Поедем в Озерки, – сказал он Сене.

– И я с вами?.. Голубчик, Александр Николаевич, а я хотел просить вас об этом, – сияя от оказанного ему доверия, зашептал Сеня.

– Да ведь, Сеня, вместе мы были с тобой на Кавказе, вместе были в Тифлисе, вместе будем и на поминках по Нюше…

– Дай-то господь отомстить за ее чистую душеньку, – истово перекрестился Сеня.

Утро было ясное и до того солнечное, что Небольсин даже прищурился от обилия света, когда, разбуженный Сеней, глянул в окно.

Сквозь тюлевые занавеси виднелся сад с его могучими фруктовыми деревьями. Через раскрытые настежь окна вливался густой, пряный запах наливающихся яблок. От клумб, разбросанных под окнами дома Корвин-Козловских, шел медвяный, острый аромат цветов.

– Духмяной воздух… В такое утро не стреляться, Александр Николаич, а на речку идти надо, – сказал Сеня, но смолк, видя, как Небольсин предупреждающе поднял палец. – Никто не слышит. Барыньки, кузыны ваши, спят, а генерал уже с час как на прогулку отправились.

Небольсин быстро оделся. Было около семи.

– Чай готов. Выпейте на дорогу и для верности стаканчик…

– Для верности, Сеня, дай небольшой бокал хереса и одну галету, – попросил Небольсин.

Он едва успел съесть галету, как в комнату вошли Соковнин и Киприевский.

– Раз есть аппетит, значит, состояние духа прекрасное, – резюмировал Киприевский. Он налил себе большой фужер хереса и со словами: «За погибель врагов» – залпом осушил его.

Потом они, сопровождаемые Сенькой, сошли к ожидавшему их у ворот экипажу. В нем сидел худой господин. Соковнин представил его:

– Наш полковой лекарь, Устин Фаддеевич Кокорев. Не дурак выпить, а еще лучше лечит раненых и больных.

Кокорев махнул рукой.

– Вечно шутите, Алексей Алексеич, а вот коли вправду придется лечить раненого, мне ведь не поздоровится.

Соковнин небрежно отмахнулся.

– Врач на дуэли все равно как священник на исповеди. Вот без вас было бы нечеловеколюбиво стрелять друг в друга. А вам ваша профессия только одним и дает право быть безнаказанно на дуэлях.

– Это вы так рассуждаете, а вот как посмотрят на это комендант города и наш командир полка? – угрюмо проворчал врач.

Экипаж уже ехал по шумному Невскому.

Булочники открывали свои заведения. Бабы спешили на базар. Будочники сонно отдавали честь проезжавшим офицерам. Молодые девицы, возвращавшиеся на покой после ночных прогулок и похождений, нагло подмигивали молодым офицерам, бросая какие-то непотребные шутки.

Сеня, сидевший рядом с кучером на козлах, в свою очередь отшучивался и поддразнивал их.

Утро становилось все светлей и ярче. Прохлада охватила их, когда экипаж въехал в лесок, шедший по обеим сторонам Охтенской дороги. Сквозь листву пробегали солнечные лучи. Они растекались серебристыми струйками по стволам деревьев, скользили серебряными зайчиками по ветвям, в которых щебетали птицы.

– Ух, и хороший денек будет! – снимая с головы шапку, громко сказал Сеня.

Но никто: ни кучер, занятый лошадьми, ни офицеры – не ответил ему. Каждый был занят своими мыслями.

Дорога, шедшая на Озерки, возле ручейка с перекинутым через него мосточком разделилась. Более широкая и наезженная побежала прямо, теряясь в деревьях, кроны которых тесно сходились над ней; другая, заросшая травой, пошла влево, к чухонской мызе, за которой в версте или двух была та самая ложбинка, о которой говорил секундант князя.

Вскоре, обогнув невысокие деревянные строения с двумя амбарами и скотным двором, они выехали на залитую солнцем поляну, где уже находились люди и стояли два отличных, один на железных и другой на ременных шинах, экипажа.

Голицын стоял вполоборота к приехавшим. Он не повернул головы и тогда, когда секунданты Небольсина, отвесив учтивый поклон всем присутствующим, стали вполголоса совещаться со штаб-ротмистром Талызиным и полковником графом Голенищевым, вторым секундантом Голицына.

На пеньке сидел лекарь, по-видимому, немец, привезенный графом. Он чопорно и церемонно поклонился, покосившись на своего коллегу Кокорева. Присутствие второго врача не очень понравилось немцу. Кучер в малиновом жилете с павлиньим пером на стеганом суконном полуцилиндре о чем-то вел беседу с Сеней.

Секунданты Голенищев и Соковнин, осмотрев лужайку, выбрали подходящее место, отсчитали шестнадцать шагов. Двое других, Талызин и Киприевский, заряжали пистолеты, тщательно вгоняя в ствол круглые, литые пули.

– Пороху подбавьте, господин штаб-ротмистр, просыпался с полки, – любезно сказал улан секунданту Голицына.

Тот молча кивнул. Небольсин небольшими шажками прохаживался возле сидевших на пеньках докторов. Ему было несколько забавно смотреть на этих, так не похожих друг на друга эскулапов. Немец недовольно и хмуро поджимал губы, озираясь по сторонам. Ему, как видно, очень не хотелось присутствовать при этой дуэли, и он всем своим видом подчеркивал это. Кокорев, наоборот, с любопытством разглядывал князя и Небольсина, время от времени переводя глаза на уже заканчивавших промерку секундантов.

В стороне от всех стоял корнет Мещерский, что-то тихо говоривший Голицыну.

Князь молча кивал ему, хотя было видно, что он не слышал и половины из того, что говорил Мещерский.

– Готово, – подходя к ним и становясь между дуэлянтами, сказал Голенищев. – Расстояние обмерено. Барьер вот он, – указывая на белевший впереди платок, наброшенный на палку, – сходиться при счете «один», на «два» – поднимать пистолеты, «три» – стрелять. Невыстреливший, в случае промаха противника, имеет право стрелять в упор, у барьера. Все понятно, господа? – спросил он, обращаясь одновременно и к секундантам, и к противникам.

– Все! – коротко ответил Небольсин.

Князь только наклонил голову.

– Еще, господа! – поднял руку Голенищев. – Пока не раздались выстрелы, быть может, господа дуэлянты найдут возможным примириться?

Он выжидательно посмотрел на Небольсина и князя.

– Нет! – коротко сказал Голицын и широким шагом пошел к отмеченному ему месту.

Небольсин махнул рукой и встал напротив князя.

Было тихо. Шел девятый час утра.

Небольсин поднял голову и посмотрел на голубое с бирюзовым оттенком небо. По нему как-то совсем незаметно проплывали редкие облачка. Сквозь них пробивалось солнце, и его лучи пробегали по лужайке, на которой начиналась дуэль.

«Хороший светлый день, – подумал Небольсин, – быть может, последний в моей жизни».

– Схо-ди-тесь! – услышал он голос Голенищева, донесшийся как будто откуда-то издалека.

Небольсин, глядя прямо перед собой, пошел крупными шагами к барьеру, обозначенному белым платком.

Голицын, как на ученье, шел ровным, твердым, каким-то парадным шагом, выбрасывая вперед носки блестящих лакированных сапог. Одет он был в легкий летний мундир, но без ордена Владимира, и только густые золотые эполеты с буквой «Н» и императорским вензелем сверкали под солнцем. Он шел, чуть наклонив толстую шею, из-под густых бровей строго и внимательно смотрели серые холодные глаза. Чисто выбритое лицо с небольшими рыжеватыми бакенбардами было спокойно и в то же время чем-то напоминало бульдожью морду.

– Один, – прозвучал голос Голенищева.

Голицын быстро поднял пистолет, целясь в грудь шедшего навстречу Небольсина.

– Два! – так же кратко и отчетливо слышался голос Голенищева.

Небольсин на ходу поднял пистолет, наводя его на лицо князя.

Секунданты, вперив взоры в дуэлянтов, напряженно молчали, ожидая выстрелов. Сеня, взобравшись на пень, с замиранием сердца и в то же время с восхищением смотрел на спокойное, решительное лицо своего барина.

«Убей, убей его, батюшка Александр Николаич», – беззвучно молил он Небольсина.

Голицын закрыл правый глаз, прищурился и стал медленно нажимать спуск. Ствол его пистолета отсвечивал под ярким солнцем и был направлен прямо в лицо подходившего к барьеру Небольсина. Голицын сильней нажал на спуск, грохнул выстрел.

Небольсин пошатнулся. С его щеки медленно сползли капли крови.

Голицын с ненавистью глянул себе под ноги. Торопясь сделать выстрел, он не заметил выбоины, укрытой травой, и, нажимая на спуск, оступился. Пистолет резко дернулся, и выпущенная в упор пуля, сбив эполет противника и оцарапав ему ухо, прошла мимо.

Небольсин спокойно стоял у барьера. Он тщательно целился в оцепеневшего от неудачи Голицына.

Секунданты напряженно смотрели на Небольсина, чуть согнувшего в локте руку.

Небольсин медлил. Он слегка опустил пистолет, целясь в переносье Голицына, и князь, против воли, закрыл глаза, слегка отворачиваясь от наведенного пистолета.

– Да стреляйте ж! – нарушая этикет дуэли, крикнул Голенищев.

Небольсин искоса глянул на него, и, опустив пистолет, выстрелил в колено Голицына.

Пороховой дымок поплыл над его пистолетом.

Голицын лежал на траве. Возле него суетились лекари.

Небольсин, опустив пистолет дулом книзу, смотрел поверх деревьев на облачка, на бирюзовое небо и даже не заметил, как к нему подошел Киприевский.

– Тебе эполетом оцарапало щеку, – разглядывая подсыхающую царапину, сказал он, не зная, что говорить. – О чем думаешь, Сандро?

– Кавказ вспомнил. Чудесный, дорогой мне край… с его небом и людьми…

– Вот мы, вероятно, и увидим его вскоре, – многозначительно кивая в сторону людей, переносивших Голицына к коляске, сказал Соковнин.

Один из докторов, с засученными по локоть руками, окровавленными пальцами перевязывал лежавшего без сознания князя. Другой, разрезав ножницами лакированный сапог, стаскивал его с ноги Голицына.

– Господа, вы можете ехать. Вас же, господин корнет, прошу остаться, составить вместе со мною акт дуэли, подписать его и поехать к коменданту с рапортом о поединке, – сказал Голенищев.

– Вы поезжайте, а я останусь с господами офицерами для составления протокола дуэли, – отдавая честь, сказал Соковнин.

Небольсин даже и не глянул в сторону людей, склонившихся над Голицыным.

– Александр Николаич, а Александр Николаич, – робко спросил с козел Сеня, когда экипаж выехал на дорогу, – почему вы стреляли не в лоб, а в ногу?

И Киприевский, которого тоже занимал этот вопрос, повернулся к Небольсину:

– Да, почему?

– Это было бы самым легким для него. Пусть всю жизнь ходит калекой, пусть нога, которую потеряет Голицын, напоминает ему о загубленной им женщине, – холодно сказал Небольсин.

Все замолчали и уже до самого въезда в город не проронили ни слова.

Около двенадцати часов дня Небольсин, приняв ванну и обтерев лицо и поцарапанную щеку лавандовой водой, вышел на веранду.

– Однако кавказский герой встает, как петербургский жуир и картежник, – с укоризной покачала головой Ольга Сергеевна, показывая на часики, висевшие у нее на груди.

– Долго читал… – придвигая к себе сыр и масло, ответил Небольсин.

– Опять Вальтер Скотт? – поинтересовался генерал.

– Он и Пушкин, – отхлебывая кофе, сказал Небольсин.

– А мне утром, рано-рано, показалось, что не то ты куда-то уезжал, не то за тобой приходил кто-то? – удивилась Надин.

– Показалось! Это со сна.

– А царапина у тебя тоже со сна? – внимательно разглядывая Небольсина, спросила Ольга Сергеевна.

– Должно быть, так, – невпопад согласился Небольсин. – Вероятно, во сне повернулся неловко.

– Ой, Санчик, ты и врать-то не умеешь. Я спросила дворовых, и Кузьма сказал, что за тобой рано утром заезжали твои озорные друзья.

– Заезжали. У меня дуэль была, – видя, что сестры кое-что знают, и понимая, что через час-другой они все равно узнают обо всем, не стал скрывать Небольсин.

– Ду-эль? – протянула Ольга Сергеевна.

– А!.. – подняв брови, восхищенным шепотом сказала Надин. – Как романтично! Из-за женщины?

– Вовсе нет. Из-за различия точек зрения на генерала Ермолова, – отодвигая чашку, возразил Небольсин.

– Вот как! А с кем? – осведомился молчавший все это время Модест Антонович.

– С гвардии полковником князем Голицыным.

– Это которым? Что женат на Долгоруковой?

– Не знаю, на ком женат. Извините, дорогие кузины, но ко мне, кажется, идут, – вглядываясь через деревья и решетку сада в сходивших с экипажа людей, сказал он.

– Ты убил его, Санчик? – с восторгом спросила Надин. Ее романтической натуре, воспитанной на французских мемуарах времен Людовиков, на романах Вальтера Скотта, дуэль казалась обязательным атрибутом каждого военного.

– Ранил в ногу, – ответил Небольсин и пошел навстречу шедшим к ним людям.

Это были его секунданты и доктор Кокорев.

– Князя отвезли в военный гошпиталь, что возле Лавры. Рана тяжелая, ногу отрежут сегодня ж, – глядя куда-то в сторону, доложил лекарь, вздохнул и, видимо, думая о последствиях дуэли, как-то просительно закончил: – При дознании о случившейся картели прошу вас особо отметить, что я дважды отказывался присутствовать на таковой, но… – он опять вздохнул, – но господа офицеры, – кивнул в сторону Соковнина и Киприевского, – потребовали моего присутствия.

– Конечно! Так оно и было, так и будет сказано на следствии, – успокоил его Небольсин.

Третий офицер, поклонившийся ему, полуофициально сказал:

– Разрешите представиться. Гвардии поручик Масальский, младший адъютант коменданта Санкт-Петербургского гарнизона. По распоряжению его превосходительства генерал-майора Сухтелена вы, господа, все трое обязаны со мною вместе прибыть на гауптвахту, где будете находиться во все время дознания. Сабли, господа офицеры, пусть пока будут при вас, сдадите их мне по приезде на гауптвахту.

Офицеры молча отдали честь.

– Что же касается вас, господин лекарь, – обращаясь к Кокореву, продолжал комендантский адъютант, – вы свободны. Обе стороны должны были иметь при этом прискорбном случае своих докторов, и особых указаний у нас нет. Конечно, – он опять поклонился, – возможно, что при ведении следствия вас вызовут для допроса сви-де-те-лем, – растягивая слово, закончил он.

– Нам ехать немедля или есть еще время? – осведомился Небольсин.

– Это зависит от вас. Час-другой я могу задержаться с вами, – любезно ответил поручик.

– В таком случае прошу господ офицеров на веранду закусить перед отъездом к коменданту, – предложил Корвин-Козловский.

– …И выпить, – добавил Киприевский.

– Весьма охотно, – отстегивая саблю, согласился Масальский.

Глава 6

Николай стоял у стола, вполоборота к двери. Бенкендорф поклонился и остался в полупоклоне.

– Входи, Александр Христофорович, – не меняя позы, пригласил царь. – Что нового? – бросая быстрый взгляд на пачку бумаг в руках Бенкендорфа, спросил он.

– Из Польши, ваше величество, от их высочества Константина Павловича. Депеша фельдъегерская с Кавказа от графа Паскевича и кое-что еще…

Царь вопросительно глянул на Бенкендорфа. Оба они давно и хорошо изучили друг друга, и короткое «кое-что», сказанное вскользь, насторожило царя.

– Что «кое-что»? – негромко спросил Николай.

– Неприятное дело о дуэли…

– Дуэли? – подняв брови, проговорил царь. – Какой дуэли?

– Между гвардии полковником князем Голицыным и неким штабс-капитаном Небольсиным.

– Какой части сей штабс-капитан? – еще выше поднимая брови, спросил царь.

– Отдельного Кавказского корпуса Ширванского полка штабс-капитан Небольсин, находящийся на излечении от ран, полученных в сражении под Елисаветполем, – спокойным голосом докладывал Бенкендорф.

– И каков исход картели?

– Князь Голицын опасно ранен в ногу, раздроблено колено, предстоит ампутация, – словно читая чужие слова, бесстрастно продолжал Бенкендорф.

– А штабс-капитан? – повернувшись лицом к Бенкендорфу, поинтересовался Николай.

– Офицер невредим. Первый выстрел был князя, но он промахнулся.

Царь шагнул к столу, глаза его округлились, губы задрожали в гневе.

– Нарушение приказа!

– Вот, ваше величество, рапортичка о дуэли, подписанная секундантами и врачами, оказавшими первую помощь раненому. Прошу, ваше величество, соизволить начертать на оной свое повеление, – и он пододвинул царю остро отточенное гусиное перо.

Царь резким и быстрым движением вывел:

«За ослушание моего приказа о запрещении разного рода дуэлей и поединков в Армии и Флоте приказываю штабс-капитана Небольсина разжаловать в солдаты и немедля сослать рядовым в один из полков Кавказского корпуса на переднюю линию».

Бенкендорф молча следил за царем.

– Есть, ваше величество, привходящие обстоятельства, смягчающие вину сего молодого офицера, – тихо, как бы между прочим произнес он.

– Какие? – переставая писать, спросил царь.

– Как мне удалось узнать, дело сие произошло не столько на романтической основе, сколь на защите династических и верноподданнических чувств, проявленных сим молодым офицером в ссоре с полковником князем Голицыным.

Царь внимательно слушал Бенкендорфа, его холодные, серо-голубые глаза сузились, выхоленное лицо напряглось, и он медленно повторил:

– Династические… Расскажи, Александр Христофорович, об этой дуэли поподробней.

Николай сел и, откинувшись назад, вытянул поудобней длинные ноги, обутые в высокие, на манер ботфорт, лакированные сапоги.

– Сей штабс-капитан происходит из стародворянского рода помещиков Небольсиных, сын генерал-майора, герой Елисаветпольской баталии, лично взявший в рукопашном бою корпусное знамя Садр-Азама Персии, был тяжело ранен и находился в годичном отпуске на излечении от ран.

– Награжден? – коротко спросил царь.

– Орденом святого великомученика Георгия четвертой степени за бой под Елисаветполем и орденом святого равноапостольного Владимира с бантом за поход в Салатавию, Чечню, и Дагестан.

– Отличный офицер! – похвалил царь.

– Его высокопревосходительство граф Иван Федорович Паскевич, лично знающий сего молодого офицера, сам представил его в штабс-капитаны после Елисаветпольской победы, – вставил Бенкендорф, умалчивая о письме Паскевича к нему.

– Так за что же произошла у них дуэль? – после недолгого молчания вновь заговорил Николай.

Упоминание о Паскевиче сразу расположило царя к офицеру, досель вовсе ему не известному.

– Граф, – он сочно повторил, – граф Паскевич не очень щедр на похвалы, значит, сей штабс-капитан…

– Небольсин! – подсказал Бенкендорф.

– Небольсин стоит этого внимания. Так из-за чего же произошла у него с князем картель?

Бенкендорф сделал скорбное лицо и, вздохнув, еле слышно произнес:

– К сожалению, государь, пролилась кровь из-за женщины… холопки, простой крепостной девки князя Голицына…

– Как женщины? Но ты же сказал, что дуэль эта вызвана совсем другой причиной.

– Совершенно справедливо, государь, – наклоняя голову, подтвердил Бенкендорф, – но это есть как бы предлог, причина же таится в ином. Князь Голицын вместе с некоторыми знакомыми ужинал в ресторации небезызвестного вашему величеству француза Андрие.

Царь слегка кивнул, продолжая слушать Бенкендорфа.

– Здесь же, за портьерой, находился и штабс-капитан, тоже проводивший вечер со своими друзьями. Князь Голицын, как вы знаете, государь, всегда кичился своим родом, возводя его чуть ли не к незапамятным временам Рюрика…

– И что же? – спросил явно заинтересованный царь.

– Вино, собеседники и сама тема их непозволительного разговора довели опьяневшего князя до того, что он… – шеф жандармов остановился.

– Продолжайте, Александр Христофорович, – постукивая пальцами о ботфорт, приказал царь.

– …что полковник Голицын, не стесняясь быть услышанным сидевшими в зале лицами, сказал, – Бенкендорф понизил голос, – что царствующая династия в России не самая древняя и знатная. Что бояре Романовы при московских царях всегда сидели ниже Голицыных, что Рюриковичей оттеснили от трона жалованные графы, худородные дворяне и остзейские бароны, – он чуть улыбнулся.

Николай холодно молчал.

– Сказано было и то, что при Годунове ваши предки, государь, на царских обедах садились только за вторые столы.

– Так, так! – наконец изрек Николай, еле сдерживая охвативший его гнев.

Бенкендорф был доволен. Он видел, что сообщение попало в цель.

– Кроме того, ваше величество, Голицын допустил еще одно оскорбление роду Романовых, а значит, и династии.

– Говори все, Александр. Христофорович, без утайки, – тихо попросил царь. Его холодные, цвета олова глаза загорелись.

– Князь позволил себе сказать, что царевна Софья Алексеевна, сестра Великого Петра, была любовницей его прадеда, Василия Голицына, и даже имела от него ребенка.

– Das ist doch eine alte lumpige vergessene und kaum wahrscheinliche Geschichte [31]31
  – Старая, дрянная, забытая и не очень правдивая история ( немец.).


[Закрыть], – отвернувшись к окну, сказал царь.

– Вот в эту-то минуту появившийся из другого зала штабс-капитан и назвал Голицына лжецом и трусом.

– Это меняет дело, – тихо, как бы самому себе сказал царь.

– Не довольствуясь этой отвратительной ложью, князь Голицын и некоторые его друзья договорились даже до того, что их, потомков Рюриковичей, отпрысков знатных и древнейших фамилий, вы, государь, не допускаете до себя, заменяя русских дворян худородными графами из немцев, – тут Бенкендорф снова улыбнулся и показал на себя.

– Кто был с Голицыным? – с трудом проговорил царь. Бешенство и гнев охватили его.

– Два брата Мещерских, корнет лейб-гвардии Андрей и его брат, вашего величества камер-юнкер, Василий. Эти вели особенно непочтительный разговор с князем.

– Остальные? – коротко осведомился Николай.

– За столом присутствовали ротмистр кавалергардского полка граф Татищев и конногвардеец ротмистр Нейдгард, но сии офицеры участия в непозволительном разговоре не принимали и дважды останавливали пьяных Мещерских и Голицына.

– Что же сделал этот Небольсин?

– Он вышел из-за портьеры и назвал полковника лжецом и трусом. Этим, ваше величество, он оборвал недостойное поведение Голицына. Как видите, дуэль была вызвана обстоятельствами высшего порядка, – почтительно склоняя голову, пояснил Бенкендорф.

– Да… это меняет суть дела, – после минутного молчания повторил царь. Он взял гусиное перо, обмакнул его в чернильницу. – Но, Александр Христофорович, дуэль есть дуэль, и она запрещена мною в нашем государстве. – И царь, жирней чертой зачеркнув только что написанное, начертал:

«Штабс-капитана Небольсина за ослушание законов Российской империи следовало бы разжаловать в солдаты, но, принимая во внимание его мужество и доблесть в боях с персиянами, отмеченные графом Паскевичем, сего штабс-капитана от наказания освободить, учитывая высокопатриотические чувства, побудившие его к дуэли. Штабс-капитана Небольсина из-под ареста в Петербургской кордегардии освободить. С тем же чином вернуть на Кавказ в распоряжение начальника штаба корпуса. Объявить ему Высочайшее благоволение и выдать из собственной моей канцелярии 500 червонцев и кольцо с бриллиантом как знак моего расположения».

Царь оторвался от бумаги.

– Пусть едет немедля. В десять-двенадцать дней.

– Слушаюсь, государь!

– Князя же Голицына отчислить из гвардии в отставку с переводом его по армейской пехоте.

Бенкендорф ликовал, хотя на его спокойном лице это не отражалось.

– По минованию опасности для жизни приказываю Голицыну выехать из столицы и, не останавливаясь в Москве, прибыть в одно из подмосковных имений, где и прожить безвыездно до нашего особого распоряжения… А камер-юнкера перевести куда-нибудь в провинцию с отчислением от двора, – раздумывая, продолжал Николай.

– Есть вакансия чиновника для особых поручений в Пермь, Тамбов, Пензу, – доложил Бенкендорф.

– Пусть в Пензу, но с непременным отчислением от двора, – согласился царь. – Корнета же Мещерского перевести из гвардии с тем же чином в один из полков армейской кавалерии и… вон из столицы!

– Куда прикажете откомандировать, ваше величество? – спросил Бенкендорф, делая отметку на своем листке.

– Хотя бы к брату Константину, в Седьмой драгунский полк. Он стоит возле Лодзи? – кичась отличным знанием дислокации войск, сказал царь.

– Да, ваше величество, в Лодзи.

– Передай Чернышеву, приказ об отчислении пусть отдаст немедля.

– Слушаюсь, ваше величество!

Николай удовлетворенно похлопал себя ладонью по обтянутому ботфортом колену и, глядя в дело, спросил:

– Что еще?

– От генерала Эммануэля депеша. Хищные партии горцев спустились с гор, набегом прошли по линии…

Царь резко встал.

– …И рассеялись по левому берегу реки, нападая на отдельные посты и казачьи заставы, – делая вид, что не замечает волнения царя, продолжал Бенкендорф.

– Почему военный министр не доложил мне сего?

– Депеша пришла час назад, ваше величество, и я первым был извещен о набеге.

– Кто вел партию хищников? Опять самозваный имам Кази-мулла?

– Так точно, он.

– Ну, а что пишет наш брат Константин?

И доклад шефа жандармов своему государю потек обычным порядком.

Небольсин был вызван полковником Колесниковым, заменявшим отсутствовавшего генерала Сухтелена.

Просидев на «губе» больше суток и не будучи ни разу опрошенным начальством по поводу дуэли, Небольсин был готов к любому наказанию, вплоть до разжалования и отдачи под суд.

Находившийся вместе с ним под арестом сотник лейбгвардии Донского атаманского полка, забулдыга и весельчак Тихон Яицков, узнав причину арестования Небольсина, сразу же изрек:

– Разжалуют – и айда обратно на погибельный Кавказ, а там, ежели не убьют, через год опять офицер, опять – ваше благородие, – оптимистически решил он.

– А вы за что, сотник? – так, только чтобы спросить что-либо, поинтересовался Небольсин.

– Да ни за что… придирка к казакам – и вся недолга, – махнул рукой Яицков. – Чего я сделал? Да ничего. Ну, выпил лишнее, это было; ну, побил в кабаке какого-то чиновника с петлицами, так то ж простое дело, а не вина… опять же стрелял в стенку, пистолет пробовал, а мне комендант покушение на смертоубийство определил… Тоже, поди, из полка в Чечню погонят…

Дверь кордегардии открылась.

– Штабс-капитан Небольсин! Прошу вас следовать за мной к его высокоблагородию полковнику Колесникову. Вас ждут новости, – очень любезно сказал дежурный офицер.

Небольсин встал с табурета.

– А как со мной? Четвертые сутки в вашем клоповнике сижу… пора бы и вызвать, – сказал Яицков.

– В свое время, сотник. По вашему делу идет дознание и, – офицер покачал головой, – да-але-ко не в вашу пользу.

Небольсин и дежурный адъютант вышли, не слыша, как донской сотник вполголоса отборной бранью напутствовал и коменданта, и порядки, установленные в кордегардии.

Полковник Колесников пожал руку Небольсину и, не давая опомниться удивленному его любезностью штабс-капитану, сказал:

– С монаршей милостью вас, капитан. Его величество простили ваше прегрешение. Вам даны десять дней на приведение в порядок личных дел и повелено возвратиться на Кавказ в том же чине, без лишения звания, орденов, дворянства. Наоборот, – Колесников широко и искательно улыбнулся, – монаршей милостью вы награждены именным перстнем и пятьюстами червонцами из собственной казны ото величества… Позд-рав-ляю вас, – и он снова, еще ласковей, заглянул в глаза пораженного новостью Небольсина. – Вероятно, у вас при дворе есть очень, очень значительный покровитель, – продолжал полковник, – я служу тут уже четырнадцатый год, а подобный случай наблюдаю впервые. – И, видя, что Небольсин молчит, Колесников, думая, что штабс-капитан не хочет посвятить его в свои связи при дворе, сказал: – Распишитесь, пожалуйста, вот тут и вот здесь и… вы свободны. Остальные указания получите от своего прямого начальства. Еще раз поздравляю вас.

Ошеломленный штабс-капитан вышел с гауптвахты в состоянии полной прострации и недоумения.

«Почему так решил царь? Кто помог мне, ведь дуэль тяжко наказуется, в особенности же если произошла между военными… Модест?.. Вряд ли. Он не мог, просто не в силах был изменить давно узаконенные для дуэлянтов наказания. Быть у царя он не мог, слишком незначителен для этого… Но что же, что повлияло на царя?» – идя по Невскому, думал Небольсин.

Когда он, не заходя домой, направился прямо в особняк Корвин-Козловских, чтобы успокоить, по его мнению, встревоженных и опечаленных кузин, он понял, что и тут ошибся.

Стоявший у ворот Сенька замахал руками и, обращаясь куда-то внутрь сада и дома, закричал:

– Идет… Ур-ра-а! Идет наш Александр Николаич!..

А обе кузины, генерал и двое бывших секундантов Небольсина – Соковнин и Киприевский – показались на веранде с поднятыми бокалами шампанского.

«Что за наваждение! Они ждали меня и, значит, знали о моем освобождении», – ускоряя шаг, решил Небольсин, уже через минуту попавший в дружеские и родственные объятья.

– Да что случилось, говорите же, ради бога, как и почему царь смилостивился надо мной и заменил разжалование возвратом на Кавказ? – обводя всех глазами, спросил он.

– Сначала выпьем за благополучный исход дела, затем за его величество, простившего не только тебя, но и нас. Понимаешь, Сандро, секунданты твоего Голицына выгнаны вон из Петербурга, нас же даже не вызвали к коменданту! – закричал Соковнин.

Все стоя выпили, и только тогда молча улыбавшийся Модест Антонович детально и очень точно рассказал Небольсину о докладе Бенкендорфа царю.

– Как видишь, эти пьяные Мещерские и надутый чванством фанфарон Голицын своими хмельными речами помогли тебе. Теперь ты ведом царю, оказал косвенную, но очень ценную помощь Бенкендорфу, и тебе не следует забывать об этом. Заканчивай, герой Елисаветполя и дуэлей, свои дела и возвращайся на Кавказ. Завтра же подай о своем скором отъезде рапорт в Управление генерал-квартирмейстера и – счастливого тебе пути, Санчик! – обнимая все еще растерянного Небольсина, сказал Модест.

Четыре дня сборов в отъезд, прощания с друзьями, последних предотъездных разговоров с родными и посещения Андрие пролетели быстро.

На пятый день Небольсин, провожаемый кузинами, Модестом и десятком друзей, сопровождаемый Сеней, отбыл через Москву на Кавказ.

Последние дни утомили Небольсина, и, как только возок отошел от заставы, штабс-капитан, закутавшись в дорожную шинель, закрыл глаза и заснул.

Проснулся он только на очередной почтовой станции.

«Итак, прощай, Петербург!» – подумал он.

Впереди была Москва, посещение Ермолова и два дня отдыха.

В Москве он остановился в «нумерах» Тестова, находившихся в том же доме, где был расположен и тестовский ресторан. Заняв две комнаты для себя и Сени, Небольсин пошел в знаменитые Сандуны, роскошные бани, содержавшиеся женою известного московского актера Сандунова; потом написал письмо Алексею Петровичу, прося разрешения посетить его «проездом на Кавказ». Указав Сене адрес Ермолова, Небольсин отправился бродить по Москве, в которой не был уже давно. Он прошел на Красную площадь, зайдя по пути в трактир Филиппова, где в те дни отлично кормили кулебяками, московскими расстегаями и зернистой икрой. Потом вернулся к себе в нумер, где уже ждал его Сеня.