Текст книги "Буйный Терек. Книга 2"

Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

Глава 8

Чем ближе подъезжал Небольсин к Кавказу, тем заметнее становилась разница в природе. Красочней, наряднее были густые кущи придорожных рощ и перелесков; зеленее луга с пышной, сочной травой; ярче цветы, покачивавшиеся на высоких стеблях. Курганы, на которых недвижно, как изваяния, сидели орлы; голубое, переходящее в лазурь небо с белыми, чуть передвигающимися стайками облаков и чистый степной, пахнущий солнцем, землей и ветром воздух. Ароматы степи – мяты, чабреца, полыни и густого цветения трав – висели над степью.

– Эх, Александр Николаич, вот земля, не надо другой!.. А воздух, а ширь какая!.. Здесь бы крестьянству жить, чего б только мужики тут не сделали! И рожь, и пшеница, и виноград, и скоту какое раздолье, – полуоборачиваясь, с облучка сказал Сенька.

– Тута, браток, еще воля нужна… Ежели мужику земли не дать, он и тута связанным будет, – возразил ямщик.

– А что? Разве и здесь крепостные? Ведь, говорят, на Кавказе этого нету, – удивился Сенька.

– Этто верно. Крепостных здеся вроде горстка, одна малость, да земли-то мужику не дають. Все казаки забрали.

– А вы как?

– А так. Берем у них вроде как исполу. Сеем, жнем, убираем, а им половину со всего, – ответил ямщик.

– Зато они вас от чеченов да разной орды берегут. Вы сеете, а они воюют, – не сдавался Сенька.

– Нам тоже достается… Когда надоть, и нас за Терек гонют. Вот теперя новая мода пошла. Надысь начальство собрало нас, объявило государеву волю. Кто, говорит, хотит быть слободным от крепости и землю получить – записывайся в казаки. Переселют тебя на линию, разошлют по станицам, дадут землю, волю, без налогов жить будете, даже на первообзаведение по сто рублей серебром да худобы какой дадут…

– Ну и как? – весь превращаясь в слух, спросил Сенька.

Небольсин тоже внимательно слушал ямщика.

– Да есть которые согласные. У нас в селе Терново человек пятьдесят с охотой в казаки прописались, да и в соседях, в Раздольном, тоже многие согласные.

– А ты как?

– Я нет… Не пойду в казаки, нехай, какие дурни хочут, идуть, а я – нет.

– А почему? Ведь и воля тебе, и земля, и свобода полная, – удивился Сенька.

– Сло-бо-да, – протянул ямщик, – а что за Тереком чечены с ордой – забыл? Там каждый день така резня идеть, что не токмо слободу, а и все на свете не захотишь.

– Дурак и трус! – обругал его Сенька. – Ну и сиди себе, как таракан за печкой, вози проезжих да целуй своему барину зад…

– Ты-то много понимаешь, – пренебрежительно махнул рукой ямщик, – ты вот поживи на линии, погляди на азию, на ихову разбойную жисть, тогда и учи нас.

– Я-то жил на линии. И в Чечне, и в Дагестане, и на персов ходил – и ничего… жив. А ты наслушался баб да разных трусов… Эх ты, Аника-воин.

– Ну-у! Неужто жил здесь?

– А как же! Мы с барином, его благородием, цельных два года с лишним в Грозной, Внезапной да Тифлисе служили, всего повидали, а что касаемо Чечни да азии, то середь них тоже люди есть, брат, получше нас с тобой.

– Н-да! – с удивлением протянул ямщик. – Это кому как, одначе мне не ндравится в казаки, нехай идуть, которым жисть надоела…

– Ну и вози всю жизнь проезжих да подвязывай коням хвосты, – оборвал его Сенька.

Дорога, обрамленная с двух сторон густыми зарослями ив, акаций и кустов дикого терновника, шла мимо небольшой речки. Близость воды и прохлада одинаково бодрили и людей, и коней. Не подгоняемые возницей, кони бойко бежали по заросшей травой дороге.

– Хорошо здесь жить, – вздохнул ямщик, – чего дале лезть. Здесь крещеный народ, русская сторона, спокойная, а там, – он махнул кнутом вдаль, – за Ставрополем, без войска да без оказий ни шагу не пройдешь… Казаки, говорят, и скот пасут, и жнут, и в садах робят все с ружжом да шашкой. Без оружия ни в степ, ни в лес, ни за околицу не ходют, да и бабы их так же!

– Правильно, зато свободный народ, ни тебе пана, ни барина, ни помещика. Одно слово – вольный казак, – сказал Сенька.

– Нехай буду с паном, да голова на плечах цела останется, – решительно возразил возница.

– Вот и дурак, противно с тобой, холуем, об хорошей жизни разговаривать!

Небольсин с удовольствием прислушивался к беседе этих, так не похожих друг на друга людей, и Сеня, его молочный брат и близкий человек, Сеня стал еще ближе и понятнее ему.

Возок вырвался из зелени деревьев, дорога повернула вправо, вдали сверкнул золоченый купол деревенской церкви, на холмах кое-где темнели сады, пестрели белые и розовые хаты и тянулись дымки из труб.

– Нет, – после раздумья начал вновь возница, – нехай помещик, зато живой будешь. – И, перегнувшись с облучка к Небольсину, доложил: – Вот, барин, и Кривой Кут, а там подале, верстов десять, и казачий хутор. Отдохнуть хочите, может, попить молочка, каймаку али квасу с дороги – тут все найдется. А брага така, – он мечтательно улыбнулся, – и в Ставрополе за цалковый не сыщешь.

Небольсин хотел отказаться, но привлеченный странным шумом сбившихся в единый табор людей, развьюченными конями, пасшимся в стороне стадом, лаем собак, телегами, составленными оглоблями вверх, подводами, стоявшими ровными, рядами в стороне под холмом, спросил:

– Что это, цыгане, верно, табор их?

– Никак нет, барин, это мужики с Расеи, сюда с государственных земель крепостных переводют. Опять же тех, кто хотит переселение на линию исделать. Их всех по станицам в казаки пропишут, год-два поучат, на коней посадят, середь казаков и они воевать станут. А баб, баб сколько, – оживился он. – Гляди, барин, на одного мужика по три бабы станется. А это вот чего. Тута новые станицы образують, где, значит, начальство укажет, ну а баб всем не хватает, товар в Расее дешевый, а здеся, на Капказе, баб недостача, вот их сюда, мужицких вдов, сирот, девок засиделых да гулящих шлюшек, и посылают. Кажной по двадцать рублей и харчи, а в пути – конвой. Кто захотит бечь – розги, а денег – ни-ни, и харч похуже других. А никто и не бегит, зачем? Им в Расее не в пример хуже, а тута и муж, и земля, и своя худоба, а там и детишки, гляди, пойдуть…

– Ну-ка, подвези нас к ним, – приказал Небольсин, с любопытством посматривая на людей, расположившихся табором под холмом, возле реки, среди зелени невысоких кустов.

– От добре! – засмеялся Сеня. – Я, Александр Николаич, гляди, и себе середь них женку поищу.

Возок свернул с дороги к холмам. Всюду дымились костры, на камнях, положенных в огонь, стояли казаны, на железных прутьях висели котелки, ведерки с едой и кипящей водой. Дымки тянулись по ветру, растекаясь между кустами.

В разношерстной толпе лежавших на траве, сидевших под кустами, прятавшихся в тени деревьев или сновавших по лагерю людей подъехавший возок не произвел никакого впечатления. Было видно, что подобное случалось не раз и переселенцам было не до любопытных проезжих.

Из палатки, разбитой на берегу реки, выглянул офицер. Он недовольно оглядел остановившийся возок, но, завидя неподвижно сидевшего Небольсина, скрылся и спустя полминуты заспешил к возку, надевая форменную фуражку.

«Верно, принял меня за начальство», – подумал Небольсин.

Офицер подошел вплотную и, взяв под козырек, представился:

– Провиантский поручик Суслов, начальник переселенческой команды. С кем имею честь?

Небольсин вылез из возка. И этот офицер, и вся церемония знакомства тешили его.

– Гвардии капитан Небольсин, из Санкт-Петербурга. Еду по высочайшему повелению в штаб корпуса, – важно произнес он.

Провиантский поручик вытянулся «во фрунт» и четко доложил:

– Имею честь сообщить: в дороге находимся девятые сутки, никаких происшествий не случилось, окромя троих больных да потери от падежа скота: коровы, телки и четырех овец. Нонче дневка, завтра отдых, послезавтра в Ставрополь, где должен меня сменить ставропольский провиантский офицер и воинская команда.

– Здравствуйте, – протянул руку Небольсин.

– Здравия желаю! – поспешно ответил поручик. – Позвольте предложить вам отдохнуть в моей палатке. Есть чай, ром, рыба, найдутся и бараньи котлеты…

«Из тех овец, что списаны как павшие в пути», – подумал Небольсин.

Сидевшие вокруг переселенцы прислушивались к ним. Кое-кто из мужиков и баб, одергивая рубахи, смятые юбки, подходили поближе, почтительно глядя на неожиданного гостя. Из второй палатки, разбитой в тени под холмом, поспешно вышел, приглаживая волосы ладонью, человек в кителе с узкими серебряными погонами.

– Имею честь представиться вашему высокоблагородию, провиантский чиновник Колесов, – шаркнув ногой, доложил он не ожидавшему такого эффекта Небольсину.

Толстомордый фельдфебель и пожилой унтер-офицер, стоя навытяжку, «ели» глазами штабс-капитана.

«Черт их знает, за кого они приняли меня», – козырнув им, подумал Небольсин, пробираясь между окружившими палатку переселенцами. Тут были главным образом бабы в грязных от долгого пути сарафанах, подтянутых юбках, цветастых платьях, в платочках, и простоволосые, с нечесаными космами спутавшихся волос. Долгая дорога, скученность, короткие ночевки, усталость, отсутствие бани и отдыха сказались на них. Большинство равнодушными глазами смотрело на проходившего мимо капитана, другие просительно улыбались ему, думая, что офицер приехал в лагерь по их переселенческим делам.

Несколько озорных, бесстыжих девок в упор разглядывали Небольсина, о чем-то негромко перешептываясь, хихикая и перебрасываясь довольно фривольными словечками.

– Ну, не баловать… Подите прочь! – крикнул им поручик, пропуская гостя внутрь палатки.

Палатка была прочная, из толстого брезента с двойной обшивкой поверху, со слюдяным оконцем сбоку. Стол, два табурета, складная кровать, два хурджина, ружье и большой баул были убранством жилища поручика.

– Сидоренко! Чаю, рыбы, подогрей котлеты да бражки на стол, – приказал поручик своему денщику.

Небольсин с удовольствием разминал уставшие от тряски в возке руки и ноги, с любопытством глядел на вошедших вслед за ним провиантского чиновника и прапорщика, по-видимому, начальника охранной команды.

– Александр Николаич, ямщик просит, коли пробудем здесь с часок, выпрячь коней и покормить их. Я так думаю, Александр Николаич, здесь нам отдохнуть не в пример лучше, нежли в Ставрополе. Опять же и трава, и вода рядом, и воздух другой. Ке ву дит? – закончил по-французски заглянувший в дверь Сеня.

– Бьен. Пусть распрягает, кормит коней, да и ты, Сеня, подкрепись с дороги, – ответил Небольсин.

– А мы их тоже накормим. Всего хватит, господин капитан, – поспешно сказал поручик. – Прошу вот с ними, – указывая на фурштадтского чиновника, предложил он Сене.

За палаточной стеной слышались голоса, иногда смех или резкие крики, мычание коров, ржание коней и опять неясные обрывки слов. Небольсин с удовольствием ел и котлеты, и рыбу гостеприимного поручика, запивая этот обед холодной брагой. Сеня принес из возка бутылку белого рейнвейна.

– За ваше здоровье, – сказал Небольсин поручику.

Они выпили, и штабс-капитан, которого очень заинтересовал этот неожиданно встреченный лагерь, стал расспрашивать о нем.

– Тяжелое дело возиться с ними, господин капитан, – вздохнул поручик. – Ведь кто эти люди? Главным образом те, кому не живется у себя на местах. Помещики продают государству на вывоз сюда самых что ни на есть отпетых людей либо лодырей да пьяниц. Бабы – или безмужние какие, или вдовы, которым все равно где ни жить, девки – почти все гулящие да озорные – и пить, и воровать уже научились. А ведь их по счету принимаешь, по счету и сдавать надо… Хорошо еще, фершал казенный с нами всегда имеется, как что, ну и спишет какую, как помершую в пути…

– Как спишет? А куда ж она денется? – удивился Небольсин.

– А коли сбежит или кто ее в пути у себя спрячет. Бывает и так, девка ладная, с лица пригожая, ну какой казачишка или мещанин, а то и слободской скроет ее от нас. Поищем-поищем, не стоять же из-за нее лагерю, мы дальше, а полиции или исправнику сообщаем – «сбежала, мол, такая-то. Разыщете, гоните со следующей партией туда-то». Да что-то никого не находят, верно, не ищут или откупаются от розыска, ну так мы другое нашли: померла от тифа в дороге, или лихоманки, или от чего иного. Ее и спишут, только и делов, – потягивая вино, пояснил поручик.

– А вот эти как будто спокойные, особенного ничего не видно, – кивнув в сторону лагеря, сказал Небольсин.

– Так это государственные мужики, казенные люди, из удельных, из царских крестьян. Они охотой переселяются. Им и волю, и землю дают на Кавказе, их сейчас же в казаки проводят. Им что? Они охотой все делают, и бабы, и дети с ними. Эти бога благодарят, что в казаки записываются. Не пройдет и года, как они заправскими казаками станут. У них и свой скот, и свое имущество оставлены, зато, – поручик вздохнул, – в партии нашей много гулящей швали идет, девок да приблуды всякой… С этими горя наберешься… сладу с ними нет, такие бессовестные…

– Кто?

– Да распутные бабы, шлюхи всякие. Их с разных мест согнали. Есть и московские, и тверские, и деревенские из-под Рязани да Тулы.

– И много их?

– Да голов двести будет, – ровно о скоте, сердито сказал поручик. – Не чаем, когда доберемся до Ставрополя да сдадим тамошнему начальству да полиции.

– А сами?

– А сами отдохнем два дня – и назад, в Большой Егорлык, а там новая партия – опять гони их в Ставрополь. Так и живем.

– И сколько всего этапов пути? – заинтересованный рассказом, спросил Небольсин.

– Когда как. Ежели издалека гонят партию на Кавказ, так и двадцать этапов бывает; если с-под Ростова – то двенадцать, не боле. Ну, а как прогонят их за линию, на Кавказ, там уж дело другое. Казаки да солдаты выбирают себе из них женок, селятся но крепостям да станицам. Другая у них начинается жизнь.

– Чем другая?

– А как же? В станицах да в слободах гульбой да пьянством не займешься. Вокруг люди, опять же идет другой оборот жизни – работа в поле, саду, семья, детишки, а кругом война… чечены да разные осетины, опять же порядок другой… Ведь казаки какой народ – те ж азиаты, чуть чего, кинжал в брюхо – и конец. А кроме них кто там? Староверы. У тех тоже не разгуляешься – все грех: и вино – грех, и табак – грех, и блуд – грех. Так вот наши девки и становятся другими, – улыбаясь, закончил поручик.

Спустя час, поблагодарив поручика, Небольсин садился в возок, возле которого толпились переселенцы. По-видимому, они о чем-то хотели расспросить его, но так и не решились из-за сердито оглядывавшего их поручика, прапорщика и унтера конвойной команды.

Небольсин, отводя в сторону глаза, бочком и поспешно прошел между молча стоявшими людьми, сел в возок. Сеня примостился на облучке рядом с возницей, тот взмахнул кнутом, присвистнул, и отдохнувшие, сытые кони бойко взяли с места. Закружилась пыль, и до ушей Небольсина донесся чей-то иронический возглас:

– Попил, поел, да дале… а народу хучь бы слово сказал.

– Смешной народ, Александр Николаич. Я им сказал, что вы генерал из Питера, по их делам едете на Кавказ. Ух, как они обрадовались!.. Вуаля! – сказал, ухмыляясь, Сенька.

– И глуп же ты, Арсентий, – в сердцах бросил Небольсин.

– Пуркуа?

– Даже не понимаешь, что наболтал этим бедным, лишенным родных мест и близких людям. Ведь после твоих слов они ожидали от меня каких-либо объяснений. Болтун ты! – отвернувшись, сказал Небольсин удивленному Сене.

Все тридцать верст пути до Ставрополя Небольсин молчал, не отвечал на вопросы обеспокоенного Арсентия.

Владикавказская крепость, недавно перестроенная по новому плану, стала основным опорным пунктом русской военной власти на Тереке. Обнесенная сильно укрепленными высокими стенами с бойницами и угловыми орудийными гнездами, окруженная глубоким рвом с бруствером и валами, она была грозным препятствием, на которое не решались напасть ни мюриды, ни кабардинцы, ни соседние ингушские шайки абреков. К тому же казачьи станицы и осетинские аулы, раскинувшиеся вокруг крепости, тоже представляли серьезную преграду для любителей набегов. Осетины, в огромной своей массе христиане, давно приняли русскую ориентацию, поселились возле крепости, охотно торговали с русскими, сдавали им домотканое сукно, шерсть, сырье, получая взамен соль, нитки, ножницы, порох, сахар и всякого рода товары, имевшие хождение в горах. Осетинские наездники добровольно шли в отряды и конные сотни, воюя на стороне русских и против персов, и против турок, и против мюридов Кази-муллы.

В крепости имелась русская школа для детей имущих осетин, выпускавшая переводчиков, старшин и начальных учителей, проводивших в аулах русскую ориентацию и пропаганду.

Обширная площадь крепости вмещала различные военные, административные, провиантские, офицерские дома, казармы, амбары и прочие необходимые гарнизону строения. Внутри крепости находились военный госпиталь и гарнизонная церковь, вскоре переосвященная в собор. Был там и «дом для проезжающих господ», нечто вроде гостиницы, в одной из комнат которой останавливался возвращавшийся в Россию Пушкин, правда, уже через два часа перебравшийся к полковнику Огареву, своему старому петербургскому другу, служившему комендантом крепости.

Под стенами крепости раскинулась базарная площадь, на которой казаки, осетины, ингуши и армяне вели ежедневный торг, продавая, обменивая, покупая все – от оружия и коней до рыбы, арбузов и огурцов.

Когда Небольсин, проехав этот шумный, движущийся, гомонящий на сотни голосов базар, показал свою подорожную часовому и въехал в крепость, было уже около трех часов дня.

Возница, неоднократно бывавший здесь, подвез его к «дому для проезжающих господ», где разбитной исполнительный писарь, отметив в книге прибывающих офицеров Небольсина, провел его в чистую, светлую комнату со столом, двумя табуретами, железной кроватью и подсвечником, в который была вставлена толстая сальная свеча.

– Вот, вашесокбродие, хорошая комната. Останетесь довольны, она у нас лучшая. – И, отступив к двери, сказал: – Ежели желаете пообедать, так пожалуйте в Офицерское собрание, там до четырех работает кухня, а мне позвольте ваше командировочное и подорожную. Я доложу о вас его благородию поручику Князеву, адъютанту господина полковника Огарева.

Небольсин передал ему бумаги, помылся, переоделся и пошел в столовую Офицерского собрания.

Не успел он съесть первое блюдо, как появившийся в столовой поручик Князев пригласил его к коменданту.

– Николай Гаврилович ожидает вас, господин штабс-капитан, и просит пообедать у него. Вы, по-видимому, его старый петербургский знакомый? – ведя Небольсина к Огареву, расспрашивал адъютант. – Вот недавно так же и господин Пушкин не успел расположиться в «доме для проезжающих господ», как полковник забрал его к себе.

Из слов князя Небольсин понял, что его «петербургская дуэль» и «слава бретера» добежала уже до здешних мест. Ведь Огарев, бывший гвардеец и столичный житель, был в переписке с родней и близкими, все петербургские новости доходили сюда быстро и в преувеличенном виде.

– Да… мы встречались в столице, – уклончиво сказал он.

Любезный и хорошо воспитанный Огарев понравился ему. Полковник ни словом не показал гостю, что ему ведома причина приезда Небольсина на Кавказ. Он познакомил его со своей супругой; они нашли общих знакомых и друзей. Огаревы знали Модеста Антоновича и кузин Небольсина, знали, по-видимому, и Голицына, о котором полковник сказал несколько слов вскользь.

Небольсин улыбнулся.

– Николай Гаврилович, вы, конечно, знаете, как и почему я так неожиданно очутился здесь и стал вашим гостем?

– Знаю. Мы знаем все, – указывая на жену, подтвердил Огарев, – и сейчас моя забота, милый наш гость, сделать для вас все, что входило бы в ваши планы, то есть помочь попасть туда, где вам будет легче служить, пока я могу это сделать.

– Хотел бы остаться здесь, на линии, минуя Тифлис. Воина с турками закончена, полки, вероятно, вернутся обратно…

– Самое разумное, – согласился Огарев. – Вы – боевой офицер, делать сейчас в Закавказье вам нечего, а здесь заваривается крутая каша с газаватом и Кази-муллой. Вы знаете события последних дней?

– Нет, в пути не видел никого, не имел и газет.

– Дело в том, что имам огромными силами напал на Внезапную, в которой вы служили. Другая часть его орды атаковала Бурную. Правда, взять крепости ему не удалось, по потрясти наш престиж в горах и на плоскости мулле этому помогли его авантюры. Все вокруг в брожении. Ингуши, карабулаки враждуют с чеченцами и, за небольшим исключением, не примкнули к мюридам, тем не менее усилили свои разбои, угон скота и воровство детей. И хотя они как воинская сила не имеют никакого значения, по отвлекают на себя гарнизоны и внимание отрядных начальников. Кабардинцы ждут не дождутся своего часа. Они верят в лжеимама и его войско, и только наши гарнизоны держат их в повиновении, но это – пока. При первой неудаче они выступят за газават.

– А осетины? – спросил Небольсин.

– На нашей стороне. Эти, наоборот, поддерживают нас, хотя эмиссары Кази-муллы и кабардинские изменники стараются склонить осетин на сторону имама. Только в Дигории часть бажилят [37]37
  Верхушка владетелей-феодалов.


[Закрыть]хочет примкнуть к газавату. Но их мало, к тому же они мусульмане, а основная масса осетин православные, и они с оружием в руках помогают нам. Так вот, Александр Николаевич, куда хотите ехать: в Грозную, в Дагестан или остаться здесь?

– В Грозную. Там у меня осталось много друзей.

– Отлично. В Грозную так в Грозную. Отдохните с дороги, погостите у нас, а с первой же оказией – она будет через пять дней – отправитесь в Грозную. Кстати, находящийся там генерал Эммануэль готовит экспедицию против чеченцев, и, может быть, вы попадете в нее. Сейчас полки, ушедшие на турок, возвращаются на свои места. Нижегородские драгуны вернулись в Грузию, в Карагач, уланы – в Закавказье, казачьи донские полки – на Терскую линию, сюда идет пехота. Уже вернулись в Дагестан три батальона куринцев с артиллерией, в Грозную из Владикавказа идет второй батальон апшеронцев с четырьмя орудиями и три сотни волжских казаков. Они и будут вашей оказией. Там, в крепости, они войдут под начало генерала Эммануэля. Ожидаем еще войска из Тифлиса; кое-кто на подходе, кое-кто еще за Крестовым перевалом. Газават развернулся вовсю, и нам нельзя медлить. А теперь перейдем к столу, Мария Александровна ждет нас обедать.

Полковник с Небольсиным вошли в просторную комнату, где за накрытым столом, разливая суп по тарелкам, хозяйничала Огарева.

Впервые встретив этих милых и любезных людей, Небольсин чувствовал себя так, будто знал их давным-давно и был с ними в добрых, дружеских отношениях. Конечно, он понимал, что светские люди, попавшие волею службы в далекую кавказскую глушь, были рады встретить столичного гостя, который рассказал бы им о Петербурге и обществе. Тем более что Модест Антонович, оказывается, был не только добрым знакомым Огарева, но и близким ему по духу человеком.

Обед подходил к концу, когда адъютант Князев доложил:

– Господин полковник, к вам пришли.

– Кто?

– Осетинские офицеры, прапорщик Абисалов и хорунжий Тутанов.

– А, очень кстати. Я познакомлю вас с этими достойными людьми, преданными России, не за страх, а за совесть помогающими нам. Оба Георгиевские кавалеры за турецкую войну, а Туганов еще и кавалер ордена Анны третьей степени.

– С особым удовольствием, – сказал Небольсин.

– Они влиятельные в осетинских кругах люди, и, главное, не корысть, не деньги, а глубокая убежденность в тесной близости осетин с Россией руководит ими. Просите их, – закончил Огарев, обращаясь к адъютанту.

В комнату вошли два офицера, один в коричневой, другой в темно-серой черкесках, подтянутые, спокойные. Они почтительно поклонились хозяйке, коменданту и гостю, внимательно разглядывавшему их.

– Ну, господа, оставайтесь здесь, а я пойду по своим делам, – сказала Мария Александровна.

– А-а, Тимур Асланович, рад вас видеть и вас, Сослан Урусбиевич. Знакомьтесь, господа, это штабс-капитан Небольсин, старый кавказец, сейчас снова возвращается из Петербурга к нам, а это – наши уважаемые боевые сослуживцы, первые и самые надежные друзья – хорунжий Туганов и прапорщик Абисалов. Садитесь, господа, прошу к столу, кстати, за стаканом вина поговорим о деле.

Осетины поклонились и сели возле Небольсина.

Туганов, довольно свободно говоривший по-русски, стал рассказывать коменданту о текущих делах, а Абисалов, по-видимому, понимавший все, иногда вставлял два-три слова по-русски, выговаривая их с сильным акцентом.

– Завтра в девять часов военное учение. Две сотни наших всадников и сотня ваших казаков будут на плацу за базаром, в затеречной стороне, производить учение – рубка, джигитовка, бросать аркан, стрелять с коня и в пешем строю, а также и сотенное учение по сигналам горниста, – перечислял Туганов программу совместного учения осетинско-казачьей конницы.

– Кто будет командовать?

– Сначала казачий майор Сухов, потом я. Надо, чтобы и казаки, и наши всадники понимали маневр, чтобы согласованно вели пеший и конный бой, – медленно подбирая нужные слова, говорил Туганов.

– Наш беда… плохой разговор… осетин не понимает русски, казак осетински языка, – сокрушенно покачивая головой, вставил Абисалов.

– Вот чаще будем проводить совместные учения, привыкнут, станут понимать друг друга. А как с пехотой? Будет она у вас? – спросил комендант.

– Пехота есть. Слободка и Гизель, два аула, человек сто – сто двадцать дает, – сказал Тутанов.

– Это на всякий случай готовимся, – оборачиваясь к Небольсину, пояснил Огарев. – Опять зашалил Кази-мулла. Время от времени то тут, то там его шайки появляются. Среди ингушей неспокойно, по ночам обстреливают дороги, нападают, а то и грабят… Детей стали воровать из Слободки, даже из станиц воруют, скот пытаются отогнать. Все говорит о том, что не зря действуют агенты да посланцы имама. Вот мы на всякий случай вместе с верными нам осетинскими воинами готовим встречу Кази-мулле и его ордам, ежели они захотят пожаловать к Владикавказу.

– Да неужели это возможно?.. Ведь Дагестан и Чечня далеко отсюда…

– Есть такой слушок, есть и данные, – осторожно сказал Огарев. – И наши осетины, и казаки по линии, и лазутчики предупреждают нас, а недавно осетины, казаки двух станиц, Новоосетинской и Черноярской, что на линии расположены, рядом с Екатериноградской…

– Я знаю эти станицы… Там у меня есть кунаки – Тургиевы, Габеевы, Тускаевы, – вставил Небольсин, вспоминая осетинских друзей, которые пытались помочь ему выкрасть Нюшеньку из лап Голицына.

– Ну так туда были посланы четыре мюрида, которым Кази-мулла поручил перетянуть на свою сторону осетинские станицы, обещая в грядущем походе на Владикавказскую крепость всякие блага.

– И что же?

– Осетины связали мюридов, одного убили, остальных доставили ко мне. Обе станицы готовы к встрече с имамом, так как его гнев и месть в первую очередь обрушатся на них. Мы усилили солдатами гарнизоны Екатериноградской и Павлодольской станиц, ближайших соседей верных нам осетин. Здесь никогда не лишне быть осторожными.

– Верно указал господин комендант, когда народ много говорит об одном и том же, это значит, что-то должно случиться. А наши осетины да ингуши и на базаре, и на улице, и в аулах говорят о готовящемся нападении имама на крепость, – подтвердил Туганов. – Значит, завтра в девять часов? – поднимаясь, сказал он.

– Да. Я буду на плацу без четверти девять, – ответил Огарев.

– А можно мне присутствовать на учении? – спросил Небольсин.

– Конечно, можно. Вам это будет полезно еще и потому, что я хочу, чтобы вы поближе познакомились и сдружились с нашими боевыми товарищами и с их храбрыми всадниками. Они достойные люди, и дружба с ними необходима нам.

– Почту за особое удовольствие, – ответил Небольсин, от души пожимая руки осетинам.

Когда они ушли, комендант сказал:

– И таких людей в Осетии немало. Дударовы, Собиевы, Хетагуровы… Да разве всех перечтешь? Эти фамилии – целые рода, соединившие свою судьбу с Россией. И в персидских, и в турецких войнах осетины всегда были нашими друзьями и храбрыми союзниками. Подружитесь с ними, Александр Николаевич. На Кавказе никто не знает, что может быть завтра, и верные, неподкупные друзья тут нужнее, чем в России или в Европе.

Небольсин кивнул.

– Значит, кроме войска, основная сила у нас здесь казаки и осетины?

– Да, и, конечно, проживающие в слободке армяне, грузины и молокане, но это уже как дополнение.

Когда вошла Мария Александровна, Небольсин, поблагодарив хозяев, стал прощаться.

– Оставайтесь у нас, Александр Николаевич, целых шесть комнат, есть где поместить гостя, – предложил Огарев.

– Благодарю вас, Николай Гаврилович, но у меня кое-какие дела, неразобранные бумаги, записи и, наконец, мой «верный Личарда» – Сеня. Я останусь в номерах для проезжающих, а к вам, если разрешите, наведаюсь еще раз-другой.

– Мы вас ждем каждый день к обеду, Александр Николаевич. Обедаем ровно в четыре. И никаких возражений, – останавливая жестом хотевшего что-то возразить Небольсина, сказала хозяйка.

На затеречном плацу было шумно. Конные осетины, спешенные казаки, дежурный комендантский взвод, солдаты, две легкие пушки, любопытные бабы, в стороне торгующие разной снедью, – все вместе напоминало собой ранний час базара. Но стоило появиться коменданту, как общее движение стихло, люди бросились к своим местам, солдаты полукольцом заняли дорогу, ведшую на Ардон, бабы и торговцы разом исчезли.

Разнеслись слова команд, сотни приняли стройный вид. Заиграл горнист, забили барабаны, и перед фронтом стоявших во взводной колонне всадников проскакал казачий майор Сухов. Он лихо осадил коня перед Огаревым и громким, разнесшимся по всему плацу голосом доложил:

– Господин комендант, отряд казачье-осетинской конницы готов к занятиям. На учении присутствуют двести двенадцать осетинских всадников с тремя обер-офицерами и казачья сотня Владикавказского полка со ста тридцатью шестью нижними чинами, двумя субалтернами, хорунжими Горепекиным и Андреевым. Командует учением майор Терского казачьего войска Сухов.

Он опустил сверкающий клинок. Комендант подъехал к строю, громко поздоровался.

– Здравствуйте, храбрецы-конники!

– Здрам-жам… ваш… тельство… – весело, шумно и в тоже время как-то несогласованно – осетины по-своему, а казаки по-уставному – ответили конники на приветствие Огарева.

– Приступайте к учению. А мы поглядим, – отъезжая в сторону, сказал комендант.

Опять раздались команды, заиграли горнисты, забили пехотные барабаны, и конница, расколовшись на три части, посотенно, сначала шагом, а затем на рыси, стала разворачиваться во взводные колонны.

К Огареву и Небольсину подъехали Туганов и Абисалов, сопровождаемые несколькими конными осетинами. Комендант кивнул им, Небольсин отдал честь, и подъехавшие стали возле них, сдерживая горячившихся коней.