Текст книги "Буйный Терек. Книга 2"

Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

– Эх, господин разжалованный, жаль, что увозят вас отседа. Хочь вы и отдельно жили, так мы знали, что вы возле, то тем, то сем поможете. И чуреку, и сыру нам от вас Ахмед-переводчик носил, а теперь уедете вы, ни одной с нами христианской души не останется. Вроде как на погибель брошены, – тоскливо сказал все это время молчавший пожилой солдат.

Булаковичу до слез стало жаль оставляемых им людей, но что мог он сделать, как помочь солдатам, в тоске и тревоге рисовавшим свое одиночество и бесправие после его отъезда?

– Вся надежда на обмен пленными, – неуверенно произнес он.

Солдат отрицательно покачал головой.

– Обмен, ваше благородие, – подчеркнуто выговаривая последнее слово, – нас не касаем. Не бывало того, чтоб солдат на пленных чеченов меняли.

– Бывало. Чего мелешь-то не знаючи? В нашем батальоне и сейчас трое обмененных есть, – сердито буркнул пожилой солдат. – Опять же, как дела пойдут. Ежели нам накладут по загривку, так обмена не жди, а вот коли их побьют, тогда легкое дело. Они сами на обмен идут.

– Ну, там что бог даст, братцы, а теперь попрощаемся. Скоро нам ехать в горы. А что будет дальше, кто знает, – обнимая солдат, сказал Булакович.

Они присели перед дорогой, помолчали, потом Булакович продолжал:

– Держитесь Ахмеда. Это хороший человек и, чем может, поддержит вас.

Солдаты перекрестились.

– Всего вам доброго, господин разжалованный, – за всех попрощался пожилой солдат, – хочь вы и из офицеров, из бар, а к нашему брату всегда добры были. Давай и вам бог освобождения. – Он хотел еще что-то сказать, но махнул рукой, вытер слезу и отвернулся.

Мюрид, наблюдавший за пленными, с любопытством смотрел на сцену прощания.

Булаковичу стало не по себе. Он быстро повернулся и, сопровождаемый Егоркиным, поспешил из сарайчика, в котором жили пленные.

– Кушай на дорога, ваша блахородия. Шамиль-эфенди сказал, пущай много кушит, дорога булшой, длина. Он тебе бурка, папах давал, тебе ничаво одет нету, спат бульно холодно. Ему, – он указал пальцем на Егоркина, – старый шинел и папах давал. Шамиль тебе тоже лубит. Шамиль хороший чалавек, – убежденно закончил Ахмед.

– А я могу проститься с ними? – тронутый заботой чужих людей, спросил Булакович.

– Не-е. Имам другой аул маджид ушла. Шамиль, Гамзат-бек тоже Черкей нету. Тебе, ваша блахородия, чеченский Бей-Булат говорить будет, потом – айда горы, – и татарин кивнул куда-то в сторону. – Чечен аул есть, Шали зовут. Там Бей-Булат сакла, там твоя дом будет. Потом письма Грозная пишешь, денга чечен получит, твоя обратно пойдет. Хорошо будет, ты, ваша блахородия, не бойсь, се хорошо будет. Тебя тожа, Егоркин, плохо не будет. Его блахородия добры чалавек, помогать будет, тебе выкуп дает. Домой, деревня пойдешь, – пытался успокоить и обнадежить отъезжающих татарин.

– Хороший, славный ты человек, Ахмед. Спасибо за все – и за меня, и за солдат пленных. Добрая ты душа. Не оставь их, когда мы уедем. Помогай им, чем можешь, едой или каким-нибудь обмундированием, словом хорошим поддержи их, Ахмед, – попросил Булакович.

– Не бось, ваша блахородия. Чего могу – исделаю. Я сама солдат бул, знаю, как чижало наш брат-мужик. Пока пилены Черкей будет, я помогать должен, когда горы уйдет, – он развел руками, – аллах им помогать должен, Ахмед ничаво силы не будет…

Спустя час Булакович и рядовой Егоркин, переодетые в бурку и шинель, в теплых папахах, сопровождаемые двумя лезгинами и молодым чеченцем Юсуфом, выехали из Черкея. Лезгины провожали их до чеченской стороны, где Юсуф должен был, провести их через ауховские и Гудермесские леса к аулу Шали.

Молодой чеченец вез устный и письменный наказ имама относиться к русским как к гостям, не обижать, кормить их и лишь не допускать удаления из аула.

За Булаковича требовали двадцать золотых червонцев, за раненого солдата Егоркина всего десять туманов русским или персидским серебром.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 10

В крепости Грозной генерал Эммануэль разбирал дело о

«трусости подполковника Сучкова, воровстве, утаении им казенных, отпущенных на солдатское питание сумм. А также о беспробудном пьянстве, оставлении на произвол судьбы крепости Внезапной в дни ее штурма войском Кази-муллы»…

Бывший комендант крепости подполковник Сучков, стоя навытяжку перед презрительно разглядывавшим его генералом, бормотал что-то об интригах майора Опочинина, о его подозрительных связях с горцами. Он клятвенно, божась, уверял Эммануэля, что давным-давно не пьет, что не спал ночей, не сходя со стен атакованной мюридами крепости.

– Значит, майор Опочинин врет? – грубо и резко перебил его генерал.

– Так точно! Врет, бесстыжий человек, норовит на мое место в коменданты попасть! – почти выкрикнул Сучков.

– А вы сами того… не врете? – тихо спросил казачий полковник Волженский, сидевший рядом с Эммануэлем.

– Истинный крест, не вру! – даже перекрестился подполковник.

– Ну, а остальные господа офицеры, от прапорщиков Тузлова и Малькова, – заглядывая в бумагу, сказал третий член Военно-судебной коллегии подполковник граф Фермор-Стенбок, – до капитанов Медведева и Зонна тоже врут?

– Видать, так, – нагло заявил Сучков и, хватаясь за последнюю надежду, выпалил: – Они все против меня, потому что все ермоловцы, о нем только и говорят, в казармах все о нем толкуют и судачат. Он-де был герой, настоящий отец для солдат, а вот нынешние…

– Это кто ж так говорил, офицеры или солдаты? – поинтересовался Волженский.

– Да и те и другие. Все Алексей Петрович да Алексей Петрович… Ясно, что такой, как я, верноподданный, им не по душе, – оживляясь, ответил Сучков.

– Вот что, «верноподданный», а куда вы дели девять тысяч восемьсот двадцать один рубль и семьдесят одну копейку, которые вам отпустили из Грозной на укрепление стен и защитной обороны Внезапной? – спросил генерал.

– Все израсходовал на постройку защитных валов, ремонт стен, башен после землетрясения.

– Не все. «Рубль семьдесят одну копейку, как не использованные», вы «возвратили в казну», а девять тысяч восемьсот двадцать рублей преспокойно положили в карман.

– Никак нет! Есть акты и счета на все, ваше превосходительство!

– Есть-то есть, да все фальшивые, написанные вами, состряпанные фурштатским чиновником Курисом и для вящей убедительности подписанные еще одним мошенником, фельдфебелем Степаном Моргунком. Кстати, он во всем признался, Курис тоже, и вам врать не следует.

Сучков побелел.

– Ва… ваше пре… – начал было он, по генерал жестом остановил его:

– Нам известно и то, как вы на питании солдат, на фураже, на любом гвоздике и клочке сена обкрадывали казну. Ступайте вон! Завтра объявим приговор.

Солдат вел подполковника через двор, и наблюдавшие за этой картиной генерал, казачий полковник и граф Фермор видели, как подкашивались ноги у Сучкова, как он то и дело останавливался.

Полковник Пулло принимал гостей в своем недавно построенном доме. Дом этот был не чета ермоловской хибарке. Рядом с Пулло сидел командир Гребенского полка Волженский, возле которого в небрежной позе восседали граф Фермор-Стенбок и недавно приехавший из Петербурга гвардии поручик князь Куракин.

Сам Пулло за прошедшие годы обрюзг, потолстел и вовсе не был похож на того Пулло, который не так давно, еще при Ермолове, ходил на уничтожение Дады-Юрта. Что-то застывшее, утомленное и апатичное было в его движениях и глазах.

На столе стояли бутыль с кизлярским красным вином, фляга с ромом и невысокие пузатые стаканчики, жареный фазан, сыр, белый хлеб, пышные маслянистые коржики и блюдо с виноградом. Офицеры лениво пили вино, с интересом слушали новости, привезенные князем. Разговор шел о производствах в чины, о награждениях и лишь иногда перескакивал на светские сплетни, которые со смаком рассказывал Куракин.

– А как наш «проконсул»? В Москве еще или уже снята опала? – спросил Пулло.

– Не-ет! Государь не жалует Ермолова, и вряд ли он когда-нибудь будет при дворе, – уверенно произнес Куракин.

– А меж тем я получил письмо от баронессы Медем, она пишет, что встретила Алексея Петровича в Петербурге, – сказал Стенбок.

– Вот как! – удивился Куракин. – Что-то новое, хотя я ведь, господа, из столицы давно. Около месяца был на Кислых Водах да недели три задержался в Ставрополе.

– А что с Голицыным? Правда ли, что ему отняли ногу и что он в немилости? – спросил Стенбок.

– Верно! Его на дуэли ранил штабс-капитан Нека… Дай бог памяти. Да он еще у вас на Кавказе находился… Известный храбрец… Бретер…

– Якубович! – подсказал Пулло.

– Нет. Того я знаю, а этот Георгиевский кавалер, бывший гвардеец, лично известный государю и Бенкендорфу, а также графу Паскевичу.

– Кто же такой? – пожимая плечами, размышлял Пулло. – Может быть, Небольсин? Как же, помню, достойный и храбрый офицер, за Дагестан – Владимир с бантом, за Елисаветполь – Георгий. Его и Алексей Петрович и граф Паскевич отмечали. Как же, знаю Небольсина! Так что с ним, где же теперь этот достойный штабс-капитан?

– Вашсокбродь, разрешите войтить, – чуть приоткрывая дверь, спросил дежурный писарь.

– Входи. Что там приключилось? – недовольно отозвался Пулло.

– Его благородие штабс-капитан Небольсин из Петербурга к вашей милости из крепости Владикавказа.

Пулло поперхнулся глотком вина, Стенбок в изумлении откинулся на спинку стула.

– C’est de la pure sorcellerie [47]47
  Это колдовство ( франц.).


[Закрыть], – пробормотал Куракин, и все трое обернулись к двери.

– Зови! – приказал наконец Пулло.

– Impossible à croire! [48]48
  Непостижимо ( франц.).


[Закрыть] – проговорил Стенбок.

В комнату вошел Небольсин.

Пулло шагнул ему навстречу. Офицеры поднялись с мест.

– Господин полковник, штабс-капитан Небольсин, согласно приказания генерал-лейтенанта барона Розена, является в ваше распоряжение, – становясь по стойке «смирно» и придерживая у груди кивер, отрапортовал Небольсин.

– Очень рад встрече, ведь я вас хорошо помню, господин штабс-капитан, по совместной военной прогулке в Дады-Юрт. Познакомьтесь, господа, – любезно сказал полковник. Офицеры раскланялись. – Это хорошо, что опять к нам. Как ваше ранение? – осведомился Пулло.

– Прошло, только иногда чуть ноет место удара кинжалом.

– Чеченцы? Они на это мастера, – тоном знатока шашечного боя сказал Волженский.

– Нет, это было в бою с персиянами, под Елисаветполем, – коротко пояснил Небольсин, подавая пакет полковнику.

Пулло вскрыл его, пробежал глазами и, протягивая обе руки Небольсину, воскликнул:

– Вас с монаршей милостью, господин капитан!

Небольсин чуть повел плечами.

– О, эти милости были уже давно. – И он показал на перстень с алмазами, пожалованный ему Николаем.

– Тем приятнее сообщить вам, что, – Пулло поднес к глазам бумагу, вынутую из пакета, – что милостью государя вы одиннадцатого сего июля произведены вне очереди в чин капитана. Поздрав-ляю! – тряся руку удивленного неожиданной новостью Небольсина, воскликнул Пулло.

И Стенбок, и Волженский, и Куракин одновременно щелкнули каблуками, поздравляя Небольсина.

– «По высочайшему именному повелению штабс-капитан Небольсин Александр Николаевич, откомандированный после выздоровления от ран, полученных в бою с персиянами, на Кавказ для продолжения службы, производится вне очереди в капитаны, о чем надлежит уведомить штаб действующего на Кавказе Отдельного корпуса.

Генерал-адъютант Чернышев.

Дежурный генерал Бенингсон 2-й.

11-го июля 1830 г.

Санкт-Петербург», —

сочно, с видимым удовольствием прочитал Пулло.

– Милости государя императора сыплются на вас, как из рога изобилия, – сказал князь Куракин.

– А теперь по кавказскому обычаю омоем кахетинским и шампанским ваше производство, капитан, – предложил Пулло.

Было видно, что Георгиевский крест, алмазный перстень и производство вне очереди в чин возвысили Небольсина в глазах Пулло и офицеров.

А так как присутствующие были людьми светскими, не раз побывавшими и в Петербурге и в Москве, то разговор поддерживался сравнительно легко. Говорили об итальянской опере, которую князь Куракин превозносил сверх меры, и о французском театре, недавно игравшем для императора забавный водевиль «Лионская волшебница». Потом вспоминали гостеприимство и хлебосольство московских бар, народные гулянья, кулачные бои на Москве-реке. Пулло оказался большим любителем этого вида развлечений, со смехом и подробностями рассказывал о том, как был свидетелем грандиозного боя за Калужской заставой.

– Поверите ли, не меньше четырех сотен кулачных бойцов сшиблись на этом месте, стена на стену, да народ все крепкий, косая сажень в плечах, кулаки, как гири, молотили друг друга без устали. Одни валятся, другие на их место бегут. Купцы их подзадоривают, то и дело косушки да серебро посылают. Знатный был бой, – восхищенно закончил полковник.

– По старому кавказскому обычаю, капитан, хорошее знакомство надо полить доброй чаркой вина, – напомнил Волженский.

Офицеры улыбнулись.

– Я думаю, вы давно не пивали кавказского чихиря, родительской кизлярки, как называют ее казаки, – продолжал он, обращаясь к Небольсину.

– Представьте, месяц назад, в Москве, – улыбнулся Небольсин.

– В Мос-кве? – удивился Стенбок. – Разве и туда дошло наше доброе гребенское вино?

– У Алексея Петровича. Заезжал к нему прощаться перед дальней дорогой. Ну, а у него и чихиря, и кахетинского, и даже чачи предостаточно.

– Не забывают старика кавказцы, – сказал Пулло. – Вот уже четвертый год, как нет его с нами, а помнят…

Куракин и Стенбок промолчали. Они были здесь людьми новыми, ни любви, ни злобы к Ермолову не питавшими.

Солдат внес пузатый глиняный кувшин, пять стаканов, шемаю, тарань, икру и ноздреватый пшеничный хлеб.

– Ну-с, с первым знакомством, – разлив по стаканам вино, чокаясь с Небольсиным, произнес Пулло.

Было видно, что офицер, пользовавшийся благосклонностью царя, лично знакомый Паскевичу и одновременно близкий с Ермоловым, внушал ему уважение. Пулло с предупредительной улыбкой напомнил ему:

– А помните Дады-Юрт и резню в этом ауле? Я и до и после этого бывал в жарких делах, но такого кровопролития и жестокости не встречал.

– Кровопролитие было с обеих сторон, дрались крепко, но жестокость, – Небольсин посмотрел на полковника, – была с нашей. Ведь аул можно было и не уничтожать. Чеченцы сразу же хотели кончить миром, выдать аманатов.

Пулло почесал лоб и развел руками.

– Дело давнее, да и Алексей Петрович твердо решил наказать их за шалости и бесчинство.

Стенбок и князь Куракин, даже и не слышавшие об этом походе, молчали.

– Генерал посылает вас в наш отряд для несения службы. Назначение предоставлено мне. Я хотел бы оставить вас при отряде. Как вы думаете об этом?

– Куда назначите, господин полковник, кроме… – Небольсин запнулся, – кроме крепости Внезапной. У меня с ней связаны кое-какие тяжелые воспоминания, и я не хотел бы находиться…

– Будьте спокойны, вы останетесь здесь, тем более что Внезапная, этот участок Дагестана подчинен генералу Коханову. Хотите в строй или в штаб?.. Это, однако, пусть решает его превосходительство генерал Эммануэль, которому подчинены и я и вся Гребенская линия с ее дистанцией и кордонами. Господа, допьем вино и отправимся к генералу. Он будет рад познакомиться с вами, капитан, – сказал Пулло, вновь наполняя стаканы чихирем.

– Вы, господин капитан, – Любезно встретил Небольсина генерал, – будете находиться в нашем отрядном резерве несколько дней. Как только мы вернемся с военной прогулки, вы получите назначение при штабе дистанции.

Генерал Эммануэль говорил, четко произнося слова. Эта старательная манера звучно и точно выговаривать каждый звук и заметный немецкий акцент подчеркивали его нерусское происхождение.

«Однако его превосходительство явно благоволит ко мне, почитая за государева любимчика», – подумал Небольсин, вглядываясь в холеное лицо, жирные подусники и бледно-голубые глаза сверхлюбезного начальника отряда.

– А может, вам, Александр Николаевич, – переходя на товарищеский тон, продолжал Эммануэль, – может быть, вы хотите, по старой памяти, побывать в походе, понюхать пороха и порубиться с чеченскими джигитами?

– Охотно, ваше превосходительство. Я так давно не был в строю.

– Вот и отлично. Куда б мы могли направить капитана? – вопросительно глядя на Стенбок-Фермора, осведомился Эммануэль.

Пулло, сидевший рядом с ним, подсказал:

– Я думаю, капитану Небольсину было бы интересно завтра отправиться с отрядом майора Лунева на наш левый фланг, там начнется рубка просек к чеченским аулам. Появление наших рот и казачьих сотен привлечет внимание чеченских толп к аулу Гурканай. – Пулло указал пальцем на карту. – Они попытаются помешать нашему отряду двинуться в лес. Мы разобьем их, займем аул, а от него начнем прокладывать через лес просеку. Кроме всего, отряд майора Лунева, в котором будет эти дни находиться капитан, – он любезно улыбнулся Небольсину, – станет левофланговой охраной нашего основного удара на чеченский аул.

– Прекрасно. Вот маленькая экспедиция, которая напомнит вам, Александр Николаевич, походы двадцать шестого и двадцать седьмого годов, – сказал молчавший все это время Фермор.

– В случае нашей задержки или сильного сопротивления мюридов ваш отряд поможет с левого фланга основному, но, – Пулло засмеялся, – неудачи быть не может. Все продумано до мелочей. Силы в Чечню идут большие, войска испытанные, а командовать ими будет, – он почтительно склонил голову, – его превосходительство генерал Эммануэль.

Все заулыбались, глядя на генерала.

– Готт… мит… унс… – неожиданно сказал Эммануэль и тут же перевел: – С нами бог.

Только казачий полковник Волженский недоуменно поднял брови и уставился на Эммануэля.

– Когда мне присоединиться к отряду майора Лунева и в какой роли я буду там? – спросил Небольсин.

– Сегодня мы уведомим о вас майора. Вы будете, так сказать, военным консультантом и инспектирующим офицером штаба, – пояснил генерал.

– Именно. Инспектирующим лицом со всеми нужными для этого полномочиями, – подтвердил Пулло. – Майор – старый солдат. Он совершил не менее двадцати походов в горы, и вы быстро сдружитесь с ним.

«Отсылаюсь за ненадобностью, пока подыщут место», – понял Небольсин. Но ему так хотелось быть с солдатами, что он коротко сказал:

– Слушаюсь.

Командир батальона майор Лунев, человек приземистый, плотный, с обветренным лицом, встретил капитана настороженно, и только Георгиевский крест да Владимир с бантом, висевшие на груди Небольсина, несколько расположили его к беседе. Узнав, что Небольсин был ранен в бою под Елисаветполем, майор окончательно проникся уважением к нему.

– А я ведь, грешным делом, решил, что вы петербургский фазан-чистоплюй, нас, армейских, ни в грош не ставящий. А вы свой, кавказец. – И уж совсем по-приятельски предложил: – За Алексей Петровича дернем по кружке вина, как вы на сей счет думаете?

– Думаю, что за Ермолова следует по две кружки, милейший майор, – смеясь, ответил Небольсин.

И они выпили за опального «проконсула Кавказа» добрые две оловянные кружки кизлярского чихиря.

– Здесь так часто пьют за здоровье Алексея Петровича, что я боюсь, как бы не спиться с круга, – пошутил Небольсин. – А вот за Паскевича тостов что-то не слыхать.

Лунев только махнул рукой и спросил:

– Где служить будете после похода?

– Да, кажется, начальником Червленного кордона, а может быть, и при штабе в Грозной.

– На кордоне не в пример лучше. И свободнее, и сам себе хозяин, да и с казачишками веселей, чем в крепости службу нести.

– И я так думаю, – подтвердил капитан.

Успокоенный майор, поначалу решивший, что этот щеголеватый питерский офицер намечается на его место, окружил Небольсина настоящим солдатским теплом и вниманием.

– Вы, Александр Николаич, со мной будете, чего вам вперед, во взводы да роты лезть, не ровен час, подобьют эти шельмы чечены. Они ух как метко стреляют да и в шашки охочи кидаться.

– Я видел их в деле… Молодцы! Когда наш полковник Пулло чеченский аул Дады-Юрт разгромил и сжег, я тогда в егерском полку служил.

Майор вдруг скинул с себя смятую фуражку и истово перекрестился.

– Царство ему небесное.

– Кому это? – удивился Небольсин.

– Моему товарищу-другу, капитану Ершову. Он в том бою убит был, я ведь тогда с застрельщиками у речки в камнях лежал.

– Позволь, майор, – вдруг переходя на «ты», сказал Небольсин, – а офицера, что парламентером к чеченцам в аул с трубачом пошел, помнишь?

– А как же, он еще у нас егеря сопровождающего взял.

– И потом, когда чечены отрубленную голову в мешке к нам в цепь перебросили, помнишь, что офицер…

– «Ужасная война… Несчастные люди!..» – припоминая давно забытое, закричал майор. – Так это ты, капитан, был?

– Я, – тихо ответил Небольсин.

Майор подскочил к нему, обнял и, заглядывая в глаза, негромко сказал:

– Гора с горой… Господи… Сколько раз я потом вспоминал этот самый Дады-Юрт и того офицера. А он… на тебе, господи, – рядом… И слова твои верные вспоминал: «Несчастные люди», «ужасная война». – Лунев крепко поцеловал капитана. – Тогда я мало чего понимал, а вот как обидели Алексей Петровича, сняли отца-командира, понял, друг: ни к чему эта война и затянется она еще годов на двадцать. Э-эх, выпьем еще чепурочку за него, – он поднял руку, – Ермолова, и забудем этот разговор.

Они выпили и уже больше не возвращались ни к Алексею Петровичу, ни к «ужасной» войне.