Текст книги "Буйный Терек. Книга 2"

Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Но молодые повесы не заметили этого.

– У Андрие семга и устрицы свежие, как поцелуй восходящей зари, – сказал конногвардеец. – Кстати, кто из вас читал восьмую, новую главу «Онегина»? О-о, там Пушкин превзошел себя.

– Не люблю его… Развязен, непочтителен и даже дерзок с особами, стоящими выше его в обществе, – надменно произнес Голицын.

Они уже сошли с лестницы.

– Карету его сиятельства князя Голицына! – закричал дежуривший у дверей гайдук.

– Подашь карету к ресторации Андрие, что на Малой Морской, – останавливая небрежным жестом слугу, приказал Голицын. – Пройдемтесь, господа, пешком. Подышим воздухом после театра.

– И поглядим на белошвеек, простушек и модисток, – развеселился конногвардеец.

На улицах, освещенных керосиновыми фонарями, было довольно светло. Кое-где даже настолько, что легко можно было разглядеть лица женщин то в капорах, то в платочках, а то и в шляпках с высокой тульей. Молодые люди не пропускали ни одного хорошенького личика, то и дело задерживали быстро идущих женщин, отпуская веселые и фривольные шутки и комплименты.

Голицыну, холодному, ленивому и малоподвижному человеку, не очень нравилось легкомысленное поведение спутников. Князю казалось, что дворяне, особенно титулованные, принадлежащие к обществу, приближенные ко двору, не должны держать себя запанибрата с неведомыми никому простушками из мещан. Его коробили смех и ответы девушек, и он обрадовался, когда они наконец подошли к освещенному тремя большими керосиновыми лампами подъезду ресторана.

Их, как и всех гостей, встретил приветствием на ломаном русском языке стоявший в дверях старик Бартелеми.

Большой зал ресторана был заполнен. Тут были и военные, и штатские, молодые, пожилые, старые. Среди гостей гусар узнал завсегдатая ресторана актера Каратыгина. Сопровождаемые господином Андрие, князь Голицын, Татищев, гусар и конногвардеец, раскланиваясь направо и налево, направились к крайнему столику у окна. Позади стола стояла невысокая пальма, за ней чуть колыхалась тяжелая малиновая портьера. Обычно за портьеру Андрие сажал наиболее приятных ему посетителей. Сейчас француз, извиняясь, развел руками.

– Je vous demande pardon, mes chers amis, mais… «le paradis» (так в шутку именовали гости отгороженный портьерой угол) est occupé. Mille pardons… – Он улыбнулся вновь пришедшим и негромко сказал: – J’espère, que vos excellences se sentirons à l’aise prés de cette fenêtre. Peut-être voudriez-vous jouer une partie de domino? [26]26
  – Простите, дорогие друзья, но… «рай» занят. Тысяча извинений, но… надеюсь, у этого окна вашим сиятельствам будет уютно. Может быть, хотите сыграть партию в домино?


[Закрыть]

– Потом, потом, милейший Андрие, сначала поужинаем. Мы зверски голодны, – ответил гусар и стал заказывать блюда.

«Игра в домино» была довольно хитроумным изобретением француза. Так как игорные дома столицы были наперечет и обкладывались высоким налогом, карточная игра в ресторане Андрие была раз и навсегда запрещена практичным французом. Но для того чтобы, не платя налоги, удвоить свои доходы и в то же время «потрафить» посетителям, Андрие ввел в обиход игру в домино. Налогом она не облагалась по той причине, что играли не на деньги, а на вино: шампанское, коньяк и ликеры, – причем все пития должны были покупаться проигравшими немедленно, и только здесь, в буфете господина Андрие.

Татищев и конногвардеец, усевшись за столик, принялись разглядывать посетителей. Голицын, всегда апатичный, преисполненный собственного достоинства, и здесь сонно, словно нехотя, поздоровался с несколькими знакомыми.

За закуской отведали тминной водки, затем перцовки, которая очень понравилась князю. Они ели, то и дело запивая беседу вином и коньяком. Стук ножей, звон тарелок, отдельные голоса ужинавших. Шум возрастал по мере выпитых напитков.

Голицын обычно пил мало, но в этот вечер он все чаще прикладывался к перцовке, коньяку и шампанскому. Князь захмелел, стал говорливым, держался свободнее, чем всегда. За их столиком было уже шесть человек. Подсевшие к ним братья, князья Мещерские, пришли к Андрие навеселе и сейчас, мешая друг другу, наперебой рассказывали о том, как Бенкендорф оскорбил, обидел их, отказав в приеме по поводу их домогательства на земельные угодья недавно умершего родственника, графа Хвостова.

– Не только отказал, но и не принял нас, русских… князей… Рю-ри-ковичей, – плача пьяными слезами, говорил корнет.

– Мы к его величеству обратились, – с трудом выговаривая слова, дополнял речь брата камер-юнкер, – мы ауди-е-нции просили, мы с братом… русские… исконные князья… род наш, Мещерских, уходит вглубь, в старину… Отказали! К своему государю явиться не можем…

– Потому и отказали, что Рюриковичи… Князья божьей милостью, а не случаем вознесенные, – уставясь на них тупыми, немигающими глазами, сказал Голицын.

Оба Мещерских смолкли, выжидательно глядя на Голицына.

– Много ли нас, родовитых? Голицыны, Мещерские, Кропоткины, Мстиславские… Остальные мелочь, – Голицын презрительно скривил губы, – захудалые князья, жалованные графы, копеечные дворяне. – Он мрачно поглядел по сторонам и продолжал: – Наш род – древний. От Рюрика идет, древнее Шуйских и Вяземских, не чета Матвеевым, Нарышкиным или Толстым.

Голицын выпил бокал вина и неожиданно даже для самого себя проговорил:

– Или Романовым… Они ведь ниже Нарышкиных сидели у Годунова.

Оба Мещерских обрадованно закивали:

– Истинно говорите, князь…

– А что касается Бенкендорфа, то эти остзейские бароны да прибалтийские графы только тем и кормятся, что урвут у двора. Ни земель, ни крепостных, ни поместий. Вот и клянчат, цыганят, пока у власти, – мрачно добавил Голицын.

Татищев, гусар и конногвардеец, хорошо помня 1825 год, не вступали в разговор.

– Так каковы же горцы? Всех этих чеченов, абадзехов и других мы знаем только по письмам да романтическим писаниям господ литераторов, – переходя от коньяка к цимлянскому, спросил Киприевский.

– Люди, как и везде, много хороших, есть и дурные. Любят свои горы, свободу, не страшатся смерти, – вспоминая чеченцев, бившихся за Дады-Юрт, отвечал Небольсин.

– А чеченки? Верно, огонь? – засмеялся Соковнин.

– Не знаю. А что касается разных историй, рассказанных очевидцами, – подчеркнул Небольсин, – то девять из десяти – ложь. Горские женщины ненавидят нас. Они, вместе с мужьями и братьями, бьются до самой смерти, – опять припомнив боевую башню Дады-Юрта и запершихся в ней чеченских женщин, сказал он.

– А Тифлис? Каков город-то? Есть ли русские слободы, есть ли сносная ресторация, наконец, общество, дамы? – поинтересовался Соковнин.

– Он собирается к Паскевичу. Там теперь раздолье для нашего брата, – кивая на Соковнина, сказал Киприевский.

– …Турки разбиты… – донеслось до них из-за портьеры. – Его сиятельство граф Паскевич блистательно заканчивает войну…

– Еще одно «сиятельство» с Гостиного двора. Через год и его сочтут родовитым и в Бархатную книгу особо занесут, – перебил кто-то говорившего о Паскевиче.

«Где я слышал этот голос?» – напрягая память и прислушиваясь, мучительно вспоминал Небольсин.

– Велика храбрость – гнать турок, то ли дело чечены или дагестанцы, – продолжал тот же голос. – Я десяток персюков и турок за одного чечена отдам.

– А что, князь, люты?

– Дикие звери. Ни страха, ни трепета не знают. На штыки идут с криком «алла»… Засучит такая бестия рукава своей черкески и с кинжалом бросается один на роту наших. А есть такие, что в одной руке кинжал, в другой – шашка. Его на штыки подымают, а он норовит кинжалом солдата достать.

– Ах, окаянные!.. Да как же с такими справиться! Как воевать с ними? – раздались возмущенные голоса.

Небольсин, отложив в сторону вилку, жадно слушал голос за портьерой.

– Русская доблесть, господа! Вот видите этот крест святого великомученика Владимира? Получен он мною за жестокий, я бы сказал, редкий и неповторимый по лютости бой в Чечне. Получили мы приказ взять и уничтожить большой аул этих бездельников. Не помню уж, как он назывался, не то Дядя-Юрт, не то Деди-Юрт. Это неважно. Командовал отрядом я. Окружили аул ночью, утром штурм. Три часа бились в рукопашной. Подо мною два коня были убиты. Сломалась шашка, взял другую… руки чуть не по локоть в крови… Уничтожили мы этот Дядя-Юрт, всех перебили, только и у нас потери огромные. Меня за этот бой генерал Вельяминов к Георгию представил, но…

– Что с тобой? – глядя на переменившегося в лице Небольсина, спросил Киприевский.

– Одну, только одну секунду, – умоляюще остановил его Небольсин.

Лицо его стало суровым и напряженным. Он почти касался драпировки, из-за которой слышался спокойно-барский, неторопливый густой баритон.

– …Тяжелый был бой… Солдаты этого Ермолова просто мужики. Без шпицрутенов и плетей их не поднимешь с земли… а казаки… – В голосе рассказчика проскользнули презрительные нотки. – Сброд! Необученные, не знающие порядка хамы, считающие себя вольными людьми. Пока я поднял с земли этих вояк, пришлось сломать трость и нагайку. Да и офицеры у Ермолова неучи, пьяницы и бабники. Великое счастье для России, что этого фигляра убрали с Кавказа.

Небольсин отдернул портьеру и шагнул в зал.

– Что с ним? – спросил Соковнин, бросаясь за штабс-капитаном.

– Вот этот крестик я получил за бой, где смерть витала надо мной. Не хвалясь скажу, господа, Георгия хотел мне дать командир отряда, офицеры поздравляли меня, но… Ермолов заменил Владимиром… После этого я не счел возможным оставаться под его началом и попросил военного министра о возвращении обратно в Россию.

– Вы лжете, полковник Голицын! Все, что вы здесь рассказали, – ложь!!! Ложь от первого до последнего слова! – громко, неожиданно для всех находившихся в зале раздался голос.

– Как?.. Кто это говорит? – вскидывая голову и обводя взглядом зал, спросил Голицын.

– Это говорю я! Офицер, который от начала и до конца боя под Дады-Юртом был впереди, в егерских цепях, где вас не было, да и не могло быть. Вы находились далеко позади, вместе с командиром отряда полковником Пулло. И никого не поднимали нагайками, никому не показывали примера храбрости…

– Молчать!.. Как вы смеете!.. – багровея и тяжело поднимаясь с места, закричал Голицын.

Но Небольсин, не обращая внимания на его крик, продолжал:

– Солдаты и офицеры Кавказского корпуса, которых вы сейчас поносили, не чета вам. Это истинные герои и защитники России, а вы – трус и хвастун!! Никто не представлял вас к Георгиевскому кресту, да и не за что было. Вы и пули-то не слышали в этом бою, и Владимира вам дал полковник Пулло из желания угодить титулованному столичному гостю.

– Молчать… Я приказываю вам!.. – трясясь от гнева, делая порывистое движение вперед, на весь зал закричал Голицын.

За столиками уже давно перестали есть и разговаривать. Все с нескрываемым интересом и любопытством, одни негодуя, другие довольные разразившимся скандалом, глядели на них.

– Не кричите, я вам не холоп! Что же касается вашего отъезда, то генерал Ермолов просто выгнал вас за ненадобностью с Кавказа.

– Кто вы такой? – с ненавистью глядя на офицера, спросил Голицын.

– Я штабс-капитан Небольсин. А вы – лжец, хвастун и убийца вашей крепостной актрисы, – чеканя каждое слово среди воцарившейся в зале тишины, произнес Небольсин.

– А-а!.. – только теперь узнав Небольсина, прохрипел князь. – Я понимаю, в чем дело. Вы… вы…

Киприевский, неподвижно стоящий возле Небольсина, резко поднял руку и решительно сказал:

– Не превращайте, господа, разговор благородных дворян в базарную ссору подлых людей. – И обернулся к растерянно сидевшим приятелям Голицына. – Если его сиятельству, – он пренебрежительно кивнул на оцепеневшего от оскорбления Голицына, – захочется проявить свою храбрость на дуэли с моим другом Небольсиным, прошу прислать секундантов ко мне по адресу: Английская улица, дом дворянина Шведова, улану Киприевскому.

От столика посреди зала подошли двое военных. Церемонно отдав честь, они строгим, холодным тоном осведомились о том, что происходит.

– Размолвка между этими двумя господами, к сожалению, – Соковнин развел руками, – на почве романтической, как говорят наши литераторы.

– Я – полковник фон Медем, адъютант его высочества великого князя Михаила Павловича. Мне кажется, что для частных разговоров можно найти более удобное место, нежели кабак господина Андрие, – ледяным тоном произнес адъютант. – Кстати, прошу запомнить, господа, – обратился он к Небольсину, – дуэли в империи Российской запрещены и строго наказуются законом.

– Так точно, – весело согласился Соковнин. – Мы о том осведомлены, тем более что его сиятельство князь Голицын, – протянул он с язвительной иронией, – является в сим деле оскорбленной стороной.

Офицеры удалились.

– Ждите секундантов завтра от одиннадцати до часу пополудни, – коротко сказал совершенно отрезвевший от пережитой сцены корнет князь Мещерский, уходя с Голицыным из зала.

Когда Небольсин и его друзья вернулись к себе в уголок за малиновый занавес, вошел крайне встревоженный происшедшим Андрие.

– О-о, ву зет брав, ошень храбрый офисье, как великий Бонапарт. Ви будет vainqueur. Vous abattrez votre adversaire [27]27
  Вы будете победителем. Вы убьете вашего противника.


[Закрыть]. – Он причмокнул губами и восхищенно произнес: – Шерше ля фам… я тоже любиль ле жён э жоли фам. О-о, Андриё, – говоря о себе в третьем лице, – lui aussi il s’était battu en duel pour les charmantes femmes. Son épée brillait à sa main quand il la maniait pour la cause de l’amour [28]28
  – Андрие тоже дрался на дуэлях из-за прелестных женщин. Шпага сверкала в его руке, когда он защищал любовь.


[Закрыть]. – Потом сокрушенно добавил: – Cette histoire peut compromettre la réputation de mon restaurant [29]29
  – Эта история может очень повредить репутации моего ресторана.


[Закрыть].

Вечер был сорван. Переждав минут пятнадцать после ухода Голицына и его спутников, Небольсин, сопровождаемый Соковниным, вышел на улицу. Киприевский, которого остановили знакомые, жаждавшие узнать подробности столь неожиданного скандала, обещал догнать их.

Друзья медленно шли по Малой Морской. Небольсин был настолько спокоен и обычен, что Соковнин не выдержал:

– Мой друг, ты непонятен мне. Ведь сейчас ты спокойней и хладнокровней, чем всегда. Неужели история с этим фанфароном-князем не вывела тебя из равновесия?

– Все очень просто, я объясню тебе, и ты поймешь меня, Алексис. Дело в том, что одна из причин моего пребывания здесь – это встреча с Голицыным. Я дал себе зарок чести и жизни – встретиться с ним, во что бы то ни стало найти его и, – уже мрачно закончил Небольсин, – и рассчитаться по полному счету.

– Он твой враг? Здесь замешана женщина? – останавливаясь, спросил Соковнин.

– Этот тиран и злодей убил прекрасную женщину, самую чистую и лучшую, какую я встречал в жизни, – со вздохом произнес Небольсин и сбивчиво, волнуясь, повторяя слова, рассказал историю гибели Нюши.

Соковнин не прерывал его, не задавал вопросов, а когда Небольсин кончил, коротко посоветовал:

– Пристрели его. А теперь поедем ко мне. У меня есть две бутылки прекрасного венгерского вина.

Киприевский нагнал их на повороте улицы.

– Сейчас по домам. Нужно собраться с мыслями, обсудить завтрашнюю встречу с секундантами князя. А тебе, Алекс, следует хорошо поспать, – становясь серьезным, сказал Киприевский.

– Ты возьмешь на себя нашу картель? [30]30
  Дуэль.


[Закрыть] – вместо ответа спросил Небольсин.

– Мы с ротмистром Татищевым устроим ее. И хотя я не охотник до самоубийств, но для того, чтобы всадить пулю в брюхо этой свинье… я с особым удовольствием забью ее в ствол.

– Спасибо. Вы мои истинные друзья, я не сомневался в этом, – пожимая приятелям руки, поблагодарил Небольсин.

Друзья проводили его до особняка «Генерал-майора и кавалера Святой Анны 1-й степени», как было написано на дверной табличке дома Корвин-Козловского.

– Поклон и уважение твоей прелестной кузине и салют ее превосходительному супругу, – кивая головой на табличку, протянул Киприевский.

Было поздно. Встретивший Небольсина старый Захар, камердинер генерала, почтительным шепотом доложил:

– Господа еще не изволили прибыть из гостей от баронессы фон Таубе. Ужин и постеля для вас, ваше благородие, готовы и резиновая ванна с теплой водой к вашим услугам.

Небольсин поблагодарил старика, отказался от ужина и, приняв ванну, лег. Ему казалось, что события дня, встреча с Голицыным и грядущая дуэль помешают ему уснуть. Однако спустя пять минут Захар, заглянувший в комнату через щелку двери, набожно перекрестил крепко спавшего штабс-капитана.

В большом родовом доме князей Голицыных все уже спали. Только князь, несмотря на поздний час, еще бодрствовал. Прошло более трех часов с того момента, когда неведомо откуда взявшийся штабс-капитан Небольсин публично оскорбил его. Поблагодарив проводивших его друзей, отослав лакея и камердинера – того самого Прохора, с которым он был на Кавказе, – Голицын остался один в своей спальне. В доме царила тишина, близкая той, какая бывает, когда в комнатах находится покойник. Прохор, отлично знавший особенности характера своего барина и к тому же расслышавший отрывистые, громко сказанные друзьями князя слова, понял, что произошло что-то особенное, что их «князеньку» оскорбил какой-то пьяный офицер. И таясь в темном коридоре, вздрагивая от каждого шороха, трепеща при мысли, что его может позвать князь, и опасаясь, что его в нужный момент не окажется возле, он, съежившись, полусидел на штофном стуле.

– «Господи, спаси и помилуй… И что это за время такое пришло, когда благородного человека, князя, их сиятельство, может оскорбить какой-то офицеришка», – размышлял Прохор, прислушиваясь к тяжелым шагам, доносившимся из спальни.

– Я вел себя мове тон, как последний гарнизонный прапор… Поехал во французский кабак, упился вином и водкой, болтал всякий вздор и хвастал. – Голицын остановился и яростно прошептал: – Врал, хвастал, как ничтожный брехунишка. Бол-ван!! Осрамили себя, ваше сиятельство!.. Поделом вам… – говоря о себе во втором лице, с злорадством сказал он. – Еще пощечины не хватало! И от кого… От армейского капитанишки, безродного армейского офицера!

Голицын с ненавистью и к себе, и к Небольсину махнул рукой и снова зашагал по ковру.

– И главное, он прав. Я хвастал, болтал чепуху о каком-то моем геройстве под этим проклятым аулом. Какой стыд, какой позор!!!

«Хучь бы подох тот нечестивец и грубиян, – думал Прохор, прислушиваясь к хриплому дыханию Голицына. – Хучь бы провалился в преисподнюю князенькин ворог и оскорбитель…»

А Голицын, не ведая о смятении чувств своего холопа, все ходил и ходил по спальне.

– Как быть? Весть о моем оскорблении завтра дойдет до всех. Всех… – с болью и тоской повторил он. – И родня моя, и друзья, и сам император, – он остановился, – возможно, и сам государь узнает об этом.

Он грузно опустился в кресло. Оскорбление можно смыть кровью, только кровью.

– Надо стреляться, и скорее… не медля ни дня, – резко поднимаясь, сказал он.

Прошка, услышав последние слова, съежился и замер.

– Надо послать к этому капитану секундантов. Но кого? Как сделать это без большого шума и огласки?

Голицын задумался. В том, что он убьет Небольсина, князь не сомневался. Он убьет Небольсина за то, что тот оскорбил его, и за то, что был, по-видимому, любовником Нюшки, и за то, что человек, осмелившийся оскорбить в его лице весь род Голицыных, не имел права жить на свете.

– Я убью его, – как уже о совершенно решенном заявил Голицын и, подойдя к двери, крикнул: – Прохор!

Прошка опрометью кинулся на зов.

– Я тута, батюшка-барин, ваше сиятельство, – просовывая голову, забормотал он.

– Вели заложить лошадей и сам, понимаешь, сам, – повторил князь, – отвезешь по адресам мои письма. И дождешься ответа. Понимаешь? – подходя к согнувшемуся в поклоне камердинеру, сказал Голицын.

– Понимаю, батюшка наш, князенька пресветлый. В самые ручки передам ваши письмеца.

– И дождешься ответа.

– Так точно. Дождусь и привезу в тот же час вашему сиятельству.

– А теперь подай свечей, перо, песочницу, конверт и бумагу. Да вели закладывать лошадей. Ступай, – закончил Голицын.

Только под утро вернулся Прохор. Князь, ожидавший его, в волнении ходил по спальне, и под его тяжелыми шагами чуть поскрипывали дубовые квадраты добротного паркета с искусно вырезанными узорами. Это было прекрасное творение крепостного художника-самоучки, награжденного барином за великолепную работу двадцатью рублями золотом и поездкой на богомолье в Печерскую лавру. Но сейчас Голицын не помнил о паркете и художнике. Он с нетерпением ждал приезда Голенищева. Князь не был трусом. Дуэль не путала его, да он и не верил в возможную смерть от пули Небольсина. Этот еще только намечавшийся поединок рисовался ему в отдаленном будущем, сейчас же было постыдное обличение его… его, князя Голицына, Рюриковича и вельможи, обличение во вранье, в бахвальстве, в хвастливом фанфаронстве, и кем… ничтожным офицером, мелким, никому не известным дворянчиком… И – это особенно угнетало князя – Небольсин был прав. Ведь действительно все было наврано в пьяном, хвастливом бреду. Ничего геройского он не совершал. Не было ни атаки, ни сабельной рубки, ни удальства.

Голицын сжал кулаки и, проклиная себя, подумал: «Заврался, как мальчишка, как фендрик, только что произведенный в офицеры. У-у, бол-ван!..» И ему стало ясно, что только смерть Небольсина, только пуля, которая пронзит голову штабс-капитана, может решить это постыдное дело.

– Убью… ответит за все: и за поганую Нюшку, и за оскорбления, и за то, что…

Мысли его оборвались.

– Ух как гадко!.. Я могу обмануть весь мир… Все, все поверят мне, но ведь я же знаю, что этот проклятый штабс-капитан прав.

И опять под тяжелыми шагами князя заскрипел прекрасный паркет его крепостного художника.

– Приехал граф? – поднимая красные, воспаленные глаза на Прошку, спросил Голицын.

– Так точно, то есть… никак нет-с… – Прохор отступил на шаг, опасливо поглядывая на князя. – Они-с будут к восьми часам, раньше никак-с не могут. У них гости-с. Вот, князенька наш добрый, письмо велено отдать, – и протянул изящный конвертик-секретку.

«Мои шер, буду у тебя ровно в 8 утра. Сейчас приехать, мои анж, не могу. Грехи в образе мадам Жаклин из Французской оперы не пущают меня… О твоем деле пока ничего не слышал. Возможно, это пустяк, так сказать, сплетение случайностей, недоразумение и все обойдется без картели? Во всяком разе – я твой секундант и благожелатель, и если нужно, то по примеру шевалье времен Людовика Каторз могу даже сам стреляться с друзьями твоего недруга. Обнимаю, так как рыжая Жаклин ревниво торопит меня, думая, что это любовное бильеду. Твой Анатоль».

Небольсин проснулся поздно. Он спал бы еще, да Сеня бесцеремонно разбудил его.

– Александр Николаевич, пора вставать. И Ольга Сергеевна, и другая кузына ваша давно встали и кофею отпили. Вставайте! Опять же с ними в круглой ротонде господа офицеры вас дожидаются.

Только тут сон оставил Небольсина. Он вспомнил вчерашнюю сцену, ресторан Андрие, обоих Мещерских и багровое от вина, злости и растерянности лицо Голицына.

«Вероятно, секунданты!» – догадался Небольсин и быстро прошел в ванную.

Сеня, помогая ему одеться, говорил без умолку.

– Они просили не будить… Отпили кофею вместе с дамами. Оно и понятно, Александр Николаевич, народ все молодой, военный, ферлакур на уме. Однако Ольга Сергеевна приказала разбудить вас.

– А кто офицеры-то? – вытирая лицо и шею жестким, мохнатым полотенцем, спросил Небольсин.

– Двое – ваши дружки, поручик Соковнин и корнет Киприевский, а вот третьего, штабс-ротмистра, не признал. Впервой его вижу, Александр Николаевич. Молодые-то все балагурят, с дамами всякие плезиры да бонтоны разговаривают, ну, а новый, тот больше молчит, вежливо так улыбается, скажет словцо-другое – и опять молчок. Кажется мне, Александр Николаевич, он чего-то выжидает, об чем-то с вами поговорить думает.

– Ну что ж. И поговорим, – оглядывая себя в зеркало, сказал Небольсин и слегка опрыскал лицо духами.

– А бриться потом будете? – вглядываясь, спросил Сеня. – Да вроде как чисто, побреетесь к вечеру.

– Перед обедом, – ответил Небольсин и, надев мундир, вышел в сад.

Спускаясь с веранды, он услышал женский смех, веселые голоса друзей.

– Только невинные души безмятежно спят до полудня, – приветствовал его Соковнин.

– У нашего Сандро грехи запрятаны так далеко и искусно, что обнаружить их невозможно не только посторонним, но и ему самому, – сказала Ольга Сергеевна.

– Штаб-ротмистр Талызин-второй, – учтиво наклоняя голову, отрекомендовался незнакомый офицер.

Небольсин заметил мгновенный, очень внимательный и сдержанный взгляд Талызина.

– Очень рад, – усаживаясь возле Киприевского, сказал Небольсин, и беседа за кофе, нарушенная его появлением, ожила снова.

Штаб-ротмистр был очень корректен, немногословен, но все, что он иногда говорил, было вовремя и к месту.

«Да… по-видимому, один из секундантов Голицына», – решил Небольсин и, отказавшись от второй чашки, предложил мужчинам пойти к нему.

– Оставайтесь, господа, здесь. Нам нужно поехать с визитами…

– И одновременно посетить Гостиный двор и магазин Нольде, – смеясь, перебила старшую сестру Надин.

– И к Нольде, и даже, если успеем, заглянем к мадам Ришар, – спокойно подтвердила Ольга Сергеевна.

Дамы ушли. Офицеры молча курили, ожидая, что гость начнет разговор, но штаб-ротмистр заговорил о замечательной кровной кобыле, которую неделю назад привезли из Англии князю Юсупову. И только, когда дамы вошли в дом, он, чуть перегнувшись через стол, негромко сдержанно сказал:

– Как вы, конечно, догадались, штабс-капитан, я посетил ваших друзей и ваш дом по поручению его сиятельства князя Голицына.

Талызин смотрел в упор на Небольсина, и лицо его, за минуту до этого светски-корректное, стало холодным и официальным.

– Князь Голицын вызывает вас на картель. Ваши секунданты уже уведомлены мною и корнетом Мещерским о месте и часе дуэли. – Он выжидательно помолчал.

– Я готов. Где и когда? – с любопытством разглядывая строго-официальное лицо штаб-ротмистра, спросил Небольсин.

– Завтра, в начале восьмого часа поутру. Место поединка – лесная полянка возле чухонской мызы у дороги на Озерки. Условия… – штаб-ротмистр поднял на Небольсина серые, холодные глаза, – шестнадцать шагов, на пистолетах, сходиться к барьеру посреди, огонь открывать после команды «сходись», пистолеты Лепажа, по выстрелу.

Небольсин кивнул.

– На случай непредвиденного переноса дуэли, вроде вызова князя Голицына в Царское Село, внезапной болезни или чего-либо неожиданного, дуэль состоится на следующий день там же, – учтиво и обстоятельно продолжал Талызин.

– Нет. Дуэль состоится завтра. Послезавтра я должен выехать в Москву, – так же учтиво ответил Небольсин.

Киприевский и Соковнин переглянулись, едва сдерживая улыбки. Им понравился уверенный и спокойный ответ друга.

– Прошу извинить, но, если даже дуэль окончится успешно для вас, выехать вам не удастся. По законам Российской империи, установленным и утвержденным государем императором, офицеры, вышедшие на картель, как и их секунданты, подлежат арестованию на гауптвахте и последующему преданию суду, – поднимаясь с места, объяснил Талызин. – Итак, господа, до завтра. Честь имею. – Щелкнув шпорами, он отвесил почтительный и вместе с тем сдержанный поклон.

Небольсин проводил его до калитки.

– Прошу вас, господин штабс-капитан, извиниться перед очаровательной хозяйкой и вашей кузиной за невозможность проститься лично. Найдите предлог объяснить им мое неожиданное появление и такой же внезапный отъезд.

– Будьте спокойны. Я скажу дамам, что вы приглашали меня на воскресные царскосельские скачки.

И оба офицера, учтиво поклонившись, разошлись.

День до поединка соперники провели по-разному. Голицын, запершись с графом Голенищевым, детально обсудил предстоящий поединок.

– Будь точен. Цель ему в лоб, а затем стреляй. Полусогни в локте руку, воображай, что на учебной стрельбе по мишеням, – учил его старый бретер, гусарский полковник Голенищев, раз пятнадцать стрелявшийся по чужим и своим делам на дуэлях. – Главное, помни, он тоже стоит под дулом. Ну, а что такое быть зайцем под прицелом, понимаешь сам. Будь спокоен, пусть волнуется твой враг. Поднимай пистолет сразу, наводи медленно, не сбивайся с шага. Слушай голос распорядителя дуэли. Считай в уме, при счете «три» – медленно нажимай курок. Эти пистолеты имеют разные свойства. У одних курок хоть и смазан, а тугой. Его надо знать… У других чуть коснешься пальцем – уже «паф» – и мимо. Так ты проверь замок. При спуске не дергай сильно. А главное, верь, что не ты, а твой противник свалится на землю.

– Да, я спокоен… не могу только дождаться минуты, когда всажу в него пулю, – с невыразимой ненавистью произнес Голицын.

– А ты не злись. Это тоже мешает дуэли. Бей хоть в сердце, но спокойно, с умом, с рассудком.

Приехал штаб-ротмистр Талызин, коротко и точно рассказал о встрече с Небольсиным.

– Как он принял вызов? – поинтересовался Голицын.

– Даже не моргнул глазом. Словно его пригласили на чашку кофе или предложили прогулку на острова.

– Храбрится или не понял твоего визита…

– Понял. Он – Георгиевский кавалер. Видно, храбрый и дельный офицер, – ответил Талызин.

– О-о, это хорошо! Крестик-то белый над сердцем висит. Вот тебе, князь, и мишень, на которую целься. Да свой Владимир сними, он тоже подвести может, – со знанием дела советовал Голенищев.

– Я ему в голову стрелять буду… только в голову, – с холодной злобой сказал Голицын.

Талызину стало неприятно и от советов старого бретера, и от упрямо-тупого ответа князя.

– Вы тут не дуэль, а убийство затеяли, – поморщился он.

– А дуэль и есть убийство. Что они, в бирюльки играть собираются, что ли? – с неодобрением ответил Голенищев. – Кто ловчей, кто быстрей, кто спокойней, тот и будет жить.

В полдень Голицын пообедал в Офицерском собрании конногвардейского общества, сыграл две партии в французский карамболь на бильярде и, почти успокоенный, часам к одиннадцати ночи вернулся домой.

Княгиня, красивая, с чуть полнеющей фигурой тридцатилетняя женщина, привыкшая к непонятным ей и порою вовсе не объяснимым причудам супруга, не обратила внимания на то, что князь пошел в домовую церковку, откуда долго не выходил.

«Очередная блажь. Не хватает еще появления грязных монахов из какой-нибудь пустыни», – подумала она.

В начале первого часа Голицын прошел на свою половину и что-то писал за столом, аккуратно складывая исписанные листки.

Прохор, подглядывавший в скважину за князем, молча и горестно качал головой.

Небольсин в этот вечер рано возвратился домой, помня, что наутро у него дуэль.

– Стреляться будете? – осведомился Сеня, с любопытством оглядывая своего хозяина.

– Откуда взял?

– У-у, откуда! Сам слышал, как вы с господами секундантами по-французски говорили: «Озерки, дуэлия!» – с радостным возбуждением подмигивая Небольсину, выкрикнул Сенька. – Уж вы ему, толстому борову, в пузо цельте… Пусть помучается за ваше горе, за Нюшину смерть! – неожиданно серьезно закончил он.