Текст книги "Буйный Терек. Книга 2"

Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

Глава 11

Заснеженные холмы и над ними высокие, сверкающие льдами горы, а еще выше хмурые, то быстро, то медленно ползущие облака. И всюду, почти до самой полосы льдов, – леса. Темные, густые, они были дики, страшны и угрюмы. Ни дорог, ни тропок, ни просек. Солдаты жались друг к другу, неохотно отходили от костров. Дым и пламя, словно конские хвосты, метались по ветру, и это оживляло неприветливую природу.

Отдельные голоса, стук топоров, звон пил, треск валившихся столетних великанов – все сливалось в один общий гул. Снизу, по ранее проложенной просеке, медленно поднимались солдаты других рот. Вьючные лошади стояли неразгруженными возле офицерской палатки, только что разбитой денщиками.

Ветер шумел высоко в ветвях вековых чинар и грабов, тесно, как солдаты в каре, примкнувших друг к другу.

Дождь то начинал идти, то переставал, но ветер, злой и холодный, не прекращался. Его ледяные порывы пронизывали людей.

– У-ух, хла-ад-но… аж до костей доходит, – поеживаясь, сказал молодой солдат, втягивая голову в плечи.

– А ты поди подсоби дровосекам. Как намахаешься топором, так станет тепло, аж пот пробьет, – посоветовал кто-то из старослуживых.

– Мне, дяденька старшой, нельзя. Мене господин фитфебиль в стрелки назначили, – подтягиваясь к костру, объяснил рекрут.

А огни в лесу все росли. Все сильнее курились дымки, все чаще полыхало пламя костров, разожженных продрогшими солдатами.

В охранительной цепи, стоявшей в полуверсте от лесорубов, послышалась стрельба. То редко, то часто затрещали ружейные выстрелы, и опытные, уже не раз побывавшие в деле солдаты по звуку определяли характер пальбы.

– Энто кунаки бьют. Ишь ведь и ружья-то у них не как наши, хрестьянские, а ровно как цокают.

Стрельба стихла, а стук топоров и крики «поберегись» то и дело разносились по лесу. Огромные, в три-четыре обхвата деревья с тяжелым шумом и глухим надломленным треском валились наземь, цепляясь могучими ветвями за соседние, еще не тронутые людьми деревья.

Ветер усилился, небо заволокло свинцово-серыми облаками, пошел дождь. Голоса людей, крики дровосеков и свист метавшегося в ветвях ветра слились с монотонным шумом дождя.

Из глубины леса послышались крики, затем вопль, другой.

– Опять кого-то завалило… и что это за народ такой, – высовывая голову из палатки, сказал майор, озабоченно вглядываясь в даль. – А ну, Корзюн, сбегай узнай, что там случилось.

– Солдата деревом зашибло, вашсокбродь… не успел отскочить, – доложил кто-то.

– Не одного, двох, фершал туды побег, – подкладывая сучья в костер, не поднимая головы, сообщил пожилой солдат. – Тут разве убережешься? Кругом лес валят, а дерева таки, что чуть зацепит – конец, – словно про себя продолжал он.

По всему лесу опять застучали топоры.

– Долбят ровно дятлы, – сказал Лунев и, уже прячась в палатку, приказал: – Как вернется Корзюн – ко мне. Да взводного тоже.

Дождь снова стих, и над снежными вершинами Кара-Тая засветилось солнце. Блеск пробежал по ледникам, заискрился снег, засверкали ослепительно белые вершины могучих хребтов, и даже темный, насупившийся старый лес как бы ожил и заиграл под лучами яркого, но почти не греющего солнца.

– Дал бы господь тепла… Совсем сбились с ног солдатики, мочи им нет… И дождь, и стужа, и ветер, а тут и орда откель ни есть бьет, – покачивая головой, сказал рекрут.

– А про лес забыл? В этом чертовом лесу кажно дерево семью смертями грозит. Ты откель сам-то? – переставая ворошить костер, спросил старослуживый.

– Мы – пензенские. Помещика Яркова, может, слыхали, села Круты Горки.

– Круты Горки, – повторил ворчливо старик, – каки у вас горки! Вот тут их наглядишься, крутых-то горок да темных лесов. Тут, братец ты мой, нехрещеная сторона, одним словом – бусурмане. Что народ, что земля – все едино нехрещеная азия…

– Вернусь, дяденька, буду рассказывать – не поверят, что таки земли есть, – робко сказал рекрут.

Впереди опять затрещали выстрелы, по теперь они звучали чаще и ближе. Несколько пуль со свистом пронеслись над головами солдат, две-три врезались в стволы огромных чинар.

– Не загадывай, малый, вперед. На Капказе служишь, значит – сегодня жив, и слава богу, – поднимаясь от костра, посоветовал старослуживый.

Из палатки опять выглянул майор.

– Откуда стреляют?

– Вон оттеда, где застрельщики наши стоят, – махнул рукой солдат.

– Вашсокбродь, на заставу орда пошла! Там они завал сделали, никак наши пробиться не могут, – доложил подбежавший фельдфебель.

– Поручик Королев, берите полуроту егерей и идите на помощь дровосекам.

– Майор, я тоже пойду с ними, – сказал Небольсин и направился к уже строившимся егерям.

– Не следовало б тебе, – возразил Лунев и, обращаясь к артиллеристам, приказал: – Огрейте их кегорновой гранатой, да не жалеть снарядов. Матушка-Расея богата, выдержит, – пошутил он.

Заиграл сигнальный рожок. По просеке пробежали и скрылись в кустах солдаты. Не спеша прошли к орудиям батарейцы.

– Не тушить костров! Кашеварам варить суп. Как разгоните орду, так и обедать. Чем скорей справитесь, тем вам и лучше, – напутствовал майор уходящих. – Рубку продолжать, как только наши отгонят хищников подальше. Пока же дровосеки пусть отдохнут. Ну, кого там зашибло?

– Рядовых седьмой роты Коркина и Жигулина. Насмерть, – доложил фельдфебель.

Майор почесал за ухом, прислушался ко все разгоравшейся перестрелке.

– Как же это они так неловко? Не смогли отскочить вовремя?

– Никак нет, вашсокбродь. Они успели, дак под соседнее дерево угодили. Жигулину голову прошибло, а Коркина как накрыло ветвями, так еле добрались до него – мешок с костьми. Всего изломало, и ноги, и руки скрозь раздавило.

– Да-а… Такие великаны кого хошь раздавят, – вглядываясь в далекие кроны вековых деревьев, почтительно сказал майор.

В конце просеки зачастили выстрелы, глухо докатилось «ура», перемешанное с «алла-ла»…

– На завалы пошли, – перенося взгляд на ложбину, продолжал батальонный. – Там теперь пойдет потеха. А ну, прапорщик Вершинин, вперед со своим взводом, да в штыки их с фланга.

Резервный взвод бегом бросился к месту боя.

Ударили орудия, грохнул взрыв, засветились лопнувшие между деревьев ракеты. И опять загрохотали выстрелы.

– Велика, видно, партия. И чего это донесения не шлют, – развел руками Лунев.

И опять взорвались ракеты и лопнули две кегорновые гранаты.

– Ловко накрыли, вашсокбродь, – удовлетворенно сказал фельдфебель. – Ишь гололобые, назад подались.

– Откуда ты взял? – спросил майор.

– А как же, и стрельба стихла, и «ура» уже издалече слышно.

– Мало им таперя не будет, – сказал рекрут, впервые видевший картину боя.

Шум свалки и пальба прекратились, лишь отдельные выстрелы да выкрики людей долетали до штаба отряда.

– А вот и связной! – обрадовался майор.

– С донесением до вашего высокоблагородия!

К палатке батальонного подбегал солдат. Офицеры сгрудились возле майора.

– Так что донесение вашему сокблагородию, – протягивая записку, доложил связной.

– Ну как, отогнали хищников? – разворачивая донесение, спросил батальонный.

– Так точно, вроде как отошли. Сейчас наши завал разбирают, а стрелки выбивают кого ни на есть из лесу.

«Завал взят штурмом. С полуротой двигаюсь дальше до поворота просеки. Там займем охранение и будем ждать дальнейшего приказа. Наши потери: убиты четверо солдат 9-й роты, ранены прапорщик Железнов и семеро солдат. На завале и возле него оставлены пять трупов горцев. Захвачен один, раненый в голову.

Поручик Королев».

– Добре! – складывая донесение, произнес майор. – Ракетницы пусть возвращаются обратно, а полубатарея кегорновых останется с ротой. Раненых доставить в лагерь, пленного туда же. Убитых снести к обозу. Рубку продолжать. – Он посмотрел на небо, чуть-чуть затянувшееся тучами. – Скоро полдень. – Потом зевнул и, обращаясь к офицерам, предложил: – Кто чайку с ромом желает – ко мне.

Солдаты разошлись по местам. В лесу опять застучали топоры, заскрипели пилы, зашуршали падающие ветви.

Мимо офицерских палаток прошел армянин-маркитант, за ним несли узел с провиантом и четвертью чихиря. Фельдфебель, сидя на пне, записывал каракулями потери в только что стихшем бою.

На просеке солдаты разводили костры. На них уже виднелись котелки, жестяные чайники. Приятно пахло поджаренными ломтями шипевшего на шомполах свиного сала. Кое-кто смастерил шалашик из веток.

Поручик Королев обходил солдат.

– Не спать, держать ухо востро.

Небольсин, сопровождаемый двумя старослуживыми усачами, пошел назад к штабу батальона, собиравшемуся отойти к аулу.

Дождь перестал, лес, поляна и просека быстро нагревались от горячего, прорвавшегося сквозь облака солнца. Земля, еще влажная и сырая, дымилась и хлюпала под ногами.

«И зачем я согласился идти в эту экспедицию, – с неудовольствием подумал Небольсин, глядя с вершины холма на брошенный жителями аул. – Ни к чему такое фанфаронство. Прав, тысячу раз прав был Модест, когда сказал, что война на Кавказе не нужна никому, кроме Главного штаба и англичан, раздувающих огонь кровопролития на Востоке».

Когда Небольсин вернулся в штаб отряда, офицеры уже отобедали и сели играть в карты. Майор Лунев, покуривая трубочку, метал банк, возле него сидел казачий есаул с сухим, обветренным лицом и опущенными вниз усами. Это был командир второй червленской сотни Прокоп Желтухин, известный на линии вояка, на скаку рубивший головы телятам. Он не играл, но внимательно, не мигая смотрел на смятые ассигнации, серебряные рубли и золотые полуимпериалы, лежавшие перед банкометом. Желтухин поднялся с места и дружелюбно улыбнулся Небольсину:

– А я ведь к вам, господин капитан. Приказ есть отряду присоединиться главным силам, позавчера ушедшим на Гудермес.

Он передал Небольсину пакет и, пока тот вскрывал его, с недовольным изумлением сказал:

– Одни с чеченом бьются, а другие в карты воюют… И не жаль им ни времени, ни денег.

– Ты, есаул, еще дитя непорочное, ежели так рассуждаешь о картах, – продолжая сдавать, буркнул майор. – Русскому офицеру, да еще на Кавказе, чего надо… Войны, водки, отличия…

– И еще девок станичных, – засмеялся один из игроков.

– Ну, тут ты, ваше благородие, чуток обмикитился, – сухо возразил есаул. – Наши мамуки да девки не про вас… У нас казаки сами с ними справятся, а вы с чеченом да с тавлинами воюйте, а казацкого уклада да старой веры не трогайте, – видимо, ранее чем-то обиженный, ответил есаул.

Небольсин прочел приказ. В нем говорилось, что в сложившейся обстановке отряд майора Лунева должен быть готов к выступлению из аула Гурканай и что Небольсину как представителю штаба надлежит наблюдать за своевременным движением войска.

– Готова ваша сотня?

– Готова, дак куда на ночь-то идти… Кругом лес, дороги нету, за каждым кустом, того и гляди, чечен в засаде, а тут такой туман поднялся, не приведи господь. Сейчас еще ничего, а через час ночь да музга, в двух шагах дерева от человека не различишь. Ну как тут двигаться?.. И коней побьем, и людей потеряем…

– Но приказ требует «немедленно», – возразил Небольсин.

– Оно-то так, «немедленно». Да когда он писался? Вчера вечером. Прошли уже сутки, как я разыскал вас. В штабе посчитали, что вы с батальоном возле Куштука находитесь, а вы здесь, возле леса, просеку ведете. Никто толком и не разберет, где кто есть, – в сердцах сказал Желтухин.

– Все равно, надо выполнять приказ… Дадим ротам отдохнуть часок, а потом и в дорогу, – распорядился майор.

– Дуром пойдем, господин майор, через час и вовсе туман такой на землю наляжет, что своего пальца не увидим. Коли уж идти, так сейчас, к ночи никак нельзя… И заблукаемся в лесу, и людей замучим, а ужжо коней, – есаул махнул рукой, – и говорить нечего, утром их за хвосты поднимать придется, вот какая дела.

– Раньше, чем через час, я не могу. Солдаты устали, продрогли, целый день рубка леса была, перестрелка с чеченцами, – решительно сказал майор.

– В таком случае, есаул, давайте ужинать вместе, – видя, как солдат внес дымящийся борщ и кусок мяса с картофелем, пригласил Желтухина Небольсин.

– Ну что ж. Через час так через час, но все же напрасно на ночь пойдем. Где-нибудь в лесу заночуем в мокроте да сырости.

– Сыро́, вашсокродие. Того гляди, дождь зачнет иттить, – разливая офицерам борщ, подтвердил солдат.

– Даю прикуп, кто храбрый, а ну, молодцы-егеря, в атаку на банк, – куражливо сказал майор.

– Мажу на двадцать пять…

– Я на тридцать…

– Мимо… – раздались голоса.

– Угол, – коротко бросил артиллерист.

– Затянут друг дружку табашным дымом, – неодобрительно покосился есаул на игроков.

Но никто не слышал его. Игра в карты, разговоры о повышении и отличиях, густой табачный дым были обычным досугом отвыкших от городской жизни офицеров.

– Позвольте, капитан, родительского чихирьку на дорожку. И пользительно, и дюже вкусно, – наливая полные оловянные кружки густого красного вина, предложил Желтухин и, чокнувшись с Небольсиным, добавил: – Щоб домашние не журились, щоб воевалось легко и щоб домой возвернулись здравыми.

Они выпили и принялись за картошку с мясом. Игравшие смолкли. По-видимому, банк был велик, и все, сообща покрыв его, ждали карту, которую медленно, словно пудовую гирю, приподнимал со стола банкомет.

В помещение ворвался холодный ветер, за окном послышались голоса, ржание коней. Распахнув дверь, со двора стремительно шагнул закутанный в башлык пехотный офицер. Все, в том числе и банкомет, повернули к нему головы.

– Господа, я поручик Иволгин. Чрезвычайное происшествие. Его превосходительство генерал Эммануэль ранен, наши батальоны попали в ауховском лесу в чеченскую засаду. Огромные потери, брошен почти весь обоз, две пушки, три фальконета. Отряд отступает, порядка нет, а чеченцы то и дело идут в шашки, кругом завалы, стрельба… некому подбирать раненых и убитых.

Офицеры оцепенело смотрели на вестника разгрома главного отряда.

– Полковник Пулло принял командование. Генерала везут в Грозную. Вам приказано немедленно сняться по тревоге и форсированным маршем идти в лес, по дороге на Аух. Сейчас все, кого мог собрать Пулло, заняли переправу у Мичика. Там идет бой. Надо спешить, господа, – взволнованно закончил поручик.

– Ужас. Да как это могло случиться? Ведь в отряде не менее трех тысяч солдат, кавалерия, орудия, – заговорили потрясенные вестью офицеры.

– Не иначе как лазутчики завели их на засаду. Я знаю этих людей. Мирный, а сам норовит тебе кинжалом по шее звездануть. Бегу к казакам. Надо спешно идти на подмогу, – вставая, сказал есаул Желтухин.

Все шумно задвигались.

– Пардон, господа. Через минуту мы пойдем к ротам, а сейчас надо докончить банк, – спокойно, будто ничего не случилось, остановил майор. – Итак, карта дана. Прошу. – И он быстро перевернул лежавшую на столе карту. – Девятка. Банк снимаю, – еще хладнокровнее произнес он, сгреб со стола деньги, аккуратно уложил их в карман брюк и, поднимаясь с ящика, заменявшего ему стул, приказал: – По ротам! Через двадцать минут выступаем.

За окном горнист играл «Сбор», затем прозвучал сигнал «Тревога», и в общем гаме и шуме под хлюпанье луж под ногами, под голоса солдат, ржание коней и тяжелые стуки пушек отряд стал строиться в колонну.

Туман осел на деревьях, все ниже спускаясь к земле. Небо быстро темнело, холод и мрак окружавшего леса заполняли лощину. Луны не было. Дождь перестал, но порывы холодного ветра все усиливались.

Солдаты, кто молча, кто охая и кряхтя, кто втихомолку ругаясь, спешили к колонне.

Забили ротные барабаны. Казаки шагом двинулись по едва заметной дороге, за ними, разбрызгивая грязь, пошел батальон егерей, затем трехорудийная батарея и взвод фальконетов, потом опять пехота и охранная тыловая сотня казаков Желтухина.

Спустя полчаса в разбитом ауле все стихло, только фурштатские солдаты, лекарский взвод да полусотня моздокских казаков остались в Гурканае.

Отряд втянулся в лес, и сразу же темнота поглотила людей. Ни казаки, шедшие в дозорах, ни пехотинцы не видели друг друга. Темный лес, высокие деревья, густой орешник и туман скрыли людей. Задние ряды только по чавканью грязи под ногами впереди идущих могли держать направление.

Дороги, собственно говоря, не было – неширокая тропка, шедшая из аула и сразу же терявшаяся в кустах. В темноте слышались голоса солдат, редкие команды офицеров, тревожные возгласы дозоров, то и дело натыкавшихся на стволы деревьев. А туман все густел, сырость окутала людей. Передние роты часто останавливались, и тогда все движение колонны стихало. Думать о внезапности и засекреченности похода не приходилось: слишком много людей ступило в ауховский лес.

– Опять стой, – недовольно начал кто-то из офицеров, шедших впереди роты.

– А что сделаешь, темно, как в яме. Ни дороги, ни леса – ничего не видать, – озлобленно откликнулся кто-то.

– В такую темень только черту в свайку играть, – донеслось из рядов.

Солдаты зябко жались в кучки, толкаясь и переминаясь с ноги на ногу. Где-то заржал конь, еще два-три отозвались ему. Далеко за деревьями залаяли собаки.

– Внезапный налет, – засмеялся человек в темноте, и Небольсин по голосу узнал майора.

Опять задвигалась голова колонны, зашлепали по земле ноги, звякнула о стремя казачья шашка, вздохи и неясное бормотание пробежали по ротам.

– Вперед, вперед, – раздалась команда.

Сбившиеся в кучу люди зашевелились, стали медленно продвигаться, ориентируясь на шум шагов и тяжкое дыхание идущих впереди рот.

«Когда же мы сможем попасть к отряду?» – подумал Небольсин, понимая, что при таком движении пехота и кавалерия, спешащие на помощь Эммануэлю, вряд ли к утру доберутся до них.

Чем глубже в чащобу входил отряд, тем чернее становился лес.

Где казаки, где батарейцы, откуда следует ждать удара чеченцев – в этой кромешной тьме понять было невозможно.

«Прав Желтухин, – опять подумал Небольсин, – не дай бог, гикнет какая-нибудь партия чеченцев, даст залп, кинется в кинжалы на солдат, бог знает какая поднимется паническая кутерьма».

Но темнота безмолвствовала, и только липкая грязь чавкала под ногами солдат.

Опять остановились роты, на этот раз стояли долго. По колонне, передавая «голос», докатилось до Небольсина:

– Заблудились, не то влево, не то вправо подались. Кругом лес. Вперед ушли дозоры с проводником-чеченом.

И снова роты, сбившись воедино, ждали, когда проводник и казаки выведут их на дорогу к Урус-Мартану, от которого отходили потрепанные батальоны.

Вновь раздалось: «Вперед. Шагом марш», – и опять потянулись разрозненные группы, солдат, пушки, зарядные ящики с ядрами.

«Зачем все это? К чему ночные походы, разорение аулов, смерть вот этих терпеливых, все сносящих солдат?» – размышлял Небольсин, натыкаясь на кусты орешника, стволы невидимых в темноте деревьев или спины идущих впереди солдат.

Наконец вышли на какую-то опушку. Стало значительно светлее, дождь стих, туман, отрываясь от кустов, колеблясь, рваными лоскутами пополз по сторонам. Колонна остановилась, но теперь было и спокойнее, и веселее на душе. Расступившийся лес, большая опушка, исчезавший на глазах туман взбодрили солдат.

– Видать, скоро встренемся со своими, вашсокбродь? – спросил Небольсина шедший возле солдат.

Капитан узнал в нем взводного второй роты Спичугова, степенного и серьезного унтера, больше десяти лет прослужившего на Кавказе.

– Наверное, скоро, но где мы, – Небольсин пожал плечами, – не пойму и сам.

– Ежели не хватили лишку влево, так этот самый Урус-Мартан должон быть недалеко, верстов десять отселе, – сказал Спичугов.

– А ты бывал там?

– Так точно. Еще когда с генералом Сухачевым на погром чечни ходили, два раза этот самый Мартан брали. Дюже много солдат полегло в том походе, ну да и чеченам досталось. У них в этом ауле все дрались: и дети, и бабы – кто кинжалом, а кто каменьем. Пять часов аул от них чистили, – спокойно рассказывал унтер.

– И не жаль было? – с удивлением спросил Небольсин.

– Как дрались, не до жалости было, а как взяли аул да стали жечь, чего-то вроде стыдно было, вашсокбродь, – негромко ответил Спичугов и, поняв, что Небольсин ждет его дальнейших слов, продолжал: – А как же? Что ж, разе мы не люди? Как поглядел я тогда, вашсокбродь, на детей малых да баб чеченских, пулями да штыками убитых, сумно мне стало. Цельный день потом молчал, слов не находил для разговора, – еще тише сказал Спичугов.

Впереди, там, где шли казачьи дозоры, послышались выстрелы.

– Видать, казаки наши на чечена напоролись. Теперь и нам работа будет, – предположил унтер.

Но скоро все смолкло, и опять тишина серого предутреннего рассвета повисла над встревоженным отрядом.

– Передай «голос» по колонне, что там приключилось? – приказал Небольсин, но оттуда уже передали:

«Короткий привал. Людям не спать и не расходиться».

Потом кто-то из казаков сообщил, что разъезд Желтухина наткнулся на взвод драгун, высланных в обеспечение фланга отходившего отряда Эммануэля.

В темноте драгуны, приняв казаков за чеченцев, обстреляли их и тяжело ранили урядника. Только после пятиминутной пальбы драгуны и червленцы узнали друг друга и соединились возле дороги.

Во время перепалки сбежал чеченец-проводник.

«Короткий» привал затянулся минут на сорок, и люди и кони, утомленные трудным переходом, отдыхали.

Небо все светлело, туман лишь кое-где еще висел на верхушках чинар, с черных гор подул ветерок, земля стала просыхать, а на востоке все шире прорезалась полоска неясного света.

– Слава те господи, дожили до утра, теперь и умирать легше, – крестясь, сказал кто-то из солдат. Другие поснимали мятые, отсыревшие картузы и тоже крестились на чуть-чуть заалевшее небо.

– Под-тя-нись! – разнеслось по колонне.

И через минуту-другую отряд, уже похожий не на табор, а на воинскую часть, двинулся дальше, ведомый взводом драгун.

Часам к восьми батальон встретил совершенно расстроенные роты отряда Эммануэля. Из трех с половиной тысяч вступивших в ауховские леса вернулось 2700 солдат и казаков. Батальоны Тенгинского и Сводного полков потеряли около четырехсот человек убитыми и ранеными. Были брошены два орудия, два фальконета и часть отрядного обоза. К чеченцам попала и фура с личными вещами, провиантом и погребком генерала Эммануэля.

Разбитые части соединились с подошедшими батальонами. Гребенцы и кизлярские казаки заняли охранительные фланги. Три орудия майора Лунева и чудом уцелевшие две пушки отряда Эммануэля открыли огонь по горцам, высыпавшим из леса.

Картечь и свежие солдатские роты, ударившие в штыки на чеченское ополчение, отогнали противника. Но чеченцы снова бросились в кинжалы и шашки. Залп пяти орудий, ружейный огонь спокойно стрелявших рот и конная атака Желтухина, врезавшегося со своими червленцами в толпу пеших горцев, заставили чеченцев бежать. Они ушли в лес, и только изредка какой-либо смельчак постреливал по отряду.

Прошло два часа. Чеченцы не показывались. Стрельба стихла. Казаки беспрепятственно обшарили прибрежный лес, вывели спрятавшихся там солдат из разбитого отряда Эммануэля и вывезли около двадцати раненых.

Солдаты, пережившие разгром и десятки шашечных атак, были нервно напряжены. Гибель товарищей, нелепая смерть друзей, потеря орудий и бестолковое, перешедшее в бегство отступление потрясли их.

Пулло, отлично понимавший состояние разбитых частей, приказал поротно отводить потрепанные батальоны в Грозную, куда срочно увезли Эммануэля. Пуля пробила генералу плечо, и, падая, он сильно зашиб голову. Небольсин так и не увидел незадачливого полководца.

Чеченцы не беспокоили русских. По-видимому, последняя атака обошлась им недешево. Меткая пятиорудийная картечь отрезвила их. Несколько трупов и зеленый значок валялись невдалеке от русской цепи. Когда все стихло, со стороны Мичика показались конные с белым флагом. Они подъехали к наблюдавшим за ними русским, старший проговорил что-то, указывая на валявшиеся трупы.

– Просят отдать им убитых и значок. За убитых дают по одному пленному солдату, – сказал переводчик.

– По два, – коротко ответил Пулло.

Чеченцы пошептались.

– По два, – согласился тот, что размахивал белым флагом.

Спустя полчаса мюриды вывели из леса восемнадцать солдат. Они шли понуро, то и дело останавливаясь и испуганно оборачиваясь, как бы не веря в свое освобождение. Командир охранения пересчитал их и отослал, все еще испуганных, дальше в тыл.

Чеченцы, перекинув убитых на заручных коней, перевязали трупы веревками и не спеша повернули к своим.

Русский отряд постоял еще с час, все было тихо. Чеченцы исчезли.

Заиграли горнисты, забили барабаны, и арьергард полковника Пулло выступил из ауховского леса.

Через день он был в Грозной.