Текст книги "Семнадцатилетние"

Автор книги: Герман Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

– Наоборот. Личный пример учителя особенно важен. Учитель – это главный и решающий фактор. Искусство советского педагога должно заключаться в том, чтобы дети чувствовали в нем не надзирателя, не начальника, а старшего товарища и опытного, знающего руководителя. А воспитывать детей нужно не отрывая их от живой действительности. Мы готовим детей для будущего и часто забываем, что они уже живут, борются, имеют свои интересы...

– Да, да... я понимаю, я понимаю... – повторила несколько раз директор. – Все это верно. Водить за руку следует, пока ребенок не научился ходить. А потом пусть бегает самостоятельно. Вы это хотите сказать?

– Конечно! Особенно в старших классах.

– Но если им дать волю... Честно скажу вам, Константин Семенович, боюсь за дисциплину! Посмотрите, что делается в школах у мальчиков! С каждым годом все хуже...

– А это как раз и происходит потому, что в школах не создают детских коллективов. Выражают пожелания, обсуждают, соглашаются, а работают старыми метода ми. Сила детского коллектива – великая сила, Наталья Захаровна!

За дверью послышался звонок, и, взглянув на часы, директор отложила в сторону пенсне.

– У вас сейчас дискуссия, – с улыбкой напомнила она. – Без докладчика и без тезисов!.. Ну, что ж... Буду рада, если ваш эксперимент увенчается успехом.

– Это не эксперимент, Наталья Захаровна.

– Кое-кто из учителей считает, что эксперимент. Но вы не обращайте на это внимания... пускай говорят! А во мне вы всегда найдете поддержку, если, конечно, это не выйдет из рамок дозволенного.

– Таких рамок нет, Наталья Захаровна. Они существуют только в нашем воображении. Никто не может запретить нам работать лучше.

ДИСКУССИЯ

Предвидя, что дискуссия может затянуться, Женя решила принять меры. Как только Василиса Антоновна вышла из класса, она подбежала к столу и крикнула:

– Девочки, внимание! У кого есть деньги? Рублей пятнадцать-двадцать.

Такой суммы, видимо, ни у кого не было, но многие вытащили рубли и трешки из карманов.

– Наберем! Давайте сюда! Давайте, давайте, не скупитесь на общее дело.

– А зачем тебе? – спросила Нина, передавая измятую трехрублевую бумажку.

– Организуем «Нарпит». Пожуем! – пояснила Женя. – Нина, ты сегодня дежурная. Последняя нагрузка. Иди в булочную и купи коммерческого хлеба. Простого черного, без фокусов.

– Только мягкого!

– С корочками!

– Скорей, Нина, а то не успеем!

Константина Семеновича ждали после звонка для второй смены, и в распоряжении девочек оставалось пятнадцать минут. Отправив Шарину за хлебом, Женя пошла искать Светлану, которой в классе не было. Нашла она ее уже одетой в раздевалке.

– Светка, ты куда?

– Домой.

– Да ты что, с ума сошла! А дискуссия?

– Я не могу остаться, Женя. Константин Семенович сказал, что это добровольно,

– А что тебе дома? Сегодня же суббота!

– Тем более. Много работы, а вечером придет Игорь.

Женя чувствовала, что тут что-то не то, уговаривать Светлану было бесполезно. Она никогда не ломалась, а если решила уйти, то, значит, есть уважительная причина.

– Ну, во-от какая! – недовольно протянула Женя.

– Ты мне потом расскажешь. Ладно? Приходи ко мне попозже, – пригласила Светлана, прощаясь.

Выйдя на улицу, она быстро зашагала к дому, стараясь не думать ни о школе, ни об оставшейся подруге, ни о дискуссии. Никаких особых причин и никаких дел у нее дома не было. Просто она сбежала, хотя ей и очень хотелось остаться послушать, что скажет Константин Семенович о счастье. Она и сама не могла как следует разобраться, почему так случилось, – почему она сегодня целый день злилась и упрямо отказывалась обсуждать вопрос о счастье. «Может быть, вернуться? – подумала она. – Нет. Если решила – кончено! Неудобно перед Женей».

Запыхавшуюся от быстрой ходьбы Нину Шарину шумно встретили в коридоре:

– Ура! С голоду не умрем!..

Двух буханок хлеба на четырнадцать человек было явно маловато. При опросе никто не отказался. Пришлось делить. Подходящего ножа не нашлось, поэтому стали ломать руками. Порции выходили неровные, с довесками. На горбушки зарились все.

– Не трогать! – командовала Женя. – Нина, тебе за ходьбу любую горбушку. Выбирай. Теперь отвернись! – Женя положила руку на одну из порций. – Эта кому? Отвечай.

– Кате, – подумав, сказала Нина.

– Получай, Катя!

– А эта?

– Ну эта, скажем, кому же... – нарочно тянула Нина. – А там горбушка?

– Не валяй дурака! – рассердилась Женя. – Быстро говори.

– Ларисе.

Таким образом порции роздали, и никто не мог пожаловаться на несправедливость. Только Белова а душе обиделась на то, что Нина назвала ее в конце. И даже не назвала, а когда осталась последняя горбушка, Женя передала ей.

– Все! Это твоя, – холодно сказала она.

Белова собиралась демонстративно отказаться, но передумала. Хотелось есть, а кроме того, такой отказ ничего бы не доказал.

Когда вторая смена начала заниматься, пришел Константин Семенович. Девушки поднялись. Желая подчеркнуть, что это не урок и что он сейчас такой же член коллектива, как и остальные, учитель встал за свободную парту и, после паузы, под общий смех, сказал:

– Ну, сядем, что ли... Кто же будет вести нашу дискуссию? – спросил он, когда все сели. – Может быть, Катя Иванова?

– Правильно! Катя!

Катя вышла к столу сильно смущенная. Она думала, что учитель сам будет руководить собранием и не приготовилась.

– Константин Семенович, вы обедали? – крикнула Женя.

– Собираюсь.

– Кусочек хлеба не хотите? – предложила она со смехом и отломила половину своей порции.

Он взял хлеб и, окинув веселым взглядом жующих воспитанниц, перешел к окну. Испорченное разговором в кабинете директора настроение сразу исправилось, как только он вошел в класс.

– Можно начинать? – спросила Катя. – А насчет регламента и вообще...

– Разрешите, я внесу предложение, – сказал учитель. – Мне думается, что мы сделаем так. Пускай каждая из вас по очереди ответит коротко на вопрос: в чем счастье человека? Я подчеркиваю и настаиваю, чтобы выражали свое мнение и говорили не стесняясь... Незадолго до войны, кажется в тысяча девятьсот сороковом году, Михаил Иванович Калинин на одном совещании справедливо упрекнул отличников старших классов в том, что они говорили красиво, грамотно, но высказывали» не оригинальные, не свои мысли. Если мне не изменяет память, он даже сравнил такие выступления со «шпаргалками»... Давайте условимся раз и навсегда: пускай хуже, корявей, но своими словами, свои мысли. Всем нам известна формулировка Маркса: «Счастье в борьбе». За этой формулировкой стоит очень широкое понятие, и в таком виде эта формулировка ни для кого не обязательна. Не прячьтесь за известными мыслями, а высказывайте свои. Когда все выскажутся, тогда мы начнем говорить по второму разу. Начнем спорить, доказывать, отстаивать свою точку зрения. Понятно?

– Понятно! – хором ответили девушки.

– Так и решили! – сказала Катя. – Тогда начинаем. Буду вызывать по алфавиту. Таня Аксенова, начинай.

– Можно с места?

– Можно, – разрешила Катя.

– В чем счастье? – спросила Таня и на какой-то момент задумалась. Затем решительно продолжала: – Мне, конечно, не поверят, но я скажу... Недавно вы сказали, Константин Семенович, что следует каждый вечер перед сном спрашивать себя: что я сделала хорошего за день? Мне это очень понравилось, и теперь я каждый вечер вспоминаю – что я сделала хорошего? И, знаете, когда я действительно что-то сделала, мне ужасно приятно. Я просто счастлива от этого. Вот и все!

– Мысль конкретная и ясная, – заметил учитель. Аня Алексеева, получив слово, покраснела и чуть дрожащим от волнения голосом, но твердо заговорила:

– Я считаю, что никакого счастья на земле нет. А если бы оно было, то не интересно бы стало жить. Я считаю, что счастье, как солнце. Оно греет, но к себе не подпускает.

Девушки переглянулись. Мнение было, действительно, оригинальное, но ничего подобного они не ожидали. Катя взглянула на учителя, думая, что он сделает замечание, но Константин Семенович молчал.

– Белова!

– Счастье в том, что я живу, – чуть побледнев, сказала Валя. – Летом я болела и очень хорошо это поняла. – Казалось, что сказано все, но вдруг она добавила: – А пока я живу, я буду жить так, как мне нравится.

В классе прошел гул. Это был прямой вызов, но Катя сейчас же застучала по столу ладонью и властным тоном установила порядок:

– Тихо! Тихо! Сейчас не спорить. Записывайте на бумажку свои возражения. Следующая – Вершинина.

– Я не изменила своей точки зрения. Раз начали приводить личные примеры, то мне кажется, что, если я когда-нибудь очень сильно полюблю или чем-нибудь увлекусь... я буду счастлива, – высоко подняв голову, сказала Лида.

– Кем или чем? – переспросила Тамара.

– Это все равно.

– Девочки, спорить потом! – резко прервала Катя. – Порядок так порядок! Тебе, Тамара, это особенно надо запомнить. Дальше – Ерофеева.

Надя не сразу собралась с духом. Все с любопытством ждали, что она скажет.

– Я согласна с Аней. Счастья не может быть, потому что человеку надо очень много. Вы представляете! Человек очень жадный, – сказала она и села, закрыв лицо руками.

– А что ты смущаешься? Ну, сказала глупость, ну, никто тебя не съест, – насмешливо заметила Тамара, но Катя хлопнула ее по плечу, и она замолчала.

– Косинская!

Нина встала красная и торопливо сказала:

– Мы совсем забыли... Я, например, люблю учиться и поэтому счастлива вполне.

Сидевшая на первой парте Клара захлопала, а Аня сказала вполголоса: «Браво, браво!».

– Твоя очередь, Тамара. Теперь можешь говорить. Тамара слегка приподнялась и «отбарабанила»:

– Мою точку зрения знают все. Могу повторить. Я считаю, что счастье в работе. В любимой работе. Никакого другого нет и быть не может. Точка!

– Крылова!

Рита не торопилась говорить. Она не без кокетства взглянула на учителя, вздохнула и развела руками:

– Я не знаю, в чем счастье. Я понимаю, что счастье есть, но ответить не умею. Вот, например, я люблю петь, и говорят, что у меня хороший голос... Когда я пою и меня слушают, мне это нравится, но ведь это еще не счастье. По-моему, под словом счастье мы понимаем гораздо больше, чем есть на самом деле. В общем я не знаю!

– Логинова!

Рая долго не думала. Видимо, ответ ее был давно готов, и она сообщила его таким же тоном, каким отвечала на уроках, ровно, спокойно.

– Думаю, что личное счастье – мелкое, мещанское, что ли, – нельзя назвать счастьем. Когда человек борется за счастье других, тогда он по-настоящему счастлив.

– Откуда эта цитата? – прищурив глаза, спросила Катя.

– Это не цитата, – невозмутимо ответила Рая и села.

– Извините, я кажется себя пропустила, – сказала Катя. – Теперь я возьму слово. Я согласна с Раей. Счастье в борьбе за счастье других. Но ей я не верю. Она говорит не то, что думает. А ведь мы обещали Константину Семеновичу говорить то, что думаем. Скажи нам, пожалуйста, Рая, когда ты боролась за счастье других и была счастлива?

– Я к этому готовлюсь, – спокойно ответила Логинова.

– Не нужно сейчас спорить, – остановил Константин Семенович и, подражая Кате, прибавил: – Записывайте на бумажке ваши возражения.

– Есть! – по-военному ответила Катя. – Смирнова! Изрекай!

Женя не была бы Женей, если бы самым обычным образом доложила свое мнение. Она встала, шмыгнула носом и пробормотала:

– Хе-хе! Легко сказать – изрекай, когда все изрекли. Но вдруг она вскинула свои большие глаза на учителя и трогательно просто заговорила:

– Константин Семенович, у меня есть сестренка... Совсем маленькая. Ей скоро исполнится два года. Я ужасно ее люблю. Когда она веселая, здоровая... я счастлива! Вы меня понимаете?

– Вполне.

– Мелковато, – заметила Катя. – Но, во всяком случае, оригинально! Лариса, говори свое мнение.

– Говорить откровенно? – спросила Тихонова, неохотно поднимаясь.

– Конечно, откровенно.

– Я знаю, что вы со мной не согласитесь, но, раз решили говорить правду в глаза, я скажу вот что... Все женщины любят хорошо одеваться. Это факт! Ну и вот... Если, значит, женщина хорошо одета и у нее все есть, то ей, по-моему, больше ничего и не нужно. Вот вам, пожалуйста, и счастье.

Шумным всплеском ответил класс на это высказывание. Кто-то захлопал, кто-то застучал по парте кулаком

– С ума сошла!

– Ай да Лариса!

– Вот уж, действительно, откровенно брякнула!

– Тряпичное счастье! – крикнула Таня. – Это только ты могла додуматься!

– А что вы кричите! – возмутилась Лариса. – Что я такое сказала?

– Она пошутила!

– Да что, вы ее не знаете, девочки?

– Сгинь, сгинь, Лариса! Пропади!..

– Ну и пускай, – обиделась Лариса и села.

Кате с трудом удалось успокоить расшумевшихся девушек.

– Тише, девочки! Призываю к порядку! Записывайте на бумажку. Холопова!

Константин Семенович давно отметил, что Холопова любознательна и много читала. Ее мнение было интересно еще и тем, что вопрос о счастье для девушки-сироты имел особое значение и думала она о нем, наверно, много.

– Каждый человек живет во имя какой-то идеи, – начала Клара, опустив голову. – У всякого человека должна быть цель в жизни. Чем талантливей человек, тем больше у него должна быть цель. Я хочу сказать, что счастье человека в достижении своей цели. На пути ко всякой цели стоит много препятствий. Побеждая эти препятствия, человек бывает счастлив.

– Счастье в победе! Не возражаю! – вслух согласилась Тамара.

– А когда он достигнет своей цели? – спросила Катя.

– Нет... Он никогда ее не достигнет. Возьми для примера революцию. Разве Ленин считал, что это все? Он, конечно, был счастлив, когда пролетариат победил, но революция была не целью, а средством. Цель – коммунизм.

– Ну, а ты? – спросила Нина Шарина.

– У меня тоже есть цель, и я борюсь. Вот получу аттестат и буду счастлива, но это еще не все. Цель впереди. Школа только средство...

– Какая же у тебя цель? – снова спросила Нина.

– Да уж, наверно, не такая, как у тебя! – сердито огрызнулась Клара.

– Не переговаривайтесь! Вопрос ясен! – сказала Катя. – Последняя – Нина Шарина.

– О себе я ничего не могу сказать. Конечно, когда вы мне пятерку поставите, я буду очень счастлива, – сказала Нина, обращаясь к Константину Семеновичу.

– Обязательно поставлю, когда вы ее заслужите.

– Спасибо. Но все-таки я хочу сказать, что мама моя очень счастлива, потому что у нее хорошая семья, дети и отец... то есть муж. Вот когда я на нее смотрю, то вижу, в чем настоящее счастье женщины.

– По-нят-но! – раздельно и многозначительно пробасила Тамара.

– Все! – сказала Катя, поворачиваясь к учителю.

– Теперь ваше слово, Константин Семенович, – заметила Лида, и сейчас же вперебивку раздались голоса в разных концах класса:

– Теперь вы...

– Скажите свое мнение…

Девушки зашумели. Константин Семенович поднял руку и, когда все стихли, погрозил пальцем:

– Нет, девочки. Так мы не уславливались. Я бы охотно возразил некоторым из вас, но думаю, что вы и сами это сделаете. Свое мнение я скажу вам значительно позже. Почему? Потому, что еще слишком вас мало знаю. Отделываться общими фразами нельзя. Я бы, конечно, мог, сославшись на литературные примеры, подвести вас к какому-то среднему определению… Но не хочу. Решить вопрос о счастье человека должна каждая самостоятельно. Это должно стать убеждением каждой.

– А когда вы скажете? – спросила Лида Вершинина.

– Значительно позже. Когда увижу, что мои слова не пропадут впустую. Когда увижу, что вы в этом действительно нуждаетесь. А сейчас мы начнем второй круг. Спорьте, доказывайте, отстаивайте свои точки зрения, но без лучных выпадов. И не обижайтесь. Не бойтесь критики и шуток. Дружеские, честные возражения, пускай они сказаны в резкой форме, всегда принесут пользу. – Он вернулся на свое место к окну и оттуда прибавил: Не нападайте на Тихонову, а постарайтесь доказать ей, почему она неправа. Это не вина ее, а беда. Что касается мнения Беловой, то это вопрос особый. Хочу верить, что она сгоряча сказала то, чего и не думала. Пожалуйста, продолжайте!

– Ну, кто просит слова? – спросила Катя.

В ответ поднялось сразу несколько рук. Константин Семенович с чувством приятного удовлетворения смотрел на девушек. У всех глаза горели, все рвались говорить. Аня лихорадочно что-то записывала. Женя, подняв руку, переговаривалась с Лидой.

Катя, придерживаясь алфавита, дала слово Аксеновой. Дискуссия началась.

Учитель ждал, что основные возражения пойдут по вопросу «тряпичного счастья», как выразилась Таня, но ошибся. Никто из выступавших даже не вспомнил этого «оригинального мнения». Не возражали также и Беловой, но здесь была другая причина: ее взаимоотношения е коллективом. Большой спор разгорелся вокруг туманной формулировки Холоповой. «Какая-то идея?» Что значит какая-то? Многие резко критиковали Алексееву и Ерофееву. «Есть ли счастье на земле? Как они понимают это слово?» Тамара «разнесла вдребезги» Лиду и Нину Шарину, назвав их домостроями, заботящимися о личном счастье. Это, в свою очередь, вызвало горячий отпор с их стороны.

Константин Семенович спохватился, когда на улице было темно. С общего согласия, дискуссию перенесли. Продолжая спорить, шумно отправились вниз. Когда Константин Семенович оделся и вышел из раздевалки, к нему подошла Лида. В руках она держала конверт.

– Константин Семенович, это письмо от папы, а на конверте я написала наш адрес и телефон, – сказала она, мило улыбаясь.

Константин Семенович вынул из незаклеенного конверта листок бумаги и прочел:

«Дорогой Константин Семенович!

Если Вы меня еще не забыли, то буду очень рад повидать Вас в воскресенье.

Приходите к девяти часам вечера.

Ваш С. Вершинин.

– Это, значит, завтра? – спросил он, прочитав приглашение.

– Да.

– Спасибо. Я приду: мне очень хочется встретиться с Сергеем Ивановичем

В ГОСТЯХ

Отправляясь в гости к Вершининым, Константин Семенович не без удовольствия думал о предстоящей встрече со своим старым профессором. К тому же ему хотелось посмотреть на одну из своих учениц в домашней обстановке.

Дверь открыла Лида.

– Здравствуйте, Константин Семенович! Проходите, пожалуйста! Папа будет очень доволен! – радостно говорила она, помогая учителю раздеться.

– Здравствуйте, Лида! Надеюсь, вы позволите так называть вас дома?

– Ах, что вы, что вы! Прошу называть меня Лидия Сергеевна, – жеманно поджав губы, сказала она, но не выдержала и рассмеялась. – Как точно вы пришли! Слышите? Часы бьют девять... Я очень, очень рада... Идемте к папе!

Константин Семенович провел рукой по волосам, поправил перед большим зеркалом галстук и направился за Лидой.

Гостиная, через которую они проходили, была обставлена строго и со вкусом. Ничего лишнего. Старинная, красного дерева мебель, пианино, тяжелые шторы на окнах, александровских времен хрустальная люстра, несколько больших картин, три-четыре акварели. Пол натерт до блеска, и казалось, что стоит слегка толкнуть стол или кресло, как они покатятся, что санки на льду.

Сергей Иванович сидел в своем кабинете с книгой. Он встал и с протянутыми руками направился навстречу гостю.

– Вот уж, действительно, гора с горой не сходится... Ну-ка, ну-ка, во что превратился «длинноногий Костя»? – говорил он, крепко пожимая руку Константину Семеновичу. – Великолепно! Вполне зрелый мужчина...

– Я вас оставлю, папа, и пойду там «дирижировать», – сказала Лида.

– Присаживайтесь, Константин Семенович! Курите...

– Я не курю. Вы знаете, я бы с первого взгляда узнал вас, Сергей Иванович, если бы встретил на улице...

Время мало изменило знакомые черты ученого. Густая шевелюра темных вьющихся волос сильно молодила его, и определить возраст Вершинина было трудно.

Незначительная полнота сглаживала морщины и придавала невысокой фигуре академика крепкий, коренастый вид. «Все такой же кряжистый», – подумал Константин Семенович.

– Да и я, пожалуй, не прошел бы мимо вас. А все-таки, как время-то летит – некогда оглянуться, – заметил Сергей Иванович. – Давно ли вы были пылким юношей, а сейчас опытный педагог, с солидным стажем... Ну, рассказывайте о себе. Женаты?

– Да.

– Дети есть?

– Дочь.

– Жизнью довольны?

– Вполне.

– А палочка?

– Ничего... Могло быть хуже.

– Это верно. Ну, а относительно работы я не спрашиваю. Лидуся мне много рассказывала про вас. Мы ведь с ней друзья, я в курсе всех школьных дел. По природе она довольно вялая, холодная, но сейчас я ее не узнаю. Вы их расшевелили...

Константину Семеновичу невольно пришлось выслушать еще много приятных слов о себе, но он выбрал удобный момент и перевел разговор на тему о воспитании в семье. Этот жгучий, волнующий вопрос всегда вызывал оживленные беседы. На фронте, в госпитале, даже в трамвае и в очереди люди охотно говорили о воспитании молодого поколения. Большинство людей находили воспитание детей делом знакомым, простым и легким. И чем меньше были они подготовлены теоретически и практически, тем уверенней судили о воспитании. Каких только мнений, рецептов, советов не приходилось выслушивать Константину Семеновичу!

– Относительно Лиды я нисколько не заблуждаюсь, – говорил Сергей Иванович. – Я понимаю опасность. Я постоянно ей напоминаю, что она должна готовиться к трудностям. Постоянно напоминаю, что академик я, а не она, и все эти возможности... – он показал на стены кабинета, сплошь уставленные книжными шкафами, – даром не даются.

– И она это понимает?

– Да как вам сказать... Думаю, что понимает. Конечно, слова – это малоубедительная вещь. Обстоятельства действуют на сознание с другой силой. Но я не только говорил. Я и действовал. Я, например, систематически и подчас жестоко уклоняюсь от всяких ее дел с подругами, школой. Никогда не беру ее под защиту... Она твердо знает, что я не заступлюсь за нее и предоставлю самой разбираться в создавшихся трудностях. По-моему, это тоже развивает самостоятельность. Как вам кажется?

– Не возражаю. Вмешиваться в жизнь детей, без особой необходимости, не следует.

– Вот, вот... без особой необходимости, – одобрительно повторил Сергей Иванович. – Мне в одной знакомой семье приходится наблюдать довольно странное отношение к своему потомку... Бойкий мальчишка! Обращаешься к нему с каким-нибудь вопросом, ну, например, спрашиваешь: «Кем ты, Валерик, будешь, когда вырастешь?», а услужливая мама тут как тут: «Валерик, скажи: я буду доктором»... Солидная, образованная дама, жена приятеля профессора. Ну как ее одернешь?

Этот пример напомнил Константину Семеновичу недавнее столкновение с Софьей Борисовной, требовавшей проверенных тезисов для дискуссии, и он невольно засмеялся.

– Такие случаи на каждом шагу, Сергей Иванович. На этой почве мы с тещей часто ссоримся.

– Ну, вот видите, – оживился академик. – Да, с бабушками вам, школьным педагогам, нельзя не считаться. Они вносят существенные поправки в теорию воспитания. Возвращаюсь, как говорится, к исходному положению: к принципам свободного воспитания. Развитие личности без подавления воли, без принуждения... как бы это вам сказать... без конкретных наказаний. Вы меня понимаете?

– Да. Такого рода воспитание создает эгоистов. Вы это хотите сказать?

– Почему? Наоборот! Посмотрите на Лиду. Разве можно назвать ее эгоисткой? А я никогда и ничего ей не запрещал, ни в чем не отказывал. Она развивалась совершенно свободно. Благодаря этому я добился того, что она правдива, ей незачем лгать, она никому не завидует, у нее нет никакой жадности...

– А что у нее есть? – с едва уловимой иронией спросил Константин Семенович.

– То есть, как что? Все остальное...

– Простате меня, Сергей Иванович, но сейчас я не могу с вами согласиться. Если у вашей дочери есть какие-то хорошие качества, а они, безусловно, есть, то, значит, их воспитала школа, жизнь, комсомол, литература. Вы же просто устранились от ее воспитания...

– Нет, нет, это неверно! – горячо перебил академик. – Лиде я уделял и уделяю много внимания.

– Но тогда зачем же вы развиваете такие странные теории? Что значит: принцип свободного воспитания? Если вы уделяете ей внимание, – значит, вмешиваетесь в ее желания; значит, направляете ее развитие и тем самым принуждаете ее поступать, с вашей точки зрения, более разумно. Личный ваш пример, личный ваш вкус, режим всей жизни в семье – все это влияет на развитие ребенка. Разница здесь в том, что некоторые делают это грубо, деспотично, а вы, вероятно, делаете это незаметно, не насилуя воли... Я не могу себе представить условий, при которых бы личность могла развиваться свободно, в том понимании, какое вы вкладываете в это слово. Даже искусственно нельзя создать таких условий. Всегда будет какое-то влияние... Чаще всего сторонники такого свободного в кавычках воспитания превращаются в пассивных наблюдателей и этим толкают своих детей на порочный путь... А потом удивляются. Почему у них выросли плохие дети? Кто виноват?.. Вот вы сказали, что постоянно напоминаете Лиде о трудностях, что академик вы, а не она. Это и верно и очень хорошо, но что вы делаете для того, чтобы она не только на словах готовилась к этим трудностям?.. Кто у вас так хорошо натирает пол? – неожиданно спросил Константин Семенович.

– По-ол? – с удивлением протянул академик и засмеялся. – Я понимаю, о чем вы хотите сказать. Мы с ней однажды говорили на эту тему, и она очень резонно мне ответила: «Папа, если будет нужда, я сумею сделать все сама, даже белье стирать».

– И вас вполне устроил такой ответ?

– Он меня устроил потому, что я как-то не могу представить Лидусю остро нуждающейся... А почему она, собственно, будет нуждаться? Через пять-шесть лет она самостоятельный человек, дипломированный специалист! Но в принципе я не возражаю. Я за трудовое воспитание. Больше того! Я, например, не понимаю, почему Академия педагогических наук ничего не делает в этом направлении. Ведь средняя школа никаких трудовых навыков не воспитывает у ребят! Ежегодно у нас выпускают полмиллиона молодых людей, ничего не умеющих делать. Весь уклад, режим, все программы средней школы вырабатывают из детей, в лучшем случае, канцелярских работников... Средняя школа ориентирует молодежь только на высшие учебные заведения, и если она туда почему-нибудь не попадает, – ребят нужно снова и довольно длительно учить, что бы они стали пригодны к производительному труду. А ведь они учились десять лет! Зачем им эти многочисленные, иногда догматически усвоенные знания? Разве они могут применить их в сельском хозяйстве, на заводе, на транспорте? А представление о собственной персоне у них большое! Девушка, окончившая десятилетку где-нибудь в сельском районе, смотрит на землю, которая ее кормит, уже как на грязь. Она, видите ли, не хочет копаться в грязи! Она считает себя образованной и требует себе «чистой» работы.

– Вот тут я с вами согласен, – сказал Константин Семенович, поднимаясь. – Несмотря на указание, на требование Ленина, политехническое обучение мы не проводим и относимся к этому формально. Трудовых навыков детям не даем и нацеливаем их только на высшее образование... Это неверно! Тут нужно что-то делать...

– А знаете что? – задорно спросил Сергей Иванович.

– Что?

– Нужно специализировать школы. Дать им уклоны... Да, да, да! Подождите возражать! Сначала выслушайте.

Константин Семенович насторожился. Мысль ученого как-то перекликалась с его мыслями о политехнизации. Он сел обратно в кресло и приготовился слушать.

– Прежде всего установим следующее... Вы, как опытный учитель, должны ответить мне на такой вопрос: сколько молодых людей, получающих аттестат зрелости, имеют ярко выраженное дарование, способности или хотя бы склонности?

– Трудно сказать.

– Ну все-таки?

– Меньшинство.

– Как же молодые люди выбирают себе будущую профессию?

– Это зависит от разных причин. Влияние родителей, прочитанные книги, общие задачи, стоящие перед страной, умение учителя заинтересовать своим предметом...

– А в некоторые институты привлекает даже повышенная стипендия!

– Бывает и так, – согласился учитель. – Для того ее и повышают.

– Таким образом, мы установили, что в подавляющем большинстве выбор профессии зависит не от внутренних качеств, желаний и способностей молодого человека, а от случайных влияний, иногда же расчета, – продолжал Сергей Иванович. – Запомните это, Константин Семенович, потому что только это обстоятельство и может вызвать ваши возражения... Мне кажется, что средние школы должны быть не просто средними, а среднетехническими, среднекоммерческими, среднесельскохозяйственными, среднегуманитарными, среднемеханическими и прочее и тому подобное. Причем уклон школы должен диктоваться потребностью государства и спецификой района. Вот, предположим, – Баку! Большинство школ этого района должно получить уклон... вы понимаете, какой? Причем нефть необходимо изучать в школе очень широко. Разведка и поиски нефти, а значит геология; добыча нефти, а значит техника и механика; переработка нефти, а значит химическая промышленность. Вся работа школ, кружков должна быть связана с практикой. И не только путем экскурсий... Такая специализация, конечно, не означает, что в школах Баку не будут преподавать литературу или, скажем, ботанику. Ни в коем случае! Среднее образование остается, но только в него будет «просачиваться» нефть: в виде примеров и задач по математике, тем по сочинениям и так далее... Между прочим, такого рода специализация поможет школе еще и тем, что в образование детей активно включатся родители. Ведь это их профессия! Профессия отцов – великое дело! Думаю, что средние школы в сельских местностях должны быть с агрономическим уклоном... Одним словом, десять лет учения... десять самых впечатляющих, самых любознательных лет должны дать практическую основу для жизни. Они должны прививать любовь и трудовые навыки не только на словах... Будем говорить откровенно! Счастливое детство – это понятие, которое далеко не всеми воспринимается одинаково. Кое-кто из молодежи по-своему трактует этот лозунг. Быть счастливым, в представлении таких типов, – это значит поменьше работать и получше жить. Мы забываем, что, желая детям счастья, следует готовить их не для счастья, а для трудностей жизни...

– И не только на словах! – многозначительно заметил Константин Семенович.

Но Сергей Иванович, увлеченный своей идеей, не понял намека.

– Само собой разумеется! – горячо продолжал он. – Теперь о возможных возражениях... Те единицы, о которых мы говорили вначале. Да!.. Среди окончивших сельскую школу найдутся композиторы, философы, юристы... Ну так что? Дорога для них не закрыта! А что плохого в том, что какой-нибудь композитор будет иметь представление о сельском хозяйстве? Что плохого в том, если философ будет знать нефть? Медицинское образование не помешало Чехову стать писателем, химик Бородин был великолепным композитором.

– Ничего плохого в этом нет, – подтвердил Константин Семенович.