Текст книги "Семнадцатилетние"

Автор книги: Герман Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)

– Я нечаянно... верно, нечаянно, – со смехом говорила она.

Тамара видела, что за спиной Кати большая куча снега. По-мальчишески наступая и не давая ей оглянуться, она теснила подругу прямо на кучу.

– Ты что-о! Ты на кого руку подняла? – говорила Тамара, нанося частые, как в боксе, удары.

Неожиданно, с криком «куча мала!», сзади на нее налетела Женя, толкнула на Катю, и все трое упали в снег.

Валя с улыбкой наблюдала. Она бы с удовольствием приняла участие в этой возне, но между ними лежала пропасть недавних обид, недоразумений, а мостик, перекинутый подругами, она отвергла. Одним взмахом отбросить все, забыть и примириться с положением покоренной Валя не могла. Она только что настроила мать и, сославшись на нее, отказалась от предложения девочек, думая, что они будут ее уговаривать еще.

Основательно перевалявшись в снегу, а затем отряхнув друг друга, девушки взялись под руки и медленно пошли по дороге. В эти часы езды здесь было мало и никто не мешал гулять.

– А знаете что, девочки? – сказала Тамара. – Вечер у нас получится – что надо! Предложений – туча! Только когда мы это все успеем сделать?

– Ничего – успеем! – успокоила Катя. – Вчера я говорила с Крыловой насчет выступления. Ломается! Не понимаю, кого она изображает?

– Знаменитую певицу, – сказала Женя.

– Все мы кого-то изображаем, – заметила Валя.

– То есть, как все? – удивилась Катя.

– Очень просто. По-моему, все люди стараются казаться не тем, что они есть.

– Ну, например, я кого изображаю? – спросила Катя.

– Откуда я могу знать? У тебя есть свой идеал, и ты стараешься ему подражать.

– Например, кому? – настаивала Катя.

– Ну, отцу или матери...

– Ах вот в чем дело!

Некоторое время шли молча. Снег приятно похрустывал под ногами, и этот звук не в силах был заглушить, шум с проспекта, слабо доносившийся сюда.

– Нет, Валя, я все-таки не согласна! – снова заговорила Катя. – В какой-то степени это и верно. Бессознательно мы иногда подражаем тем, кто нам нравится, но ты говоришь о другом! Ты говоришь – изображаем! А изображать бессознательно нельзя.

– А разве я сказала – бессознательно?

– Значит, сознательно?

– Конечно.

– В корне не согласна. Это значит – врать, фальшивить. Идти наперекор своим убеждениям, притворяться!

– Ну, так что? Так и делают.

– Кто-о?

– Да почти все. Присмотрись получше...

Тамара с Женей молчали, чувствуя, что этот спор не только не примирит их с Беловой, но, наоборот, вызовет еще большее отчуждение и неприязнь.

– Ну что ты мелешь! – возмутилась Катя. – Вот уж не ожидала! Ты же совершеннейшую ерунду говоришь. По-твоему выходит, что все друг другу лгут, притворяются... Да это же политически вредная мысль!

– Подожди, Катя, – остановила ее Тамара. – Ты не дослушала до конца. Вообще-то говоря... Конечно, такие людишки есть! Особенно среди женщин. Напялит всякие файдешины да чернобурки и строит из себя графиню.

– Хе! Это сразу в глаза бросается!

– Ясно! За три километра видно. По походке можно отличить. Каблуки у них высоченные, и коленки от непривычки вперед сгибаются.

– Значит, вы согласны со мной? – спросила Валя.

– На четыре процента! – ответила Тамара. – Не забывай: чтобы изображать кого-нибудь в жизни, нужно иметь талант. Ну, а ты тоже кого-нибудь изображаешь? – Обратилась она к Вале.

– Я? Не знаю. Я еще не выбрала себе подходящей роли. Если бы я могла посмотреть на себя со стороны, тогда мне было бы ясно...

– Нет, ты подумай, что она говорит! – возмущенно перебила Катя. – По ее мнению, у нас нет честных, искренних людей...

– Ну что ты раскипятилась? Совсем не об этом идет разговор. Каждый человек хочет играть какую-то роль в жизни, – сказала Женя и при этом незаметно дернула Катю за пальто, но та уже ничего не замечала.

– Да совсем не то... Она говорит о другом! Валя, скажи ясней свою мысль.

– Я достаточно ясно сказала. Давайте возьмем для примера кого-нибудь из наших девочек, и вы сразу убедитесь, что я права.

– Ну давайте, давайте! – согласилась Тамара. – Кого, например?

– Рая Логинова, – торопливо сказала Валя. – Вы думаете, она всегда такая тихоня? А посмотрите на нее дома! Она только прикидывается такой, а сама хитрая, как лиса.

– Ну уж не знаю... – с сомнением сказала Катя.

– Она подписала ваше «Обещание» потому, что ей выгодно... чтобы не ссориться. А зачем ей наш класс, когда она всегда одиночкой живет? У нее свое на уме. Она только играет в коллективистку, а на самом деле совсем другая...

Пример с Логиновой смутил Катю. Хотя она и не верила Беловой, но и возражать не могла. Действительно, Рая была странной, малопонятной девочкой. Жила как-то особняком, держалась незаметно, училась средне.

Поравнявшись с домом, откуда они вышли, девушки попрощались с Валей и повернули назад.

Настроение было испорчено. Сюда они шли с надеждой выяснить досадное недоразумение и исправить чью-то ошибку, и ничего не вышло. Недоразумение углубилось еще больше.

– Ну вот, – произнесла, наконец, Катя. – Что же это такое, девочки? Плохие мы воспитатели.

– А при чем тут мы? – обиделась Женя. – Просто она безнадежная мещанка...

– Раю зачем-то вспомнила...

– А по-моему, надо взять ее за шиворот и вытрясти из нее всю пыль! – громко сказала Тамара. – Я уже заметила: сколько ее по головке ни гладь, она только хуже...

– Что ты имеешь в виду?

– Проработать на собрании, – ответила Тамара.

Да так, чтобы запомнила. Довольно с ней церемониться! Надо, чтобы она чувствовала, что такое коллектив, и не думала, что в ней кто-то нуждается. Тоже... еще рассуждает о коллективе! Она и в самом деле кого-то играет. Сверхчеловека!

– Подожди, Тамара, – остановила ее Женя. – У тебя все очень просто. С людьми нужно обращаться тонкими инструментами, а не топором.

– С какими людьми? – вскипела Тамара. – С какими? Со своими, с друзьями...

– А она кто? Враг, что ли?

– Да уж во всяком случае не друг!

– Не перегибай, пожалуйста, – спокойно возразила Катя. – Она советская школьница, но только напускает на себя какую-то ерунду.

– А ну ее! Мне просто надоело о ней говорить! – рассердилась Тамара и, чтобы согреться, широкими взмахами захлопала в ладоши.

– Ну давайте поговорим на собрании, – согласилась Катя после некоторого раздумья. – Девочки, а вы не знаете, что у Раи в медальоне?

– Портрет умершей матери, – ответила Женя и остановилась. – Я сворачиваю. До свидания!

Попрощавшись, она ушла в переулок. Катя с Тамарой отправились вдвоем. Не успели они сделать и двадцати шагов, как Тамара неожиданно толкнула Катю в бок.

– Слушай... Караульный на карауле прокараулил калачи. Караул кричи!

– Что это такое?

– Я придумала! – сказала с гордостью Тамара и снова начала что-то сочинять.

Через минуту она опять дернула подругу за рукав и выразительно, нараспев, продекламировала:

– Простота, простак! Поступил просто так!

– Довольно, Тамара!

– А ты о чем думаешь?

– На душе противно... Если она в семнадцать лет хочет кого-то играть, что же потом будет?

– Ну и пускай! Не стоит она того, чтобы о ней думать. Уверяю тебя!

– Нет. Каждый советский человек этого стоит, слышишь, каждый!

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

В конце учебника физики вклеено приложение: пять раскрашенных полосок. На левой стороне каждой полоски темно-фиолетовый, почти черный цвет. Постепенно полоска переходит в синий, затем в голубой, зеленый, желтый, оранжевый и, наконец, в красный цвет. Это спектр.

Лида думала о том, что если человеческие переживания, настроения, ощущения сравнить со спектром, то самые тяжелые, мучительные чувства – горе, отчаяние – будут иметь черно-фиолетовый цвет, а счастье, радость – ярко-красный. Все остальные чувства располагаются где-то между ними. Эта мысль понравилась Лиде, и, глядя на спектр, она попробовала определить свое состояние, начиная с момента прощания с Алешей на катке.

Что это за чувство? Его нельзя назвать тяжелым, но и от радости оно далеко. Где-то левее середины спектра. Зеленоватое, временами переходящее в нежно-голубой цвет неба. Грусть. Грусть окутала ее, как окутывает неожиданно густой туман на воде пловца, и Лида не знает, в каком направлении плыть.

Все чаще и чаще охватывало ее за последнее время приятное, легкое чувство какого-то равнодушия и состояние полного безразличия ко всему. Громадного труда стоило ей сосредоточиться, когда она делала уроки, и если бы не «Обещание», она махнула бы на все рукой. И будь, что будет! Давно ли Лида говорила на дискуссии о счастье, что если она кого-нибудь или что-нибудь полюбит, то будет счастлива.

«А разве это счастье?.. Нежно-голубого цвета... Ведь счастье – это что-то большое, ярко-красное, испепеляющее все на своем пути, точно пожар в степи».

Отодвинув учебники, Лида встала, прошлась несколько раз по комнате и, заложив руки за голову, остановилась у окна. Она увидела над крышами домов робко мигающие звезды и, думая об Алеше, долго стояла неподвижно. Глаза наполнились влагой, звезды расплылись в мерцающие кружочки.

Вот он стоит перед глазами как живой. Среднего роста, широкоплечий. У него большой открытый лоб, прямые ровные брови, серые глаза, в которых всегда что-то строгое, спокойное и в то же время колючее. Прямой нос, небольшой рот. Губы сжаты, и концы их чуть опущены.

К чему придраться? Лида не понимала, почему ей так хочется найти в нем какие-то недостатки. «Неуклюж, как медвежонок, – думала она, но почему-то и это ей нравилось. – Неужели действительно в любимом человеке недостатки кажутся достоинствами?»

Мерцающие кружочки снова превратились в звезды. Слезы высохли. Она вспомнила Игоря. Он влюблен в нее до глупости, и это все видят. Бедный, бедный! Смотрит на нее такими глазами, что трудно удержаться от смеха.

Вернувшись к столу, она снова взялась за учебники. «Уроки – прежде всего». Если она получит тройку, то Катя, Женя и особенно Тамара доймут ее своими вопросами, заботами. Придется притворяться, что-то придумывать, лгать, а лгать не хотелось. На душе так чисто, безоблачно.

Около часа она просидела за учебником по физике, но затем мысли опять уплыли в сторону. Несколько минут она смотрела невидящими глазами на схему и формулы, потом решительно поднялась и направилась в кабинет отца.

– Ты занят, папа?

– Входи, Лидуся.

Лида, по привычке, села на ручку кресла, обняла одной рукой отца за шею и прижалась щекой к щеке.

– Папа, ты ответишь мне на один вопрос?

– Разумеется, если сумею.

– В кого я уродилась? В тебя или в маму?

– Что это ты вдруг?.. Ты гибрид, – шутливо сказал он.

Лида обиделась и, отстранившись, посмотрела на него с упреком:

– Неужели тебе никогда не хочется поговорить со мной серьезно?

– Не обижайся, Лидок. Просто мне с тобой хорошо, весело, вот и хочется пошутить.

– Ведь ты же не просто друг, ты еще и папа! А мы с тобой никогда не говорили по душам, откровенно. У меня голова сейчас забита всякими проблемами и не с кем посоветоваться... Вот, например, выбор профессии. Константин Семенович несколько раз намекал, что следует об этом думать. А я до сих пор не знаю, куда мне идти...

– Да, это вопрос, заслуживающий серьезного разговора. Давай поговорим. Вряд ли я ошибусь, если скажу, что до сих пор не замечал в тебе никаких склонностей. Технику ты не любишь. К научной работе неспособна...

– Почему ты так думаешь?

– Нет последовательности, терпения и целеустремленности. Наука не для тебя.

– А гуманитарные науки?

– Не вижу и к ним никакого тяготения... Если хочешь, мой совет – изучай языки. Хорошее дело для женщины.

– Я как-то не думала об этом...

– Подумай. Это и интересно и нужно. На худой конец, будешь мне помогать... Так, что ли? Видишь, как будто бы и решили такую сложную проблему. Теперь дальше. Вторая проблема.

– В кого я уродилась?

– В мать. Вылитый портрет, и характер ее.

– Расскажи мне про нее... Ты так мало рассказывал.

– Что же ты хочешь знать?

– Все! С самого начала. Как вы познакомились?

Сергей Иванович встал, взъерошил волосы и прошелся по кабинету. Лида знала, что по привычке лектора он любил говорить стоя, и пересела в его кресло.

– Это было трудное время, – начал он. – Только что кончилась гражданская война. После ранения я побывал дома и отправился в Москву. Был я тогда молод, страсти кипели, и ехал я с грандиозными планами – развернуть научную работу в свободной стране. Мечты были большие, а вид у мечтателя весьма неприглядный... Солдатская шинель, сапоги, небритый... Вагон до отказа набит. Кое-как втиснулся. Пробравшись внутрь, заметил свободное место. Меня предупредили, что место занято, но я не обратил на это внимания и сел. Вскоре появилась хозяйка места. В темноте я плохо разглядел ее, да особенно и не интересовался. Не помню, в каких выражениях произошел у нас разговор, но мы поругались.

– Трудно представить, как это ты ругался, – с улыбкой заметила Лида. – Да еще с женщиной!

– Сейчас трудно. Но тогда... Тогда я не совсем еще оправился от раны, мне казалось, что все об этом должны знать и считаться с моим положением... Одним словом, я не уступил место, и ей пришлось стоять довольно долго. Часа через полтора мне стало жаль девушки. Все-таки я поступил по-свински. Я встал и уступил ей место. Но она даже не хотела со мной разговаривать. В это время на верхних нарах устроили перемещение, потеснились и предложили мне забраться туда. Я, конечно, воспользовался таким предложением, влез туда и сразу же уснул. Утром просыпаюсь, и первое, что увидел, – ее. Она спала сидя, положив голову на плечо соседки. Как сейчас помню...

– Она тебе понравилась? – тихо спросила Лида.

– Было в ее чертах, Лидочка, что-то такое, что заставило меня насторожиться. Н-да... Ехать нам пришлось вместе еще сутки. Поезда тогда ходили плохо... Я извинился, представился, и вскоре у нас завязался оживленный разговор. В Москву мы прибыли как старые знакомые. Она ехала в Москву учиться и хотела поступить в какое-нибудь театральное училище. В те годы вся молодежь, особенно девушки, обязательно хотели стать актерами... Спутница рассказала, что знакомых у нее нет, а едет она просто так, в Москву.

– Молодец мамочка!

Шагая по кабинету, Сергей Иванович закурил и присел в кресло, стоявшее в дальнем углу кабинета. Некоторое время он молчал. Верхняя лампочка была выключена, а свет настольной лампы не попадал на него. Лида видела, как в углу, время от времени, вспыхивал огонек папиросы...

– Ну, а что же дальше, папа? – вполголоса спросила она.

– Дальше... Дальше все было ужасно глупо. Этому трудно даже поверить. Я потерял ее в сутолоке вокзала, потерял в первую же минуту, как только вышел на перрон. Искал чуть ли не час и, когда утратил всякую надежду, вспомнил, что знаю только ее имя. Галя! Это все, что мне осталось!..

Лида слушала, затаив дыхание. Отец увлекся. Воспоминания разбудили в нем впечатления тех дней. Тембр голоса приобрел какую-то певучую задушевность, да и сама обстановка способствовала тому, что девушка очень ярко представила все, о чем рассказывал отец.

– Потом много времени ушло на устройство дел, – продолжал он, подходя к столу. – Когда я уже читал лекции в университете, то в свободные часы пытался найти Галю, наводил справки, ходил по студиям... Искал упорно, настойчиво, но никак не мог напасть на ее след. Не знаю, случай это или всегда бывает так, что тому, кто упорно ищет, как раз и подворачивается случай! Шел я как-то по бульвару и около Никитских ворот подошел к моссельпромщице, попросил пачку «Явы», смотрю – и глазам не верю. Галя! Дорогая моя Галочка подает мне папиросы. Тогда был нэп, и студенты на процентах торговали папиросами от Моесельпрома. Помнишь Маяковского рекламу: «Нигде кроме, как в Моссельпроме». Она обрадовалась не меньше меня. Я видел это по глазам. Училась она в Государственном институте театральных искусств, сокращенно ГИТИС, а жила в общежитии на Никитской улице, сейчас – улица Герцена. Самое поразительное было то, что жили – мы очень близко друг от друга и так долго не могли встретиться!..

В ближайшее воскресенье я пришел к ней... Общежитие это стоило бы описать. Представь себе длинный, очень широкий коридор, и весь он перегорожен театральными полотняными декорациями на маленькие комнатки. Зайдешь в одну – золотом расписана в стиле рококо. В другой мещанские обои. В третьей бревенчатая деревенская изба. Что делается в одном конце общежития, слышно в другом. Около двери плита, и целый день идет там варка, преимущественно пшенной каши. Разбитые рояли стоят на табуретках... Но знаешь, Лидуся, такого веселого, жизнерадостного, бодрого, горячего народа я больше не встречал в своей жизни. Или это мне кажется, потому что сам я был молод... Жили там студенты всевозможных художественных вузов. Певцы, композиторы, актеры, режиссеры, художники, скрипачи... будущие, разумеется. Многие из них сейчас уже народные, заслуженные, руководят театрами, а тогда это была бесшабашная, неунывающая молодежь. Ни голод, ни холод, ни трудности – ничего их не смущало... Но я отвлекся... С первых же дней я заметил в Галочке перемену. Появились у нее нотки сомнения. Мама твоя была умная женщина и не обольщала себя пустыми надеждами. Она поняла, что у нее нет таланта. – Сергей Иванович снова закурил и продолжал: – Всю зиму мы встречались с ней по нескольку раз в неделю. А когда пришла весна, я сделал предложение, и она согласилась стать моей женой. Вот и все, Лидуся.

– Она тебя очень любила? – тихо спросила Лида. Сергей Иванович подумал и медленно ответил:

– Нет. Первые годы она меня не очень любила. Правда, я этого почти не замечал. Потом она сама созналась, что вышла замуж потому, что ей некуда было деться. К родителям возвращаться было неудобно, а я ей немного нравился. Вернее, она меня уважала.

Лида с широко открытыми глазами подошла к отцу и остановилась в двух шагах. Эта новость потрясла ее до глубины души.

– Как же так?.. Я была уверена...

– Потом, да. Любовь пришла после того, как ты родилась.

– Подожди, папа... Разве так бывает?

– Как видишь, бывает.

– А ты не ошибаешься? – почти жалобно спросила она.

– О-о, нет! Любовь пришла большая, глубокая, настоящая. Почему это тебя смутило? Ты же не маленькая и должна понимать, что чувство приходит по-разному, и это зависит от темперамента человека. Бывает, что налетит оно, как ураган, а потом пройдет. Бывает, что приходит оно медленно и прочно захватывает человека до самой смерти. Это полюса, а между ними все остальные оттенки... У вас в школе этого не проходят, – пошутил он. – Ну, мы с тобой засиделись. Пора и спать.

– Спокойной ночи, – сказала Лида. Обняв отца, она нежно поцеловала его в лоб и ушла в полном смятении.

ОБЩЕЕ СОБРАНИЕ

За спиной Марины Леопольдовны Валя Белова чувствовала себя как в хорошо защищенной крепости. Нельзя сказать, чтобы преподавательница в чем-то ее поощряла, но выслушивала она Белову всегда благосклонно, и девушка была уверена, что если Катя и Тамара попробуют напасть на нее открыто, то и Марина Леопольдовна будет защищать ее открыто. Визит классного актива Валя поняла по-своему – решила, что девочки пошли на попятную.

В субботу было назначено собрание класса, и почему-то Вале казалось, что против нее замышляют недоброе. На душе было тревожно, но она бодрилась, и с Лица ее все время не сходила вызывающая улыбка.

В большую перемену Катя отправилась к Константину Семеновичу. Кроме новогоднего вечера, на собрании хотелось поговорить о юбилее. Подготовку к юбилею решили сохранить в тайне, но как это сделать, если на собрании будет присутствовать Белова? Теперь уже твердо было известно, что о всех «классных секретах» она немедленно докладывала Марине Леопольдовне, а та, в свою очередь, сообщала всем учителям. «А что если провести не общее собрание класса, а закрытое комсомольское? – думала Катя, спускаясь по лестнице. – Кроме Беловой, будут отсутствовать Крылова и Логинова, но им можно будет сказать потом, отдельно».

– Катя! Подожди! – окликнула ее Лена Мельникова, быстро сбегая вниз. – Ты мне очень нужна. Звонили из райкома. На следующем бюро стоит ваш отчет!

– Какой отчет? – с недоумением спросила Катя.

– Десятого класса. Ты будешь делать доклад.

– Вот еще, новое дело! Какой доклад, о чем доклад? Ничего не понимаю!

– О комсомольской работе. Ну, что ты глаза вытаращила? Обыкновенное дело. Отчитаешься в своей работе. Только и всего.

– Да почему я, а не ты?

– Потому что так решили. Хотят послушать о работе десятого выпускного класса. Про ваше «Обещание» слава расползлась по всему городу. Потом контрольные работы, и вообще, – вы сейчас один из лучших классов нашего района. Имей в виду, что заседание будет со школьным активом. Одним словом, готовь доклад! – закончила Лена и, неожиданно нахмурив брови, свирепо закричала в пролет лестницы: – Первухина! Первухина... подожди минутку!

Секретарь комсомола оставила Катю почти испуганной. Шутка ли сказать – делать доклад на бюро райкома! Никогда в жизни еще не приходилось ей выступать перед незнакомой аудиторией. «Впрочем, это только бюро, а значит, человек пятнадцать, двадцать», – успокоила она себя и отправилась дальше.

Константин Семенович работал в библиотеке. Выслушав Катины соображения, он спросил:

– А почему вы думаете, что Белова разболтает о юбилее? Можно ее предупредить.

– Бесполезно! Она назло нам это сделает. В первую очередь расскажет Марине Леопольдовне.

– Вы ходили к ней домой... О чем вы договорились?

– Откуда вы знаете?

– Был разговор в учительской, и, кажется, об этом упоминала Марина Леопольдовна.

– Ну вот... ну вот... – возмутилась Катя, сильно покраснев. – Сами видите, Константин Семенович. Чуть что, и Белова бежит к ней. Ну, на что это похоже! Неужели Марина Леопольдовна сама не понимает, что делает только хуже? Ведь она же учительница, педагог...

– Не расстраивайтесь, Катя. Замечания ваши о Марине Леопольдовне нахожу абсолютно неуместными. Вы лучше доводите дело до конца с Беловой. И не отчаивайтесь. Помните, что легче строить заводы, чем воспитывать людей. Сопротивление материалов точно высчитано, а сопротивление людей не поддается никакому вычислению. Для вас это хорошая практика. Ведь вы же будете учительницей! Расскажите: чем кончился ваш визит к Беловой? – спросил он, не обращая внимания на смущение Кати.

Катя подробно описала комнату и обстановку, в которой жила Валя, дословно передала беседу с ней и матерью, прогулку и спор.

– Н-да... случай трудный, – сказал Константин Семенович. – Посмотрим, как она себя будет вести на собрании...

Валя Белова не подозревала, сколько раздражения накопилось у одноклассниц против нее. Никакой вины за собой она не чувствовала, кроме той, что не подписала «Обещание». Ну, а это не так уж страшно.

Собрание начали, как только в класс вошел Константин Семенович. Председателем выбрали Катю Иванову, секретарем – Нину Шарину.

– Девочки, у нас сегодня на повестке дня несколько вопросов, – начала Катя, когда Нина достала бумагу, карандаш и приготовилась записывать, – но сначала я хочу сказать вам об одном шефстве. В восьмом классе есть две неуспевающие девочки. Отцы у них погибли на войне, и наш священный долг им помочь. Аня Алексеева и Нина Шарина согласились с ними заниматься в школе после уроков, если они не могут приходить на дом. Это уж они сами договорятся между собой. Как видите, вопрос очень простой, но я сказала о нем потому, что следующий вопрос – о Беловой. Вчера мы трое ходили к Беловой домой, чтобы предложить это шефство ей. Мы думали, что Белова за последнее время успела подумать над своим поведением и понять ошибку...

– Какую ошибку? – спросила Валя с деланным изумлением.

– Тебе дадут слово, тогда и будешь говорить, – остановила ее Тамара и при этом покосилась на учителя.

– С Беловой создалось какое-то странное положение, – продолжала Катя. – Я бы даже сказала – фальшивое положение. Все, что мы хотим делать или делаем, с ее точки зрения, глупо, никому не нужно, детская игра. А ведь она такая же десятиклассница. Вот и вчера. Мы предложили ей шефство, а она отказалась.

– Я не отказывалась.

– У тебя не хватило смелости! – вспылила Тамара. – Ты маму подослала!

– Но если мама возражает...

– А-а... брось хитрить! Мы не маленькие. Все понимаем!

– Тише, девочки! – остановила их Катя. – На маму, конечно, ссылаться не стоит. Ты могла легко ее убедить. Ты же, например, не послушала ее, когда пошла гулять? Так вот... Вопрос о Беловой надо выяснить и потребовать от нее объяснений. Она учится с нами, является членом нашего коллектива.

– Я не комсомолка.

– Я говорю о коллективе класса. Предлагаю высказаться. Кто хочет слова?

Наступило молчание. Никто не хотел начинать первый. И вдруг Светлана подняла руку. Валя меньше всего ожидала ее выступления и сильно побледнела. Она сразу догадалась, о чем будет говорить Светлана. Девушки же ждали, что, по своей доброте, Светлана постарается смягчить вопрос, но ошиблись.

– Девочки, я бы не стала сегодня выступать, но утром мы встретились с Валей по пути в школу, – начала Светлана, поворачиваясь к Беловой. – Хотя ты и не комсомолка, но считаешься нашей подругой, поэтому я буду говорить откровенно. Это пойдет тебе на пользу, Валя. Напрасно Ты думаешь, что кто-то тебе завидует или мстит. Особенно Катя. Она меньше всего думает о тебе. У нее сейчас так много работы... Ты сама виновата во всем, но не хочешь признаться. Разве мы тебя не предупреждали? По-моему, к тебе всегда относились хорошо и желали добра. А как ты поступала? Ну, вот скажи сейчас честно, при всех, кто из девочек говорил о том, что ты мне сказала утром?

Белова сидела бледная, с плотно сжатыми губами и молчала.

– Говори, Света, в чем дело! – крикнула Женя.

– Если она сама не хочет, то я скажу. Сегодня мы встретились по дороге в школу. Она немного пожаловалась на вас, а потом сказала, что некоторые девочки говорят, будто я стала дружить с Лидой потому, что мне это выгодно...

Гул возмущенных голосов заглушил дальнейшие слова Светланы.

– С ума сошла!

– Вот ерунда-то...

– Кто это мог говорить? Она по себе судит...

– Это подло!

– Тише! Успокойтесь! Я вам дам слово! Дайте закончить Светлане! – крикнула председатель, хлопая в ладоши.

Когда шум стих, многие подняли руки, прося слова. Присутствие Константина Семеновича, сидевшего на последней парте, никого не смущало.

– Продолжай, Светлана, – сказала Катя.

– Я несколько раз спросила ее, – кто мог сказать такую глупость? Она никого не назвала. Тогда я рассердилась.... Я подумала, что, может быть, она сама это выдумала, но приписывает другим...

– Так оно и есть! – вырвалось у Тамары.

– Теперь посудите сами, девочки! Она жаловалась, что к ней стали плохо относиться, а как, например, я могу к ней хорошо относиться, если она выдумывает такие скверные вещи? Ну, сознайся, Валя, что ты это выдумала! Или скажи, – кто говорил?

Белова продолжала сидеть неподвижно, и только глаза ее беспокойно бегали по сторонам. Сначала она хотела демонстративно, с высоко поднятой головой выйти из класса и хлопнуть дверью, но присутствие Константина Семеновича удержало ее от этого. Нужно было терпеть до конца и молча выслушать все.

Разговор со Светланой произошел не случайно. Вале давно хотелось переманить Светлану на свою сторону или подружиться с ней. Но для этого необходимо было оторвать ее от других. Валя видела, что после ноябрьского вечера между Лидой и Светланой завязались более близкие отношения, чем раньше. Они часто вместе гуляли, ходили на каток. Не подозревая, что не Светлана, а Лида искала этой дружбы, она решила на этом сыграть.

– Конечно, Катя права, – продолжала Светлана. – Странно, когда в одном классе учимся не один год и вдруг такие фальшивые отношения.

– Что ты предлагаешь? – спросила Катя.

– А что я могу предлагать? Я рассказала, чтобы выяснить все до конца и по-настоящему разобраться в наших отношениях... Ну и, конечно, исправить.

Светлана села. Катя взглянула на поднятые руки учениц и решила дать слово Алексеевой. Она была уверена, что Аня будет говорить принципиально и «задаст правильный тон» для последующих выступлений.

Аня, как всегда, встала решительно, но заговорила с волнением, и в голосе ее вначале не было особой уверенности.

– Вот вопрос... Можно ли себя противопоставить коллективу? Я думаю, что иногда можно... Когда у меня есть идея, когда я глубоко в нее верю, проверила на опыте, а коллектив отстал и не понимает, тогда можно...

– Коллективу противопоставить можно, а народу нельзя – дополнила Тамара.

– Не открывай дискуссии, – остановила ее Катя.

– Белова оказалась одна против коллектива. Катя сказала, что это странно... Да! Это особенно странно сейчас, когда мы как-то выросли и крепко сдружились. Сейчас у нас есть хорошие задачи. Я не знаю, как вы, девочки, но я чувствую, что у нас появился настоящий коллектив. Не круговая порука, как раньше, когда мы прикрывали друг друга, а именно коллектив с хорошими, передовыми задачами. Я замечаю, что мы мало думаем о себе, о своих личных делах, а беспокоимся о других... С нас уже берут пример, а значит, мы в первых рядах...

Кто-то захлопал, остальные дружно поддержали. На какой-то момент Аня смутилась, но, сразу же собравшись с мыслями, продолжала:

– Что я хочу сказать? Почему именно сейчас Белова оказалась в одиночестве? Ведь никто ее не прогонял. Она сама отошла от нас. Никакой идеи у нее, конечно, нет и быть не может. Но думает она, наверное, что ее не понимают. Так она сама себе внушает. Почему-то ей не по душе наши задачи. Почему? Просто она зарвалась, но не хочет это признать из-за больного, мелкого самолюбия. Она индивидуалистка. Никто ее уговаривать, конечно, не собирается. Катя, Тамара и Женя сделали все. Они протянули ей от имени всего класса руку... Она отказалась! Ну, и пускай идет своей дорогой. Значит, ей с нами не по пути.

– Что ты предлагаешь? – спросила Катя.

– Я предлагаю это положение узаконить. Исключить ее из коллектива!

Наступила тишина. Подсознательно эта мысль вертелась в голове у многих, но, когда Аня так сказала, всем стало как-то не по себе.

Услышав такое предложение, Валя вздрогнула, побледнела, но сейчас же успокоила себя: «Нет! Этого не может быть... Они не смеют!.. Тут сидит Константин Семенович. Он им не позволит...»

Видимо, об этом подумала не только Валя, потому что головы всего собрания повернулись к учителю и все глаза вопросительно уставились на него. Но Константин Семенович что-то старательно записывал в свою записную книжку, и можно было подумать, что он даже и не слышит всего, что происходит в эту минуту на собрании.

– Кто хочет слова? – спросила Катя.

– Я! Дайте я скажу, – попросила Лида. – Катя, можно мне?

– Говори, Лида.

Лида встала и, слегка побледнев, обратилась к классу:

– В основном, Аня говорила хорошо и правильно, но предложение, по-моему, поспешное. Вспомните, девочки, чему нас учит комсомол. Мы должны бороться за каждого человека. Бороться терпеливо, настойчиво. Мы должны воспитывать людей, а не выбрасывать их... Выбросить – это проще всего. Выбросить – это часто значит расписаться в своей беспомощности или неумении...