Текст книги "Семнадцатилетние"

Автор книги: Герман Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

Ольга Николаевна встала и отошла к окну. Некоторое время она смотрела на большой одинокий тополь, росший во дворе дома. Теперь она не сомневалась, что «нервное потрясение», о котором говорил учитель, было вызвано последним разговором. Ничего другого нет и не может быть. Просто она не сумела передать дочери хотя бы крошечную частицу своего чувства, не сумела, как нужно, рассказать о случившемся. «Что же это такое? – думала она. – Неужели Аня сама не понимает таких жизненно обычных вещей? Или она боится иметь отчима? Боится потерять мою любовь?»

Константин Семенович терпеливо ждал. Он видел, что мать встревожена, но колеблется и стесняется говорить на такую интимную тему.

– Ольга Николаевна, вопросы воспитания требуют полной откровенности, – осторожно напомнил он. – Если вам, по какой-то причине, неприятно или не хочется говорить на эту тему, то скажите прямо...

– Я понимаю, – согласилась она, выходя на середину комнаты. – Хорошо! Будем говорить откровенно. Я вижу, что вы уже все знаете.

– Знаю я очень мало. Из третьих уст.

– С Аней вы не говорили?

– Нет. С ней говорить сейчас не стоит.

– Почему ее до сих пор нет? – вдруг встревожилась Ольга Николаевна. – Она сегодня даже не ночевала...

– Она сейчас у своей подруги.

– У Нади Ерофеевой?

– Да.

Ольга Николаевна нервно заходила по комнате, постоянно вскидывая голову и поправляя волосы. Ей было досадно и неприятно, что приходится говорить с посторонним человеком о своих отношениях с дочерью, о своих чувствах.

– Я так и думала... Она, видите ли, рассердилась на меня. Позавчера мы с ней поссорились. Мне казалось, что она вполне взрослая, много читает и вот... Оказывается, она еще совсем девчонка. Она запретила мне выходить замуж. Ну, что же это такое?

Ольга Николаевна ожидала, что после такого сообщения Константин Семенович снисходительно улыбнется, но учитель оставался серьезным.

– Ольга Николаевна, – как можно мягче сказал он. – Я не говорю о вас, но часто матери, занятые работой, не замечают переходного момента и оказываются в ложном положении по отношению к своему ребенку. Они привыкли считать его маленьким... и детям приходится самостоятельно решать сложные вопросы жизни. Родители забывают, что юность смотрит на жизнь совсем другими глазами, чем они. Простите, я, может быть, говорю неясно?

– Нет, нет. Я понимаю вас, Константин Сергеевич, – торопливо сказала она, путая отчество учителя. – Это действительно сложные вопросы воспитания... Я не понимаю, почему Аня так резко реагировала на... на перемену нашей жизни. Может быть, она меня ревнует...

– А что она вам сказала? – спросил учитель.

– Она сказала, что мое замужество оскорбляет память ее отца, – призналась Ольга Николаевна и при этом показала рукой на фотографию. – Но я думаю, что это только предлог. На самом деле есть какая-то другая психологическая причина.

– А я убежден, что причина именно эта. И только эта. Ее отец!

– Вы так думаете? – недоверчиво и настороженно спросила она.

– Убежден!

– Но ведь это нелепо...

– Нелепо для нас с вами, с высоты наших лет, – перебил ее учитель. – Не беспокойтесь, я не буду убеждать вас оставаться вдовой... Наоборот. От всей души желаю вам счастья, но не считаться с мнением вашей дочери вы не имеете права. У нее такой решительный и волевой характер...

– Это верно... Но что она может сделать?

– Ольга Николаевна, она не говорила вам такой фразы: «Или он, или я!»?

– Да, да. Совершенно верно. Именно так она и заявила: «Или он, или я!» Откуда вы об этом знаете?

– Из третьих уст, – напомнил учитель. – А вы не подумали о том, какая угроза стоит за этой фразой?

– Вероятно, сгоряча решила от меня уйти, – с грустной улыбкой промолвила она. – Ведь все дети мысленно уходят от родителей, чтобы наказать их.

– Я боюсь, что она может сделать что-нибудь и похуже...

Ольга Николаевна побледнела. Затем лицо ее покрылось пятнами, глаза широко раскрылись.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хотел сказать, что она может сделать все, что взбредет ей в голову, особенно в состоянии аффекта.

– Нет, нет... Это было бы ужасно... Я никогда не простила бы себе... Бог с ним, с моим счастьем... – говорила она, быстро шагая по комнате. – Как вы меня напугали! Боже мой!

– Я не хотел пугать вас, Ольга Николаевна. Аня достаточно умна, чтобы не сделать большой глупости, но я хочу вас убедить, что необходимо считаться с ее характером и с ее большой любовью к погибшему отцу.

– Да, да... Это необходимо... это необходимо... – повторяла она, продолжая метаться по комнате. – Но что же мне теперь делать? Я совершенно растерялась. Посоветуйте, Константин Семенович... Вы педагог, учитель. Научите и меня, как я должна поступать.

– Какой же я могу дать совет? Я не знаю ваших отношений с дочерью... Это слишком ответственно и сложно.

– Вы на нее имеете влияние. Она вам доверяет.

– Поговорить с ней я могу и хочу, но, сами посудите, как она отнесется к моим словам. Я посторонний, чужой человек...

– Неправда! Вы не посторонний и не чужой. Вы учитель.

– Знаете что, Ольга Николаевна, «время – лучший судья, а – терпенье – лучший учитель». Это, пожалуй, единственный совет, который я вправе дать.

– Да, да... Надо подождать. Я вам очень благодарна. Страшно подумать, что могло бы случиться...

– Я должен уходить, – сказал он, поднимаясь. Они вышли в прихожую. Ольга Николаевна зажгла свет и с какой-то виноватой теплой улыбкой открыла учителю дверь.

РЕШЕНИЕ

Прошло три дня. Алексеева была молчалива, сосредоточенна, но занималась хорошо. Она исправила отметку по геометрии, получила пятерку по истории, и «тройка воспитателей» успокоилась. Десятиклассницы чувствовали, что у Ани какие-то личные неприятности, но не надоедали ей расспросами. Мало ли с кем и что бывает! Раз она сама не ищет совета и сочувствия подруг, то не к чему навязываться и проявлять любопытство.

И только Надя Ерофеева продолжала волноваться за подругу. Она единственная в классе знала Анину трагедию, знала о решении Ани и со страхом ждала, что вот-вот разразится несчастье. Самое ужасное то, что Надя должна молчать как рыба. Сохранять же такую тайну – невыносимо тяжело. Константин Семенович – единственный человек, которому она доверила ее и с которым могла отвести душу, – всегда был занят и только на другой день после их разговора– мимоходом бросил: «Не волнуйтесь, Надя, все будет хорошо». И больше ничего! Успокоил – нечего сказать!

Каждое утро Надя со страхом заходила за подругой и, видя ее живой и невредимой, – успокаивалась. Большую часть суток они проводили вместе, но, когда расставались, Надя вновь начинала волноваться. Все время ей мерещились всякие ужасы, и она просто не находила себе места.

Все эти дни Аня избегала встречаться с матерью и, если та пыталась с ней заговорить, прикидывалась занятой или усталой.

В субботу, в последнюю перемену, Константин Семенович разыскал Алексееву и попросил ее задержаться после уроков.

Когда верхний этаж опустел, а во втором и первом начала заниматься следующая смена, Константин Семенович пришел в класс с туго набитым портфелем и кипой тетрадей. Здесь его поджидали Аня и Надя.

– Константин Семенович, а мне можно остаться? – попросила Надя. – Мы с ней хотели вместе домой идти...

– Ну что ж, оставайтесь, но делать вам нечего.

– Я так посижу.

Учитель достал несколько листов бумаги, один из них был исписан.

– Аня, я хотел попросить вас переписать план работы на ноябрь, – сказал он. – У вас хороший почерк. В двух экземплярах. Сделаете?

– Пожалуйста!

Аня села за парту, вытащила линейку, вставочку и начала читать план. Ей понравилось поручение и приятно было, что Константин Семенович не ушел, а, подвинув стул к окну, устроился работать.

– Все разбираешь? – шепотом спросила Надя подругу.

– Разбираю. Сиди тихо. Почитай что-нибудь.

– Я химию буду учить.

Некоторое время в классе была полная тишина. Надя сидела над открытым учебником и делала вид, что занимается. Аня разлиновала лист и переписывала план, а Константин Семенович проверял сочинения восьмого класса.

– Сегодня у меня памятный день... – сказал вдруг задумчиво он. – Шесть лет назад, в этот день, я впервые участвовал в бою.

– А очень было страшно, Константин Семенович? – спросила Надя.

– Страшно?.. Это не то слово. До боя на душе было тревожно, а во время боя – не знаю. Что я тогда переживал? – спросил он себя и сейчас же ответил: – Много переживал, но только не страх. Там, где сильный нервный подъем, там, чаще всего, нет места для страха. Я думаю, что страх вызывается воображением, ожиданием... Вам здесь, в Ленинграде, было, вероятно, страшней...

– Ну что вы, Константин Семенович! – беспечно сказала Надя. – Мы здесь так привыкли. На обстрелы даже внимания не обращали!

– Ты не обращала внимания? – насмешливо спросила Аня.

– А что? Мы с мамой ночью даже в убежище не спускались. Она говорила, что все равно не спастись. Будь что будет! Вот когда сирена воет – жуть! Я до сих пор не могу ее слышать. До чего противно она воет, Константин Семенович! Вы не представляете. Хуже всякой бомбы.

– Ваш отец тоже погиб на войне? – спросил учитель.

– Да, – грустно ответила Надя и вздохнула. – Он в самом начале войны погиб. В ополчении.

– А на каком фронте был ваш отец? – обратился Константин Семенович к Ане.

– На Центральном. Он был в инженерно-саперной части. Я правильно говорю?

– Да. Такие части есть.

Минуты три прошли в полном молчании. Перо Ани поскрипывало спокойно, без перерывов.

– В этой войне народ перестрадал столько, что, если бы память удерживала всю остроту переживаний, жизнь, наверно бы, угасла, – прервал тишину, учитель. – Матери потеряли детей, дети отцов, жены мужей, мужья жен и детей, сестры братьев... Представьте себе, что все люди помнили бы свое горе до сегодняшнего дня так же остро, как в первый день... Вот вы потеряли отца. Вспомните, как сильно переживали вы свое горе в первый день. Я нисколько не сомневаюсь, что вы до самой смерти будете помнить об отце, но это не мешает вам сейчас учиться, не мешает радоваться, смеяться... у вас впереди большая перспектива. Жизнь берет свое и побеждает скорбь. Иначе и быть не может: это закон, который никто и никогда не изменит.

– Зачем вы мне это говорите, Константин Семенович? – с удивлением спросила Аня.

– Потому что знаю, как вы любите погибшего отце...

– Да, я очень люблю папу, – произнесла девушка и вздохнула. – Если бы вы знали, Константин Семенович, какой он был замечательный! Вы любите охоту и вообще природу? – неожиданно спросила она.

– Природу да, а охоту нет. Я люблю ловить рыбу на удочку.

– Он тоже был плохой охотник и никогда ничего не убивал, но очень любил бродить по лесу. Он мне рассказывал, что ходит по лесу и поет во весь голос... Ну и, конечно, всех птиц пугает.

Заговорив об отце, Аня оживилась. На щеках появился румянец, глаза заблестели, и вся она как-то выпрямилась.

– Один раз папа принес с охоты две тетерки. Он так интересно рассказывал, как их увидел, как подкрадывался к ним... А потом мама приходит из кухни и говорит: «Какие у нас в советском лесу культурные тетерки живут. Газеты выписывают». – «Как так?» – «Да у них газеты в животе!» Оказывается, он купил их в магазине... Ну и смеялись мы, Константин Семенович!

Это воспоминание развеселило всех и внесло какую-то непринужденную, почти дружескую струю в разговор.

– Константин Семенович, а у нас, знаете, какой был случай! – весело заговорила Надя. – Тоже смешной. Я тогда еще совсем маленькой была. Мне мама рассказывала. Я даже не знаю, в каком году это было. Тогда привезли откуда-то ананасы и продавали в «Гастрономах», а мама их никогда не видела. Папа купил ананас, принес домой и ушел на собрание. А мамы дома не было. Когда она пришла и увидела ананас, то взяла и посадила его. Вы представляете? В старый горшок от цветов посадила, насыпала земли и полила. Правда, смешно?

– Забавно, – улыбаясь, сказал учитель.

Аня не слушала. Случай этот ей был известен. Нахмурив брови, она старательно переписывала план и сосредоточенно о чем-то думала, изредка поглядывая на учителя. Наконец она решилась:

– Константин Семенович, когда-то вы сказали, что ждете от нас вопросов...

– Да. Это действительно так.

– Вот я хочу задать вам такой вопрос... Что должна делать женщина после смерти любимого человека? – спросила Аня со свойственной ей прямотой.

Это был тот вопрос, которого, в той или иной форме, он ждал давно и ради которого остался сегодня и завел весь этот разговор. Однако он сделал вид, что не уловил вопроса.

– Извините, я не совсем понял. Что должна делать женщина...

– После смерти любимого человека? – повторила Аня. – Ну, предположим, он погиб на фронте...

– Как ваш отец?

– Да... Что должна делать его жена? Константин Семенович подумал, посмотрел на девушек и серьезно сказал:

– Я думаю, что ей лучше всего умереть.

– Вы шутите?

– Шучу, – с улыбкой сознался он. – Но вы спросили таким тоном, что лучшего ответа я не нашел. Были же народы, которые вместе с умершим мужчиной хоронили и его жену. Они считали, что женщина – неотделимая собственность мужа и после его смерти на земле ей нечего делать.

Надя вытаращила глаза и затаила дыхание. Она сообразила, к чему ведет учитель, но такая шутка могла Аню обидеть.

– Ну, а может она выйти замуж за другого? – спросила Аня.

– Если она очень старая, то не стоит.

– Не шутите, Константин Семенович, я серьезно спрашиваю вас.

– Так ведь мы только что говорили об этом. Если она жива, здорова и еще не старая, – жизнь свое возьмет.

– Но ведь это будет оскорблением памяти отца, то есть ее мужа!

– Почему? Она может пронести до самой смерти светлую память о нем, но если она еще молода и полюбила хорошего человека...

– Нет, нет... Я не согласна с вами. Два раза любить нельзя!

– Думаю, что вы ошибаетесь. Живой любовью можно любить только живого человека. Мертвый в этом не нуждается, Когда я лежал в госпитале и дела мои были плохи, я заранее написал своей жене письмо о том, что если она останется без меня, то... Я много о чем ей написал, в том числе и о замужестве.

– А что она? – вырвалось у Нади.

– Она не читала письма. Оно было написано как завещание, на случай моей смерти, и, когда мои дела пошли на поправку, я его сжег.

Аня слушала учителя с мучительно напряженным вниманием...

Остальную часть времени она работала молча, но по выражению ее лица Константин Семенович видел, что разговор их не пропал даром.

Так оно и было. Решение пришло само, и Аня даже досадовала, что она не додумалась до этого раньше. Закончив работу, девушка попрощалась с учителем и вместе с Надей спустилась вниз.

– Пойдем ко мне. Ты мне поможешь, – сказала она, одеваясь.

– А что?

– Я не совсем согласна с Константином Семеновичем, – начала она рассуждать сразу, как только они вышли на улицу. – Знаешь, о чем я подумала. Папа – мой отец. Я обязана его любить, какой бы он ни был. Это так! А кто он для нее? Никто! Посторонний человек. Ведь они познакомились, когда она уже окончила школу. А раньше? Они даже не знали друг друга. Они записались в загсе? Ну, так что? Они могли разойтись и опять стали бы чужими. Наконец, они просто могли бы и не встретиться в жизни и даже не знали бы друг о друге...

Надя очень смутно понимала, о чем говорит Аня. Под словом «она» подразумевалась Ольга Николаевна, но почему «она» стала незнакомой своему мужу, Надя не могла уловить.

– Пускай так! – продолжала Аня. – Она хочет развестись с папой и выйти замуж за другого. Пускай! Я не имею права приказывать, если ей не дорога его память. Но для меня отец всегда останется отцом. Он у меня один, и самый дорогой... Ты понимаешь, Надя? Я тебе не умею объяснить! – с досадой сказала она, видя круглые глаза подруги. – Ну, вон идет какой-то дядя. На той стороне. Видишь? С бородой. Кто он тебе? Никто. Пойди с ним в загс, запишись, и он будет муж. Поняла? А через месяц разведись, и кто он тебе будет? Никто. Опять не поняла? Ну и молчи!

Вернувшись домой, Аня вместе с подругой принялась действовать., В комнате матери было много вещей отца. В первую очередь Аня открыла шкаф, сняла с вешалки два отцовских костюма и перенесла их в свой шкаф. Перебрала белье и отложила все отцовские вещи, вплоть до носовых платков. Потом принялась за книги.

Надя деятельно помогала подруге. Теперь она догадалась, что Аня считает себя единственной наследницей отца, и решила отделиться от Ольги Николаевны.

Когда все было пересмотрено и перенесено, Аня обратила внимание на большую картину в золоченой раме, висевшую над кроватью матери.

– Эту картину папа очень любил. Помоги, Надя.

Они залезли на кровать и с трудом сняли картину.

– Теперь все, – вздохнула с облегчением Аня.

Вернувшись с работы и увидев полный разгром в комнате, Ольга Николаевна сначала испугалась. Первая мысль была: «воры». Услышав в соседней комнате голоса, она бросилась туда.

В комнате дочери от перенесенных вещей был такой же беспорядок. Девушки, стоя на стульях, вешали картину.

– Аня, что это значит?

Дочь, не торопясь, опустила картину, спрыгнула со стула, стряхнула с себя пыль и деловито сказала:

– Пойдем, мама.

Они перешли в комнату Ольги Николаевны.

– Мама! – ледяным тоном сказала Аня. – Если тебе не дорога память о папе, то ты свободна. Выходи замуж или делай, что тебе нравится. Но я не могу допустить, чтобы кто-нибудь чужой смел трогать папины вещи. Вот и все!

Теперь Ольга Николаевна поняла, в чем дело, почувствовала внезапную усталость и опустилась на стул. Она долго, с какой-то грустной улыбкой смотрела на дочь, словно давно ее не видала.

– Анюта! Какая ты у меня еще глупенькая! – с ласковым упреком сказала Ольга Николаевна.

– Мама, я не буду с тобой больше ссориться, – ответила Аня. – Можешь меня считать дурой, но я много думала и окончательно решила.

– А я и не возражаю... Мне очень приятно, что ты так любишь своего отца. И он стоит такой любви...

– Пускай я, по-твоему, глупенькая, – перебила Аня Ольгу Николаевну, – но я считаю так... У женщины может быть второй муж, и даже третий, а у дочери второго отца никогда не может быть!

– Я понимаю тебя. Но ведь и второй матери у тебя тоже не может быть.

– Конечно!

– Вот и отлично! – с радостью сказала Ольга Николаевна. – Вот мы с тобой и договорились. Видишь, положение оказалось не таким уж безвыходным. Нужно было только немножко подумать и не горячиться. Михаил Сергеевич очень хорошо к тебе относится, но он и не собирается стать твоим отцом. Тебе же семнадцать лет. Он хочет быть только твоим другом…

– Мама! При чем тут Михаил Сергеевич! – прервала ее Аня. – На эту тему я вообще не собираюсь с ним говорить. Он мне никто! Просто знакомый. Если ты выйдешь за него замуж, то это не дает ему никакого права...

– Ну, разумеется... Но мне казалось, что ты к нему хорошо относишься, и вы так весело играли в шахматы...

– Мама! Как можно говорить сейчас о шахматах! – с недоумением сказала Аня и, пожав плечами, ушла в свою комнату.

НА ВЕЧЕРЕ

Наступили ноябрьские праздники.

Десятиклассницы обычно неохотно посещают школьные вечера. Они считают себя уже взрослыми, «без пяти минут студентками», но в этом году дома не сиделось. Почему-то хотелось быть воем вместе.

На вечер собирались в приподнятом настроении. Недавно закончились городские контрольные работы за первую четверть, и все чувствовали, что они прошли хорошо.

Красные полотна с призывами. В коридоре праздничная, метра два длиной, школьная стенгазета с ярким заголовком. Полы натерты до блеска.

Десятиклассницы предусмотрительно выпросили ключ от своего класса, и большинство учениц раздевалось там, чтобы после вечера не толкаться в раздевалке.

Константина Семеновича поджидала Женя. Увидев входящего учителя, она подбежала к нему и загородила дорогу.

– Идемте в класс, Константин Семенович, – предложила она. – Мы там раздевались.

В классе оживление. Несколько человек окружили Катю Иванову и звонко смеялись. Константин Семенович с помощью многих рук снял пальто и уселся за парту. Все его воспитанницы сегодня в праздничных платьях, иначе причесаны, некоторые слегка надушены.

– Девочки, наши воспитатели не обломают мне каблуки? – крикнула Лариса, входя в класс, но, заметив учителя, смутилась и замолчала.

– Не обломаем, Лариса, – шутливо успокоил он.

Лариса Тихонова имела характер несколько необычный. Она не понимала шуток и все принимала всерьез. Ее можно было уверить в чем угодно. Добрая, бескорыстная, она прощала все, а если и обижалась на подруг, подшучивающих над ней, то очень скоро забывала обиду. Лариса легко подпадала под влияние и была мягкой глиной в руках каждой новой подруги. И в то же время от Ларисы можно было ожидать самых неожиданных «фокусов», как выражались девушки.

Дверь широко распахнулась, и в класс вбежала Надя.

– Ой, девочки! – восторженно сказала она, – идите скорей, посмотрите, каких морячков Светлана привела. Вы не представляете!

Увидев среди девушек учителя, Надя осталась с открытым ртом и густо покраснела. Присутствующие захохотали.

– Не буду вам мешать, – сказал Константин Семенович, поднимаясь.

– Вы нам не мешаете, – попыталась удержать его Катя.

– Нет, нет, у вас пут свои секреты и дела... Сегодня уж такой день...

Он вышел в коридор. К нему с обеих сторон присоединились десятиклассницы.

Светлана, Игорь и Алексей, сдав на вешалку пальто и шинели, поднимались по лестнице.

– В детский сад попали... – процедил сквозь зубы Игорь. – Надо было соски захватить. Светлана, что это за броненосец движется?

– Это наша математичка. Она дежурная на вечере, – пояснила Светлана и поклонилась учительнице.

– Только ты нас, пожалуйста, ни с кем не знакомь, – предупредил он. – Будем держаться сторонкой. А это что за телеграфный столб стоит в кустарнике?

– Ты дурак! Это наш классный руководитель, – сердито одернула его Светлана.

– Ах, это он и есть... Прошу прощенья!

Тихо разговаривая, они двигались по коридору. Светлана шла посредине. Встречные девушки косили глазами на блестящих моряков и шушукались между собой.

– А это что за миноносец? – продолжал непочтительно острить Игорь.

– Где?

– А вон с твоим любимчиком столкнулась.

– Это Варвара Тимофеевна, завуч.

– Тогда ошибся. Это, значит, тральщик – «Приходите – побеседуем!». Понятно!

Вдруг Игорь схватил сестру за локоть и на какое-то мгновение остановился.

– Свечка! Кто это стоит? Смотри прямо... В дверях класса стояла Лида.

– Кто она такая? Ты ее знаешь?

– Мы с ней вместе учимся... Это Лида Вершинина.

– Да что ты говоришь! Я пропал, Свечечка. Это она! Помнишь, я тебе говорил про «чудное виденье», которое исчезло в машине, – торопливо проговорил он.

Они медленно приближались к стоявшей девушке. Лида равнодушно скользнула взглядом по морякам и ушла в класс.

– Свечка, ты меня познакомишь с ней?

– Ты же не хотел ни с кем знакомиться!

– Передумал. Срочно передумал! Она танцует?

– Да. Ну, погуляйте без меня, – с улыбкой сказала Светлана и ушла за Лидой.

В классе сидели Катя, Лида и Таня.

– Светка, кто это с тобой? – спросила Таня.

– Это мой брат, – ответила Светлана и подошла к Лиде. – Ты одна пришла?

– Одна.

– Пойдем погуляем с нами. Брат где-то тебя видел и просит познакомить.

– У меня что-то нет настроения... Твой брат высокий?

– Да.

– А кто второй, пониже?

– Это его друг.

Неожиданно и очень громко заиграла радиола.

Константин Семенович с группой девушек остановился возле перил лестницы и наблюдал, как собираются гости. Вот какой-то суворовец, услышав музыку, перепрыгивая через три ступеньки, стрелой помчался наверх и чуть не сбил с ног двух девушек. Вот поднимается Женя с каким-то пожилым человеком, – очевидно, с отчимом.

«Чего-то не хватает... – думал учитель. – Нет выдумки. Вечер должен начинаться в раздевалке, у входа в школу...»

Открыли дверь в зал, и все устремились туда.

– Константин Семенович, мы займем места. Вы нас ищите, – предупредила Нина.

К Горюнову подошли два молодых человека. Один из них был невысокий, с пышной шевелюрой и живыми насмешливыми глазами.

– Здравствуйте, Константин Семенович, – громко и четко сказал он.

Учитель догадался, что это десятиклассники соседней школы, с которыми давно дружили его ученицы, Он приветливо протянул руку.

– Лева Никитин, – сказал первый.

Второй был значительно выше, стройней, с коротко подстриженными волосами и с детским выражением голубых глаз. Во всей его выправке, в движениях, походке чувствовался спортсмен.

– Пронин Михаил, – представился он.

– Радиолу настраивали. Теперь в порядке, – сообщил Лева, с любопытством разглядывая известного ему по рассказам девушек учителя. – Показывали нам «Обещание» и сводки. Ничего! Хорошо придумали. А у нас почему-то никто из учителей такого не придумал.

– Одобряете? Но должен вам заметить, Лева, что придумал это не я, а ученицы.

– Ученицы? – с притворным удивлением спросил тот. – Почему же они до вас не могли придумать?

– Потому что не было надобности.

Константин Семенович чувствовал, что мальчики задеты. Видимо, им было досадно, что девушки, с которыми они вместе учились до разделения школы, опередили их.

Как только девушки ворвались в зал, они, не сговариваясь, бросились на левую сторону и заняли два ряда в середине зала. Стул в центре ряда оставили свободным для учителя. Но сидеть им здесь не пришлось. Неожиданно около них остановилась сияющая Марина Леопольдовна.

– С праздником, девочки! Очень рада, что вы дружно, вместе. Это не для меня? – указала она пальцем на свободный стул и, не ожидая ответа, села на него.

– Марина Леопольдовна... – хотела было предупредить Лариса, но сзади ее дернули за платье, и она замолчала.

– Я очень люблю школьные вечера, – сказала Марина Леопольдовна по-немецки, разглядывая платья учениц. – Вы не знаете, что это за форма? Вон два молодых человека с Ивановой?

– Извините, Марина Леопольдовна, я на одну минуту... – сказала Нина Шарина, сидевшая рядом.

Она, а за ней еще трое, встали и сделали вид, что кого-то ищут. Когда они отошли на приличное расстояние, Нина махнула рукой, и все побежали в конец зала, где висел большой портрет Ушинского. Здесь стулья были еще свободны.

Ждать пришлось недолго. В зал вошел Константин Семенович в сопровождении Левы Никитина и Михаила Пронина.

Устроились прекрасно. Посредине посадили учителя, по бокам сели сами, а мальчиков посадили впереди. Одна за другой перебежали от Марины Леопольдовны остальные десятиклассницы, и скоро здесь оказался почти весь класс. Не хватало троих. Светлана сидела со своими гостями. Женя с отчимом. Белова пришла позднее. Оглядевшись, она села рядом с Мариной Леопольдовной.

Наталья Захаровна вышла на подмостки а подняла руку:

– Тише, девочки! Успокойтесь!

Гул быстро погас, и водворилась тишина.

Единогласно выбрали президиум и предоставили слово для доклада Анне Васильевне. Учительница встала перед столом президиума, и заговорила торжественно-приподнятым тоном. Первые две-три минуты ее слушали, но затем занялись разговорами между собой. Анна Васильевна говорила о событиях, давно всем известных. Шепот в зале постепенно вырастал, переходил в гул, и Наталье Захаровне пришлось два раза прерывать Анну Васильевну звонком.

– Прошу соблюдать тишину! Девочки, имейте уважение к докладчику.

Константин Семенович слушал доклад, наблюдал за залом и досадовал. В школе есть силы, средства, возможности, и при желании можно сделать интересный вечер. Октябрьская победа семнадцатого года – это новая эра в истории человечества. И даже есть точное время... Выстрел «Авроры» в девять часов сорок минут. Эта минута должна звучать радостней, чем двенадцать часов Нового года. Для того чтобы придумать какую-то интересную форму вечера, нужно передать всю инициативу школьникам. Может быть, вначале это будет не очень удачно, но впоследствии найдется все, и появятся традиции. Главное – не бояться. Надо рисковать...

После перерыва началась художественная часть, поставленная силами нескольких школьных драмкружков. Забавно было смотреть на мальчиков с усами и бородой, выдавливающих из себя басом чужие слова. Казалось, что не борода к ним приклеена, а они к бороде.

Константин Семенович наблюдал за молодежью, прислушивался к замечаниям.

– А сильно Коля играет! – заметил кто-то из сидящих впереди, делая ударение на последней букве в слове «сильно».

– Зоя-то вроде оглоблю проглотила. Боится согнуться!

– А Шура выучила текст! Слышите, без запинки строчит!

«И готовиться к вечеру нужно не за неделю, – думал Константин Семенович. – Почему не участвуют физкультурники? Почему бы на вечере не чествовать лучших учениц, не устраивать бы для них какой-нибудь веселой церемонии...»

Художественная часть вечера закончилась около десяти часов. Загрохотали, заскрипели стулья, и через десять минут зал освободился для танцев.

Константин Семенович устроился в окружении своих десятиклассниц в углу зала, и около них кучкой держались знакомые мальчики. Когда зал наполнился, он сразу обратил внимание на одну особенность. Мальчики держались отдельно от девочек. Все были между собой незнакомы, и какая-то неловкость, скованность не покидала собравшихся. «Один из результатов раздельного обучения», – подумал он.

– Вы не танцуете, Константин Семенович? – спросила Лида.

– Когда-то танцевал немного... вальс.

– Я тоже люблю вальс. Только здесь такая толчея будет!

Марина Леопольдовна сидела неподалеку, разговаривала с Беловой и бросала сердитые взгляды в сторону учителя. В зал вошла оживленная Наталья Николаевна и остановилась возле Константина Семеновича. Девушки потеснились и освободили ей место рядом с учителем.

Без всякого объявления радиола заиграла вальс, и закружились пары. Девочки танцевали с девочками, и только изредка можно было заметить девочку, вальсирующую с мальчиком. Чаще всего это были брат и сестра, старые знакомые или особые смельчаки. Остальные мальчики продолжали стоять кучкой в стороне.

Перед Лидой вырос моряк и, щелкнув каблуками, сказал:

– Разрешите вас пригласить на вальс?

– Извините, я уже приглашена, – с улыбкой отказала она.

– Очень жаль... – пробормотал Игорь и подошел к Шариной. Нина смущенно положила руку на плечо моряка, и они быстро затерялись в гуще танцующих!

– Кто же вас пригласил? – спросил Константин Семенович.

– Наталья Николаевна! – смеясь ответила Лида.

– Я?! – удивилась учительница, но охотно встала, – Ну что ж, раз пригласила, приходится танцевать.

Светлана танцевала с Алешей. Ей было так хорошо, что она не обращала внимания на частые толчки в бок, не чувствовала под собой ног и, казалось, летела куда-то ввысь. Короткие фразы Алеши долетали до ее сознания, как во сне.

– Это наш первый вальс... Я запомню его на всю жизнь...