Текст книги "Семнадцатилетние"

Автор книги: Герман Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

Это сравнение пришло ей в голову вчера.

В зале засмеялись, зааплодировали. Одобрение вызвало у Кати новый прилив смелости. Она почувствовала, что с залом ее связали незримые нити, и забыла, что перед ней лежал не доклад, а тетрадь по тригонометрии.

– Что она говорит? – с удивлением спросила Женя, пока зал шумел. – Этого в докладе нет...

– А плавать на пузырях – это не значит уметь плавать, – продолжала Катя. – Это значит, что малейшая случайность – и мы начнем тонуть, захлебываться... Новый, последний учебный год мы начали очень неважно, товарищи, и я не знаю, как бы мы окончили школу, если бы к нам не пришел новый воспитатель. Посмотрел он на нас и говорит: «Что это такое? Взрослые девицы, а все еще на пузырях плаваете? Пора бы уж самостоятельно»... Насчет пузырей он, конечно, не говорил. Это я для примера. Но смысл такой... Что же он сделал? Знаете, как некоторых трусливых людей учат плавать? Поедут на середину озера, выбросят из лодки: «Плыви, а то ко дну пойдешь!». Пловец барахтается, воды наглотается, а потом видит, что не тонет, – и успокоится. Успокоится и поплывет. Так вот и с нами поступил Константин Семенович. Взял и выбросил из лодки. Плывите сами, – не маленькие. И что вы думаете, товарищи! Сначала мы испугались, побарахтались немного, а потом ничего... оправились. Вот уже две недели, как в классе нет ни одной тройки. Иванова Светлана из двадцати последних отметок, если сложить их вместе, получила сто – значит, у нее все пятерки! Алексеева Анна – девяносто семь, – начала перечислять Катя по памяти. – Кравченко Тамара – девяносто один. Косинская Нина – восемьдесят девять. Смирнова Евгения – восемьдесят пять. Шарина Нина – восемьдесят три...

Каждую цифру зал встречал коротким и дружным всплеском аплодисментов.

Отметки Беловой были подсчитаны, и она стояла рядом с Алексеевой, но Катя пропустила ее: не хотела, чтобы Белову приветствовали наравне с другими.

– Эти цифры говорят, что сейчас мы учимся неплохо, – продолжала Катя, – но не думайте, пожалуйста, что так было всегда. Честно скажу, что у нас случались двойки и даже единицы. Были у нас и зубрежка, и подсказка, и «авось да небось»... Все это было, а теперь этого, вот уже сколько времени, – нет. Почему же так получилось? Ведь и раньше мы были комсомолками, знали Устав, знали задачи, читали газеты и книги, и нам постоянно говорили учителя и родители, что нужно учиться хорошо, в полную силу своих способностей. Может быть, и ошибаюсь, но думаю, что многое мы знали, но не понимали. Это ведь совсем разные вещи, товарищи. Знать и понимать! А вот, когда мы оказались без пузырей и нужно было плыть самостоятельно, вот мы тогда все это и поняли... Товарищ Ушинский, то есть нет... великий русский педагог Ушинский сказал, что «работать только для того, чтобы работать, – нельзя, а можно или для того, чтобы удовлетворить потребностям тела, или потребностям души». Так он и сказал. Это я наизусть выучила. Вот... Ну, а если потребности у нас не учиться, а совсем другие? На каток сходить! Интересную книгу почитать! Или что-нибудь еще такое приятное! А такие приятные потребности всегда наготове, когда нет ответственности и чувства долга, когда мы не понимаем, что такое труд для человека, и за нас кто-то делает, кто-то думает, а мы ждем на блюдечке готовенькое...

Наталья Захаровна повернула голову к Константину Семеновичу и, чуть наклонившись, шепотом спросила:

– Сама?

– Сама, – ответил учитель. – В ее тетради все это было написано другими, совсем другими словами. Просто молодец...

Катя словно услышала этот шепот, – она взглянула в сторону Константина Семеновича, поправила волосы и с новым подъемом начала говорить об «Обещании», о том, как они, комсомольский актив, оказались в затруднении, как пришли к директору за советом, как Константин Семенович связал задачи школы с общими задачами страны и как появилось «Обещание»... Текст «Обещания», который Катя прочитала по памяти, вызвал продолжительный шум одобрения.

Затем Катя рассказала о сводке, процитировала наиболее удачные, – вернее, наиболее смешные заметки... Все наизусть.

– И вот «Обещание» мы выполняем честно, но не потому, что мы подписались под ним, а потому, что мы прочувствовали и поняли всю глубину ленинских слов о том, что коммунизм нельзя построить без самоотверженного труда. Мы поняли, что эти слова Владимира Ильича относятся и к нам, школьникам, в такой же степени, как и ко всем. Ведь все мы вырастем и будем работать, будем строить коммунизм. Значит, самоотверженная забота об увеличении производительности труда начинается в школе... Во всяком случае, здесь, в коллективе, мы вырабатываем привычку самостоятельно трудиться, воспитываем коммунистическое мировоззрение и должны не только знать, к чему нас призывает партия, но и понимать... И вот, с тех пор, как мы это поняли, у нас дело пошло неплохо... Кажется все!

Под дружные аплодисменты Катя соскочила вниз и побежала к своим.

– Катя! Катя! Подожди! – крикнул ей вдогонку секретарь. – Вопросы будут...

Но она не слышала. Волнение снова охватило ее, и появилась утомительная слабость во всем теле. Плюхнувшись на свой стул, она закрыла горевшее лицо руками, не слушая поздравления подруг.

Когда шум начал стихать, она выпрямилась и повернулась к Тамаре:

– Ну, как я говорила? Что-нибудь можно было понять?

Вместо ответа Тамара широко развела руками, что на языке десятиклассниц означало: больше ста процентов!

СРЫВ

Время казалось Лиде бесконечным, утомительным подъемом в гору. Она устала, ей надоело, хочется сесть, но идти необходимо без остановки всю неделю. Если она задержится, ее потащат силой. И только в воскресенье Лида оживлялась: предстояла встреча на катке с Алешей, с «приклеенным к нему» Игорем, со Светланой. С утра до позднего вечера они не расставались. После катка вся четверка заходила к Вершининым и здесь продолжали дурачиться, играть, спорить. Сергей Иванович охотно принимал участие во всем, что они затевали, обращался с ними, как с равными, и на остроты Игоря, частенько неудачные, находил меткие ответы. Отец был очень доволен, что Лида подружилась с такой обаятельной, жизнерадостной молодежью. Особенно ему нравилась Светлана, и он относился к ней с отеческой нежностью. Но вот кончилось воскресенье, и снова начинался монотонный, нудный, утомительный подъем. Урок – перемена. Урок – перемена. Ее перестали интересовать события в классе, и все, что она делала, читала, было чем-то второстепенным, неинтересным.

Вот и сейчас. Нина Шарина стоит возле большой карты Советского Союза и рассказывает о самом тяжелом и героическом периоде молодого государства, о 1918 – 1919 годах, о гражданской войне и интервенции... Но Лида ее не слушает. Склонив голову набок, она неподвижно сидит за партой, а мысли ее витают где-то в заоблачных высотах.

– Хорошо! – остановила Анна Васильевна и, не поворачиваясь, предложила: – Покажите на карте, где проходил Южный фронт...

По некоторым лицам, особенно близких подруг отвечающей, учительница, как в зеркале, видела, правильно ли та показывает. Малейшая неточность мгновенно выпивала на лицах досаду, сожаление, испуг. Когда же ответ был правильный, у девушек становились спокойные, довольные лица. Особенно забавно было смотреть па Женю, когда отвечала Светлана, или на Надю, когда у доски стояла Аня.

Нина уверенно провела черту фронта, думая, что Анна Васильевна следит за ее движением.

– Так, дальше, – сказала учительница.

Следя за ответом Шариной, девушки не обратили на это внимания, и только Катя, смотревшая на учительницу, удивилась: «Даже не оглянулась. Так уверена, что Нина знает».

Анна Васильевна продолжала сидеть лицом к классу, и взгляд ее скользил по лицам девушек. «Как они сильно изменились за последние месяцы, – думала она. – Разве сидели они когда-нибудь с таким вниманием на уроке? Они ведут себя теперь так, словно от их отметок зависит судьба всех».

Очертив линию Южного фронта, Нина положила указку.

– Довольно, Шарина. Пять. Садись. Вершинина!

Лида вздрогнула, с испугом взглянула на учительницу и неохотно вышла к карте.

– Продолжай! – сказала Анна Васильевна, по-прежнему сидя спиной к отвечающей.

Глаза девушки беспокойно забегали по сторонам, и она пожала плечами. Это беспокойство сейчас же отразилось на лицах большинства учениц.

– Ну, в чем дело?

– Анна Васильевна, я бы хотела точно знать, что отвечать?

– Я сказала достаточно точно. Про-дол-жай. Учительница выждала несколько секунд и обратилась к классу:

– Вот наглядное доказательство того, что на уроке следует слушать, а не мечтать. Нина, скажи ей, на чем ты остановилась.

– Я говорила о том, что весной тысяча девятьсот девятнадцатого года французским империалистам пришлось эвакуировать войска из всех портов Черного моря...

Лида подхватила тему и кое-как довела ее до конца. Но Анна Васильевна задала ей новый вопрос:

– Расскажи, что делалось в этот период на Севере. Щеки девушки порозовели. Как раз эту главу Лида знала совсем плохо. Она начала говорить, но сбивчиво, постоянно поправляясь, с большими паузами.

Катя с беспокойством слушала вялый, ответ Лиды. «Что с ней такое? Неужели не выучила?» – думала она.

С трудом собирая в памяти отрывочные знания, Лида говорила то об Архангельске, где высадились англичане, то о Перми.

– Покажи на карте, как собирался двигаться Колчак на соединение с интервентами, – предложила учительница.

Лида подошла к карте и, подумав, повела линию от Свердловска на Молотов. Катя улыбнулась. Анна Васильевна не могла видеть ошибку.

– Что?! Что ты там показываешь? – спросила учительница. – А ну, покажи еще раз.

Лида оглянулась, пожала плечами и снова провела линию, но уже в обратном направлении.

– Не то, не то, – спокойно сказала Анна Васильевна, не поворачиваясь.

Это было непостижимо! «Что у нее – глаза на затылке, что ли?» – подумала Катя.

– Значит, не знаете? Тихонова! Покажи ты.

Лариса с уверенным видом подошла к карте и, взяв указку из рук Лиды, провела линию.

– Вот! Я показала, Анна Васильевна. Посмотрите!

– Ну и отлично! Показала и отправляйся на место... Что с тобой случилось, Вершинина? – спросила учительница, когда Лариса села на место. – Почему так неуверенно? Ты не подготовилась? Сознайся честно.

– Да... Я не успела, Анна Васильевна.

– Печально. А в следующий раз будешь знать?

– Да. Обязательно!

– Садись. Спрошу еще раз, а сейчас поставлю тройку.

«Вот не было печали», – с досадой подумала Катя и вспомнила, что последнее время с Лидой что-то происходи. Девушка постоянно уединяется, часто бывает задумчива и всегда молчалива.

Тройка по истории всполошила всех. Сразу после урока Лиду окружили, наперебой расспрашивали о причинах сегодняшнего срыва, предлагали помочь, упрекали, напоминали обещание.

Лида терпеливо слушала и сдержанно отвечала ничем не значащими фразами.

Катя понимала, что Вершинина относится к разряду девушек, у которых не всегда можно получить прямой ответ. Она отозвала в сторону Тамару:

– Ты ее подруга... Что с ней такое?

Наверно, хандра. Я уже вас предупреждала.

– Так это что – болезнь?

– Зачем болезнь? Просто так. Вчера не было настроения, ну и не выучила.

– Надо что-то делать!

– Оставь. Ничего не сделаешь. Пройдет.

– Ты что! Покровительствуешь? – строго спросила Катя и, быстро пройдя к учительскому столу, захлопала в ладоши: – Тише, девочки! Садитесь по местам. Летучее собрание. Быстро, быстро!

– В чем дело, Лида? – спросила Катя, когда все расселись по партам. – Эта тройка имеет принципиальное значение. Я уже не говорю, о заседании райкома, но ведь ты комсомолка, подписавшая «Обещание», и не знаешь истории нашей страны. Период гражданской войны и интервенции – это самый важный момент! Мы должны его знать, как будто сами там принимали участие. Объясни собранию, почему не знала урока? Какие причины?

Лида встала и повернулась к классу:

– Девочки! Никаких особых причин у меня нет. Ну, просто я вчера устала и мало занималась. Меня удивляет, почему вы из моей тройки хотите сделать бог знает что! Ведь это все-таки не двойка. Неужели, Катя, ты думаешь, что до конца года никто не получит ни одной тройки?

– Уверена! Если захотим, не получим! – твердо сказала Катя.

– К сожалению, я не могу согласиться.

– А мы не можем делать послаблений. Кто хочет высказаться? Аня, ты? – предложила она слово Алексеевой.

– Хорошо, я скажу. Ты утверждаешь, Лида, что устала. А от чего? От уроков? Неправда! Мы все заняты столько же и не устаем. От физической или какой-нибудь другой работы по дому? Белье стирала? Дрова пилила?

Последние фразы вызвали улыбки, а некоторые девушки засмеялись вслух.

– Она полы мыла, – подсказала Женя.

– Я не понимаю, что вам смешно! – возмутилась Лида. – Как будто вы ежедневно стираете и моете полы?

– Полы ежедневно не моют, к твоему сведению, но подметают ежедневно. А тебе это, как видно, неизвестно. Натираем полы мы раз в месяц, у кого, конечно, паркет. Напрасно ты обижаешься! Я это говорю потому, что хорошо к тебе отношусь. Давайте, девочки, говорить откровенно. Когда я читаю старую, классическую литературу и там написано, как героиня-барышня жалуется, что она устала, то меня это злит. А что она, собственно говоря, делала целый день, чтобы устать? От безделья устала! Она даже сама не одевалась. На это горничные были...

– А к чему ты это говоришь? – спросила Клара.

– А к тому, что Лидина усталость выдумана. Она напустила ее на себя, подражая какой-нибудь княжне Мери или... не знаю кому! Никаких оправданий у тебя нет и быть не может! Ты здорова, тебе созданы все условия, и работы у тебя немного. Ты обязана хорошо учиться, и никаких разговоров! Мы этого требуем!

Закончила Аня, как всегда, горячо, резко и села, красная от волнения. Еще не совсем затих гул, вызванный выступлением Ани, а Женя уже начала говорить:

– Правильно сказала Аня. Усталость не причина, а простая отговорка. Мы по себе знаем, что это не так. Нас ты не проведешь. Давай, Лидочка, начистоту. Ты хандрила или мечтала... Я даже знаю о чем...

– О чем? – спросила Лида.

– Сказать? Ты не обидишься?

– Нет, – сказала Лида.

– Хорошо, я скажу. Девочки, смотрите на нее. Ты мечтала о нем...

Как ни была сдержанна Лида, но эта неожиданная и верная догадка Жени бросила ее в краску.

– Какая глупость! – с деланным презрением сказала она.

– Глупость? А что ты покраснела? – не унималась Женя. – Сама себя и выдала. Я же знаю, что мальчишки у тебя в голове слишком много места занимают. Но дело не в этом, – переходя на серьезный тон, продолжала она: – Нам нет никакого дела до мальчишек, если это не отражается на успеваемости. Так и запомни! Делу время, а потехе час!

– Ну что ты, Женя, болтаешь! – обиделась Лида.

– Те-те-те! Ты же обещала не обижаться!

– Катя, дай мне слово, – попросила Лида.

– Успокойтесь, девочки! – сказала Катя. – Ну, говори.

– Девочки, что вы на меня набросились! Я была на катке и на самом деле устала, но я же не оправдываюсь. Я виновата и даю вам слово, что в следующий раз исправлю тройку.

– Давно бы так, – улыбнулась Катя. – А дальше?

– Что дальше? – спросила Лида.

– Ты не знаешь? Тогда повторяй за мной: «Исправлю тройку по истории»... Ну, повторяй!

– Ну, исправлю тройку по истории, – с улыбкой повторила Лида.

– «И обещаю»... Ну? – настойчиво продолжала Катя.

– И обещаю...

– «Что больше троек не будет!» Ну, повторяй!

– Что больше троек не будет!

– Точка! Пай девочка! На тебе за это конфетку, – сказала Катя и, под веселый смех, действительно достала из кармана конфетку и передала ее Лиде. – С этим вопросом – все! Переходим к следующему, – продолжала она, оглядываясь по сторонам.

Белова вышла из класса сразу после звонка, но могла вернуться в любую минуту, и поэтому Катя обратилась к Тихоновой:

– Лариса, стань к двери. Будут секреты... После контрольных работ начинаем подготовку к новогоднему вечеру. Шевелите мозгами и давайте предложения. Вечер у нас должен быть – всем вечерам вечер! Затем вот что... Послезавтра мы идем на завод смотреть, какую нам дадут работу. Имейте в виду, работа простая: «подними да брось!» Работать придется на каникулах дней пять. Если кто отказывается, пусть скажет сейчас. Мы должны завтра знать, сколько народу придет на работу. Кто не сможет, – поднимите руку.

Ни одна рука не поднялась.

– Подарок покупаем на свои кровные, потом заработанные денежки, – продолжала довольная Катя. – Не бойтесь, девочки! Работать придется часа по четыре в день, самое большее, а то и меньше. – Она обвела всех взглядом и, усмехнувшись, предупредила: – Ну, смотрите! Потом не пищать!.. Последний вопрос... Тамара, говори.

Тамара вышла из-за парты и встала рядом с Катей.

– Девочки! – начала она, тряхнув головой, – Есть, предложение на каникулах прослушать в лектории лекции о международном положении, а то мы не очень в курсе.

– Почему не в курсе? – возразила Нина Шарина. – Каждый день читаем газеты.

– Политинформации у нас больше с внутренним уклоном, а международное положение... – На какое-то мгновение Тамара остановилась и вдруг обратилась к Наде Ерофеевой, которая все время о чем-то шепталась с Кларой: – Надя, ты меня слышишь?

– А что такое? – смутившись, спросила девушка.

– Скажи, пожалуйста, кто стоит во главе реакционного китайского правительства?

Не задумываясь, Надя выпалила:

– Чио-Чио-сан!

Собрание разразилось смехом. Трудно было понять, сострила Надя или в замешательстве брякнула первое вертевшееся на языке слово.

Эпизод с «Чио-Чио-сан» разрушил деловое настроение, и вопрос о лектории так и не был решен.

По дороге домой Женя долго приставала к Наде, пытаясь узнать истину:

– Надя, ты так и думала?

– Я пошутила.

– Да нет! Ну скажи! Ну что тебе стоит! Миленькая, сознайся! Я же по глазам вижу...

– Отстань от меня! Просто-напросто я обрезала Тамарку, чтобы она ко мне не привязывалась.

ПОДРУГИ

У Жени Смирновой, кроме Светланы, была еще одна подруга, которую она горячо любила и которой поверяла все свои мысли, мечты, сомнения. Они понимали друг друга с полуслова и жили, что называется, душа в душу. Подругой этой была ее мать. Вот она, стоя напротив Жени за большим столом, кроит сестренке платье. Женя оторвалась от учебника и, не мигая, следит за ее мягкими неторопливыми движениями. Мама совсем еще молодая. Мелкие морщинки около глаз не старят ее, а только подчеркивают живой добрый взгляд, и кажется, иго собрались они от сдерживаемого смеха

– О чем ты задумалась? – спросила Вера Александровна, откусывая нитку.

– О тебе.

– Что же ты обо мне думала?

– Мама, вот если бы ты могла вернуться обратно к семнадцати годам, ты бы согласилась?

Вера Александровна с удивлением подняла голову и пристально посмотрела на дочь.

– Согласилась бы, – ответила она подумав.

– А зачем?

– Как это зачем? Разве плохо быть молодой?

– А как бы ты стала жить? По-другому, чем сейчас? На губах матери появилась улыбка:

– Пожалуй, что по-другому.

– А что бы ты стала делать?

– Учиться... Я бы стала много учиться.

– Это понятно. Это в мой огород. Ну, а как же мы? Куда бы мы делись? Я, Аля, Зюка?

– А вы были бы со мной.

– Х-хе! Какая ты хитрая! Ты все хочешь. И молодость и нас?

– А без вас я бы не согласилась.

– Значит, ты бы стала жить вторую жизнь, как и первую...

– А ты, собственно, к чему завела такой разговор?

– Так... – уклончиво ответила Женя, но, вздохнув, пояснила: – Я думала: много ли человеку надо?

– Это смотря по тому, какой человек, Женя. Одному надо много, а другому очень мало.

– Человек очень жадное существо. Правда? Ему все мало... Это плохо! А ведь я тоже жадная!

– А почему это плохо?

– Жадность? Ого! Жадность – отвратительное чувство! Зависть, жадность, эгоизм!

Вера Александровна отодвинула шитье на середину стола и села.

– Не знаю, Женя. Не ошибаешься ли ты? Разная жадность бывает. Ты все как-то однобоко смотришь. Если жадный человек у других хочет отнять, это, конечно, плохо. А ведь есть и другая жадность. Жадность к работе, к ученью...

– Ну, это не жадность. Это, знаешь, как называется? Страсть! Мама, а правда, что в каждом человеке живет эгоистическое начало, которое один подавляет усилием воли, а другой не может или просто не хочет сопротивляться ему. Как ты думаешь?

– Не знаю... По-моему, это зависит не от желания человека, а от воспитания. В человеке от рождения много заложено.

– Много? – изумилась Женя. – Значит, ты считаешь, что природой в человеке заложены и эгоизм, и жадность, и зависть? Так? Нет, мамочка, ты глубоко заблуждаешься. Это даже, если хочешь знать, – реакционная идея! Насчет воспитаний ты говоришь правильно. Человек рождается с пятью чувствами. Зрение, слух, вкус, обоняние и осязание. И все! Остальное в нем надо воспитать.

– Разные люди на свете живут, Женя, – сказала мать. – Вот ты говоришь – «жадность»... Одни всю жизнь только и делают, что копят. Надо не надо, все в дом тащат. А другие вообще о запасах не думают. Живет, работает, одет, сыт – и ладно. Что это? Тоже воспитанием дается? Они же все в одной школе учились.

– Значит, по-твоему, выходит, что воспитанием ничего не сделаешь?

– Много можно сделать, но только люди все очень разные... До того разные, что просто удивительно! И не скоро их поймешь. Вот, например, подруг своих ты таешь?

– Иной раз кажется, что знаю, а покопаюсь глубже... и выходит – плохо знаю.

– Вот, вот... Потому что ты заранее к ним свои мерки приставляешь.

Младшая сестренка Зюка, – как ее звали в семье, – всхлипнула во сне и зашевелилась. Женя подошла к кроватке, поправила одеяло, поцеловала девочку в лоб и снова вернулась на свое место. Она долго сидела молча, раздумывая над разговором. Вспомнила и невольно начала сравнивать одноклассниц. Действительно, какие они разные! Вот Белова и Алексеева. Какое между ними сходство? Какое-то есть, и в то же время – никакого! Ерофеева и Вершинина. Катя Иванова и Тихонова. Последнее сравнение вызвало на лице улыбку. После того как Лариса стала учиться лучше, она ходит с таким самодовольным видом, как будто от ее отметок зависит судьба Ленинграда. Отчего это? От глупости?

– Н-да! Ты права, что нельзя мерять людей своей меркой. Константин Семенович об этом тоже говорил, – промолвила она и вздохнула. – Н-да! Глупый человек может жить счастливо, но мне кажется, что когда он осознает свою глупость, он будет несчастен...

– А чем он ее осознает, если глупый?

Этот вопрос огорошил девушку. Так бывало часто во время их споров: какой-нибудь одной фразой мать ставила ее в тупик! И каждый раз Женя удивлялась, почему это так: мать кончила всего пять классов, а она, десятиклассница, всегда пасует перед ней. «Какая я все-таки дура, – думала Женя, – ничего не могу доказать». Даже там, где касалось специальных знаний и Женя начинала цитировать какие-нибудь авторитеты, мать останавливала:

– Это не твои слова. Вот когда ты сама разберешься и на своей шкуре попробуешь...

– А почему ты думаешь, что не мои слова?

– Потому, что ты не доросла до них. В книжках прочитала и брякаешь, где попало. Помню, когда ты была совсем еще маленькая, вроде Зюки, я часто думала... Смотрю на тебя спящую и думаю... Подрастет моя дочка – и всю премудрость житейскую я перед ней раскрою. Чтобы знала, что надо делать, как поступать... А сейчас поняла, что по молодости так думала. Конечно, кое-что могу тебе и подсказать и остановить вовремя, ну и в школе, и в книгах ты многому можешь научиться, а все-таки есть в жизни такое, чему тебя никто не научит. И пока ты сама не переживешь, до тех пор не поймешь...

Иногда на Веру Александровну находило говорливое настроение и она подолгу беседовала с дочерью. Приводила ей примеры из своей жизни.

– Мама, ты жила в другое время. Сейчас другие задачи, другие запросы, – пробовала возразить Женя.

– Вот уж сказала! Неужели я такая старая!.. Запомни-ка, дочка. Какое бы время ни было, а жизнь остается жизнью и человек человеком. Если по-твоему рассуждать, то все, что люди раньше сделали, все надо выбросить и начинать сначала! Нет, милая моя. Прошлое-то тоже с умом нужно понимать. А ты все вперед без оглядки рвешься. Так легко и заблудиться. Знаешь, как в лесу люди плутают? Идет человек и уверен, что идет он вперед, а на самом деле – на одном месте кружится...

Убедительно говорила мать, и нельзя было с ней не соглашаться, а все-таки Женя всегда старалась найти какой-то изъян в ее рассуждениях и доказать себе, что мать отстала, что она многое понимает, слишком примитивно, а многого просто не знает. Это сделать было легко, и девушка каждый раз после такого разговора, найдя лазейку, оставалась при своем мнении. Но это ей только казалось. На самом деле слова матери глубоко западали в душу и незаметно становились ее собственным мнением. Именно поэтому в высказываниях Жени сочетались житейская мудрость с наивностью.

Осторожный стук в дверь вывел Женю из задумчивости.

– Войдите!

В комнату вошла Светлана. Это было приятной неожиданностью для Жени.

– Почему у вас дверь не закрыта? – спросила Светлана раздеваясь.

– Наверно, соседка вышла. Здравствуй, Светлана! – приветливо сказала Вера Александровна.

– А я с катка.

– Уроки сделала? – спросила Женя.

– Сделала. Насчет физики пришла к тебе.

– Смотри, Светка, допрыгаешься. Каток надо отложить, а то возьмем в переплет, как Лиду.

– Не ворчи, пожалуйста. Физику выучила?

– Как раз над ней сижу.

Светлана взяла стул и подсела к подруге.

– Поставлю чай. Скоро отец вернется, – сказала мать и вышла из комнаты.

– Ты была с Лидой? – ревниво спросила Женя,

– Нет, одна.

– Не нравится мне это... Нашла себе подругу.

– А что ты имеешь против нее?

– Не знаю... Не лежит к ней душа.

– Напрасно. Она хорошая и простая. Отец у нее такая умница и такой занятный! Вот уж никогда бы не подумала, что академик! Они с Игорем так смешат всех... Ему Игорь понравился.

– Очень рада за вас... – обиженно пробормотала Женя.

– А ты не дуйся, я же тебе говорила... – шепотом сказала Светлана. – Игорь влюбился в Лиду... Ну и вот... Приходится ходить к ним из-за него. Ему же одному неудобно.

– А она? – прищурив глаза, спросила Женя.

– Что она?

– Она тоже в него влюбилась?

– Не знаю. Думаю, что нет. Просто так, развлекается...

Женя засмеялась и обняла подругу за шею.

– Эх ты, простота!.. Развлекается! А почему она покраснела, когда я намекнула? Заметила?

– Ну, мало ли почему... смутилась. Неприятно же, когда вслух говорят про интимное, – сказала Светлана и заговорила о другом. – Были вы на заводе?

– Были. Ну и работка! Достанется здорово! Большущий запущенный цех! Столько там всякого мусора скопилось! Ужас!

– А вы испугались.

– Почему? Наоборот. Катя посмотрела и говорит: «Самая подходящая работа для Вершининой и Косинской», – со смехом сообщила Женя.

– Ну и что?

– Ничего. Посмеялись и согласились. Дадут нам грузовики... Наше дело – погрузить на машины весь мусор. Вот и все. За всю работу три тысячи рублей.

– Так много!

– А ты не удивляйся. Когда увидишь, сколько работы, – сама ахнешь!

Проснулась Зюка и начала кряхтеть, собираясь заплакать. Женя подошла к ней и взяла на руки тепленькую полуголую девочку.

– Зюка, моя Зюка... – нежно бормотала она. – Крошка моя Зюка...

Светлана с радостным умилением наблюдала, как подруга возилась с малюткой, и у нее почему-то сладко сжалось сердце.

– Ну спи, моя маленькая... спи, моя кроха... – шептала Женя, переменив пеленку и снова укладывая девочку в кровать – ...Вот так! Ах, как мы потягиваемся!

Она постояла несколько минут у кровати, ожидая, пока сестренка уснет.

Самым любимым занятием Жени было возиться с Зюкой. Она подолгу гуляла с ней на улице. Женю часто принимали за мать малютки, и ее это очень забавляло.

– Это ваш ребенок? – спрашивала какая-нибудь нянька или бабушка, гулявшая в сквере.

– А чей же еще?

– Уж очень вы молоды. Сколько же вам лет?

«Шестнадцать, отвечала она, нарочно сбавляя год.

– Да не может быть! – поражалась любопытная. – Ска-а-жите пожалуйста! Хоть раньше так и было принято. Рано выходили замуж и детей рожали по дюжине, и здоровые были.

Начинались обычные воспоминания, как жили раньше, и «молодая мать» торопливо уходила от словоохотливой старухи.

Когда Женя успокоила свою любимицу и, вернувшись на место, уселась за физику, вошла Вера Александровна и начала накрывать на стол.

– Девочки, сейчас выпьем чаю, а потом занимайтесь, – распорядилась она.

– Вера Александровна, я уже пила... – начала было Светлана, но Вера Александровна не дала договорить.

– И слушать ничего не хочу! Ты у нас в доме своя, и нечего церемонии разводить. Я сегодня угощаю печеньем собственного изготовления.

Светлана знала, что возражать бесполезно, и покорно уселась за стол. Вера Александровна взяла тарелочку, положила на нее печенье и притворно строгим голосом сказала:

– Изволь это съесть, а то мне будет обидно.

Она любила девушку и лучшей подруги для Жени не желала. Светлану она считала наивной, не в меру добродушной, нерешительной, уступчивой и чересчур скромной. Такие же свойства она видела и у своей дочери, а поэтому не раз говорила им:

– Трудно вам будет, девочки, в жизни дорогу пробивать. «Кто смел, тот и съел». А вы последнее готовы другому отдать.

Женя с возмущением разводила руками и как можно убедительней начинала возражать:

– Ну, мама, ты говоришь совершенно неверные... политически неграмотные вещи. В коммунистическом обществе все будет организованно.

– Подожди, Женя. Не хочу спорить с тобой про коммунизм. До коммунизма еще далеко...

– А какие же тогда трудности?

– Подрастешь – узнаешь...

– Опять – «подрастешь». И это каждый рай. До каких же пор надо расти, чтобы все узнать? Уж, кажется, не маленькие! – возмущалась Женя. – Я отлично понимаю, о чем ты говоришь. Да, да! Эта твоя теория насчет женихов... Ты только подумай, Светка, – обращалась она к подруге, – мама считает, что много женихов погибло на войне, и мы, бедненькие, останемся на всю жизнь старыми девами!..

– Ну, за Светлану я не беспокоюсь, – с улыбкой говорила Вера Александровна. – Она в девках не засидится.

Как ни странно, но подобные фразы нисколько не смущали Светлану, и она всегда искренне смеялась. Казалось, что Светлана не понимала, как она хороша собой. Часто в ее годы девушки с такой внешностью превращаются в пустых, избалованных, заносчивых «кукол». Светлана же сохранила замечательную чистоту, скромность, непосредственность.

Вот и сейчас. Она неторопливо пьет чай с печеньем и о чем-то глубоко задумалась. Она даже забыла похвалить кулинарное искусство Веры Александровны.

– У тебя что-нибудь случилось, Светка? – спросила Женя.

Вопрос вывел девушку из задумчивости, и она повернулась к подруге:

– Женя, что такое эстетическое чувство?