Текст книги "Семнадцатилетние"

Автор книги: Герман Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

«Они пришли... они пришли», – шептали ее губы. И ей хотелось вскочить, выбежать к ним навстречу.

– А потом вы неправильно выразились, – заметила Катя, – не мы ее оттолкнули от себя, а она нас оттолкнула от себя.

– Игра слов!

– Ну что вы! Это совсем разные вещи! – громко воскликнула Женя.

– Тише, девочки! Она спит, – предупредила мать и закрыла дверь в комнату.

Остальную часть разговора Валя не слышала. Она долго лежала не шевелясь, под впечатлением этого прихода, и думала о том, что ей теперь делать. Больше она не могла ждать. Не известно еще, когда она поправится, придет в школу и сможет обратиться к классу с признанием своей вины. Нужно действовать скорей, как можно скорей!

Прошло два дня. В школе шел четвертый урок. В учительской сидели Варвара Тимофеевна, Василиса Антоновна и Константин Семенович.

– Этот вопрос мы почему-то скромно замалчиваем, – говорила Василиса Антоновна. – Скромности у нас хоть отбавляй. Одаренные от природы, наиболее способные дети заброшены, и вполне понятно, что они не растут, не развиваются, как могли бы расти и развиваться. Учителя все время возятся с двоечниками и совсем мало обращают внимания на способных детей. Учатся на пятерки – ну и хорошо! А ведь не в этом же дело. Мы должны добиваться, чтобы способности людей в нашем обществе развивались во всей полноте. В этом заинтересовано государство. Так я говорю, Константин Семенович?

– Согласен.

– А вы согласны, что мы слишком много возимся с двоечниками?

– Там, где большие классы, да.

– Вот, вот... Какая-то уравниловка. Подгоняем под среднюю успеваемость. Этот вопрос меня давно волнует, но я не знаю, где и как его поставить...

– В печати, – сказал Константин Семенович.

– Не умею писать.

– На учительской конференции, – заметила Варвара Тимофеевна.

– Вот уж бесполезное занятие, – безнадежно махнув рукой, сказала Василиса Антоновна. – Этот вопрос нужно ставить в Министерстве просвещения, а может быть, и в Совете министров. Такое явление не только в нашей школе...

Константин Семенович сидел, откинувшись на спинку стула, и задумчиво постукивал карандашом по столу. Василиса Антоновна затронула действительно очень серьезный и очень сложный вопрос. И как раз недавно он беседовал по этому поводу с комсомольским активом школы.

После партийного собрания в учительской часто возникали горячие и принципиальные споры. Обсуждались газетные и журнальные статьи, разбирались различные случаи школьной жизни, и почти все учителя принимали в этом участие. Равнодушных становилось все меньше.

Самым отрадным было то, что личные мотивы, личные обиды, придирки и недоразумения, всегда мешавшие искреннему и прямому обмену мнений, отходили на второй план. Учителя охотно сбрасывали «тогу непогрешимой мудрости» и перестали бояться высказываться. «Что страшного в том, что они заблуждаются? Они обыкновенные люди и могут ошибаться, но здесь, в коллективе, их поправят товарищи и помогут найти верную и единую для всех точку зрения. Советская школа слишком молода и ищет новых путей воспитания. К опыту дореволюционной педагогики нужно относиться очень критически».

В учительскую вошла Фенечка и подала Константину Семеновичу письмо.

– Мамаша Беловой Валентины заходила, но только торопилась на службу и ждать не могла. Велено в собственные руки вручить.

Константин Семенович разорвал конверт, на котором было написано: «Константину Семеновичу и всему десятому классу», развернул бумагу и облегченно вздохнул. Этого признания он ждал давно, и долгое упорство Беловой вызывало в душе педагога даже сомнение: «Правильно ли я поступил, позволив коллективу ее исключить?» Он видел, что девушка осознала свою вину и порочность своего поведения, но признаться в этом ей мешали упрямство и себялюбие. История затягивалась и могла ее озлобить. Если бы она нашла сочувствующих вне школы, то временное исключение из коллектива могло сыграть не положительную, а резко отрицательную роль в жизни девушки.

Пока Константин Семенович читал письмо, урок кончился и в учительскую стали возвращаться преподаватели. Вошла Марина Леопольдовна.

– Вот окончание истории с Беловой, – обратился к ней Константин Семенович.

– Я знаю, что это вас беспокоило, – сказал он и протянул полученное письмо.

Марина Леопольдовна не сразу поняла, о чем говорит Константин Семенович. С недоумением взяла она письмо и, отойдя к окну, начала читать.

После каникул ее отношение к руководителю десятого класса резко изменилось. Может быть, это объяснялось тем, что Константин Семенович со всеми держался всегда ровно, сдержанно и доброжелательно, может быть, избрание его секретарем партийной организации показало ей доверие к нему преподавательского коллектива, и она поняла, в свою очередь, что он ничем не заслужил неприязни. А может быть, это объяснялось охлаждением к ней учениц десятого класса, которое было вызвано ее несправедливой ревностью и придирками к Константину Семеновичу. Так или иначе, но Марина Леопольдовна пересмотрела свое отношение к Константину Семеновичу и была очень довольна, что этот конфликт не пошел дальше разговора с директором. Письмо Беловой лишний раз напомнило учительнице ее ошибку, и она почувствовала неловкость.

– Н-да... На этом «чистом листе» написано много лишнего... – многозначительно сказала она, возвращая письмо. – Но я рада за Белову. Это для нее полезный урок.

– А что тут лишнее? – спросил Константин Семенович.

– Тут ничего лишнего! Вы меня не поняли. Я где-то читала, что душа ребенка при рождении похожа на чистый лист бумаги, куда воспитатели наносят все, что угодно, – пояснила учительница.

– Мне нравится другое сравнение, – начала Василиса Антоновна. – Душа ребенка – это вспаханное поле, на котором уже многое что посеяно... При рождении все это в зародыше. И вот от воспитания зависит, чтобы культурные, полезные семена росли хорошо. Сорняки растут сами, растут бурно, и с ними приходится бороться...

В дверь постучали, и вошла Женя Смирнова со свернутой картой. Пока она укладывала ее на место, Константин Семенович подошел к ней и передал письмо:

– Возьмите, Женя. Это прислала Белова. Прочитайте его всем классом и решите, что дальше делать.

ПИСЬМА

«Дорогие девочки!

Я заболела ангиной и не могу ходить в школу. Я, наверно, долго проваляюсь, потому что началось осложнение. Вы помните, что раньше я часто болела, но я не обращала внимания на последствия, и теперь у меня порок сердца, кроме того – ревматические боли в костях. «Атаки» очень сильные, но все это пустяки по сравнению с тем, что я пережила за последнее время. Девочки, я очень страдала. Ведь я совсем не такая плохая, как вы считаете. Я и сама не знаю, почему я такая. Часто я сама сознаю, что делаю или говорю неправильно или нехорошо, но ничего с собой сделать не могу. Будто у меня в душе живет какой-то другой человек и заставляет поступать совсем не так, как надо... Наперекор самой себе. Я не хочу оправдываться. Я очень виновата перед вами и теперь это особенно ясно поняла. Я считала себя умней других и была эгоисткой. Я не приняла ваших больших и хороших задач и этим оттолкнула от себя всех. Сейчас я лежу и думаю. Много думаю. Продумала всю свою жизнь и, кажется, поняла, в чем главное зло. Я слишком много уделяла внимания себе и совсем не заботилась о других».

Женя вздохнула и взглянула «а девушек. Кроме обычного любопытства, она увидела и многое другое. В глазах у некоторых блестела радость, у других – сочувствие, одобрение, жалость. Все они были разные и по-разному слушали письмо. Но того, чего боялась Женя увидеть – равнодушия или враждебности, – не было.

– Все, что ли? – спросила насупившаяся Тамара.

– Нет.

– Ну, читай дальше.

«Девочки, я с детства была упрямая. Мама меня слишком любит и с детства избаловала. Я всегда делаю, что хочу. Я совсем не привыкла себя сдерживать. Потом я должна сознаться, что у меня есть плохая черта во всем сомневаться. Когда что-нибудь предлагают или хотят сделать, я всегда думаю про себя, что из этого ничего не выйдет. Это, кажется, называется скептицизмом. Где-то я читала, что здоровый скептицизм – это хорошее качество, но у меня, значит, нездоровый, и надо от него избавляться. Девочки, теперь я поняла, что в одиночку жить нельзя. Это очень тяжело и даже страшно. На каникулах я себе места не находила. Хорошо, что я еще не знала, чем вы занимались... Девочки, вчера мне мама сказала, что вы приходили справляться о моем здоровье, и мне стало так тяжело, что просто не хотелось жить! А потом я поняла, что вы не навсегда вычеркнули меня из своего коллектива и что у меня есть надежда исправиться и вернуться... И вот я решила написать. Я больше не могу так жить... Я теперь совсем другая. У меня в душе все перевернулось. Я прошу простить меня и принять обратно, Я даю вам честное слово, что приложу все силы исправиться окончательно... Я не буду обижаться на критику и даже прошу, чтобы меня почаще критиковали и указывали на мои ошибки.

Вот и все. Если вы мне верите и простите, то принесите, пожалуйста, «Обещание», и я в кровати его подпишу. Сейчас ко мне можно приходить, потому что заразный период кончился.

Валентина Белова».

Женя опустила письмо на учительский стол и подняла голову.

– Ну вот. Что теперь делать? Кто выскажется? – спросила она, немного подождав.

– Женя, дай-ка мне посмотреть, – сказала Тамара, протягивая руку.

– Зачем?

– Надо... Дай ненадолго, я же не съем!

Получив письмо, Тамара принялась водить пальцем по строчкам, что-то подсчитывая в уме.

– Постановление об исключении было общим, – продолжала Женя, – надо голосовать. Давайте обсуждать, что ли...

– А что тут обсуждать? – сказала Светлана. – Вопрос ясен. Я предлагаю принять Белову обратно.

– Конечно, принять! – сразу присоединилась Лариса.

– Подождите, девочки, – остановила их Женя. – А может быть, кто-нибудь хочет высказаться...

– Дай мне слово, – попросила Катя, поднимаясь. – Я думаю, девочки, что говорить здесь особенно не о чем. Письмо написано искренне, и мы рады, что Белова поняла свои ошибки. Присоединяюсь к предложению Светланы, а если других предложений нет, то незачем и голосовать.

– А что, тебе лень руку поднять? – спросила Женя. – Вот Аня еще хочет говорить... У тебя тоже предложение?

– Нет. Я хочу сказать о другом, – начала Аня, поправляя сползшую с плеча лямку передника. – Ясно, что мы ее примем и других мнений быть не может. Но вот как ей об этом сообщить? Представьте, что она лежит неделю в кровати, больная, одинокая, заброшенная... Это, конечно, на нее сильно подействовало. Наше внимание, девочки, надо как-то выразить особенно... Чтобы это было для нее ярким воспоминанием.

– Послать делегацию! – подсказала Лида.

– Ну, это само собой. А что ей сказать? – спросила Аня.

– Девочки, знаете что? – перебила ее Нина Шарина. – Давайте напишем ответ на это письмо. Каждая по отдельности. Много писать не надо. Ей, наверно, приятно будет прочитать наши письма...

На какой-то момент все задумались... Аня сказала: «Правильно», – и многие зааплодировали.

– Тридцать три «я»! – Тамара закончила подсчет и вернула письмо. – Да почти столько же «мне» и «меня».

– Каких я? – спросила Женя.

– Местоимение «я» встречается тридцать три раза, – медленно повторила Тамара.

– Ну, так что? Она же пишет о себе. Не придирайся, пожалуйста! – сердито сказала Женя.

Тамара пожала плечами, откинулась на спинку парты и вытянула ноги.

Предложение Нины Шариной понравилось, и, не откладывая дела в долгий ящик, решили тут же написать ответы. Через час все письма были готовы.

«Валя!

Сегодня общее собрание отменило исключение, и тебя снова приняли в коллектив класса. Считай, что с этого дня ты стала равноправной, и мы решили не говорить и даже не вспоминать об этом недоразумении. Приятного тут нет ни для тебя, ни для нас. Мы очень рады, что ты все поняла и снова вернулась к нам. Вначале тебе будет немного трудно, потому что все мы выросли и многое стали понимать по-другому, чем раньше. Знать и понимать – различные вещи. Вот, например, вопросы чести, долга, ответственности перед собой и перед обществом... Над этими вопросами подумай на досуге, и, если у тебя возникнут какие-нибудь сомнения, мы поговорим, хотя словами тут мало что можно объяснить. Это надо прочувствовать самой. Разве не бывает так, что разум и чувство живут в одном человеке не в ладу, так сказать, В противоречиях. Ты и сама об этом пишешь, и очень хорошо, что осознала. Извини, что мое письмо получилось вроде как с нравоучением, но это, наверно, по привычке. Последнее время мне много пришлось об этом думать, когда к докладу готовилась, и вообще по комсомольской линии.

Выздоравливай скорей. Мы все тебя ждем. А над тем, что было, поставлен крест.

Катя Иванова».

«Дорогая Валечка!

Ты даже не представляешь, как я переживала все время за тебя! Ужас как!!! А когда читали твое письмо, я чуть не разревелась. Честное слово! Я и раньше думала, что с тобой поступили слишком бессердечно и жестоко. Но ты не думай, что наши девочки злые и хотели тебе вреда. Совсем напротив. Мы все хотели тебе добра, и если бы ты извинилась раньше, то все бы обошлось благополучно. Но все хорошо, что хорошо кончается. Раз все кончилось хорошо, то не стоит и горевать.

Поправляйся скорей. Привет и самые лучшие пожелания.

Н. Ерофеева».

«Валя!

Мне кажется, что все, что с тобой случилось, это к лучшему. Ведь если бы ты себя не переборола сейчас, то могло случиться гораздо хуже. Мы все тебя знаем с детства и относимся к тебе почти как сестры. Я очень рада за тебя. Ты действительно стала другой, если судить по письму. Вот что значит «страдания очищают душу». Пока ты больна, я буду приходить к тебе, чтобы помогать тебе заниматься (если, конечно, ты не возражаешь против этого).

Клара».

«Валюша!

Твое письмо вырвалось у тебя из сердца, и очень хорошо, если это не порыв, не вынужденное признание, а все продумано и осознано. Так оно, наверно, и есть. Мы по себе знаем, как это бывает трудно признать свою неправоту. Теперь ты снова в нашем коллективе, и о прошлом мы решили даже не вспоминать. Зачем? У всех бывают ошибки, и на ошибках мы учимся, но, к сожалению, главным образом на своих. Мы думаем, что это только первый шаг с твоей стороны. Но ты не останавливайся и продолжай шагать дальше. Мы тоже пойдем к тебе навстречу. Выздоравливай и возвращайся скорей. Мы все ждем.

Т. Аксенова. Н. Косинская».

«Валя!

Ты молодец! Поступила ты хорошо и правильно. Честно говоря, я не ожидала. Я думала, что тебе не сломить своего упрямства и до конца года ты останешься одиночкой. Значит, я ошибалась и очень этому рада. И не только я. Все девочки обрадованы. Для нас это событие имеет большое значение. Думаю, что не меньше, чем для тебя. Я нисколько не преувеличиваю. Конечно, мое еще много придется поработать над собой, но главное сделано. Об ученье не беспокойся. Мы сделаем все, чтобы ты не отстала. Если я чем-нибудь могу тебе помочь, то не стесняйся и дай мне знать. Поправляйся, возвращайся и занимай свое место в нашем строю. Крепко жму руку. Забудем наше недоразумение.

А. Алексеева».

«Валя!

Представь себе, что все мы туристы-альпинисты и решили подняться на высокую гору. Путь очень трудный и опасный. Трещины, пропасти, занесенные снегом скалы... И вот мы взяли длинную веревку, привязались к ней на десять-пятнадцать метров друг от друга и тронулись в путь. Если кто-нибудь сорвется или провалится, то мы его удержим. Я думаю, что наше «Обещание» – это и есть та веревка, которая связала нас. Мы держим друг друга, помогаем и уверенно, хотя и с трудом, поднимаемся на гору. А ты решила идти отдельно... Пускай даже впереди, но не привязалась к нашей веревке. Мы все беспокоились, что ты сорвешься в пропасть... А разве ты не испытывала страха, разве у тебя не появлялось чувство неуверенности... Теперь ты поняла и привязалась. Теперь мы спокойны. Мне кажется, что этот пример объяснит тебе многое. Подумай. Я часто вспоминала наш последний разговор, много думала и вот нашла подходящее сравнение... Но имей в виду, что оно относится не только к тебе. Для меня это сравнение играет тоже не маленькую роль.

Привет!

Лида».

«Белова!

Я скажу честно и прямо, что думаю. Без сентиментальности. В письме ты подпустила слезу, и девочки наши растаяли. Я не утверждаю, что ты врешь. Нет. Ты веришь тому, что пишешь. Но имей в виду, что все это не так просто. Это землетрясение в твоей психике многое разрушило, и теперь надо построить новое. Это-то вот и не так просто. Признаю честно, что ты поступила правильно, и мы тебя единогласно приняли обратно, но не воображай, что все девочки бросятся тебя обнимать, когда ты вернешься. Тебе еще надо показать, что ты собой представляешь сегодня. Ты пишешь, что стала другой. А какой другой? Мы не знаем. Ты придешь в класс как новенькая, и. мы заново с тобой будем знакомиться. И все будет зависеть от тебя. Вот, например, тебе первое испытание. Если ты обидишься на мое письмо, – значит, в тебе еще крепко сидит старое, если нет, – значит; ты действительно можешь принимать критику. Правда не всегда бывает приятна. Чаще наоборот. Ну, да дальше будет видно.

Т. Кравченко».

«Валя!

Твое письмо меня обрадовало, а вместе с тем и удивило. Ты писала его в минуты раскаяния, но не все в нем искренне, от сердца написано. Так мне почему-то показалось. Если я ошибаюсь, то очень хорошо, а если нет, то обрати на это серьезное внимание. Не обманывай себя. Раньше ты мне говорила, что все люди в жизни играют. Это верно только отчасти. У человека, например, плохое настроение, а он старается быть веселым, чтобы своим мрачным видом не портить настроение другим. Это ложь, игра, но в ней, по-моему, ничего плохого нет. Ты говорила о другом. О лжи в своих личных интересах. Это, по-моему, плохо. Конечно, мы еще молоды и мало знаем жизнь, но все-таки отличить плохое от хорошего можем. Ты написала, в общем, хорошее письмо. Мы рады за тебя. Я уверена, что и тебе от этого поступка легко и приятно на душе. Извини за торопливость. Сказать хочется много, но лучше поговорим потом, когда поправишься. Меня, например, волнует еще один вопрос, но о нем напишет Женя.

Светлана».

«Валя!

Насчет «другого человека» внутри нас ты здорово подметила. Помнишь, как в оперетте: «Частица черта в нас заключена подчас.» Это правильно. У каждого из нас есть «частица черта». Потом ты написала, что считаешь себя умнее других. Это тоже правильно. У нас почти все девочки считают себя умней других. Возьми кого угодно. Все хоть немного, да воображают. Про коллектив ты написала очень хорошо. В одиночку жить скучно и неинтересно. В компании всегда бывает веселей. Что еще написать? В школе у нас учителя прямо зверствуют. Столько уроков задают, что я, наверно, скоро захвораю. К счастью, недолго осталось терпеть. Василиса Антоновна говорит, что мне надо заниматься математикой. Валя, ты не расстраивайся. Теперь все в порядке.

С приветом – Лариса».

«Валя!

После прочтения твоего письма мы приняли решение ответить тебе всем классом. Надо полагать, что все девочки напишут одно и то же и тебе будет совсем неинтересно читать. Мы с Ритой не хотим повторяться. Если ты сама все поняла, так незачем и писать. Это значит «переливать из пустого в порожнее». Кроме того, нам кажется, что личная жизнь человека никого не должна касаться. Общественная жизнь – это уже другое... Но если ты решила подписать «Обещание» и не противоречить коллективу класса, то больше и требовать нечего.

Желаем всего хорошего.

Р. Логинова, М. Крылова».

«Валя!

Ты, конечно, сама понимаешь, что мне трудно написать что-нибудь такое... глубокое, проницательное. Я новенькая и знаю тебя меньше, чем остальные девочки. Единственно, что меня поражает во всей этой истории: а где же мы были раньше? Ведь все, о чем ты пишешь, не могло случиться сразу или в один год. Почему же раньше – в пятом, седьмом классе – никто ничего не замечал? Ты пишешь, что ангина, на которую не обращали внимания и не лечили, превратилась в порок сердца.

То же самое и твой запущенный эгоизм дал серьезные осложнения. Кто же виноват? На этот вопрос невозможно точно ответить, но чувствую, что ты не одна виновата. Я не хочу тебя оправдывать и утешать. Тебе же все равно не будет легче. Порок сердца у тебя, а не у врачей и не у мамы, которые тебя не лечили. Ты не думай, что я повторяю чужие слова. Я тоже в этом убеждена. Когда ты поправишься, сходим ко мне и поговорим с моей мамой. Она очень понимает женскую душу. До скорого свиданья.

Н. Шарина».

«Валя!

Твое письмо мне передал Константин Семенович в учительской и при этом улыбнулся. Какая у него все-таки необычайная улыбка! «Как рублем подарил». Ну, да ты и сама знаешь. Твое письмо в классе читала я. Если бы ты видела, как слушали девочки! Тишина была... будто никто не дышал. Теперь по существу вопроса. У меня случайно с собой было «Воскресенье» Толстого. Мы со Светланой нашли одно место и были потрясены. «В Нехлюдове, как и во всех людях, было два человека. Один – духовный, ищущий блага себе только такого, которое было бы благом и других людей, и другой – животный человек, ищущий блага только себе и для этого блага готовый пожертвовать благом всего мира». Это что-то непостижимое! Ты только подумай! А ведь он писал об этом в прошлом столетии. Нехлюдов и ты?! Ха-ха! Он дворянин, помещик, барин, а ты советская школьница. Что может быть между вами общего? А общее есть. Стоит прочитать твое письмо, и общее сразу видно. Ведь и ты пишешь о духовном и животном человеке внутри себя. Странно и непонятно! А главное, он пишет: «Как и во всех людях». Неужели во всех нас живет это животное, а мы и не замечаем? Об этом надо будет поговорить и устроить охоту... Загнать этого зверя в клетку. Очень хорошо, что ты посадила его на цепь!

Будь здорова, весела,

Женя».

СОВЕРШЕННОЛЕТИЕ

На день рождения Светланы было решено пригласить Женю, Лиду, Катю и Тамару.

В субботу, сразу после уроков, Светлана побежала домой. Были задуманы настоящие уральские пельмени, которые она умела прекрасно делать, а кроме того – сладкий пирог. Пельмени были заготовлены и заморожены вчера, но с пирогом предстояло много возни. Светлане почему-то очень хотелось делать все самой, и она под всякими предлогами отстраняла мать от работы.

Придя домой, она быстро переоделась и побежала на кухню, где стояло тесто для пирога. Здесь около плиты уже возилась мать.

– Мама, ну кто тебя просил?.. – недовольно протянула Светлана. – Мы же вчера условились...

– А что я делаю? Плиту затопила...

– Не надо. Я сама все сделаю... Мой день рождения, а не твой!

– Не ворчи, пожалуйста. Я боялась, что ты опоздаешь и тесто перекиснет. Стряпай на здоровье!

– Уходи в комнату.

Екатерина Андреевна внимательно посмотрела на озабоченную дочь и усмехнулась:

– Хитришь ты, девочка... Ну-ка, скажи мне, для кого ты так стараешься?

– Для всех.

– В старину был такой обычай, – продолжала мать, пропустив мимо ушей ответ Светланы, – неплохой обычай, – когда невеста перед свадьбой сама стряпала обед для жениха и всей родни...

Светлана насторожилась. Как бы невзначай брошенный намек заставил ее покраснеть, и розовые от мороза щеки стали совсем пунцовыми. Она ждала продолжения, но мать молчала.

– А что ты этим хочешь сказать? – спросила Светлана.

– Ничего... Вот смотрю на тебя и вспомнила про этот обычай.

– Ну знаешь, мамочка... Хитришь-то ты, а не я... Иди лучше в комнату и накрывай стол.

Екатерина Андреевна ласково похлопала дочь по плечу, но, прежде чем уйти, спросила;

– Сколько же гостей будет?

– Считай... четыре девочки, Алеша и нас четверо. Девять человек.

Оставшись одна, Светлана принялась за дело. Слова матери о невесте, стряпающей обед для жениха, сильно ее смутили. Вчера, раскатывая сочни, защипывая пельмени, она действительно все время думала об Алеше. В прошлом году, провожая брата и Алешу на летнюю практику, она тоже делала пельмени, Алеша сказал, что ничего более вкусного он никогда не ел и не может себе представить. Эта похвала относилась к ней, но он об этом не знал и думал, что хвалит искусство Екатерины Андреевны.

Пришел Петя. На нем был надет новый выходной костюмчик, так стеснявший движения мальчика, словно был сшит из толстого брезента. Вместе с Петей прибежал Трюк и, усевшись возле плиты, уставился на девушку.

– Что скажешь, Петушок?

– Когда гости придут? – спросил он.

– К восьми часам.

– Ну, это не скоро... Тебе помогать не надо?

– Хочешь тесто месить? – предложила Светлана с улыбкой.

– Нет... я не умею.

Светлана видела, что брат пришел по какому-то делу, но почему-то не решается его изложить. После минутного молчания Петя заговорил опять:

– Света, тебе сегодня исполнилось восемнадцать лет?

– Да.

– Значит, завтра ты будешь взрослая?

– Почему завтра? Я уже сегодня взрослая.

– А подарок я не успел сделать, – с огорчением сказал он. – Но это ничего... Ты считай, что приемник твой. Ладно?

– Спасибо!

– Но только когда будет выставка, ты мне его отдай назад... на несколько дней... Согласна?

– Хорошо, Петушок, согласна!

Петя постоял еще с минуту, наблюдая за проворными руками сестры, вздохнул и направился к выходу.

– Трюк, пошли!

Щенок помахал хвостом, но даже не повернул головы. В ожидании угощения он, как загипнотизированный, смотрел на Светлану.

– Трюк! Идем! – снова позвал Петя, останавливаясь в дверях.

Трюк еще сильней замахал хвостом, но оторвать глаз от девушки был не в силах.

Петя вернулся в комнату. Здесь мать накрывала на стол. Один раз она уже сделала ему замечание – «не мешайся подлогами», – а поэтому Петя смирно сел к окну.

– Ну, что ты сидишь? – спросила Екатерина Андреевна.

– А что делать?

– Возьми книжку или займись чем-нибудь.

– Ты же сказала – не сорить.

– А делом заниматься и не сорить нельзя? – спросила она и, вздохнув, закончила: – Да лучше уж сиди.

«Удивительно все-таки, – думал Петя, – когда что-нибудь делаешь, время бежит слишком быстро, даже не успеть, а без дела совсем не двигается. Почему это? Интересно, например, сейчас: на самом деле время так медленно ползет или только так думается?»

– Петя! На вот, скобли! – предложила мать, передавая ему ложку и банку из-под варенья.

Часть варенья ушла в пирог, остатки выложены в вазочку, и мальчику досталось немного. Но все-таки какое-то занятие.

– Только не перемажь костюм, – предупредила она. В дверях появилась Светлана.

– Мама, я ставлю пирог. Скажи, когда пройдет полчаса, – попросила она и ушла назад.

Екатерина Андреевна взглянула на часы.

– Время-то уж скоро семь. Того и гляди – гости придут, врасплох застанут...

В начале восьмого Лида Вершинина зашла к отцу:

– Папа, я сегодня ухожу в гости.

– Куда, если не секрет?

– К Светлане. Ты мне дашь денег на подарок? У нее сегодня день рождения. Совершеннолетие.

– Светланочки! – удивился отец. – Неужели? Что же ты мне раньше не сказала? Фу, какая история! Сколько сейчас времени?

– Четверть восьмого.

– Успеем!

Сергей Иванович вызвал машину и торопливо натянул пиджак.

– Что ты хочешь делать?

– Поедем за подарком.

– Но тебя же не приглашали!

– Меня не принято приглашать, Лидуся. Стар я для вашей компании. Но это ничего... Я заеду поздравить и сразу домой... Очень она хорошая девочка!

Приглашение Светланы Лида приняла не без колебания. Она знала, что встретит там Алешу, и в душе ее на какой-то момент поднялась сумятица. Отголоски пережитых чувств, как далекое эхо, напомнили о неудачной любви, о смутных надеждах, о нечаянно нанесенной ей обиде.

«Нет. Надо быть выше своего уязвленного чувства, – думала она, стараясь подавить охватившее ее волнение. – Все это осталось позади. Зачем оглядываться? Он же ничего не знает. Неужели пустяковый разговор во время танца можно принимать всерьез? Ведь это была шутка, маскарадная интрига», – убеждала она себя.

Первыми пришли Женя и Тамара. Светлана была уже переодета, причесана, в новых туфлях – сегодняшний подарок матери.

– Светка, какая ты роскошная! – воскликнула Женя. – Поздравляю еще раз! Екатерина Андреевна, вас тоже полагается поздравлять... Понимаете, какая штука... Мы с Тамарой не сговаривались, и вот, извольте радоваться, два торта!

С этими словами она высоко подняла свою коробку с тортом и торжественно опустила на стол, а сверху поставила вторую, взятую у Тамары.

– Здравствуйте, Екатерина Андреевна! – солидно сказала Тамара. – Поздравляю с новорожденной... А насчет тортов беда не велика... Управимся и с тремя!

Женя взяла Светлану под руку и, отведя в сторону, передала пакет, который держала под мышкой.

– Это от мамы.

Светлана неторопливо, сдерживая любопытство, развернула пакет. В нем оказался светло-голубой свитер для катка.

– Спасибо, Женечка! Ведь я как раз о таком и мечтала! И откуда только твоя мама узнала об этом? – Светлана крепко поцеловала подругу и унесла пакет за ширму.

В прихожей затрещал звонок.

– Давайте угадывать, – кто? – предложила Тамара.

– Лида! – сразу отозвалась из-за ширмы Женя. – Мальчики! – возразила Екатерина Андреевна.

– Катя! – сказала Светлана.

Она пошла встречать нового гостя, и, когда открыла дверь, все узнали Катин голос.

– Светка угадала, – сказала Женя и, подойдя к зеркалу, осмотрела себя.

– Чудно! Еще торт! – крикнула Светлана, возвращаясь с Катей.

– Я же не знала, девочки! – оправдывалась Катя. – Это мамина идея. Она у меня любит сладенькое и думает, что все такие. Здравствуйте, Екатерина Андреевна... Поздравляю с совершеннолетней! Петя, здравствуй! Как живешь?

– Ничего... помаленьку!

Все торты перенесли на столик у окна и поставили один на другой.

Тамара была у Светланы первый раз и с любопытством оглядывалась. Действительно, Женя не преувеличивала, восхищаясь чистотой в комнате у подруги.

Заметив на окне незаконченный радиоприемник, Тамара подошла к нему.

– Это твоя работа? – спросила она у мальчика.

– Моя! – охотно ответил Петя.

Он слышал, что Тамара умеет водить машину, и этого было достаточно, чтобы относиться к ней с уважением.

– Сложная схема! Ты сам проектировал?

– Сам. Это я на выставку готовлю.

Тамара мало понимала в радио, но с удовольствием слушала мальчика.

– Вот бы мне такого братишку! – сказала она, когда Петя в общих чертах объяснил идею приемника. – Мы бы с тобой – ого! Дел понаделали бы!

– А у вас нет? – спросил он.

– Нет.

– Жаль... – с искренним огорчением сказал Петя.

Снова раздался звонок. На этот раз в прихожую убежала Женя.

– А теперь кто? – спросила Светлана.

– Мальчики! – сказала Екатерина Андреевна.

– Лида, – произнесла Катя.

На этот раз угадала мать. Игорь и Алеша остановились в дверях. В руках у Игоря – патефон, футляр с пластинками, у Алеши – торт и какой-то небольшой пакетик.