Текст книги "Семнадцатилетние"

Автор книги: Герман Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

– Телефон? – удивился отец. – Зачем?

– Телефон нужен и тебе, и маме, и мне. Это очень удобно и недорого...

– Не выдумывай.

Отец снял с себя спецовку, повесил ее на вешалку, взял полотенце и вышел из комнаты. Отказ не обескуражил Катю. Она знала, что отцу не жаль денег, но он должен сам прийти к мысли и убедиться, что телефон не игрушка, не барская затея, а действительно нужная и полезная вещь. План наступления Катя продумала во всех мелочах. Вот она сказала про телефон, и отец уже не забудет об этом. Затем она начнет выбирать удобные, моменты и постепенно убедит его в том, что телефон им необходим. «Хитрить» с отцом нужно особенно.

Она на всю жизнь запомнила один случай, который в их дальнейших отношениях сыграл большую роль. Ей было тогда девять лет. Они шли по Большому проспекту. На углу продавали эскимо. Видимо, отец заметил, с каким вожделением посмотрела дочь на голубой ящик, на котором был нарисован белый медведь.

– Хочешь мороженого? – спросил он, замедляя шаги.

Конечно, она хотела. Кто же из ребят не хочет эскимо? Но какая-то ложная скромность, жеманство, нежелание показать свою жадность заставили Катю опустить глаза.

– Не знаю, – тихо сказала она.

– Я тоже не знаю, – буркнул отец, и они прошли мимо.

Этот незначительный, на первый взгляд, случай оставил глубокий след в ее характере. Теперь Катя понимала, что отец любит прямолинейность и не купил ей тогда мороженого сознательно.

Первого мая, когда на всех углах продаются разноцветные шары, красные флажки, свистульки, цветы, леденцовые петушки, пряники, когда так много всяких соблазнов, отец, отправляясь на прогулку с женой и дочерью, доставал из бумажника деньги, показывал дочери зеленую бумажку и говорил:

– Катюша! Вот на твои расходы три рубля. Что хочешь, то и покупай. Но помни: истратишь трешку – и все. Больше у меня нет. Поняла?

– Да. А кино?

– Тут и кино. Все про все!

Деньги лежали у отца в кармане, и Катя знала, что стоит ей сказать: «Папа, купи мне шарик голубенький», – и он немедленно выполнит ее просьбу. Шарик у нее будет, но денег останется меньше. Ни о какой прибавке не может быть и речи. И Катя начинала составлять в уме смету.

Иногда пыталась вмешиваться мать, но отец сразу же пресекал это вмешательство:

– Ты не касайся, Даша. Пускай сама... Она теперь грамотная. Триста копеек сложить и вычесть умеет. А если ошибется, – ее вина.

Дарья Степановна – мать Кати – была полной противоположностью отцу. Приветливая, добрая, уступчивая, услужливая, она всегда боялась кого-нибудь обидеть и старалась жить со всеми в ладу. Кате казалось, что мать боится не только отца, но и всех, кто держит себя уверенно, нахально. Иногда ей было досадно за мать и в то же время жаль ее. Катя всячески укрепляла в ней чувство собственного достоинства, но без особого успеха. Родом Дарья Степановна была из большой бедняцкой семьи. Года через два после Октябрьской революции Михаил Фомич, работавший в Питере уже много лет, приехав в родную деревню, женился на Дашеньке и увез ее в город. Тяжелое детство, подневольная жизнь наложили свой отпечаток, а большой, шумный и незнакомый город, казалось, напугал ее на всю жизнь. Катя появилась на свет поздно, через десять лет после свадьбы. Родители уже потеряли всякую надежду иметь детей. Отец, конечно, мечтал о сыне, но тем не менее горячо любил Катю и старался воспитать из нее дельного, честного, прямого человека, а не пустую, легкомысленную барышню.

– Катя, ужинать будешь? – спросила мать, заглядывая в комнату.

– Нет, мама, не хочется.

– Пойди поешь с отцом-то... Расскажи ему про школу. Он интересуется. Чего-то он сегодня хмурый... и все молчит.

Катя сразу поняла, о чем задумался отец, и решила начать наступление.

– Ну ладно. Я выпью чаю. А когда мы будем вместе, ты, мама, спроси его про время.

– Про какое время, Катя?

– Обыкновенное время. Спроси: сколько сейчас времени? Скажи, что наши часы неправильные.

– А зачем?

– Надо. Увидишь, что будет. Нальешь мне чаю, поставишь на стол и спроси, – объяснила Катя, направляясь за матерью в кухню, где ужинал отец.

Все получилось, как предполагала Катя. Когда мать налила чаю и спросила о времени, Михаил Фомич неторопливо вытащил из кармана часы и сказал:

– Без четверти двенадцать.

– Нет. Твои отстают, папа, – возразила Катя. – Сейчас больше.

Отец очень гордился своими часами, полученными в подарок от дирекции завода.

– Если и отстают, то минуты на две...

– Я с тобой спорить, конечно, не буду, но... – сказала Катя и подняла указательный палец. – Вот тебе первый случай. Был бы у нас телефон, мы бы сейчас и проверили твои знаменитые часы.

Отец взглянул на дочь. Глаза ее искрились лукавым озорством, и она с трудом сдерживала улыбку.

– Вот как!

– Да. Я знаю, что ты думаешь... Но ты ошибаешься, папа. Телефон придуман не только для связи между цехами...

– Иди-ка лучше спать, Катерина. Поздно уж…

На этом разговор о телефоне закончился.

ДОЧЬ И МАТЬ

Аня Алексеева оправдывала самые смелые надежды и шла вместе со Светланой одной из первых. Женя, Катя и, в особенности, Тамара были уверены, что она перегонит Белову. Но вдруг случилось непредвиденное.

В это дождливое октябрьское утро Аня пришла в школу мрачная, осунувшаяся, бледная, и на первом же уроке по геометрии получила тройку. Да и то, прежде чем поставить отметку, Василиса Антоновна подумала. Всем было ясно, что тройка – снисхождение, которое Аня заслужила сплошными пятерками, полученными раньше.

По истории она вообще отказалась отвечать, сославшись на болезнь. Это всполошило весь класс. В большую перемену девушки окружили Аню, но она демонстративно зажала уши и на все расспросы отмалчивалась. Женя выпроводила любопытных, подсела к Алексеевой и терпеливо ждала, пока та не опустила руки.

– Анечка, ты на самом деле больна? – участливо спросила Женя.

– Нет.

– Скажи мне, в чем дело? – продолжала ласково допытываться Смирнова.

– Да ничего не случилось! – с раздражением сказала Аня, отворачиваясь. – Не могла выучить – и все.

Но отделаться от Жени было не так-то легко. И не только по долгу старосты класса и «воспитательницы» решила она узнать, что случилось с подругой. Ее натура была такова, что, если кто-нибудь попадал в затруднительное положение, Женя не могла оставаться равнодушной. А сейчас Женя чувствовала, что у девушки большое горе.

– Неужели ты мне не доверяешь? – дружелюбно упрекнула она. – Я же тебе хочу помочь, Анечка. Скажи, что случилось? Зачем скрывать...

– Да ничего у меня не случилось! С мамой вчера поссорилась... вот и все...

– Тю-тю... Это дело, конечно, такое... узкосемейное. По это ничего! Ты не расстраивайся. Ну поругались, ну помиритесь! Это ненадолго. Поверь мне. Меня мама тоже поругивает иногда, а потом живем еще лучше...

Тройка по геометрии особенно встревожила Катю. Такого события она предусмотреть никак не могла, но Аня наотрез отказалась разговаривать с ней на эту тему.

– Ну, тройка и тройка... Пускай хоть единицу ставит. Оставь меня в покое!

– Ты с ума сошла! А как же «Обещание»? Ты комсомолка, ты подписалась!.. Мы же на тебя, знаешь, как рассчитывали! Посмотри, как Белова сияет...

– Ну и пускай, – равнодушно ответила Аня.

Катя поняла, что разговаривать дальше бесполезно и решила действовать иначе.

– Надя, что случилось с Аней? – тихо спросила Катя.

– Откуда я знаю? – с огорчением ответила Надя. – Она мне ничего не говорит...

– Ты не юли! – рассердилась Катя. – Я тебя по-комсомольски спрашиваю – в чем дело?

– Вот честное-пречестное слово, понятия не имею. Дома у нее какие-то неприятности...

– Дома, дома... Ясно, что не в трамвае. А что дома?

– Ну хоть режь меня на кусочки – не знаю!

– Смотри! – пригрозила Катя. – Ты за нее больше всех отвечаешь. Мы будем с тебя спрашивать.

– Это еще почему?

– А потому, что вы подруги. Друг должен отвечать за своего друга, если он, конечно, настоящий друг. Имей это в виду!

В конце большой перемены Катя спохватилась и отправилась в учительскую. Она не случайно была правой рукой Василия Васильевича. Катя любила химию и решила посвятить этой профессии всю свою жизнь. Увидев свою ассистентку, учитель приветливо улыбнулся.

– Василий Васильевич, я хотела... – Она оглянулась по сторонам и тихо попросила: – Не спрашивайте, пожалуйста, сегодня Алексееву. Она была вчера больна и, кажется, не знает урока...

– А что с ней такое? – встревожился учитель. – Пускай идет домой.

– Нет. Она ничего... температура нормальная...

– Хорошо, хорошо!

Катя чувствовала, что надо принимать еще какие-то меры, и хотела посоветоваться с Константином Семеновичем, но сначала следовало узнать, что же все-таки случилось с Алексеевой. В таком состоянии она никогда не видела Аню.

На уроке химии Надя сидела за одним столом с Аней. Разговор с Катей взволновал впечатлительную Надю, и она надеялась, что Аня не выдержит и расскажет ей о своем горе на уроке. Но напрасно. Аня сидела словно каменная, не обращала внимания на подругу, и взгляд ее застыл на одной точке. Надя попыталась вызвать ее на разговор и робко шепнула:

– Анечка. У тебя ничего не болит?

– Замолчи! – процедила та сквозь зубы.

Сложное и мучительное чувство переживала Аня Алексеева.

Она давно заметила, что с некоторого времени мать стала уделять своей внешности значительно больше внимания, чем обычно. Последние дни она не жаловалась на усталость, была веселой и доброй, как никогда. Был момент, когда Аню встревожила эта перемена, но она быстро успокоилась. Перемена была к лучшему, а не к худшему.

Михаил Сергеевич работал на одном заводе с матерью и, кажется, даже в одном цехе. Первый раз, когда он пришел к ним в гости, Аня отнеслась к нему с большой симпатией. Инженер сразу понравился ей веселым, беспечным характером, сочным голосом, прямотой и резкостью своих суждений. Она с удовольствием проводила вечера в компании его и матери. Михаил Сергеевич начал учить ее играть в шахматы.

– Нет, вы посмотрите, что делает этот коварный ребенок! – говорил он после какого-нибудь удачного хода девушки. – Это значит, она подбирается к моему ферзю! Это значит, она готовит вилку. Любопытная Картина... Анализ, анализ! Что нам показывает анализ? Если я пойду пешкой, она делает прыжок конягой, объявляет шах... и что же? Э-э-э... нет! Этот фокус у вас не пройдет, Анечка...

С ним было приятно, весело, и никакие подозрения относительно него Ане не приходили в голову. Она была наивна и не могла допустить даже на минутку такую кощунственную мысль, как «измена отцу». Кроме того, она жила интересами школы и была далека от, вечно занятой матери.

Вчера, вернувшись домой, Аня застала мать. Она ужинала после работы вместе с Михаилом Сергеевичем.

– Вот и противник мой на горизонте появился! – приветливо сказал инженер. – Поджидаю с нетерпением... Развернем генеральное сражение?

– Развернем!

– Неужели тебе нравятся шахматы, Аня? – спросила мать.

– Конечно, нравятся.

Наскоро перекусив, девушка принесла шахматы, и они начали партию. Сражение разворачивалось очень интересно. Михаил Сергеевич прозевал пешку и стал серьезно задумываться над ходами.

– Анализ, анализ... – постоянно повторял он. – Вон что задумала эта хитроумница. – И вдруг, обращаясь к матери, он сказал: – Ты только посмотри, Оля, что она замыслила...

«Оля» вместо обычного «Ольга Николаевна» и переход на «ты» подействовали на девушку так, словно с потолка на нее свалилась люстра. Потрясенная догадкой, она с ужасом посмотрела на своего партнера и, ни слова не говоря, встала и ушла в свою комнату. Долго, бесконечно долго сидела она не шевелясь, ничего не видя и не слыша.

Вот он, отец, в офицерской шинели, смотрит на нее с последнего портрета, который послал незадолго до своей гибели. «Горячо любимой доченьке от папы». Вскоре после этого пришло извещение. «Погиб славной смертью героя»...

Аня любила отца до самозабвения. Все самое светлое, самое дорогое и самое нежное было связано с ним. Она не могла примириться с его смертью. До сих пор в ее воображении отец жил, улыбался, брал ее на руки и щекотал усами за ухом. Он тоже звал мать «Олей» и на «ты».

Когда улеглось первое потрясение, Аня прошлась несколько раз по комнате, но, услышав в прихожей голоса, быстро разделась и легла в кровать. Уроки остались несделанными. Разве могла она думать об уроках и вообще думать о чем-то другом, кроме отца! Он стоял перед ней таким, каким она его запомнила в последнюю минуту на перроне вокзала. В помятой шинели, с виноватой улыбкой на лице и добрым, грустным выражением глаз.

После ухода Михаила Сергеевича мать зашла в комнату Ани, зажгла свет и, остановившись возле кровати, мягко спросила:

– Аня, что с тобой? Почему ты не доиграла?

– Мама, ты хочешь выйти замуж? – резко и прямо спросила Аня, приподнимаясь на кровати. Глаза ее горели ненавистью, голос звучал твердо.

– Что такое? – смущенно спросила Ольга Николаевна. О причине внезапного ухода дочери из комнаты она, конечно, догадалась и ждала вопросов, но не предполагала, что девочка заговорит в таком тоне. – Ну, предположим, – уклончиво ответила она. – А ты считаешь, что я стара?

– Имей в виду... этому не бывать!

– Почему?

– Потому что это оскорбление папиной памяти! Я... я этого не переживу!

– А ты думаешь, что говоришь?

– Или он, или я! Запомни это!

– Подожди, Аня. Ты уже не маленькая, и мы можем говорить как... как две взрослые женщины, – мягко сказала Ольга Николаевна, усаживаясь на кровати. – Я рада, что ты сама начала этот разговор. Сегодня мы как раз говорили с Михаилом Сергеевичем...

– Я ничего не хочу слушать!.. – перебила ее Аня. – И все тебе сказала. Или он, или я!

– Ну что ты глупости говоришь! Анюта, ты же взрослая! Удивляюсь... На будущий год студентка...

– Мама, я говорю не глупости... пойми... – дрогнувшим голосом и как можно убедительней сказала Аня. Казалось, что она сейчас разрыдается.

– Ну, хорошо. Поговорим в другой раз. Сегодня с тобой говорить очень трудно.

– Помни, я тебя предупредила! – зловеще сказала Лия и, повернувшись к стене, закрылась с головой одеялом...

Незадолго до окончания урока Василий Васильевич подошел к столу Алексеевой и участливо сказал:

– Алексеева, вы, кажется, нездоровы. Идите к врачу.

– Нет. Я здорова, Василий Васильевич.

– Вы бледная, и глаза у вас сегодня не такие, как всегда... Идите, идите...

Пришлось подчиниться. Она взяла учебник, вышла из кабинета и направилась в свой класс. Куда же ей было идти? Домой? Нет! При одной мысли о том, что она увидит мать или Михаила Сергеевича, у нее сжималось сердце и начиналась мелкая противная дрожь.

На окнах класса вплотную друг к другу стояли горшки с цветами. В углу, возле доски, на табуретке широко раскинул свои крупные темные листья большой фикус. Над окном повешены два горшочка с растениями, у которых смешное название – «Бабьи сплетни». На стенах, кроме Ушинского, недавно повешены портреты Макаренко, Гоголя, Шолохова и Пушкина. Шкаф отодвинут в угол, и от этого комната кажется больше. «Обещание» и последняя сводка «Будем красиво учиться!» напомнили Ане о тройке, но она осталась равнодушной. Теперь ей было все безразлично. Она твердо решила и ни за что не уступит матери.

– Или он, или я! – снова повторила Аня.

Она не спала сегодня всю ночь, утром ушла голодная, оставив Ольге Николаевне записку: «После уроков пойду заниматься к Наде. Возможно, останусь у нее ночевать. Анна».

Урок немецкого языка прошел благополучно. Марина Леопольдовна раза два подозрительно покосилась на Алексееву и только в конце урока подошла к ее парте и молча приложила свою ладонь ко лбу девушки. Лоб был холодный.

Последний урок – черчение. Марфа Игнатьевна вызвала Нину Косинскую к доске, дала задачу и начала ходить между партами. Иногда она останавливалась, заглядывала через плечо ученицы и, убедившись, что та чертит правильно, шла дальше.

Аня чертила вместе со всеми. И странное дело. Как только она построила первый квадрат и принялась соединять точки, ясность мысли исчезла, линии начали расплываться, сливаться с тетрадью и партой, словно перед глазами у нее поднялся туман. Голова стала невыносимо тяжелой, в ушах шумело. «Что такое? Может быть, я действительно заболела?» – подумала Аня. Скоро она поняла, что это давала себя чувствовать бессонная ночь. Стоит ей сейчас откинуться назад, прислониться к стенке и закрыть глаза, как она немедленно погрузится в сладкую темноту. С каждой минутой бороться со сном становилось трудней. Надо что-то делать. Не может же она уснуть на уроке.

– Марфа Игнатьевна, разрешите выйти? – Идите.

Аня ушла в уборную и здесь вымыла лицо холодной водой. Сон отошел, голова прояснилась, но возвращаться в класс она не могла. Аня знала, что если она попадет в классную тишину, нарушаемую только ритмичным постукиванием мела о доску да равномерными шагами Марфы Игнатьевны, то сон сейчас же вернется и опять начнется мучительная борьба.

Она медленно спустилась вниз, в раздевалку. Здесь на скамейке сидела Фенечка и рассказывала что-то другой нянечке. При ее появлении они замолчали.

– Ты что, Алексеева? – спросила Фенечка.

– Я платок забыла, – ответила Аня и прошла к вешалкам. Найдя свое пальто, она пошарила по карманам и вышла обратно.

Актовый зал был открыт. Чтобы не попасть кому-нибудь на глаза, Аня пробралась к сцене и устроилась на батарее отопления, возле окна. Уткнувшись лбом а холодное стекло, она долго смотрела на мелькавшие перед глазами капли и ни о чем не думала. Это было странное состояние. Постепенно Аня перестала ощущать свое тело, словно вся растворилась.

Звонок вывел ее из оцепенения, и она отправилась в класс. На лестнице Аню встретила Надя.

– Разве ты здесь? – удивилась подруга. – А мы думали, что ты ушла! Вот твой портфель. Я все собрала.

Когда они вышли на улицу, Надя взяла ее под руку.

– Анечка, пойдем ко мне...

– Пойдем.

В судьбе подруг было много общего, и именно поэтому они так хорошо дружили, несмотря на различие характеров. Они часто бывали друг у друга и оставались ночевать. Ольга Николаевна не вмешивалась в дела дочери и не придавала серьезного значения тому, с кем Аня дружит и где бывает. Впрочем, к Наде она относилась прекрасно. Мария Ивановна Ерофеева – мать Нади, – полная, но очень живая, хлопотливая женщина, тоже покровительствовала их дружбе. Считая свою дочь безвольной и легковерной, она заметила, что Аня как нельзя лучше влияет на нее.

– Перемешать бы вас как следует в одной квашенке, а потом разделить пополам и испечь... – шутила она иногда. – Вот бы хорошие хлебы получились.

До войны Мария Ивановна нигде не работала, была домашней хозяйкой. После ухода мужа на фронт она пошла на курсы, окончила их и сейчас работала бухгалтером в том же предприятии, где раньше работал муж.

Придя домой, Надя оживилась.

– Сейчас мы с тобой перекусим на славу! Ты будешь обедать?

– Буду...

– У нас сегодня свежие щи... Представляешь?.. И что-то еще... не знаю только, что...

Кастрюли, завернутые в газету, были накрыты подушками, и поэтому обед оказался горячим. Аня с удовольствием ела наваристые вкусные щи и молча слушала болтовню подруги. Надя, в свою очередь, всеми силами старалась ее развлечь. Она уже догадалась, что состояние Ани вызвано не болезнью, а чем-то другим.

– Надя, как ты думаешь... Зачем выходят замуж? – неожиданно спросила Аня.

От такого вопроса Надя поперхнулась и закашлялась. Откашлявшись, она вытаращила глаза и долго не могла сообразить, что ей ответить.

– Ты серьезно спрашиваешь?

– Ну конечно.

– Зачем замуж выходят? – переспросила Надя. – Ну, наверно, затем, чтобы была семья, и вообще с мужем легче жить. Он деньги зарабатывает... А потом... Ну, если, например, любят кого-нибудь, тогда и выходят.

– А это обязательно? – спросила Аня.

– Не знаю. По-моему, не обязательно. Я, например, ни за что замуж не пойду, – сильно покраснев, призналась Надя. – А то, знаешь, как бывает... Бросит муж, а ты делай с ребятами что хочешь. Ты знаешь, что у Светланы отец живой? Он давно их бросил. Представляешь? Троих детей бросил!.. А сам уехал и алиментов даже не платит. Знаешь, как Екатерине Андреевне тяжело! Трое ведь...

С минуту Надя молчала. Видя, что Аня плохо ее слушает, думая о чем-то своем, она заговорила иначе:

– Конечно, я не спорю, что семья – это, как говорится, первая ячейка государства. Первый коллектив. Значит, государству семья нужна. Поэтому и закон о разводах сделали таким строгим. Попробуй-ка сейчас разведись!

Пообедав, Надя опять завернула кастрюли и спрятала обратно в подушки.

– А я думаю, что если женщина полюбила человека, она не смеет ему изменить! – сказала, наконец, Аня. – Разве это настоящая любовь? Ведь она, наверно, поклялась ему когда-нибудь...

– Кто?

– Эта женщина... А ты знаешь, что такое верность? – спросила Аня, и глаза ее загорелись. – Верность! Это... это самое главное! Я бы, например, лучше умерла... Это все равно что измена Родине!

Надя с удивлением слушала подругу. Она не совсем понимала, о чем та говорит, но волнение Ани передалось и ей.

– Верность? Да! Это самое главное, – согласилась она. – Я очень верная... Правда, Аня?

Аня взглянула на подругу, и глаза ее потухли. «Ничего она не понимает, – подумала девушка. – Совсем как ребенок».

Посидев с полчасика дома, они пошли гулять. Гуляли молча. Аня все время о чем-то сосредоточенно думала, и от этого Надя как-то присмирела и завяла. И только один раз, когда она увидела на другой стороне улицы Наталью Николаевну под руку с каким-то летчиком-офицером, она оживилась.

– Ой, девочки! Аня, смотри! Это же Наталья Николаевна!

– Ну так что?

– С кем это она?

– С мужем.

Наталья Николаевна заметила девочек и приветливо кивнула им головой. Затем она сказала что-то своему спутнику, и тот с любопытством посмотрел на них.

– Странно все-таки, – заметила Надя. – Жена – учительница, а муж – летчик!

Что в этом было странного, Аня так и не поняла, но расспрашивать и спорить не стала.

Мария Ивановна вернулась поздно, когда они уже сделали уроки. Аня все время ждала, что ее снова начнет одолевать сон, но почему-то этого не случилось, и плова была ясная.

Обедая, Мария Ивановна рассказала девочкам мало понятную историю о том, как она по бухгалтерским книгам сегодня обнаружила серьезную ошибку и спасла директора от суда. По ее мнению, бухгалтерия была главным рычагом и двигателем «всех и вся». После обеда она села за шитье, а Надя с Аней принялись за уборку стола и мытье посуды.

– Мария Ивановна, – неожиданно спросила Аня. – Скажите мне откровенно... могли бы вы сейчас выйти замуж?

– Я? Замуж?! – с удивлением переспросила Мария Ивановна и вдруг закатилась таким веселым смехом, что, глядя на нее, заулыбались и девушки.

– Ну и насмешила... Нет, я завтра непременно расскажу нашим. Ну и Анечка!.. Да главное, как она это серьезно спросила! Замуж... Я Надю скоро замуж собираюсь выдавать... Ты спутала, наверно.

– Я замуж не пойду, мама. Можешь не беспокоиться, – обиделась Надя.

– Ну, конечно! Все вы так говорите до поры до времени...

Часы пробили десять. Мария Ивановна сложила шитье и, похлопав Надю по спине, сказала:

– Ну, хватит. Я ложусь спать. Завтра надо к семи. Аня, ты останешься у нас?

– Спасибо, останусь.

Только когда подруги разделись и легли, Аня, наконец, рассказала обо всем, что произошло дома, о своем объяснении с матерью и о принятом ею решении порвать с матерью, если та ее не послушает.

Надя расплакалась и долго убеждала, уговаривала, умоляла, пока вдруг не заметила, что, несмотря на ее горячий шепот и на внушительный храп Марии Ивановны, Аня крепко спит.

ВСТРЕЧА

На другой день Константин Семенович должен был дежурить в верхнем коридоре и поэтому в школу пришел рано. Внизу его поджидала Надя Ерофеева. Было видно, что она чем-то сильно взволнована. От нетерпения она переминалась с ноги на ногу, теребила платок и поминутно откашливалась, словно готовилась произнести речь. Увидев учителя, девушка бросилась к нему, но остановилась у дверей в учительскую раздевалку.

– Константин Семенович, я вас очень, очень жду. Страшно важное дело... – заговорила она, как только он появился.

Что случилось, Надя? Некоторых учениц вне урока он уже называл по имени, и девочки очень этим гордились.

– Мне здесь об этом говорить неудобно... – сказала Надя.

Они прошли в библиотеку. Библиотекарша возилась где-то за шкафами. Услышав скрип двери, она выглянула, но, увидев учителя, снова скрылась.

– Ну, говорите. Я слушаю.

– Константин Семенович, я не знаю, с кем посоветоваться и что мне делать... Очень, очень важное дело... Только, пожалуйста, никому не говорите... Это просто невероятно...

– Не волнуйтесь, Надя. Говорите спокойно, мы все обдумаем и решим.

– Аня хочет отравиться!.. Аня Алексеева... Что мне делать?.. Ведь это же не по-комсомольски. Правда?

– Как отравиться? Что с ней случилось?

– Видите ли, в чем дело... Я вам все скажу... У нее был отец. Он погиб на фронте. Она его очень, очень любит... Он для нее – все на свете! Знаете, как она его любит!.. Я просто не могу выразить...

От волнения Наде казалось, что она не находит нужных слов, казалось, что учитель не поймет всей серьезности положения, а может быть, даже и не поверит.

– Ну что же все-таки случилось с Алексеевой? – спросил он.

– А Ольга Николаевна – это Анина мать – хочет выйти замуж, – продолжала Надя. – Аня ей сказала: «Или он, или я!». Вы представляете? А если она ее не послушает, то Аня отравится... Честное слово! Вы ее не знаете, Константин Семенович. Она очень верная! Если она что сказала, то обязательно сделает. Она такая!..

– Сложная история... – задумчиво произнес учитель и вздохнул. – Хорошо, что вы мне сказали. Где сейчас Алексеева?

– В классе сидит. Сегодня она не очень расстроенная. А вчера мы думали, что заболела. Она даже тройку по геометрии получила. Вы представляете?

– Когда она говорила с матерью?

– Позавчера вечером.

– Вот что, Надя. Сейчас вы не волнуйтесь и идите в класс. В конце большой перемены найдите меня в третьем этаже, и мы еще поговорим. Главное, не надо волноваться.

– Как же не волноваться, Константин Семенович? Если бы вы знали, какая она...

– Я немного знаю Алексееву...

Они покинули библиотеку и поднялись наверх.

Девочки всех возрастов парами и в одиночку бежали по лестнице. С косичками и стриженые, с портфелями, ранцами, полевыми сумками. Маленькие торопились и перепрыгивали через две ступеньки. Старшие спокойно и твердо ставили ногу на отшлифованные тысячами подошв камни. Широкая лестница с красивыми перилами была видна вся. Школа постепенно наполнялась шумом детских голосов и топотом ног.

Константин Семенович стоял около перил третьего этажа, откуда были видны и коридор и лестница, машинально отвечал на приветствия и думал об Алексеевой. Это был очень серьезный случай, требовавший его непосредственного вмешательства...

Ольга Николаевна вернулась домой в том счастливом, радужном настроении, какое не покидало ее последние дни.

Счастье пришло нежданно-негаданно. После гибели мужа она обрекла себя на вдовство до смерти и благодарила судьбу, что имеет специальность. В работе она нашла себе утешение и покой.

Послевоенная пятилетка требовала много сил и напряжения. Завод перешел на мирную продукцию и отказался от дотации. С каждым днем все больше наращивались темпы. Производительность труда повышалась. Рабочие переходили на скоростные методы обработки и требовали от ученых и инженеров систематической консультации. А кроме того, нельзя было ослаблять борьбу за качество продукции. Все эти вопросы заполнили ее целиком, и она с головой ушла в работу.

А все-таки счастье пришло. Пришло незаметно, выросло из дружбы, повседневных общих интересов. Вместе с увлечением вернулась и молодость.

В прихожей затрещал звонок. У дочери был свой ключ. Значит, кто-то другой. Пришлось идти открывать дверь.

На площадке лестницы стоял высокий человек в сером пальто и с палкой,

– Могу я видеть Ольгу Николаевну Алексееву?

– Это я.

– Могу я с вами поговорить?

– Проходите, пожалуйста!

Константин Семенович вошел в прихожую.

– Я классный руководитель вашей дочери. Моя фамилия – Горюнов, Константин Семенович.

– Очень приятно! – обрадовалась Ольга Николаевна и протянула руку. – Аня мне много рассказывала про вас. Пройдемте в ее комнату.

Не раздеваясь, он прошел за Ольгой Николаевной.

– Садитесь, пожалуйста! Неужели Аня натворила что-нибудь такое, что вы вынуждены обратиться ко мне?

– Вы сказали, что это ее комната? – спросил вместо ответа учитель.

– Да, ее. Моя комната рядом, за стеной. – Условия для работы у нее прекрасные...

– Извините меня, пожалуйста... – вдруг спохватилась Ольга Николаевна. – Я только схожу на кухню. У меня там примус...

В чайнике уже кипела вода, но она не стала заваривать кофе, а просто потушила примус и вернулась назад. Учитель стоял около стола Ани и внимательно разглядывал портрет.

– Это мой погибший муж. Отец Ани. Последний снимок, – пояснила Ольга Николаевна.

Константин Семенович поставил фотографию на место. Ольга Николаевна с нескрываемым любопытством взглянула на Константина Семеновича. Аня, несмотря на свою сдержанность, так много и так тепло говорила ей о новом воспитателе, что она невольно прониклась, к нему интересом.

Константин Семенович находился, видимо, в затруднении, не зная, как начать разговор. Ему было известно, что Ольга Николаевна имеет высшее образование, работает на заводе инженером, но он не предполагал, что она так молодо выглядит и так красива. Кроме того, разговор предстоял неприятный и было жаль огорчать эту, очевидно, счастливую сейчас женщину.

– Я пришел поговорить с вами и кое-что выяснить, – неуверенно начал он. – У вашей дочери несколько своеобразный характер...

– Да! Я удивляюсь, в кого она? – оживленно ответила Ольга Николаевна. – Ни я, ни муж такими не были!

– Возможно... Дело в том, что последние два дня она плохо занимается. Может быть, вы слышали, что их класс дал обещание отлично закончить школу и, надо сказать, что ваша дочь до сих пор шла одной из первых...

При этих словах Ольга Николаевна насторожилась. В памяти возник позавчерашний разговор о замужестве. «Неужели это на нее так подействовало?» – подумала она, но сейчас же отбросила эту мысль.

– Мы, педагоги, и школа вообще, – продолжал медленно говорить учитель, подбирая нужные слова, – очень зависим в своей работе от семьи учащихся. Обычно приходится искать причину неуспеваемости или какого-то особого состояния ребенка в семье...

– Я понимаю вас, но как объяснить, что Аня стала лентяйничать, не знаю. Вообще это на нее не похоже.

– Да. Мне кажется, что девочка сильно переживает... у нее какое-то нервное потрясение... И вот я пришел к вам выяснить...