Текст книги "Семнадцатилетние"

Автор книги: Герман Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

Не успела докладчик сказать и двух слов, как дверь скрипнула и в учительскую тихо вошла преподавательница физкультуры.

– Одну минуту... – прервала Наталья Захаровна докладчика. – Валентина Викентьевна, почему вы опоздали?

Физкультурница с удивлением посмотрела на директора, тряхнула головой и, сильно покраснев, встала.

– Я опоздала из-за трамвая... Долго не было трамвая, Наталья Захаровна, – пробормотала она. – Прошу меня извинить...

– Я здесь ни при чем! Ваше опоздание – это неуважение ко всем собравшимся. Ставлю вопрос на голосование. Считают ли товарищи причину опоздания уважительной и разрешают ли Валентине Викентьевне присутствовать на собрании? – сказала она, обращаясь к учителям.

Нечего и говорить, что педсовет единогласно разрешил опоздавшей присутствовать, но эти две-три минуты она запомнила на всю жизнь.

– Валя, имейте в виду, это штучки Горюнова, – шепнула ей Лидия Андреевна, когда пунцовая от стыда девушка села рядом с ней. – Он помешан на коллективном воспитании и хочет нас перевоспитывать. А она у него на поводу.

От волнения Валя плохо понимала, о чем шепчет Орешкина и почему на лицах других дрожит снисходительная улыбка. Все они представили себя на месте смущенной физкультурницы и были рады, что не опоздали сами.

Не успела Валя прийти в себя от смущения, как в дверях появилась Вера Гавриловна, уважаемая, с многолетним стажем преподавательница географии, а следом за ней Софья Борисовна. Обе вошли как можно тише и хотели незаметно сесть на ближайшие свободные стулья. Все с любопытством смотрели на директора и ждали, как она поступит в этом случае. Неужели она не посчитается с авторитетом и самолюбием таких учительниц?

И снова Наталья Захаровна остановила докладчика, предложила опоздавшим сообщить собранию о причинах опоздания и хотела поставить вопрос на голосование, но Орешкина не выдержала и попросила слова.

– Наталья Захаровна! – с возмущением сказала она. – Я не понимаю, что значит подобное отношение к старым учителям! Неужели недостаточно Валентины Викентьевны? Ну, она... это хоть понятно... Она молодая, неопытная. Но зачем же так унижать Веру Гавриловну и Софью Борисовну?

– О каком унижении вы говорите? – холодно спросила Наталья Захаровна заступницу. – Во-первых, я не вижу разницы между поступком молодой и старой учительницы, и делать какое-то исключение было бы с. нашей стороны вопиющей несправедливостью. Что касается унижения, то это понятие здесь не подходит, Лидия Андреевна. Унизить кого-нибудь может только один человек. Коллектив не унижает. Коллектив может требовать, наказывать или даже изгнать, но унизить коллектив не может, – спокойно возразила Наталья Захаровна. – Было бы правильнее сказать, что опоздавшие хотели нас унизить, потому что опоздание без исключительных причин – признак наплевательского отношения к собранию. Но это, конечно, не так... Унизить они нас не хотели. Здесь нужно говорить о другом. О личном примере учителя! Как же мы можем требовать точности от учениц, когда сами позволяем себе такую расхлябанность. Ставлю вопрос на голосование.

Вера Гавриловна, очутившись в положении провинившейся школьницы, стояла перед собранием, не зная, куда деть глаза... «Наплевательское отношение», «Расхлябанность», «Унижение» – все эти слова, как и сам факт голосования, больно задели самолюбие старой учительницы, но доклад Марии Михайловны и развернувшееся затем обсуждение заглушили личную обиду и сильно ее взволновали.

Вера Гавриловна давно заметила, что с приходом Константина Семеновича в школу учительский коллектив раскололся на три группы. Одна группа, во главе с новым секретарем и директором, думала о каких-то преобразованиях воспитательской работы, говорила о Макаренко, о единстве цели и требований и что-то предпринимала в этом направлении. Другая, совсем немногочисленная, группа – несогласные и недовольные тем, что затевалось. К этой группе Вера Гавриловна причисляла Софью Борисовну, Лидию Андреевну, физкультурницу Валю и еще двух-трех учительниц. Все они отстаивали существующее положение в школе и открыто выступали против, как они говорили, «необоснованных экспериментов». К третьей группе относились все остальные, не примыкавшие ни к первой, ни ко второй.

Они прислушивались, присматривались и выжидали, во что выльется борьба между первыми двумя группами. К этой группе, до сегодняшнего дня, Вера Гавриловна причисляла и себя.

В этом году Вере Гавриловне пришлось принять пятый «Б» класс. Это был коллектив девочек, объединенный какими-то интересами, живой, действующий организм. Как и куда она должна его вести? Чего добиваться? Какие цели, задачи должна она поставить перед собой? Задумывалась ли она над этим? Нет. Все это было продумано и решено много лет назад. За плечами Веры Гавриловны большой опыт, многолетняя практика, и ей незачем размышлять над такими элементарными, как ей казалось, вопросами. Она давно выработала в себе необходимые привычки, приемы. Она была в меру строга и требовательна, умела сдерживаться, и ее невозможно было вывести из себя. Говорила она всегда невозмутимым, ровным голосом, быстро разбиралась в индивидуальных особенностях своих воспитанниц и, если кто-нибудь из них срывался, умела воздействовать и, что называется, «приводить в порядок». Класс ее обычно ничем не блистал, но и от худших был далеко. Незаметный, средний класс, не доставлявший никому хлопот.

И вот сегодня из доклада Марии Михайловны и выступлений других учителей Вера Гавриловна поняла, что она является «классной дамой» или «надзирателем», а все ее методы и приемы есть не что иное, как методы и приемы буржуазной педагогики. Имя Веры Гавриловны на педсовете ни разу не упоминалось, но ей все время казалось, что разговор идет о пятом «Б» классе и все примеры взяты из ее практики.

Выступление Константина Семеновича особенно взволновало педсовет. Он говорил об уважении к личности ученика и доказывал, что основа советского воспитания состоит в том, чтобы предъявлять как можно больше требовательности к человеку, но вместе с тем и как можно больше оказывать уважения ему.

– Уважение чаще всего бывает взаимным, – говорил он. – В чем же выражается уважение со стороны учителя? Прежде всего, в доверии. Если мы хотим, чтобы дети были честны, правдивы, мы должны им верить.

– А если ученица явно врет? – спросила Орешкина.

– Все равно верить! – убежденно ответил Константин Семенович и с улыбкой прибавил: – В обязательном порядке верить. Какого результата вы добиваетесь тем, что не верите? Ну, предположим, что ученица действительно врет и вам легко ее разоблачить. Станет ли она от вашего разоблачения правдивей и поймет ли она, что врать нехорошо? Думаю, что нет. Скорее всего, она сделает вывод, что соврала плохо, и в следующий раз придумает что-нибудь похитрей, «поправдоподобней». Ну, а если вы поверите? Поверите искренне, без всяких расспросов и сомнений... «Хорошо! Я верю тебе. Я уважаю тебя как пионерку или комсомолку, как советскую школьницу. Я знаю, что и ты уважаешь меня». Как вы думаете, товарищи, что произойдет в душе этой лгуньи? Произойдет какой-нибудь сдвиг? Конечно, произойдет. А если он произойдет не сразу, то этому поможет коллектив. Ведь он несет за нее ответственность. Всем будет стыдно за эту ненужную, чаще всего просто трусливую или механическую, по привычке, ложь... Товарищи, я не призываю вас прекратить борьбу с ложью. Ни в коем случае! Мы должны продумать и создать такую систему, при которой у детей не было бы этой необходимости лгать и чтобы они видели, что солгать безнаказанно немыслимо. Все равно правду узнают. Я убежден, что честность, правдивость, чувство, ответственности и долга, о которых говорила Мария Михайловна, воспитать недоверием, бесконечным назойливым контролем немыслимо. Зачем я буду говорить правду, если каждое мое слово берут под сомнение? Зачем я буду честным, если за каждым моим шагом следят? Наоборот. Ребенок постарается оставить нас в дураках. Он будет врать, а вы и не узнаете.

Выступление Константина Семеновича Вера Гавриловна слушала с исключительным вниманием. Высказанные им положения были на редкость смелы и необычны.

– Давайте решим сегодня – верить детям! – говорил он с теплой улыбкой. – Разве мы не имеем этого права? Будем строить нашу работу на доверии. Постановим сегодня, и это будет законом для всех...

Последние слова вызвали веселое оживление. Когда, гул голосов затих, Наталья Захаровна прочитала подготовленное раньше предложение «О правах учеников школы имени Ушинского». Положение о дежурных никого не смутило. Дежурные имеют право требовать от непослушной ученицы дневник, передавать его классному руководителю; и тот обязан записать туда замечание без всякого обсуждения. Если дежурный говорит, – значит, он говорит правду. Пять замечаний в дневнике дают основание педсовету сбавлять отметку по поведению. После второго урока к директору собираются рапорта всех дежурных по классам, и в учительской должна быть сводка отсутствующих по школе. Передача дежурства происходит в торжественной обстановке. Все это хорошо. Но дать право ученику перед началом урока заявить, что он по уважительной причине не подготовил домашнее задание, и на основании одного такого заявления не спрашивать его? Это положение вызвало много вопросов и горячий спор.

Вера Гавриловна растерялась. Она очень верила Константину Семеновичу и, глядя на него, проголосовала вместе с большинством, хотя и не была убеждена в том, что педсовет поступил правильно, приняв такое решение. «Послезавтра классные руководители разъяснят ученикам этот «закон», – думала Вера Гавриловна, – и в школе начнется что-то страшное». Что именно произойдет в школе, Вера Гавриловна не знала, но, может быть, Лидия Андреевна права, утверждая, что такой «закон» поощряет лодырей и лгунов, подрывает авторитет преподавателей, ставит их в зависимость от желания или нежелания учениц и, наконец, противоречит всем установкам Министерства просвещения. Это был серьезный, глубокий и принципиальный спор, но группа «новаторов», как их про себя называла Вера Гавриловна, победила.

Педсовет закончился необычно поздно. Последние трамваи, идущие в парк, могли бы подвезти Веру Гавриловну до дому, но она жила недалеко и решила пойти пешком. Нужно было успокоиться, осмыслить и привести в порядок все, о чем сегодня говорилось. Быстро шагая по безлюдному проспекту, она думала о принятом «законе» и ясно представила себе картину ближайшего урока.

Вот она приходит в класс. Ученицы встают. Она говорит: «Садитесь, пожалуйста». Все, за исключением трех или четырех, садятся. «Что скажете?» – обращается она к каждой по очереди. «Вера Гавриловна, я не приготовила урок по уважительной причине»... – И все. Причиной будут интересоваться классный руководитель, ста роста, комсорг... Она же обязана выслушать, безоговорочно поверить и записать в журнале «от», что значит «отказ». После такого отказа учительница уже не имеет права вызвать, ученицу. «Что же все-таки будет?» – думала учительница. Софья Борисовна говорила о том, что когда девочки войдут во вкус, то отказы начнут расти и дойдут до катастрофических размеров. Нет, это, конечно, преувеличение. Если руководители классов сумеют правильно наладить работу, если каждый отказ будет обсуждаться в коллективе, то никакой катастрофы не произойдет, а может быть, действительно получатся неожиданные результаты. «Разве многие преподаватели не поступали так? Разве они не принимали таких отказов до урока? – мысленно доказывала себе Вера Гавриловна и сейчас же возражала: – Да, но это было их личным делом, личным методом каждого учителя. Другой вопрос, когда это станет общим правилом, законом школы».

Чем больше думала Вера Гавриловна о решениях педсовета, тем яснее видела, что школа перестала топтаться на месте, а двинулась вперед и выходит на какой-то простор. Учительский коллектив поставил перед собой интересные задачи, и монотонная, привычная, формальная служба превращается в увлекательную деятельность,

«Нет, это совсем неплохо! – убеждала себя Вера Гавриловна. – На самом деле, мы закисли последнее время. Надо смелей... Макаренко прав. Советская педагогика – действительно самая диалектическая, подвижная, самая сложная и разнообразная наука».

Теперь ей самой захотелось внести что-то новое, полезное в методику школьной работы.

Перейдя Тучков мост, Вера Гавриловна свернула направо. Дом был уже недалеко. Каждый раз, заворачивая к Малому проспекту, она с тревогой разыскивала среди окон третьего этажа свое и ускоряла шаги. Муж Веры Гавриловны болел тяжелой формой стенокардии. Он давно уже оставил работу и по инвалидности вышел на пенсию. Ходить ему было трудно, особенно в зимние месяцы, но он ходил и не расставался с пузырьком нитроглицерина.

Геннадий Родионович открыл дверь и с укором смотрел на жену, пока она снимала пальто и ботики.

– Верочка, а ты имеешь представление о времени? – мягко спросил он, когда она сняла с головы шаль, накинула ее на плечи и молча поцеловала мужа в щеку.

– Имею. Ничего не поделаешь. Педсовет затянулся, а потом я шла пешком... Не сердись.

– Обедать будешь?

Геннадий Родионович не мог сидеть без дела и взял на себя заботу о питании. Готовил ой с увлечением и очень гордился своими кулинарными талантами.

– Я бы немного поела. Прошлась по воздуху, и аппетит появился.

В комнате стоял накрытый на два прибора стол, а возле окна на другом столике электроплитка и три мисочки. Геннадий Родионович включил плитку и поставил разогревать суп. Вера Гавриловна поправила волосы перед зеркалом и села к столу. Она привыкла не вмешиваться в хозяйственные дела мужа, зная, что это ему не нравится.

– Я уже думал, что ты осталась там ночевать! Что же вы решали, Верочка?

– Много чего решали... – с усталой улыбкой ответила учительница. – Решили, например, заниматься коммунистическим воспитанием детей.

– Коммунистическим воспитанием?! – удивился Геннадий Родионович. – Вот тебе и раз... А разве раньше... Чем же вы раньше занимались?

– Раньше мы занимались воспитанием... воспитанием вообще!

– Это неожиданность... – все больше удивляясь, сказал он. – Расскажи подробней, Верочка... Ты недовольна?

– Наоборот... но мне очень грустно... Столько лет работы в школе... И только сегодня сделать такие «открытия». Не то... не то... Называлась я воспитателем, классным руководителем, а по существу была чем-то вроде классной дамы...

– Ну, ты что-то уж очень преувеличиваешь! – сказал Геннадий Родионович и, потрогав мисочку пальцем, снял ее с плитки. – Верочка, хлеб, наверно, подсох. Я имел неосторожность нарезать его раньше... – говорил он, разливая суп по тарелкам

Глядя на этого бодрого, низенького, полного человека с большой лысиной, никак нельзя было подумать, Что он болен неизлечимой болезнью и каждую минуту может умереть. Добрая улыбка на круглом бритом лице, лукавый взгляд из-под нависших густых бровей, мягкий чистый голос сразу располагали к нему людей, и особенно ребятишек. Геннадий Родионович был по профессии бухгалтер. Он всегда говорил, что завидует жене и с удовольствием бы поменялся с ней местами. Педагог он был, по мнению Веры Гавриловны, никакой, и все его педагогические прожекты вызывали у нее только снисходительную улыбку. Геннадий Родионович был сторонником какого-то им придуманного «свободного образования». Он считал, что преподавание предметов по ограниченным программам в школах не нужно. Все занятия должны состоять из ответов. Детская любознательность сама определит круг вопросов и потребует на них ответы. В виде доказательства он приводил бесконечные «а почему?» и «зачем?» малышей.

– Мне, конечно, трудно судить... – усаживаясь за стол, начал он говорить. – Я не совсем понимаю, что значит коммунистическое воспитание, но то, что школа работает как-то не так, это я тебе доказывал много раз... Нет, это хорошо, что вы стали критически относиться к своей работе. И не грустить тебе нужно, а радоваться. Это все Константин Семенович тормошит?

– Не только он... почти все партийцы.

– Ты бы привела когда-нибудь его. Наверно, интересный человек... Помнится, ты к нему иначе относилась.

– Да... Сначала он всем не понравился. Сухой, молчаливый, слишком вежливый... Потом привыкли и разглядели.

– Интересно бы с ним поговорить...

– О свободном образовании?

– Да.

– Поговори, поговори, – шутливо-угрожающим тоном сказала она. – Он на тебе живого места не оставит. С учениками он очень строгий, взыскательный. Ты бы послушал, что он говорил о личном примере учителя! По-моему, он даже пересаливает. – И, подражая Константину Семеновичу, она проговорила: – «Вы не имеете права указать ученице на неряшливость, если сами неряшливы».

– Ну так ведь это он правильно говорит. Пример – великое дело.

– Не спорю, но уж слишком он требователен. Правда, секретарь партийной организации... Геннадий, хватит о школе... Ты сегодня хорошо выглядишь, – с усталой улыбкой сказала Вера Гавриловна.

Борясь со сном, она ласково смотрела на разливавшего чай мужа. Сильная усталость сковывала все ее мысли и движения, но на душе было уже покойно и хорошо.

ВЕСНА ИДЕТ!

Первое марта. Может быть, никто и не вспомнил бы, что сегодня первый день весеннего месяца, если бы сама природа не позаботилась об этом. Безоблачное, бледно-голубое небо, чистый воздух, мягкий ветерок, ярко освещенные солнцем стены верхних этажей и косые зайчики от окон по-весеннему встретили выбегающих на улицу школьников.

Весна идет! Весна идет!

Потемневший от копоти снег можно увидеть везде: в переулках, на крышах домов, в скверах, во дворах, но скоро за него возьмутся по-настоящему. Сгребут и вывезут на машинах за город, сбросят через гранитный парапет Невы или через чугунные решетки набережных Фонтанки и Мойки.

Весна идет! Весна идет!

Она еще будет иногда отступать, еще не раз покроется земля снегом, но с каждым днем весна настойчивее и упорнее начнет выживать зиму отовсюду, пока не победит окончательно.

И тогда развернутся зеленые листочки деревьев, кустарников и запестреют цветы на клумбах...

Вылежав больше месяца в постели, Валя Белова пришла в школу. Она похудела, побледнела, ноги слегка дрожали от слабости, но чувствовала она себя бодро, хотя и неуверенно. Ей казалось, что она впервые пришла в незнакомую школу. С удивлением оглядывалась Валя по сторонам и находила много нового. Вот висит почтовый ящик, и на нем написано: «Хочу все знать». Валя вспомнила, что об этой новинке рассказывала ей Клара. Каждая ученица имеет право задать вопрос в письменном виде на любую тему и опустить записку в ящик. При желании разрешалось даже не подписываться. Ответ будет дан на специальной доске. Если же вопрос задан от имени коллектива класса или если он имеет особое, принципиальное значение, то будет проведена специальная лекция. О премиях имени Ушинского она знала тоже со слов навещавших ее подруг, но, увидев на стене большой плакат, где это постановление и условия были написаны красивыми буквами, она остановилась.

– Это кто? Белова! – услышала она возглас за спиной и, повернувшись, очутилась лицом к лицу с преподавательницей истории.

– Здравствуйте, Анна Васильевна!

– Здравствуй. Ну, как ты себя чувствуешь?

– Хорошо. Вот смотрю... это ведь без меня...

– Да, да! Без тебя многое изменилось. Вот и сегодня вас ждет сюрприз, – с загадочной улыбкой сказала Анна Васильевна. – А с сердцем как? Вылечили?

– Теперь ничего. Врач сказал, что совсем поправлюсь.

– Ну, а как с ученьем... Сильно отстала?

– Вообще-то, наверно, да... но я занималась все время, Анна Васильевна.

– Это мне известно, но одно дело – школа, коллектив, а другое дело – дома, в кровати... Держись, держись, Валя. У тебя теперь есть серьезные соперницы.

– Я знаю, Анна Васильевна, – слегка порозовев, сказала Валя.

Они остановились на верхней площадке: здесь им нужно было разойтись.

– Но ты не смущайся, Валя, и рук не опускай. Золотая медаль не одна. Здоровье, конечно, главное, но будет досадно, если ты не восполнишь пробела...

– Я постараюсь... – неуверенно промолвила девушка.

– Постарайся, постарайся, – сказала Анна Васильевна и направилась в учительскую.

Ощущение «новенькой» не только не покинуло Валю, но даже усилилось, когда она вошла в класс. Встретили ее приветливо, а некоторые даже радостно, но Валя почему-то чувствовала в их отношении, какую-то сдержанность и плохо скрытое любопытство. На прежних отношениях был поставлен крест, а как сложатся новые, еще не известно.

Сюрприз, о котором намекнула Анна Васильевна, стал известен школе в конце учебного дня, когда воспитатели на классных собраниях сообщили о решениях педсовета. Классные собрания прошли по всей школе, и то, что на них услышали девочки, очень соответствовало весеннему настроению. Вступительные речи воспитателей походили одна на другую, словно все они сговорились. В своих сообщениях руководители классов сказали примерно следующее:

«Преподаватели видят, как вырос коллектив школы, как поднялась сознательность и ответственность учениц, и считают, – что пришло время, когда доверие и уважение к советским школьницам нужно подкрепить хорошей традицией. Педсовет постановил дать право ученицам заявлять перед началом урока о неподготовленности по уважительной причине. Причину объяснять не нужно: преподаватели верят ученицам. В самом деле, если подумать, зачем ученица будет врать? Ведь учится она не для преподавателей, а для Родины. Если она и обманет, то обманет не учителя, а в первую очередь своих подруг, свой коллектив...»

Говорили о том, что доверие учителей налагает еще большую ответственность на всех школьниц и особенно на тех кого коллектив уполномочил руководить жизнью класса: на комсоргов, на пионервожатых, председателей отрядов, на старост. Они отвечают за добросовестность своих подруг и должны каждый раз выяснять, действительно ли причина отказа уважительная и что нужно сделать, чтобы эту причину устранить. Решение педсовета произвело очень сильное впечатление на учениц.

Мария Михайловна, вернувшись после собрания в учительскую, застала там Константина Семеновича с Варварой Тимофеевной и с волнением сказала:

– Ах, товарищи, товарищи! Какое у меня сейчас собрание было... Если бы вы только послушали, как они выступали... Музыка! Какую трогательную речь сказала Леночка Мельникова об ответственности! Просто удивительно! Я жалею, что нет стенографистки. Я бы на свои средства пригласила, если бы знала! И Вика Коркина... вот умница растет... Ну, а как у вас прошло, Константин Семенович?

У меня по-деловому. Приняли как должное и внесли предложение, чтобы отказы заявляли не сами ученицы, а староста от их имени.

– Неужели?

– Вот обсуждаем сейчас с Варварой Тимофеевной.

– А может быть, это даже и лучше... – задумчиво сказала Мария Михайловна.

– Мы приняли это предложение. Ну, а как на новый порядок с дежурством реагировали?

– О-о! Вот с такими глазами сидели! – с улыбкой сказала Мария Михайловна и, согнув пальцы кружочками, поднесла их к носу. – Новым положением о дежурстве все очень довольны. Следующую неделю мои дежурят и уже теперь готовятся навести идеальный порядок. Понравилось, что дежурные будут ставить отметки классам за чистоту и выполнение правил, что имеют право требовать дневники, и почему-то особенно понравилось, что ответственный дежурный подчиняется только директору.

– Мария Михайловна, а как вы считаете, завтра много отказов будет? – спросила Варвара Тимофеевна.

– Завтра? Ни одного! – уверенно сказала учительница.

Завуч вопросительно взглянула на Константина Семеновича, но тот утвердительно закивал головой:

– Согласен. Ни одного.

Но они ошиблись. В первую же перемену на другой день в учительскую пришла возмущенная Лидия Андреевна и, обращаясь к Константину Семеновичу, громко сказала:

– Ну вот!.. Уже начинается! У меня два отказа. И я не знаю, как быть... Сергеева заявила, что вчера весь вечер мама ссорилась с папой и она не могла готовить уроки, так как у них одна комната. Уважительная это причина или неуважительная?

– Конечно, уважительная, – сразу отозвалась Марфа Игнатьевна. – Какие могут быть сомнения!

– А я считаю, что неуважительная. Она могла пойти к подруге.

– Ну, знаете ли... Это все не так просто. Вы исходите из того, что ей безразлично, что происходит дома, – возразила Марфа Игнатьевна. – А если эти столкновения родителей выбивают ее из колеи? Не кажется ли вам, что классный руководитель должен всем этим заинтересоваться и, в случае нужды, поговорить с ее родителями?

– Не знаю, не знаю! – нервно подергивала плечами Орешкина. – Мне ясно только одно: перед ученицами открываются большие возможности для обманов.

– Лидия Андреевна, – мягко начал Константин Семенович, – я не совсем понимаю, что вас волнует. Почему мы должны предполагать худшее? Представьте себе, что Сергеева не заявила отказа и получила двойку. Родители, которые не считают необходимым сдерживать себя и целыми вечерами ссорятся, такие родители обязательно накажут ее за двойку. Что же получается? Подумайте, что будет происходить в душе этой девочки, когда она попадет в такой замкнутый круг несправедливостей... А причина второго отказа? – опросил он.

– Головная боль.

– Вот к этим причинам надо относиться с большой настороженностью. Головная, зубная и прочая боль – это самый простой и легкий способ обмана... Но я уверен, что коллектив, подруги будут знать правду. И борьба за эту правду зависит от их добросовестности...

– Коллектив будет всегда покрывать их! – уверенно сказала Лидия Андреевна.

– Ну; не знаю... Доклад Марии Михайловны убедил меня в противном, – терпеливо возразил Константин Семенович. – Если ваш коллектив живет сознательно, правдиво, то и действовать он будет тоже так. С какой стати коллектив будет ставить интересы лодырей и лгунов выше своих интересов? Думаю, что вы заблуждаетесь.

– Я не заблуждаюсь, Константин Семенович, а твердо в этом уверена, – заявила Орешкина и для пущей убедительности прибавила: – На основании опыта. Разве я не знаю нашего коллектива!

– О каком коллективе вы говорите? – с возмущением спросила Мария Михайловна и, не дожидаясь ответа, продолжала: – Вы говорите на основании собственного опыта, говорите о своем коллективе. Конечно, ваш класс будет покрывать всякие проступки из ложного чувства дружбы и товарищества. У вас там круговая порука, но это вина не детей, а их беда... Да, да! Это ваша вина! Так вы работаете! У вас никакого коллектива нет... Только по названию! И об этом вам много раз говорилось на педсоветах. Неужели вы до сих пор не поняли, что шагаете с нами не в ногу... Или вы думаете, что мы шагаем не в ногу, а вы одна в ногу... Роковое заблуждение!

– Даже роковое? – поджав губы, спросила Орешкина.

– Да! Роковое!.. С единством требований не шутите. Мы не позволим мешать нам!

– Кто это мы?

– Мы – это мы. Учительский коллектив.

– А почему вы говорите от имени всех?

– Вы и этого не понимаете! – уже с раздражением сказала Мария Михайловна. Если мы единодушно приняли какое-то решение, то каждый из нас имеет право защищать это решение от имени всех. Даже больше! Каждый обязан защищать это решение и не только на собраниях, но повседневно, во всех мелочах...

– Я уважаю решения педсовета, – перебила Марию Михайловну Орешкина, – но если не всегда соглашаюсь, то это не потому, что шагаю со всеми не в ногу, как вы изволили выразиться, а потому, что считаю всякие эксперименты в нашем деле слишком большим риском. Директор предупреждала нас об ответственности. Никто нас не уполномочивал создавать какую-то новую систему. Советская школа и без того пережила много ненужной ломки и перегибов. Мы обязаны подчиняться указаниям министерства и – работать так, как от нас требуют. А ваш доклад и ссылки на Макаренко меня ни в чем не убедили, Мария Михайловна. Прочитайте Макаренко внимательней. Он и сам оговаривается, что не работал в нормальной школе и не знает наших условий...

Наталья Николаевна пришла в учительскую в самый разгар спора и, не совсем понимая его причины, слушала Лидию Андреевну почти со страхом. Она не могла не видеть, что в учительском коллективе идет борьба, чувствовала, что должна принять участие в этой борьбе, но не ясно представляла, какое именно. Дней десять тому назад к ней обратилась Анна Васильевна со странным предложением:

–Наташа, у меня к вам просьба... помогите мне.

– С удовольствием, Анна Васильевна, если, конечно, могу.

– Можете. Вы молодая, энергичная, работы не боитесь. Кстати, нагрузка у вас маленькая, заработок пустяковый... Правда, я знаю, что муж у вас богатющий, – засмеялась она, – но все-таки... Снимите с моих плеч немного груза. Возьмите один класс...

– По истории? – удивилась Наталья Николаевна.

– А что вы испугались? Психология, история, логика... это же все рядом... Я говорила с Натальей Захаровной, и она не будет возражать, если вы согласитесь. Варвара Тимофеевна тоже рекомендовала вас.

– В конце года?.. – нерешительно возразила Наталья Николаевна.

– Ну так что? Не бойтесь. Я вам буду помогать. Для вас это не только полезно, но просто необходимо.

И Наталья Николаевна согласилась. У нее действительно была небольшая нагрузка. При окончательном разговоре директор между прочим заметила: «Девочки в восьмом «Б» хорошие, и я уверена, что вы быстро найдете с ними общий язык... Присмотритесь, познакомьтесь поближе и постарайтесь обойтись без конфликта с Орешкиной». Это был довольно прозрачный намек, и другая, более опытная, учительница поняла бы его смысл, но Наталье Николаевне даже в голову не пришло, что ей могут поручить воспитательскую работу, да еще при таких обстоятельствах.

Слушая сейчас вежливый, но непреклонный и самоуверенный отпор, который давала Лидия Андреевна всему коллективу, Наталья Николаевна поняла, что Лидия Андреевна «сжигает корабли» и обрекает себя на полную изоляцию. Встретившись взглядом с Орешкиной, Наталья Николаевна вдруг поняла, что ей поручили преподавать историю в восьмом «Б» не случайно; это предусмотрительный шаг со стороны руководства школы. Поняла, что столкновение с Орешкиной, о котором предупреждала ее Наталья Захаровна, почти неизбежно. Она не могла знать, в какую форму оно выльется, но на душе стало тревожно. С какой стати ее, начинающую, неопытную учительницу, молодого члена партии, ставят в такое двусмысленное и трудное положение? И она решила откровенно поговорить об этом с Константином Семеновичем.

После четвертого урока они оба были свободны, и Наталья Николаевна, подождав, когда все учителя разошлись по классам, подошла к нему.

– Константин Семенович, я бы хотела с вами поговорить как с секретарем...