Текст книги "Семнадцатилетние"

Автор книги: Герман Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)

– Я с ней поговорю, – предложила Женя. Собрание решили назначить на завтра, и Константин

Семенович дал несколько советов, как к нему готовиться.

Подписав «Обещание», десятиклассницы почувствовали, что они совершили серьезный и хороший поступок, который должен как-то изменить их жизнь. На душе было празднично, но вместе с тем и тревожно. На каждую из них ложилась большая ответственность. Сумеет ли она выполнить свое слово, оправдает ли доверие класса, не подведет ли подруг? У лучших учениц появилось новое, требовательное отношение к остальным. Раньше они сравнительно безразлично относились к плохим ответам, а сегодня начали думать иначе. «В чем дело? Что она там мямлит у доски?! Почему она так плохо приготовила урок?»

До большой перемены было получено восемь отметок. Одна пятерка, две четверки и пять троек. Катя Иванова подсчитала общий результат и после разговора с Константином Семеновичем сообщила всем, что сегодня из сорока возможных получено только двадцать восемь.

– Катя, мы же решили сегодняшний день не считать, – возразила Надя Ерофеева.

– Кто это решил? Ты решила! Наоборот. Сегодняшний день у нас будет отправным.

– Ничего подобного! – крикнула Клара Холопова. – Я не согласна! Сегодняшний день совсем не типичный, девочки. Сегодня даже ни одной двойки. Надо по журналу взять какой-нибудь другой день...

– Похуже, – подсказала Женя.

– Да, похуже, – вызывающе подтвердила Клара.

– Самый плохой? – насмешливо спросила Тамара.

– Нет, не самый... а средний. Тогда можно и сравнивать. Что? Разве не верно? – обратилась она к классу. – Будет наглядно.

– А что сравнивать? – крикнула Катя, чтобы погасить разгоревшийся спор. – Нечего еще сравнивать. Теперь такой вопрос. Завтра после уроков назначается общее собрание для тех, кто подписал «Обещание». Понятно? – она выразительно посмотрела на Белову, но, видя, что та не обратила внимания на ее слова, прибавила: – Учти, Валя.

Белова нервно вскинула плечи и отвернулась к окну.

– На повестке стоит один вопрос, – продолжала Катя. – Режим дня! Подумайте об этом, девочки, и завтра поделимся опытом. Ларисе Тихоновой, Лиде Вершининой и Тане Аксеновой предлагается в обязательном порядке сегодня про-хро-но-метрировать свое время. Начать после уроков и до того момента, пока не лягут спать.

– Зачем это нужно? – спросила Лида.

– Чтобы на вашем примере выяснить, как мы организуем себя, и вообще такое...

– А нельзя ли вместо меня другую? – спросила Лида.

– Нет, нельзя. Это вам предлагается в порядке комсомольской дисциплины!

– Я не понимаю, девочки! – возмутилась Лида. – Как же я могу себя учитывать? Вы понимаете, что значит хронометраж? Нужно учитывать каждую секунду, каждое движение...

– Не преувеличивай, пожалуйста! – перебила ее Катя. – Мы не требуем секунды. Хотя бы часы...

– Константин Семенович идет! – предупредила дежурная.

– Все! Точка! Решили! И давайте, пожалуйста, без дискуссий. Меньше слов, побольше дела, – торопливо закончила Катя, направляясь к своей парте.

Вошел Константин Семенович, сказал свое обычное «Здравствуйте, девочки! Садитесь!», положил журнал, но не сел, а прошел к окну. Так он делал, когда хотел что-нибудь сказать. Все насторожились.

– Девочки! – взволнованно и как-то торжественно начал он. – Сегодня я пережил приятное чувство гордости. Я познакомился с вашим замечательным «Обещанием»...

Катя взглянула на Женю, и обе выпрямились. Тамара обернулась и радостно подмигнула им.

– Для вас это вполне естественный поступок, и ни чего удивительного, ничего необычного в этом вы не видите. В самом деле! Желание быть образованным, знающим, а значит и полезным Родине, желание быть лучше, духовно привлекательней, красивей – разве это не обычное желание молодого советского человека, строителя коммунистического общества? Совершенно сознательно, без всякого принуждения, повинуясь стремлению своего сердца, вы дали друг другу слово хорошо учиться и всем классом отлично закончить школу...

Константин Семенович замолчал и несколько секунд смотрел в окно. «Какими словами, на каком примере он мог объяснить вот этим семнадцатилетним девочкам то главное, что так волнует его сейчас? Даже сам он смутно помнит старую школу, а есть вещи, которые можно понять, только пережив их». Он перевел взгляд на стену, где висел портрет Ушинского, улыбнулся ему как старому знакомому и продолжал:

– Если вы попробуете надеть на себя старое платье, которое носили два, три года тому назад, то увидите, как вы выросли, и даже наверно удивитесь. Ведь вы не замечали, как росли... Примерно то же самое произошло и со мной. Война оторвала меня от школы. Я побывал в Германии, в Венгрии, в Чехословакии, видел там учителей, говорил с ними, и мне стало понятно, как мы выросли. Я не хочу сказать, что у нас все хорошо, а там все плохо. Нет. У нас много недостатков, и ваше «Обещание» может превратиться в пустую, показную, хвастливую бумажку, если за вашими словами не последуют дела. Ведь и раньше всем вам было известно, что без знаний невозможно стать коммунистом, а для того чтобы стать умелым строителем, как вы пишете в своем «Обещании», нужно учиться в полную силу своих способностей. Почему же вы так не учились до сих пор? Что вам мешало? Мне кажется, это происходило потому, что вы это знали, но не совсем понимали... не чувствовали. А знать и понимать – далеко не одно и то же. Я убежден, что ваше «Обещание» поможет каждой из вас почувствовать свою ответственность перед коллективом, поможет понять свое значение в коллективе, выработать в себе настойчивость, усидчивость, волю... и поможет, как завещал нам Владимир Ильич, «научиться учиться». Научиться учиться – было, есть и всегда будет одной из главных задач советского человека... Ну, а когда вы овладеете этой наукой, никакие трудности не смогут вас устрашить, – закончил учитель, прошел к столу и раскрыл журнал.

ВАЛЯ БЕЛОВА И КЛАРА ХОЛОПОВА

Валя Белова жила в большой светлой комнате с отцом, матерью и дедом. Отец ее работал пожарным инспектором. Это был добродушный, невозмутимый и безвольный человек. Домой он приходил частенько пьяным и на этой почве постоянно ссорился с женой. Дед никогда ни во что не вмешивался и обычно целыми днями читал все, что ему попадало под руки: будь это прошлогодняя газета, учебник геометрии, инструкция Горпожнадзора или обрывок какой-то сводки, в котором была завернута колбаса. Воспитанием единственной дочери занималась мать. Метод ее воспитания заключался в том, что она всячески потакала прихотям Вали и восхищалась ее успехами. Почему-то она решила, что у Вали музыкальный талант. С трудом скопив деньги, приобрела рояль, когда дочери было восемь лет. Музыканта из Вали не получилось. Прозанимавшись два-три месяца, она категорически отказалась разучивать скучные упражнения.

Сейчас этот рояль, оставленный на «черный день», занимал чуть ли не треть комнаты. Никто на нем не играл, всем он надоел и уже лет восемь служил не то столом, не то прилавком, на котором складывались все лишние вещи.

Валя с детства умела настоять на своем. Она по два, по три часа подряд могла плакать, или, вернее, ныть, пока у матери не «лопалось терпенье» и Валя не получала желаемого.

У девушки была увлекающаяся натура, но все ее увлечения, будь то спорт или цветоводство, вышивание или столярничанье, обрывались где-то на середине. Вероятно, поэтому в комнате можно было видеть засыхающие цветы, под роялем валялись недоделанные полочки, а вместо носовых платков или полотенец употреблялись наполовину вышитые салфетки.

Валя не признавала вторых мест. В любом деле она должна была быть первой, но если для этого требовался упорный труд, она просто бросала начатое дело.

Сегодня Валя была в скверном настроении: ее раздражала вся эта затея с «Обещанием», возня вокруг слабых учениц. «Не могут же все отлично учиться, только дураки этого не понимают», – думала она, собирая учебники.

– Валя, поставь чайник на примус, – попросила мать.

– Зачем? Я уже пила.

– Дед не пил, я не пила...

– Мне некогда. Я в школу опаздываю!

Она уложила учебники в портфель, сняла с вешалки перешитую для нее в прошлом году отцовскую шинель и, выйдя на середину комнаты, надела ее перед самым носом матери.

– Почему ты не носишь пальто?

– Не хочу!

– Как тебе не стыдно, Валентина! Новое пальто! Что ж, я зря деньги выбросила?

– Носи сама, если нравится.

– Правильно! – отозвался отец. – Вот и носи сама!

– На модное пальто у меня денег нет.

– И не надо! – сказала девушка и, с видом незаслуженно обиженной, вышла из комнаты.

Валя не уважала мать, считая ее недалекой и сварливой. К отцу относилась лучше, но только потому, что тот не досаждал ей замечаниями и никогда ничем не попрекал. Деда она почти не замечала. Она любила только себя, но, останавливаясь перед зеркалом, находила в своем лице столько недостатков, что вслух называла себя уродом. Это была неправда. Называя себя уродом, она рисовалась перед собой, в действительности же думала иначе. Миловидное, со вздернутым носиком и светлыми глазами лицо, большой лоб, белые крупные зубы, правильная изящная фигура совсем не казались ей уродливыми.

Шагая по широкому проспекту, Валя с завистью поглядывала на хорошо одетых женщин и думала о Лиде Вершининой, которую судьба наделила и красотой и академиком отцом. Ей очень хотелось быть лучше этой «гордой», как она думала, девушки. Но как? Для этого прежде всего нужно хорошо одеться, а одеться Валя могла только за счет матери.

И она решила вынудить мать продать рояль, которым та очень дорожила.

У Вали давно выработался свой метод обращения с матерью. Она никогда не говорила прямо, что ей нужно, мать должна была сама догадаться. Зная, как дрожит над ней мать, Валя начинала дуться, дерзить, жаловаться на головные боли и всячески показывать, что она несчастна и что в этом виновата мать! Не желая омрачать «счастливое детство» единственной дочери, мать довольно скоро догадывалась о причинах столь «нервного состояния» дочери и выполняла очередную ее прихоть.

Чем взрослее становилась дочь, тем хуже становились отношения ее с матерью. Блестящая память помогала Вале отлично учиться, но самолюбие, упрямство и эгоизм, поощряемые дома, вырабатывали у девушки тяжелый характер, сделали ее заносчивой. Появился отвратительный скептицизм и предвзятое отношение ко всему, с чем ей приходилось сталкиваться. Все не так! Все глупо! Все плохо!

Валя, конечно, заметила, что после ее отказа подписаться под «Обещанием» между ней и коллективом сразу образовалась трещина. Это злило Валю, и она во всем обвиняла Катю Иванову: Катя умышленно настраивает класс против нее, чтобы вынудить подписать «Обещание». «Ну и пускай все ходят перед ней на задних лапках, а я не буду!» – думала Валя, хотя где-то в глубине души сознавала, что это не совсем так, и жалела, что не подписала «Обещание» сразу. Теперь поздно. Гордыня не позволяла признать свою ошибку, и в классе она держалась с вызывающим видом. Ее даже забавляло создавшееся положение. Валя видела, что «тройка воспитателей», как она называла инициаторов «Обещания», обеспокоена ее упрямством. Тамара Кравченко, которую она в душе немного побаивалась, смотрела на нее волком. Женя вчера дважды принималась уговаривать ее подписать «Обещание», но не выдерживала, сердилась и, обругав «тем самым животным, у которого прелестный характер и длинные уши», отходила ни с чем.

Из переулка вышла Клара Холопова. Она увидела Валю, подождала ее, поздоровалась и пошла рядом.

– Литературы сегодня нет... – сказала Клара.

– Передохнем.

– Что ты говоришь! Неужели тебе не нравятся его уроки?

– Нет, почему... Преподает он неплохо, но только читать приходится много, – призналась Валя.

Появление Константина Семеновича вынудило ее взяться за книги. Правда, Валя не без удовольствия читала и перечитывала художественную литературу и горячо отстаивала на уроках свое понимание, свое отношение к героям и их поступкам, но работать она не любила и по-прежнему играла роль равнодушной.

– Сегодня Анна Васильевна спрашивать будет, – предупредила Клара.

– Пускай спрашивает.

– А я что-то боюсь.

– Сами виноваты. Зачем-то связали себя никому не нужным обещанием... Не понимаю! Какое-то стадное чувство. Куда один, туда и все, – сказала Валя и взглянула на спутницу.

Клара молчала, и по выражению ее лица нельзя было понять, согласна она с ней или нет. Валя убеждала себя, что все, кто, не подумав, подписал «Обещание», сейчас жалеют об этом и завидуют ей.

– Напрасно ты не подписалась...

– Вот еще новое дело! Вы должны по мне равняться, а не я по вас! Я все-таки отличница и о помощи пока еще никого не прошу! – возмутилась Валя.

– Дело не в равнении...

– А в чем?

– В коллективе. Я сейчас это хорошо поняла. Константин Семенович говорил правильно. У нас появилась забота о других и повысилось чувство ответственности.

– Очень рада за вас!

– Конечно, сначала будет трудно. Я по себе вижу. Вчера сидела над уроками до часу. Запустили мы много...

У девушек было много сходного в характерах. Обе они любили противоречить и критиковать все, что видели, слышали и читали. Если возникал спор в классе или в группе девочек, мнения их часто сходились, и они поддерживали друг друга. Обе они периодически чем-то увлекались, но цветы, вышивание, выпиливание не устраивали деятельную натуру Клары. Вступив в комсомол, она увлеклась общественной работой и почти два года считалась в школе одной из самых активных девочек. Потом остыла, выдохлась и как-то незаметно для самой себя превратилась в рядовую школьницу. Она до сих пор не могла понять, как это случилось. Куда девались ее желания, энергия, а главное – авторитет? Никто ее сейчас никуда не выдвигает, не выбирает и ничего ей не поручает. Много раз задумывалась Клара над «превратностями судьбы» и пыталась выяснить причину такого охлаждения к себе. Раньше ее частенько упрекали в том, что она не считается с мнением других, что у нее «нет чуткого подхода к массам», что она обидчива и слишком самолюбива. Разумеется, Клара с этим не соглашалась и искала причину в чем угодно, но только не в самой себе. С Валей она дружила в девятом классе, но недолго... до первой ссоры. В близком друге Белова особенно не нуждалась, и поэтому ее мало огорчила эта ссора. Клара же, – наоборот, глубоко переживала разрыв с подругой и неоднократно делала попытки восстановить дружбу. Потребность в теплом, ласковом слове, в сочувствии, в дельном совете объяснялась еще и тем, что Клара была сирота. Ее отец и мать погибли во время блокады. У нее была хорошая комната, но жила она у двух своих теток по очереди.

– Ты сейчас у Лидии Максимовны живешь? – спросила Валя.

– Да.

Валя знала, что засиживаться за уроками до часу ночи могла позволить младшая тетка Клары – Лидия Максимовна. Эта жалостливая женщина, словоохотливая, до сих пор любила утешать бедную сиротку и плакать над ее горем. Она предоставляла племяннице полную свободу, но любила расспрашивать о здоровье, интересовалась школьными успехами. Однако доброта ее была показной. Когда дело касалось покупки платья, новых ботинок, белья, – так сейчас же выяснялось, что у тети Лиды нет денег. Кончался срок, и Клара перебиралась ко второй тетке. У Анастасии Максимовны был крутой, строгий характер, она любила поворчать и требовала от племянницы беспрекословного подчинения. Тетя Настя не досаждала девочке соболезнованием, но ухитрялась покупать ей на свою сравнительно небольшую зарплату ботинки и платье. Тетя Настя была грубовата, старомодна, но Клара любила ее больше, чем младшую тетку.

– Послушай, Валя. Это ты написала о том, что девочки не могут между собой дружить? – после некоторого раздумья спросила Клара.

– Когда?

– А вот когда мы на химии писали о дружбе.

– А-а! Я уж не помню, что я там нацарапала, – пренебрежительно сказала Валя.

– А я очень хорошо помню. Ты написала, что девочки могут дружить только до первого серьезного спора.

– Ну так что?

– Ты имела в виду нашу дружбу?

– Не только нашу. Возьми кого угодно... – начала было Валя и замолчала. Она поняла, куда клонит Клара, но ей не хотелось говорить на эту тему.

– Нет. Я не согласна с тобой. Посмотри, как хорошо дружат Надя с Аней или Женя со Светланой...

– Ты еще скажи – Лида с Тамарой! – насмешливо прибавила Валя.

– А что! Они тоже дружат. Может быть, не очень крепко, но дружат. Я все-таки думаю, что если есть настоящий друг, то жить гораздо интересней... Я думаю, что если даже и спорить, то можно всегда договориться. Вот, например, когда ты меня обманула, и пошла с Лидой...

– Охота тебе вспоминать, – недовольным тоном остановила ее Валя.

– Нет, я хочу сказать, что нам нужно было тогда поговорить и все бы объяснилось. Я, конечно, обиделась напрасно, но ты поступила тоже неправильно... Надо же иногда и уступать. Особенно другу...

– Ну и уступай, пожалуйста! Я тебе не запрещаю, – с раздражением перебила ее Валя.

– Вот видишь, какая ты... Я первая иду навстречу, а ты так...

В голосе у Клары звучала обида, и Вале стало неудобно перед бывшей подругой. Все-таки Клара относилась к ней лучше, чем все остальные.

– Не сердись на меня, Клара, – сказала она и взяла девушку под руку. – Сегодня я просто злая, но ты тут ни при чем.

– А что случилось?

– Разве ты не заметила, как вчера Иванова меня подцепила. «Учти, Валя», – передразнила она комсорга и при этом взглянула на Клару. – Не слышала? Ну, когда говорила о собрании! – напомнила она.

– Не обратила внимания...

– Ты не обратила, зато все остальные обратили.

– Но ведь собрание назначено для тех, кто дал обещание...

– Ну так что? Зачем это подчеркивать! Ну сказала – и довольно. А то: «Учти, Валя». Как будто я в ней нуждаюсь!

– Нет. Ты напрасно злишься. Катя относится ко всем одинаково.

– Ко всем? Да? И к нам е тобой? Ошибаешься, Кларочка. Ты думаешь, что та история с Константином Семеновичем нам даром пройдет?

Идея пришла неожиданно: «А что если снова начать дружбу с Кларой? – подумала Валя. – Она сама напрашивается. Тогда я буду Нее знать, что делается на собрании, как они относятся ко мне...» От этой мысли стало веселей, и она продолжала другим тоном:

– Не беспокойся. Нам еще припомнят. Вот увидишь! И тебе припомнят.

– Все уже забыли про это, – безмятежно ответила Клара.

– Ты так думаешь? Напрасно! Ты очень наивна, Кларочка. Катя очень злопамятная и скрытная, Тамара меня просто презирает. Она мне сама это сказала. А про Алексееву я уж не говорю...

Клара слушала с удивлением. Она не подозревала, что за такой короткий срок Валя успела накопить столько злости и раздражения против одноклассниц, которые ни в чем не были виноваты перед ней. Если раньше и бывали незначительные столкновения между Валей и другими, то они скоро забывались. «Что с ней такое случилось? – думала Клара. – Сама почему-то заупрямилась, не подписала «Обещания», а сейчас винит всех». Вслух об этом Клара говорить не стала, понимая, что переубедить Валю невозможно, а ссориться ей не хотелось. Клара еще не оставила надежды восстановить старую дружбу.

На этом разговор прекратился, и до школы они шли молча, думая каждая о своем.

ЛИДА ВЕРШИНИНА

Мягкий свет лампы широким полукругом освещает на столе чернильный прибор, учебники, тетради. Нужно решать задачи по тригонометрии, но Лида давно уже сидит без движения, откинувшись на спинку кресла, и не мигая смотрит на зеленый абажур. На коленях у нее лежит развернутое письмо.

«Лидок, я свинья! Тебя не удивляет такое начало письма? У меня начались угрызения совести – слишком поздно, но это лучше, чем никогда. Правда?

Вчера я перелистывал свой дневник, увидел твою карточку с бисерной подписью «Помни подругу Дней своих веселых», и мне стало стыдно, что я до сих пор не написал тебе. Ведь это было невозвратимое, прекрасное время, которое, увы, уже не вернешь! Помнишь скамейку у нас во дворе, волейбол, непрерывный смех... Как все это близко и в то же время – так далеко!

Ты, конечно, знаешь, что я благополучно выдержал экзамены в энергетический институт. Приходится много чертить, занимаюсь общественной работой и спортом. По общественной – я редактор курсовой газеты, а по спортивной – играю в волейбол.

Держу связь со старыми товарищами – Васей, Андреем, Николаем. Школьные годы забыть нельзя. Мы связаны на всю жизнь.

О Васе скажу, что он, кроме своих лягушек, крыс и кроликов, ничем не интересуется. Андрей завяз в болоте, которое его не выпускает (болото – это любовь), тем более, что он сам не хочет вылезать из него (Дуракам закон не писан). Колька раздобыл фотоаппарат и снимает все, что попадет на глаза.

Ну, кажется, на первый раз довольно. Мне бы очень хотелось получить от тебя письмо и, если есть, – фото. Ты, наверно, сильно изменилась?

Пиши, как живешь? Чем живешь? Чем увлекаешься? (Я скромен и не спрашиваю – кем?)

С нетерпением жду ответа. Пиши побольше.

Пока!

Мика.

P. S. Извини за поспешное письмо – пишу, конечно, на лекции, профессор мешает. И когда это только профессора поймут, что они своими лекциями мешают студентам заниматься делом!!!

М».

Письмо получено недели две тому назад, и она даже не потрудилась на него ответить. Не было ни времени, ми настроения. Сейчас, когда так незаметно подкралась непонятная грусть, она достала письмо, перечитала, думая, что захочется поговорить с друзьями детства, но письмо не тронуло ее. Неужели три года такой большой срок?! Неужели время может вытравить из памяти все, что было недавно таким дорогим и приятным? После приезда в Ленинград из эвакуации она заболела и на целый год отстала от своих одноклассников. Они уже студенты, а она все еще школьница.

В соседней комнате часы медленно пробили десять и вывели девушку из оцепенения. Она выпрямилась, лениво потянулась и нагнулась над столом.

Задача по тригонометрии была не из трудных, но чтобы решить ее, нужно собрать свою волю, отогнать посторонние мысли, сосредоточиться... Сегодня на собрании об этом много говорили. Воля! А есть ли у нее воля? Может ли она поступить наперекор своему настроению, вопреки своим желаниям? Может ли? Умеет ли? Но если даже и не умеет, то придется научиться. Пережить еще раз такое нелепое чувство, какое она пережила сегодня, – невозможно. Первый раз в жизни Лида оказалась в смешном положении. Правда, она была не одна. Таня Аксенова тоже не могла ответить, куда у нее пропадают ежедневно три-четыре часа после занятий в школе. Но Таня отнеслась к этому с юмором и смеялась вместе со всеми, а Лида смутилась. Ужасно противное чувство! Стоять перед классом с глупым, растерянным, виноватым видом и молчать. Что может быть хуже? Но особенно неприятно было потому, что на собрании присутствовал Константин Семенович. А в самом деле, чем она занималась после семи часов? Пила чай. Но ведь не могла же она сидеть за столом до десяти часов? История с пропавшим временем оставалась загадкой.

Добросовестней всех к комсомольскому поручению отнеслась Лариса Тихонова. Она записала и точно перечислила все, чем занималась после возвращения из школы до того момента, пока не заснула.

«До 4.30 – ничего не делала. С 4.30 до 5 – обедала. С 5 до 5.40 – разговаривала с бабкой. С 5.40 до 6 – переодевалась, прибиралась, умывалась. С 6 до 7.30 – пришла знакомая. Разговаривали. С 7.30 до 8 – учила уроки. С 8 до 9.40 – слушала концерт по радио. С 9.40 до 10.30 – учила уроки. С 10.30 до 11.30 – ужинала и ходила звонить по телефону насчет уроков. С 11.30 до 12.40 – учила уроки. С 12.40 до 1.30 – ложилась спать и засыпала».

На вопрос Тамары, о чем она разговаривала с бабкой с пяти до пяти сорока, Лариса честно ответила, что разговор шел о том, кому мыть посуду после обеда. Развеселявшееся собрание с удовольствием подхватило неожиданное развлечение, и вопросы посыпались со всех сторон. Лариса продолжала отвечать, как умела, и каждый раз девушки разражались бурным, заливистым смехом. Кате очень трудно было управлять таким собранием, пока не вмешался Константин Семенович:

– Чему смеетесь! Над собой смеетесь!

Эта знакомая реплика дала собранию другое направление. Все почувствовали, что они действительно смеются над собой. Любая из них, оказавшись на месте Ларисы, не сможет ответить на эти вопросы так, чтобы ее можно было поставить в пример. Всем было ясно, что время сплошь и рядом тратится на пустяки, никакого режима у них нет, и приготовлению уроков часто мешают нелепые пререкания с родными, пустая болтовня, приход случайных гостей... Стало с поразительной очевидностью ясно, что так дальше продолжаться не может. Нужен строгий порядок. Удивительно интересно развернулось это собрание. Боялись, что присутствие Константина Семеновича свяжет девочек, а вышло наоборот. Держались все непринужденно, говорили свободно. Не было упреков, обидных слов и бестолковых споров по пустякам...

У Сергея Ивановича Вершинина давно уже установились с дочерью дружеские отношения. Ежедневный приход Лиды по вечерам в его кабинет превратился в необходимую для обоих привычку. Услышав сейчас знакомый стук в дверь, он отложил газету и повернулся.

– Ты занят, папа?

– Входи, Лидуся, входи!

Прищурив близорукие глаза, Сергей Иванович внимательно и тревожно посмотрел на дочь. «Что-то она очень бледна. Уж не больна ли?» – подумал он и, взяв руку дочери, приложил к своей щеке. Ощутив знакомое, обычное тепло ее ладони, успокоился.

Лида любила и уважала отца. Она была убеждена, что он самый умный, самый чуткий, самый образованный и культурный из всех, кого она знала. Каждый вечер, направляясь к нему, она готовила какой-нибудь, хотя бы самый незначительный вопрос. Почему-то ей казалось, что неудобно прийти просто так, без всякого повода. А вот сейчас она была в затруднении. Ей очень хотелось поговорить с отцом. Поговорить откровенно, как с другом, но она не знала, как начать этот разговор.

– Уроки сделала?

– Нет. Осталось две задачи.

– Нынче тебе достанется... Аттестат зрелости даром не дают.

– Не пугай, папа. С этим «Обещанием» теперь меня замучают. Особенно Тамара будет стараться. Ее прикрепили ко мне.

Лида села на ручку кресла и задумчиво уставилась на искусно сделанную из слоновой кости маленькую обезьянку, стоявшую на письменном столе.

– О чем ты думаешь, Лидуся?

– Папа, скажи мне... В чем счастье человека?

– В чем счастье человека? – с удивлением переспросил отец. – Это что... тема сочинения?

– Нет. Сегодня зашел такой разговор на собрании.

– Ну и что же вы решили?

– Ничего. Резолюцию мы не принимали.

– А ты сама как думаешь?

– Я не знаю. Это какое-то очень сложное понятие. Мне казалось, что счастье в том, чего человеку не хватает

– Ну что ж... ответ, не лишенный мысли...

– Но неопределенный. Правда? Конечно, для больного человека счастье в здоровье, для уродливого – в красоте... Но ведь это только им кажется. А как определить точней? Чтобы это подходило для всех?

– Для всех? – снова переспросил Сергей Иванович и, закурив, неторопливо заговорил: – Так ставить вопрос нельзя, Лидуся. Ты верно сказала, что понятие о счастье – это очень широкое, многоемкое и сложное понятие. Двумя словами тут не отделаешься. Целую книгу можно писать. Да их и написано, кстати, немало. Но все-таки мне кажется, что ни здоровье, ни... как бы это тебе сказать... ни человеческие взаимоотношения, вроде большой дружбы, ни материальные блага не сделают людей по-настоящему счастливыми... прочно счастливыми, если у них не будет главного. Ясная и благородная цель, любимая работа дают человеку смысл жизни, удовлетворяют его врожденное стремление к движению, к росту, или, скажем, к самоусовершенствованию. Ты меня понимаешь?

– Понимать тут особенно нечего, – вяло ответила Лида. – Право на труд... Конституцию мы проходили в седьмом классе, папа.

– Да, но этим правом, Лидуся, нужно уметь еще и пользоваться. Мало того, что мы его отвоевали... Отвлеченно рассуждать о счастье...

– Я понимаю, папа, – недовольно перебила Лида. – Я нисколько не сомневалась, что все общепринятые педагогические определения ты знаешь.

– Тогда... что же ты хочешь? – спросил Сергей Иванович, снова беря дочь за руку, но Лида мягко отняла ее и расправила складки на платье.

– Мне хотелось узнать твое мнение.

– Я и говорю свое мнение.

– Нет... это мнение других.

– Ну, а почему я должен думать иначе, чем другие? Ты затронула совсем не новый вопрос, и делать какие– то открытия...

– Ты же сам сказал, что понятие о счастье – многоемкое понятие. А почему ты выбрал самое простое, обыкновенное...

– Ты не согласна? Возражай. Давай поспорим... Начнем с примера. Возьми себя. Твой труд в данное время – это ученье. У тебя есть возможность спокойно учиться. Разве ты не счастлива?

– Очень счастлива. Спасибо, папа, за разъяснение. Теперь я буду понимать, почему я так счастлива.

Она поднялась и быстро направилась к двери.

– Ты, кажется, обиделась, Лида?

– Нет. Пойду решать задачи... – сказала она и остановилась. Ей показалось, что резкий уход неприятно подействует на отца, и, чтобы загладить свою грубость, она спросила: – Папа, а почему ты не хочешь пригласить Константина Семеновича?

– Но, честное слово, я его не помню. Откуда он меня знает? Может быть, по институту?..

– Если он посылал тебе привет, – значит, вы знакомы. Не выдумал же он. Придет, ты сразу и вспомнишь.

– Неудобно это, Лидуся. Приглашать человека и не знать, кто он такой...

– Он мой классный руководитель.

– Да, но ведь я должен пригласить его как старого знакомого... Подожди-ка...

Сергей Иванович подошел к шкафу, вытащил с нижней полки большую папку и, вернувшись к столу, раскрыл ее. Здесь были различные фотографии.

– Ты смотри, сколько пыли! – проворчал он. – Нужно сказать Паше... Вот... ищи!

Это был групповой снимок. Лида сразу увидела отца, сидевшего в первом ряду, между солидной дамой и каким-то бородатым профессором, но среди стоявших за их спиной студентов не было ни одного, кто походил бы на Константина Семеновича. На втором и третьем снимке его тоже не было, и только на четвертом она нашла своего учителя.

– Вот он!

– Который? Этот? Позволь, позволь... Это «длинноногий Костя». Так вот он где сейчас!

– Какой он тут смешной...

– Да, да... Нескладный, неуклюжий был юноша, но весьма дельный и, я бы даже сказал, умница!.. Видишь, какой в жизни круговорот, Лидуся. Разве мог я думать в то время, что он будет учить и воспитывать мою дочь?.. Любопытно!.. Ну что ж, очень буду рад повидать его.

– Пиши записку.

Сергей Иванович повернул кресло к столу, надел очки, достал лист бумаги, конверт и, подумав, написал приглашение.

– А как это вообще... принято приглашать учителей без дела? – спросил он, передавая дочери конверт.

– А почему не принято?