Текст книги "Семнадцатилетние"

Автор книги: Герман Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

– А разве мы не пробовали по-хорошему? – спросила Катя.

– Мало! Надо еще попробовать. Вот она сидит и о чем-то думает. Нужно ее спросить. Валя, почему так случилось? Скажи честно и прямо, кто в этом виноват? Какие у тебя причины? Девочки, я не защищаю Белову, но прежде чем решать, нужно все взвесить и продумать. Ведь мы уже взрослые люди.

– Что ты предлагаешь? – спросила Катя.

– Дайте слово Беловой, – ответила Лида садясь.

– Пускай говорит. Белова, класс хочет слышать твои объяснения, – сказала Катя.

Валя встала.

– Что мне говорить... – с трудом начала она. – Вы все против меня... Если просить извинения, то я не знаю, – у кого, и не знаю, в чем я так провинилась. Если я не подписала «Обещание», то ведь это было добровольное дело... Пожалуйста... Если меня заставят, то мне не трудно подписаться...

– Не говори глупостей! – вырвалось у Ани.

– Ну, вот, видите! А какие глупости я говорю?

– Не мешайте ей, девочки, – строго заметила Катя.

– Если я сказала Светлане, что про нее так говорят, то разве я виновата? Ведь это не я говорю!

– А кто? – спросила Светлана.

– Ну, мало ли кто... Я не хочу заниматься склокой и сплетнями. Я не привыкла выдавать своих подруг!

– А Марине Леопольдовне ты все выбалтываешь, да еще с прикрасами! – крикнула Тамара.

– Это не считается. Марина Леопольдовна – наша учительница.

– Ты же к ней плакаться ходишь, жаловаться.

– Тамара, прекрати! – строго сказала Катя. – При чем здесь Марина Леопольдовна? И, пожалуйста, не переговаривайтесь. Продолжай, Белова.

– Вы можете меня обвинять в чем угодно, но только вам никто не поверит. У вас нет никаких доказательств! – неожиданно заявила Валя.

– А нам и не надо! – сказала Аня.

– Вы очень много на себя берете! Исключить меня вы не имеете права... Никто вам не позволит. Школа вам не подчиняется!

– Опять глупости говоришь! – вскипела Аня.

– Что делать! Значит, я глупая, а ты умная!

– Разговор идет не о школе, а о нашем коллективе! – горячо продолжала Аня. – А здесь мы сами себе хозяева.

– Ближе к делу, – заметила Катя. – Белова, продолжай.

– Я же сказала, что не знаю, в чем оправдываться! Затеяли какую-то комедию, и сами не знаете, что вам надо!

С этими словами Валя села. Теперь она была спокойна, как бывала всегда спокойна с матерью, когда та выходила из себя и горячилась.

– Ну, говори, Тамара.

Тамара тряхнула головой и сделала широкий жест в сторону Беловой:

– Вот! Теперь вы сами слышали! Оказывается, все, что здесь происходит, – это комедия! Она даже не понимает, почему про нее говорят! Она – бедная, невинная овечка попала в стаю волков. Мама ей не позволила взять шефство. Папа, наверно, запретил подписать «Обещание». Светлане она сказала гадость и сваливает на других... Врет! Нагло врет! Нет среди нас таких мелких душонок, чтобы заниматься сплетнями. Это ты сама выдумала, и я знаю, для чего. Ты хотела поссорить Светлану с Лидой или посеять в голове Светланы недоверие к нам. Да, да... У тебя был расчет! Только не на тех напала...

– Что ты предлагаешь? – спросила Катя.

– Девочки! Довольно церемониться! Пора действовать. Я за исключение. Аня предложила правильно. Пока она как следует не переварит в своей индивидуалистической душе каждый свой шаг, каждое слово, до тех пор говорить с ней бесполезно. А переварит она скоро! Вот она уже имеет тройку по литературе, по тригонометрии – двойку... Имейте в виду, что это не случайность. Когда она почувствует силу коллектива, она сама придет к нам. А когда придет, мы еще раз поговорим начистоту!

– А если не приду? – запальчиво спросила Валя.

– А не придешь... и не надо! Мы не заплачем. Пускай в институте с тобой возятся... А что на самом деле! У нас и без нее дела хватает. Голосуй, Катя!

– Может быть, еще кто-нибудь скажет? – спросила Катя, взглянув на Константина Семеновича, но тот отрицательно покачал головой.

Этот жест увидели, и сейчас же раздались голоса:

– Довольно!

– Голосуй!

– Тогда я голосую, – сказала Катя. – Кто за исключение Беловой из нашего коллектива, прошу поднять руки!

Она обвела глазами класс. Все сидели со строгими, хмурыми лицами, но все, включая и Лиду, подняли руки.

– Так... Единогласно!

– При одном воздержавшемся, – силясь улыбнуться, заметила Валя. – Мой голос тоже считается!

Эта фраза покоробила девушек. Как могла шутить Белова в такую минуту и в присутствии Константина Семеновича!

– Ой, девочки, она с ума сошла! – вырвалось у Нади.

Думая, что Белова сама догадается и выйдет из класса, Катя подождала с минуту, но исключенная продолжала сидеть на своей парте, как ни в чем не бывало.

– Белова, прошу покинуть собрание! – предложила председатель.

– Это почему? – спросила Белова. – Я присутствую на классном собрании, а из школы меня еще никто не исключал!

Тамара вскочила и быстро подошла к Беловой. Одновременно с ней, с другой стороны, подошла Женя, чтобы предупредить вспышку.

– Выйди из класса, – прищурив глаза, раздельно отчеканила Тамара.

– Не пугай, а то я заплачу!

– Последний раз говорю! – сквозь зубы предупредила Тамара.

– Белова, я тебе как староста говорю, – вмешалась Женя. – Иди домой...

Оставаться только наблюдателем больше было нельзя, и Константин Семенович встал.

– Белова! Вы отдаете себе отчет в том, что делаете? – хмуро спросил он. – Председатель собрания сообщил вам волю всего коллектива. Почему вы не подчиняетесь?

– Хорошо, я уйду. Драться с ними я не намерена. Она собрала книги в портфель и, при полном молчании, вышла из комнаты с гордо поднятой головой.

В это же время внизу в кабинет директора постучалась Марина Леопольдовна.

– Вы меня звали, Наталья Захаровна? – спросила она, открывая дверь.

– Заходите, пожалуйста, садитесь, – предложила директор.

Она была не одна. Глубоко в кресле, у стола, закинув ногу на ногу, сидела Василиса Антоновна. Она держала на коленях книгу, на которой лежал исписанный лист бумаги.

– Я пригласила вас вот по какому поводу, Марина Леопольдовна, – начала директор, когда учительница села во второе кресло. – Мы решили основательно познакомиться с педагогическими убеждениями Макаренко. Надо, чтобы весь состав учителей нашей школы отчетливо и ясно представлял себе его основные положения. И вот, я хотела просить вас сделать доклад на тему: «Детский коллектив в средней школе, его влияние на отдельную личность и взаимоотношения с учителями».

– Так. Это что, вместо политучебы? – спросила Марина Леопольдовна.

– Не вместо, а вместе с политучебой, – поправила ее Василиса Антоновна.

Марина Леопольдовна покосилась на математичку, но ничего ей не сказала. Обе учительницы работали в одной школе более двадцати лет, но между ними не было ни сердечности, ни дружбы. Обычные служебно-деловые, вежливые отношения.

– Какой срок? – спросила Марина Леопольдовна.

– Доклад намечен в конце января. Так, Василиса Антоновна?

– Да, – подтвердила математичка, взглянув на план.

– А почему, собственно говоря, я должна делать этот доклад? Почему вы не нагружаете молодых учителей?

– Все доклады будут делать учителя, давно работающие в школе, – пояснила директор. – У вас большой опыт, много случаев из личной практики, примеров...

– Ах, вот в чем дело! – успокоилась Марина Леопольдовна и открыла свой портфель. – Надо записать. Значит, как вы сказали?

Наталья Захаровна продиктовала тему и прибавила:

– Если у вас возникнут какие-то вопросы, то обращайтесь к Василисе Антоновне. Она ответственна за семинар... Это еще не все, – сказала директор, видя, что учительница собирается уходить. – Предстоит еще один разговор. Всем нам известно, что в десятом классе между Валентиной Беловой и остальными девочками создались нездоровые отношения...

– Это верно! – подтвердила Марина Леопольдовна.

– Стало известно и то, что вы сочувствуете Беловой и, так сказать, покровительствуете. Это тоже верно?

– Что значит покровительствую? Я могу только сочувствовать! Когда лучшая ученица... гордость нашей школы вдруг ни с того ни с сего получает тройку, а зачем и двойку, я, конечно, сочувствую!

– Это как раз очень хороший наглядный пример для вашего доклада, – спокойно заметила Василиса Антоновна.

– Двойка? – не без ехидства спросила Марина Леопольдовна.

– И двойка и ваше покровительство, – ответила Василиса Антоновна.

– Хорошо. Я воспользуюсь этим примером.

– А если вы не воспользуетесь, Марина Леопольдовна, то воспользуюсь я, – холодно предупредила ее Василиса Антоновна. – Воспользуюсь на первом же педагогическом совете.

Услышав такую угрозу, Марина Леопольдовна встревожилась. Она взглянула на директора, затем на математичку и поняла, что тут единое мнение. По-видимому, этот вопрос обсуждался раньше, до ее прихода.

– Простите... я не понимаю, – спросила Марина Леопольдовна, но уже совершенно другим тоном, – в чем вы меня обвиняете?

– В том, что вы мешаете работать воспитателю десятого класса и делаете грубую педагогическую ошибку, – прямо сказала Василиса Антоновна, поднося к глазам пенсне.

– Так вы мне объясните, – сдержанно попросила Марина Леопольдовна. – Может быть, я действительно перестала понимать самые элементарные вещи?

– Да! Это элементарные вещи. Преподавательский коллектив должен иметь единую линию, и всякий разброд болезненно отражается на нашей работе. Сочувствуя Беловой, вы наносите серьезный вред всему коллективу класса.

– А при чем тут вы, Василиса Антоновна? – перебила Марина Леопольдовна. – Ведь вы, кажется, не воспитатель десятого класса.

– Как и вы, Марина Леопольдовна.

– У меня там больше прав.

– Каких?

– Я слишком давно знаю этих учениц... В блокаду мы с ними на огородах прожили два лета...

Видя, что Марина Леопольдовна упорствует и спор принимает личную окраску, Наталья Захаровна, по привычке, постучала карандашом по чернильнице:

– Никто не отнимает ваших заслуг, Марина Леопольдовна, но все мы люди и можем ошибаться. Сейчас в десятом классе идет общее собрание, и думаю, что Белова чувствует себя неважно. Скажу прямо, что в этом, в известной степени, виноваты и вы, Марина Леопольдовна.

– Я-а?! – с изумлением протянула учительница. – Каким образом?

– Ваше покровительство, сочувствие привело Белову к тому, что она перестала считаться с мнением и желанием коллектива и ведет себя вызывающе.

– Да в чем же дело, наконец? В чем она так провинилась? С учителями Белова ведет себя безукоризненно. Она вежлива, предупредительна, охотно отвечает на вопросы, учится хорошо... Что еще от нее нужно?

– В старой школе... – вскипела Василиса Антоновна, – в старой, царских времен школе больше ничего и не нужно было. Но ведь вы работаете в советской школе, Марина Леопольдовна.

– Успокойтесь, Василиса Антоновна, – остановила ее директор и, повернувшись к Марине Леопольдовне, сказала с горьким упреком: – Зачем вы притворяетесь? Взгляните на наши головы. Все мы поседели здесь... и все мы прекрасно понимаем друг друга.

Марина Леопольдовна посмотрела прямо в глаза Наталье Захаровне и опустила голову. То ли на нее подействовал упрек, то ли учительница поняла, что упорствовать дальше бессмысленно, но она тихо спросила:

– Что вы от меня хотите?

– Мы хотим, чтобы вы поняли свою ошибку и помогали бы Константину Семеновичу, а не мешали. Только и всего. Линия учительского коллектива должна быть всегда и во всем одна. Если вам что-нибудь не нравится или вы не согласны с чем-нибудь, обращайтесь прямо к Константину Семеновичу. Это сейчас тем более удобно, что он выбран секретарем партийной организации школы.

– Хорошо, – сказала Марина Леопольдовна и встала. – Я вам больше не нужна?

– Нет.

Направляясь к раздевалке, Марина Леопольдовна встретила Белову. Девушка поджидала ее. Увидев учительницу, она торопливо направилась ей навстречу:

– Марина Леопольдовна, мне необходимо с вами поговорить...

– Вероятно, относительно сегодняшнего вашего собрания?

– Да.

– Вы, кажется, забыли, Белова, что я не являюсь вашим классным воспитателем. Прежде всего, вы должны обратиться к нему...

– Но... Марина Леопольдовна!..

– Довольно! С меня хватит. Разбирайтесь со своими делами сами...

Она резко повернулась и ушла в раздевалку.

ДНЕВНИК

Аня Алексеева училась с большим увлечением, без всяких срывов. Теперь она и сама поверила, что золотая медаль – это не мечта, а вполне реальная возможность. Пятерки по всем предметам давались ей без особого напряжения. И оказалось, что это не так сложно, как думалось раньше. Нужно было только иметь волю, чтобы управлять собой, быть внимательной на уроках, придерживаться режима дня и каждый вечер систематически готовить задания.

Было еще одно обстоятельство, которое способствовало успеху в ученье. Но о нем Аня никогда не говорила и даже старалась не думать.

С переселением отчима жизнь ее сильно изменилась в лучшую сторону. Ей не приходилось теперь думать ни о каких хозяйственных и бытовых заботах. У нее появилось много свободного времени. Это главным образом объяснялось тем, что вместе с Михаилом Сергеевичем в доме появилась тетя Саша – пожилая, хлопотливая и заботливая женщина, которая до женитьбы Михаила Сергеевича вела его хозяйство. Очевидно, Ольга Николаевна ей чем-то очень понравилась, и она охотно согласилась взять на себя все хозяйство новой семьи. Каждое утро она приходила к восьми часам и уходила, когда Аня была еще в школе. После обеда Аня мыла посуду, прибирала в своей комнате, ходила на прогулку и садилась за уроки. Тетя Саша просила оставлять посуду до утра, чтобы вымыть самой, но Аня не соглашалась, как не соглашалась и на то, чтобы оставлять неубранной свою комнату и кровать. С тетей Сашей она виделась мало, только по утрам, и все же они скоро подружились.

К Михаилу Сергеевичу Аня относилась теперь строго и холодно, но уже совсем не так, как в первые дни. Вначале Аня явно сторонилась его, избегала всяких общих разговоров и всячески подчеркивала, что он для нее посторонний человек.

Михаил Сергеевич никак не проявлял своей обиды, был всегда тактичен, весел и прост. Наивность девушки и беззаветная преданность погибшему отцу – чувство глубокое, цельное – не могли не тронуть умного человека. «Время – лучший судья, а терпенье – лучший учитель». Эта мудрая пословица, которую привела ему Ольга Николаевна после разговора с Константином Семеновичем, пришлась по душе Михаилу Сергеевичу, и он терпеливо ждал.

Шли дни. Незаметно для себя, Аня со многим смирилась, ко многому привыкла. Ее перестал раздражать смех матери, часто доносившийся из соседней комнаты, и на шутливые приветствия или замечания Михаила .Сергеевича она уже не хмурилась.

Наступил день, когда в воскресенье, после обеда, Михаил Сергеевич как бы между прочим спросил:

– Что, Аня, опять сейчас за учебники?

– Нет, хочу почитать. Взяла, новую книжку – «Дальнее плавание». Говорят, что там про нас написано...

– А может быть, сгоняем партийку в шахматы?.. От неожиданности Аня вспыхнула, но, подумав, сказала равнодушным тоном:

– Хорошо. Я ничего не имею против...

И вот они снова склонились над шахматной доской и развернули генеральное сражение. Если бы Михаил Сергеевич знал, как мучительно хотелось Ане выиграть у него хотя бы одну партию, он наверно нарочно «зевнул бы фигуру» и проиграл... Но нет. Он был более высокого мнения о своем противнике и уверен, что такой выигрыш ее не удовлетворил бы и мог обидеть. Аня должна добиться победы другим, честным путем. Выиграть Ане не удалось. Они сыграли две партии, одну Аня проиграла, другую свела вничью.

Вскоре после этого Аня узнала, что, кроме нее, в классе у них увлекается шахматами Клара Холопова. В субботний вечер она пригласила Клару к себе и предложила Михаилу Сергеевичу сыграть против них двоих.

Это была очень интересная партия. Играла Аня, но прежде чем сделать ход, она шепотом советовалась с Кларой и только после этого передвигала фигуру. Вскоре Михаил Сергеевич начал сосредоточенно мычать какой-то мотив, подолгу думать, но это не помогло. Он потерял две пешки, а после вынужденного размена ферзей и слонов попал в трудное положение. Одна из пешек девушек под прикрытием ладьи настойчиво пробиралась вперед, к первой линии противника, и Михаил Сергеевич ничего не мог с ней поделать. Подумав пять минут, инженер развел руками.

– Н-да... Плохо сыграл. Ничья?

– Э-э... нет! – вырвалось у Ани. – Сдавайтесь, Михаил Сергеевич. Проиграли!

– Ну вот еще новости... сдаваться! Разве вы не знаете, что «гвардия умирает, но не сдается»!

– Тогда вам придется умереть! – засмеялась Клара. Через три хода он был вынужден сдаться.

Вторую партию Михаил Сергеевич играл осторожней: убедился, что противник сильнее, чем он думал.

С тех пор Клара почти каждую субботу стала приходить к Ане играть в шахматы. Между девушками незаметно завязалась дружба. Как ни странно, но Надя, считавшая себя монопольной подругой Ани, не сердилась, не ревновала, а охотно приняла Клару. Девушки образовали дружескую группу и назвали ее «КЛАН», – по первым буквам своих имен.

В первых числах декабря произошел еще один случай, окончательно изменивший отношение Ани к Михаилу Сергеевичу.

Старое зимнее пальто Ани износилось, и она ходила в демисезонном. До школы было недалеко, морозы еще не наступили, и она не обращала на это особого внимания. В начале учебного года, когда Ольга Николаевна соображала вслух, как бы сшить в этом году для Ани зимнее пальто, девушка заявила, что смело может проходить эту зиму в старом. И вот однажды, вернувшись после работы, Ольга Николаевна принесла большой пакет.

– А ну-ка, давай примерим, Анюта! – сказала она, развязывая шпагат. – Сейчас не очень-то приходится выбирать...

В пакете оказалось зимнее пальто из синего бостона с котиковым воротником.

– Неужели это мне? – не поверила Аня.

– А то кому же еще! Надевай... застегнись... так... повернись... теперь пройдись... Отлично!.. Подними руки... – командовала Ольга Николаевна. – Нет, ничего. Я думала, придется перешивать, но у тебя хорошая фигура. Посмотрись в зеркало. Материал вполне приличный...

В зеркале Аня увидела блестевшие радостью глаза чужой, незнакомой девушки в новом красивом пальто, и ей стало не по себе. Она поняла, что эта покупка не обошлась без участия Михаила Сергеевича, а значит, пальто предназначалось для какой-то другой, нехорошей цели.

«Он хочет меня подкупить», – решила Аня.

– Нет, мама! Я не буду его носить! – твердо сказала она, снимая пальто.

– Почему? Тебе не нравится?

– Нравится, не нравится... не в этом дело.

– А в чем? – все больше удивляясь, допытывалась Ольга Николаевна. – Не понимаю я тебя.

– Конечно, не понимаешь. Иначе бы не стала спрашивать... Ты думаешь, что я как флюгер...

– Ах, вот оно что... – догадалась, наконец, Ольга Николаевна. – Ты вообразила, что это пальто купил тебе Михаил Сергеевич?

Вместо ответа Аня молча отошла к окну, всем своим видом давая понять матери, что она не хочет разговаривать на эту тему.

– Да как ты смеешь! – вспылила Ольга Николаев-па. – Неужели ты решила, что Михаил Сергеевич этим пальто хочет приобрести твое расположение? Ты понимаешь, что это значит? – все больше горячилась она. – Михаил Сергеевич никакого отношения к покупке пальто не имеет. Он даже об этом не знает. Я получила ордер на заводе за хорошую работу... Мне стыдно за тебя! Ведь но человек, который известен всему заводу своей прямотой, принципиальностью, требовательностью. Ты бы послушала, с каким уважением говорят о нем все рабочие! А ты, девчонка, ты могла подумать о нем гадко, недостойно...

– Мама, я его уважаю...

– То-то оно и видно!

– Но ведь я же не знала, мама, что ты на свой ордер купила... Извини... Я очень тебе благодарна.

Случай этот заставил Аню глубоко задуматься, пересмотреть свое отношение к Михаилу Сергеевичу, и ей стало неловко за те чувства неприязни и отчуждения, которые она питала к нему до последнего времени.

Общее собрание задержало Аню до девяти часов, и, когда она вернулась домой, кожаное пальто Михаила Сергеевича и шубка матери висели на вешалке.

– Михаил Сергеевич, вы очень заняты? – крикнула она из передней, снимая свое новое пальто.

– А что? – отозвался он.

– Мне хотелось с вами поговорить...

– Если нужно, – значит, поговорим... заходите. Это был первый случай, когда падчерица обратилась к нему первая, и Михаил Сергеевич насторожился.

В комнате он был один. Ольга Николаевна в кухне готовила ужин.

– Что так поздно? – спросил Михаил Сергеевич, глядя на румяную от мороза и ходьбы девушку.

– У нас было общее собрание класса, – ответила Аня.

– Так долго?

– Да. Сегодня было о чем говорить. Решили насчет вечера, юбилея и вообще... Собрание было очень интересное.

– Чей же юбилей вы собираетесь отмечать?

– Вот об этом я и хотела поговорить с вами... Михаил Сергеевич, я хотела спросить вас... – неуверенно начала Аня, – по поручению девочек... Нет ли у вас на заводе какой-нибудь работы для нас, на каникулах?

Михаил Сергеевич почесал переносицу, подумал и широко развел руками:

– Ничего не понял! Решительно ничего. Для кого это «для нас»? Почему на каникулах, какой такой работы и при чем тут юбилей?

– Сейчас я вам расскажу подробней, У нас в школе будет юбилей учителя. Сорок лет педагогической работы.

– Солидный стаж!

– Мы хотим ему сделать подарки. Мы – это ученики трех старших классов.

– Правильная мысль!

– Но мы решили, что подарки должны быть куплены на наши собственные, заработанные деньги...

– Молодцы! – похвалил Михаил Сергеевич. – Если вы это сами придумали, то я рад за ваши светлые головы!

– Поэтому я и спрашиваю вас, нет ли на заводе какой-нибудь работы.

– Вот оно что! Теперь я уразумел. Н-да... Дело хорошее, и надо подумать. Но ведь если у нас и есть работа... то какая... «Подними да брось!» – ничего другого вы делать не умеете...

– А нам все равно.

– Ну, если все равно, то это проще... Оля! – вдруг крикнул он на всю квартиру и, когда из кухни послышался ответный голос, снова крикнул: – Зайди-ка сюда!

Ольга Николаевна приоткрыла дверь и заглянула в комнату. Рукава ее были засучены по локоть, голова повязана платком.

– Оленька, не помнишь ли ты... На очистку третьего цеха по смете есть какие-нибудь суммы в этом году?

– В этом нет, а на будущий год отпущены.

– Вот как... А впрочем, ведь каникулы-то у вас в январе!

– Почему это тебя интересует?

– Да вот рабочих нанимаю, – смеясь пояснил он. – Сколько же вас будет народу?

– Человек пятьдесят или больше... – неуверенно ответила Аня.

– Ну, что ж... Приходите. Подпишем соглашение – и трудитесь. Но предупреждаю: работа «подними да брось» и довольно грязная...

Аня не ожидала такого быстрого решения. Этот вопрос сильно взволновал весь класс, и она вернулась домой под впечатлением недавних споров. Предложений на собрании было много, но все они не выдерживали критики, кроме одного: договориться со школой и всю зиму убирать снег на школьном участке...

– Это все? – спросила Ольга Николаевна и, не дожидаясь ответа, ушла обратно.

– Вот спасибо, Михаил Сергеевич! – горячо поблагодарила девушка. – А то мы ломали, ломали головы...

– Выходит, что зря ломали...

Он чувствовал, что Аня хочет что-то сказать еще, но почему-то не решается.

– Я хотела... Нет, это ничего... не спешно... – пробормотала она, но вдруг стремительно открыла свой портфель, вытащила дневник и положила на стол: – Дневник давно не подписывался. Если вам не трудно, подпишите... или дайте маме...

С этими словами она быстро вышла из комнаты.

– Та-ак... – тихо произнес Михаил Сергеевич, проводив глазами Аню.

Он долго и неподвижно сидел, тронутый этим шагом девушки, Шагом, за которым должен последовать поворот в его семейной жизни. Дневник подписывается родителями, а значит, девушка признала его и выразила доверие. Но был ли это только порыв, вызванный какими– то непонятными причинами, или обдуманный поступок? Взволнованный, Михаил Сергеевич начал листать аккуратно обернутый дневник.

Действительно, последняя подпись Ольги Николаевны стояла под отметками за вторую неделю октября. Непонятно почему, но почти два месяца Аня не давала матери дневника.

Михаил Сергеевич достал из кармана «вечное» перо. Чем дальше он перелистывал дневник, тем больше удивлялся. Пятерки, пятерки... Он знал, что с учением у Ани все обстоит благополучно, но не предполагал, что до такой степени успешно. Почти сплошные пятерки...

Прежде чем вернуть дневник Ане, он зашел на кухню:

– Оля, а ты знаешь, как учится твоя дочь?

– Знаю.

– Как?

– Неплохо.

– Неплохо?! Ну, если это называется неплохо, то что же называется отлично? Она ведь кандидат на золотую медаль!

– Ну что ты, Миша?!

– Да ты посмотри ее дневник!

Ольга Николаевна вытерла руки о передник, полистала дневник и, настороженно взглянув на мужа, спросила тихо:

– Это она сама тебе дала?

– Да. Представь себе, просила подписать...

Ольга Николаевна вдруг часто заморгала густыми ресницами и поспешно отвернулась к плите.

Михаил Сергеевич, ничего не сказав больше, вышел и постучал в комнату падчерицы:

– Анечка! Должен сказать, что вы мне доставили большую радость, – тепло промолвил он, возвращая дневник. – Подписывать такой дневник – это истинное наслаждение!

Мария Ивановна Ерофеева давно пришла со службы и с тревогой поглядывала на часы. После целой серии «семейных скандалов» она обязала дочь ставить ее в известность, куда та уходит и когда должна вернуться. «Скоро девять, а этой негодницы все нет», – с возмущением думала Мария Ивановна, и воображение ее рисовало всякие ужасы. Раньше она держала дочь, что называется, в «ежовых рукавицах» и следила за каждым шагом, но за последнее время пришлось предоставить ей некоторую свободу.

Наконец Надя явилась, и Мария Ивановна сразу увидела, что девушка чем-то сильно взволнована.

– Где ты была? – строго спросила она.

– В школе.

– Не ври, пожалуйста! Посмотри на часы!

– Ну так что? У нас было общее собрание.

– До девяти часов?

– Ну, спроси девочек, если не веришь.

– Знаю я твоих девочек. Вам и сговориться недолго.

– Ну, мама! Что ты говоришь!.. – страдальчески воскликнула Надя. – Ну с какой стати я тебе буду врать?! Ну спроси Константина Семеновича. Он тоже присутствовал.

– «Ну» да «ну» – занукала! Очень мне нужен ваш Константин Семенович! – проворчала мать. – Делать ему, видно, нечего. Общее собрание до девяти часов! Вместо того чтобы дома чем-нибудь заняться, они там болтают до полночи! А ты сиди тут и думай, что хочешь... Смотри, Надежда! – погрозив пальцем, продолжала она: – Пока ты учишься и зависишь от меня, ты обязана давать мне подробный отчет. Я уже не говорю о материнских правах. Да! Не корчи мне гримасы... Кончишь учиться, выйдешь замуж, тогда, пожалуйста, живи самостоятельно и делай, что хочешь. Хоть на голове ходи!

– Но, мама! В чем я провинилась?

– А в том, что я не знаю, где ты болтаешься, и волнуюсь. Надо считаться с моими нервами.

– Но ведь я же не знала, что мы так долго задержимся...

– В следующий раз должна знать. А то я не посмотрю, что ты семнадцатилетняя... Да, да... Иди обедай...

Надя неторопливо отправилась на кухню. Есть не хотелось. Исключение Беловой произвело на нее такое впечатление, что она никак не могла прийти в нормальное состояние. Ни подготовка к вечеру, ни вопрос о юбилее, ни предстоящий доклад на бюро райкома не могли отвлечь ее мыслей от Беловой, и даже эта перебранка с матерью не оставила никакого следа. Ей казалось, что после такого позора не стоит вообще жить, и если бы она была на месте исключенной, то, наверно, прыгнула бы с моста вниз головой. Надя все время ждала и очень хотела, чтобы Белова раскаялась, заплакала и попросила прощенья, и вдруг... такое вызывающее, антиобщественное поведение!

Из школы девушки вышли большой группой, но скоро все разошлись в разные стороны, и остальную часть пути Надя шла с Раей Логиновой.

– Как ты думаешь, Рая, что она будет делать? – спросила Надя.

– Кто? Белова?

– Да.

– А что ей делать? Будет учиться...

– Вот уж я никогда не думала... – со вздохом промолвила Надя. – Как это все ужасно.

– Сама виновата! Зачем, спрашивается, на рожон лезть? Можно не соглашаться, но зачем об этом говорить, когда заранее знаешь, что тебя не поддержат... У нее нет самолюбия.

– А по-моему, слишком много самолюбия! – возразила Надя.

– Смотря по тому, как понимать самолюбие. У нее упрямство, не самолюбие. Знаешь, как ослы... Ты никогда не видела ослов? – неожиданно спросила Рая.

– Нет.

– Вот он встанет – и ни с места! Его бьют, колотят, а он терпит и стоит. Иногда лягается. Разве это самолюбие? Умный человек никогда не позволит, чтобы его били.

– А мне почему-то ее жалко... – промолвила Надя, не вдумываясь в слова Логиновой.

– А мне она противна! – сказала Рая.

На этом разговор окончился, и Надя, попрощавшись, свернула к подъезду своего дома.

Сейчас, сидя на кухне и думая о Беловой, она поминутно вздыхала и с трудом глотала пресный, как ей казалось, суп. Вспомнился Константин Семенович, внимательное, настороженное выражение глаз, с каким он смотрел все время на Белову. «Значит, так надо, – подумала Надя. – Иначе бы он выступил». Эта мысль не успокоила впечатлительную девушку, хотя она и безгранично верила учителю.

– Надежда, что с тобой? – спросила мать, когда Надя вернулась в комнату.

– Ничего.

– Как ничего! Я же вижу, что ты не в своей тарелке.

– У нас исключили одну девочку... Представляешь?

– Исключили? Из школы?

– Нет. Из нашего коллектива.

– Из какого коллектива? Да ты расскажи толком...

– Ну, было сейчас собрание нашего класса, понимаешь?..

Надя подробно рассказала матери о Беловой, об отношении ее к классу, о поведении на собрании и, наконец, о необычном наказании, которое предложила для Меловой Аня.

Действительно, событие было из ряда вон выходящее, и Мария Ивановна не скоро нашла ему оценку.

– И все голосовали за исключение? – спросила она.

– Все.

– И ты тоже?

– И я.

– Ну, значит, она того стоит! – решила мать и тут же угрожающе прибавила: – Подожди! Дождешься – и тебя тоже исключат.

– Меня? – с ужасом спросила Надя. – А меня-то за что?

– За твое легкомысленное отношение к матери! Дневник принесла?

Надя молча вытащила дневник и протянула его матери. Сейчас не нужно было давать путаных объяснений, ссылаться на болезни и выдумывать всякие причины по поводу двоек и троек. Училась она хорошо, и Мария Ивановна уже не раз отмечала про себя, что головные боли и всякие недомогания, мешавшие дочери учиться, куда-то исчезли. Четверка по тригонометрии и пятерка по истории несколько смягчили суровое настроение матери.

– Вот уж что хорошо, так я не скажу, что плохо! – заметила она. – Если так дело пойдет, то аттестат зрелости получишь... Ты чай пила?

– Нет.

– Возьми в шкафу варенье, – разрешила она. – Только не все... не больше половины.

Мария Ивановна ложилась и вставала рано, и когда Надя вернулась из кухни с чашкой чая, она была уже в постели.