Текст книги "Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1."

Автор книги: Георгий Михайловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 44 страниц)

Нежелание расставаться Россией

Разбухшая компетенция моего отдела заставила меня искать более надёжного помощника, чем Дмитрий Степанович Серебряков, и, не отказываясь окончательно от его помощи, я, однако, из Правового департамента взял себе ещё одного чиновника, Михаила Николаевича Вейса, человека во всех отношениях культурного и серьёзного. Правда, М.Н. Вейс не был международником, но я за время начальствования М.И. Догеля научился быть в одиночестве, так как Нольде до вступления Милюкова был всецело занят в своём II Департаменте, и мне в настоящий момент требовалась чисто канцелярская подмога, с чем М.Н. Вейс прекрасно справлялся.

Всю ответственную часть работы мне приходилось брать на себя, так как «обучить» этому М.Н. Вейса я не мог, да и тот при всей своей добросовестности и при своём возрасте (ему тогда было 34–35 лет, а поступил к нам поздно, в 28 лет, и потому двигался медленно) не столько думал о том, чтобы когда-нибудь заменить меня, сколько о дальнейшем дипломатическом движении за границей. Это настроение Вейса чрезвычайно пагубно отражалось не столько на ходе дел в нашем отделе, сколько на самом М.Н. Вейсе, поминутно советовавшемся со мной насчёт разных потенциальных заграничных назначений. То ему предлагали ехать секретарём И.Я. Коростовца, которого после неудачного выдвижения на пост посла в Вашингтоне предполагали теперь назначить посланником в Мексику, то в консульство в Барселоне, то на Дальний Восток. Характерно для того времени, что, несмотря на искреннее желание Вейса до Февральской революции устроиться за границу, теперь у него появилась боязнь расстаться с Россией в столь неопределённое время – черта весьма типичная для эпохи Временного правительства, из-за чего наблюдалась небывалая до того картина: спрос на заграничные назначения намного превысил предложение.

Про самого себя могу сказать, что мне не раз за это время делались предложения, очень лестные с точки зрения дальнейших перспектив дипломатической службы, но я неизменно отказывался по тому же мотиву – нежелание расставаться с Россией. Самое последнее предложение, которое я получил, – пост советника нашей миссии в Китае, где предполагался в конце периода Временного правительства уход посланника князя Кудашева. На его место хотели назначить Григория Александровича Козакова, одного из умнейших наших дипломатов, а меня думали назначить его советником. Это предложение в случае всегда вероятного заместительства посланника по управлению миссией давало мне возможность занять весьма ответственное положение и получить очень интересную работу. Правда, я окончательно не выразил согласия, но и не отказался. Однако вскоре случился большевистский переворот, сделавший все эти предложения лишёнными всякого значения.

Исправная канцелярская помощь Вейса давала мне возможность быть спокойным за делопроизводство, но зато в своей юрисконсультской работе я был совершенно один, и когда мне пришлось поехать на три недели в отпуск, то, как ни короток был срок моего отсутствия, Вейс, боявшийся брать на себя ответственность, нерешительный, а по предшествующей службе к самостоятельности не привыкший, все мало-мальски существенные дела взял да и остановил, что имело очень существенные, иногда труднопоправимые последствия. Отмечаю это для того, чтобы подчеркнуть, что вся постановка дипломатической службы в нашем ведомстве заключалась в строгой дисциплине и исключительно исполнительной работе, и люди, привыкшие всегда только беспрекословно повиноваться, попадая в положение, требовавшее самостоятельности и ответственности, проявляли крайнюю нерешительность и полную растерянность.

Должен сказать, что очень ответственная для моего возраста роль юрисконсульта министерства вызывала зависть молодых людей моих лет и старше, стремившихся, вроде Вейса, в мою часть, но даже когда судьба давала им возможность проявить себя, въевшаяся привычка мешала им эту возможность использовать. Сошлюсь на пример одного товарища Вейса по службе, молодого чиновника фон Мантейфеля, который, несмотря на свою фамилию, оказался очень робким человеком. Он был на хорошем счету у начальника. Однажды ему неожиданно пришлось заменить директора департамента, и первым иностранцем, которого ему довелось принять, оказался японский посол. Мантейфель настолько смутился от того, что ему выпала честь по сложному делу беседовать со столь важным лицом, что с перепугу стал при нём перерывать всю официальную переписку, а затем, окончательно растерявшись, дал обещание разрешить вопрос в желательном для японцев духе, чего по ходу дела не следовало. Поведение Мантейфеля заставило спешно вызвать уехавшее в отпуск начальство и передоверить заместительство другому лицу.

Повторяю, это самый банальный случай. Система службы в центральных установлениях ведомства не только не подготавливала людей к настоящей дипломатической работе государственного значения, а, наоборот, развивала в них труднопреодолимые потом робость и запуганность. Надо сказать, что даже на самых высших ступенях дипломатической службы людей самостоятельного склада не было. Неудивительно, что во времена Милюкова, несмотря на его всем явную в ведомстве неправильную линию в константинопольском вопросе, не нашлось ни одного человека, который осмелился бы изложить своё мнение в такой решительной форме, чтобы на Милюкова это могло произвести должное впечатление. Те «сомнения» и «предупреждения», которые высказывались, не носили следов убеждённости и были рассчитаны на людей той же складки, как и они сами. Для такого упрямца, как Милюков, требовались более самостоятельные характеры.

В качестве общего правила скажу, что это обстоятельство было настолько общеизвестно, что не только иностранцы, когда им нужно было чего-нибудь добиться вопреки нашему ведомству, обращались всегда успешно к императорской власти непосредственно, то есть к Николаю II или его супруге, но и сам Николай II в критические минуты (во время Портсмутского мира – назначение Витте главой русской делегации, назначение Н.Н. Покровского в 1916 г. министром иностранных дел, чтобы он позднее возглавил мирную делегацию) для важных дипломатических переговоров предпочитал пользоваться посторонними ведомству лицами. Этим же объясняется, почему столь послушное Милюкову наше министерство при Терещенко умело уживаться если не с новой политикой, что было бы слишком смело сказано про заместителя Милюкова, то во всяком случае с новыми приёмами. Правда, как я укажу ниже, Терещенко оказался сам очень податлив. Ни при Милюкове, ни при Терещенко министерство не выходило за пределы субординации и должной служебной дисциплины.

Дело Общества 1886 г.

Из круга дел, которые требовали столько внимания со стороны царского правительства и которые действительно были так характерны для военного периода, а именно дела о положении неприятельских подданных, немецком землевладении, привилегированных категориях неприятельских подданных – всё то, что связывалось с войной и что можно было бы назвать «германским вопросом в России», многие очень и очень померкли в связи с Февральской революцией. В эпоху Милюкова многие учреждения просто исчезли как слишком причастные к царскому строю. Так, например, Высочайший комитет по борьбе с немецким засильем, возглавлявшийся членом Государственного совета Стишинским, был немедленно после февральского переворота закрыт. Было также закрыто действовавшее почти три года Особое совещание при министерстве юстиции по немецкому землевладению, председателем коего был товарищ министра при Щегловитове Ильяшенко. Эти учреждения стояли по своей идеологии и характеру главных действующих лиц так близко к монархии, что, независимо от полезности или вредоносности того дела, которое было им поручено, они психологически не могли уцелеть после революции.

Но война продолжалась, и новое правительство должно было занять какую-нибудь позицию по немецкому вопросу. Надо было либо продолжать старую политику более или менее крутого искоренения германского влияния в России, либо открывать либеральную эру примирения и забвения того, что было так недавно, в годы войны. Помимо этого, была издана масса законов о неприятельских подданных, о немецком землевладении, о торгово-промышленных предприятиях с участием неприятельских, главным образом австро-германских, капиталов, законов, вызвавших к жизни целую сеть учреждений, рассеянных по всей России и обслуживаемых многочисленным административным персоналом. Всё это уничтожить росчерком пера было невозможно; кроме того, требовалось с падением монархии обосновать и идеологическую позицию. Поскольку все эти дела были сосредоточены в нашей Юрисконсультской части, то сразу после переворота я при первых же докладах новому товарищу министра – Нольде спрашивал, что же делать со всей той сложной машиной, которая была пущена в ход – искренне или неискренне, разумно или хаотично, систематично или беспорядочно – против германских немцев или тех русских немцев, которые, имели связи с германскими немцами и считались с прежней, царской точки зрения «опасными».

Надо принять во внимание, что на Парижской экономической конференции, о которой я писал в моих предшествующих записках, мы обязались перед союзниками не только продолжать то, что Нольде раньше презрительно называл «немцеедством», но и ввести известную планомерность и согласовать наше поведение в этом вопросе с поведением союзников. Февральская революция не могла просто отмахнуться от политики царского правительства, во-первых, потому, что война продолжалась и неприятельские подданные по-прежнему оставались врагами, а во-вторых, потому, что Россия была связана известными обязательствами перед своими союзниками и не могла от них односторонне освободиться. Была и другая, чисто дипломатическая сторона, которая заключалась в том, что как-никак Февральская революция сама по себе была настолько крупным событием в мировой политике, что каждый шаг её вызывал обостренное внимание всего мира, в особенности же союзников и неприятелей. Поэтому понятно, что по такому вопросу, как германский, каждый неосторожный шаг Временного правительства был способен вызвать недоверие и подозрительность у союзников или неуместное ликование во вражеском стане. «Либеральность» в этом вопросе могла стать для Февральской революции роковой.

Всё это я изложил Нольде, испрашивая его инструкций и указывая на то, что комитет Стишинского и совещание Ильяшенко, упомянутые выше, были упразднены без всякого определения тех органов, которые будут ведать делами, решавшимися раньше в этих учреждениях. В ответ Нольде рассмеялся и сказал, что у Временного правительства и так «голова кругом идёт», что на этот счёт просто ещё никакого определённого мнения нет и что самое лучшее – всё, о чём я ему говорил, изложить в записке на имя Милюкова, а тот поставит этот вопрос во Временном правительстве.

Однако не успел я исполнить предложение Нольде, как вопрос об этом был поднят с германской стороны. Выше я упоминал о перлюстрированной нашим «чёрным кабинетом» секретной шифрованной телеграммы Одье, швейцарского посланника в Петрограде, по поводу Общества электрического освещения 1886 г., в которой он советовал, пользуясь «слабостью» Временного правительства, поднять газетную кампанию за пересмотр дела этого Общества. В телеграмме Одье помимо циничной оценки положения в России содержались цифровые данные об участии германского капитала в этом Обществе, связанном с германской Всеобщей компанией электричества, а также перечислялись те банки в Швейцарии, которые являлись фиктивными держателями германских акций Общества 1886 г. Всё это было крайне ценно и чрезвычайно помогло нам разобраться в этом деле. Перехваченные данные без указания, конечно, их источника были немедленно сообщены нашим ведомством заинтересованным министерствам, и когда началась газетная кампания в Швейцарии, то Временное правительство она не застала врасплох.

Однако наиболее любопытным было то, что германская партия не только воспрянула духом в России со времени Февральской революции, несмотря на её определённое отношение к войне, но и коренным образом приспособилась в тактическом отношении. Методы революции были крайне умело использованы германскими акционерами Общества 1886 г., потребовавшими снятия военного секвестра со всех отделений Общества. Из них главное было в Москве, и, не будь Временное правительство осведомлено об интригах Одье, быть может, результат и был бы благоприятен для немцев.

Начавшееся дело Общества 1886 г. побудило меня в самый короткий срок составить обширную записку Милюкову для Временного правительства, в которой, изложив состояние вопроса, я приводил доводы, которые вынуждают Временное правительство, при всех модификациях, вызываемых переменой государственного строя, тем не менее в основных линиях продолжать противогерманскую политику как в отношении неприятельских подданных, так и по германскому вопросу внутри России. В этой записке я указывал, между прочим, на то, что Временное правительство своими решениями по польскому и чешскому вопросам определённо вступило на путь славянофильской политики и что такого рода решительное выступление в этом смысле требует координации действий и в вопросе о «германском влиянии». Относительно упразднения комитета Стишинского и Особого совещания Ильяшенко я писал, что нельзя просто распределить их функции между заинтересованными ведомствами, а нужно как-то объединить, по примеру предшествующей законодательной работы в этом направлении, политику различных министерств, дабы не получилась обычная ведомственная чересполосица. Я намекал здесь на то разноречие, которое было при царском режиме, главным образом между министерствами земледелия и внутренних дел, по вопросу о «немецком засилье». Другими словами, я в моей записке настаивал на создании междуведомственных органов.

Действительно, несмотря на то что у Временного правительства в начале его деятельности не было никакой определённой линии поведения в этом чрезвычайно важном в практическом отношении вопросе, связанном всем своим существом с войной, моя записка, внесённая Милюковым во Временное правительство, была одобрена, даже в том, чему я придавал особое значение, а именно в создании междуведомственных органов. Впрочем, эти органы, к сожалению, оказались, как я укажу ниже, далеко не всегда достаточно гибкими и по своей компетенции и организации не приспособленными для целей борьбы с германским влиянием в России.

Пока моя записка проходила все надлежащие стадии, дело Общества 1886 г. уже оказалось поставленным на повестку дня. Поданное этим Обществом Временному правительству прошение о пересмотре решения царского правительства было предложено на обсуждение особого совещания ad hoc, созданного в Петрограде под председательством Николая Николаевича Саввина, товарища министра торговли и промышленности. Помимо представителей различных ведомств были и представители Общества, старого правления и нового, назначенного царским правительством с участием этого правительства, был вызван из Москвы известный в своё время городской голова Челноков и, наконец, – и в этом видно было влияние Февральской революции – были представители служащих и рабочих с предприятий Общества.

Поражало в этом совещании огромное количество представителей Общества, присутствовавших на нём под самыми разнообразными предлогами. Поражало и то, что все эти представители от правления, вплоть до рабочих, говорили одно и то же, с пеной у рта отрицая в деятельности общества какой бы то ни было германский характер. Речь представителя рабочих была очень демагогичной, он упирал на то, что всё, мол, подстроено в этом деле «царскими чиновниками» и подлежит немедленно уничтожению как «оскорбляющее пролетарскую революцию». За последние слова он был остановлен Саввиным, заметившим, что он ошибается, никакой «пролетарской» революции нет, а есть революция «национальная и демократическая». Сбавив несколько тон, рабочий в чрезвычайно пространной речи изложил всю историю вопроса с цифровыми данными, столь подробными, что вызвал удивление всего совещания. Его речь была сплошной апологией старого довоенного правления.

Впечатление, однако, быстро рассеялось, когда представитель министерства юстиции Сергей Иосифович Веселаго задал вопрос, каким образом производились выборы делегатов «от служащих и рабочих». На это последовал довольно неожиданный ответ: по выбору старого правления, так как, видите ли, совещание было созвано столь молниеносно, что собрать общее собрание служащих и рабочих оказалось невозможным, и тогда по указанию старого правления были назначены лица, находившиеся «в курсе дел Общества». К этому следует добавить, что речь «рабочего», если выбросить демагогические выпады против «царского режима», «царских чиновников» и т.п., была вполне «интеллигентна», да и сам он блистал знанием дела под стать любому специалисту. «Маргариновый» характер всей делегации Общества стал очевиден всем.

Когда тот же С.И. Веселаго, более двух лет занимавшийся делом Общества в министерстве юстиции, стал на основании последних сообщений министерства иностранных дел опровергать шаг за шагом все цифровые данные, которые должны были убедить аудиторию в отсутствии всякой связи Общества с германской Всеобщей компанией электричества, и когда он назвал всю сеть германских банков в Швейцарии, являвшихся держателями акций, представители Общества были сильно смущены и заявили, что не имеют под рукой всего архива Общества, но немедленно после приезда в Москву вышлют все материалы, опровергающие данные, приведённые Веселаго. На этом их и подцепил председатель совещания Саввин, сказавший, что пока эти дополнительные сведения не будут доставлены, до тех пор совещание не может присоединиться к прошению прежнего правления о коренном пересмотре решения царского правительства о секвестре Общества 1886 г. Когда совещание на этом завершилось и все стали расходиться, сам Саввин и другие представители ведомств громко выражали своё возмущение поведением представителей Общества, и в особенности «рабочего». Саввин благодушно смеялся при этом, говоря, что ему приходится ежедневно встречаться с такими фальсификациями со стороны всяких правлений, которые под видом рабочих выпускают иногда даже инженеров, и что «проверка мандатов» – самая щекотливая вещь в рабочем представительстве.

Впоследствии и мне приходилось по делам других акционерных обществ в междуведомственных совещаниях встречаться с представителями «рабочих», но я никогда не чувствовал в этих представителях действительно рабочих, так как, помимо часто весьма неопределённых «пролетарских» социальных признаков, они все были alter ego[49]49
  Другое «я» (лат.).


[Закрыть] своих правлений, прекрасно осведомлённые подголоски, вероятно, и прекрасно оплачиваемые. Германская партия в России в этой области превосходно приспособилась к «революционным приёмам» времени. К счастью, в этот момент решение дела принадлежало Временному правительству, и в самой верхней инстанции можно было через главу ведомства многое исправить. Если бы этим междуведомственным совещанием, куда приглашались «служащие и рабочие», суждена была не совещательная, а решающая роль, то с первых же дней Февральской революции всё кончилось бы полным крахом, так как – это было видно из совещания по делу Общества 1886 г. – самая разнузданная демагогия была сразу же пущена в ход со стороны очень присмиревших с начала войны германских хозяев различных номинально русских крупных акционерных компаний.

Дело Общества 1886 г. было первым из серии дел многочисленных торгово-промышленных предприятий, под предлогом Февральской революции пытавшихся избавиться от русского правительственного контроля. После некоторых колебаний Временное правительство вынуждено было вернуться к существовавшей при царском правительстве системе междуведомственных органов, в которых должно было быть сосредоточено решение всех вопросов такого рода. Правда, Комитет по борьбе с немецким засильем Стишинского и Особое совещание по немецкому землевладению при министерстве юстиции под председательством Ильяшенко так и не были восстановлены, но что касается первого, то, как я отмечал в моих предшествующих записках, о нём особенно жалеть не приходилось, а все дела второго – вопросы о немецком землевладении – были перенесены в Главный земельный комитет, где представителем нашего министерства был назначен я.

Что же касается торгово-промышленных предприятий с участием австро-венгерско-германского капитала, то в период Временного правительства продолжали действовать существовавшие и раньше междуведомственные совещания при министерстве торговли и промышленности, а также всякие, тоже междуведомственные, органы по надзору над отдельными секвестрованными предприятиями. Несмотря на все мои усилия свести до минимума моё участие в этих комиссиях, я вынужден был на них присутствовать и, к сожалению, не мог по совести отказаться от этого утомительного бремени, отрывавшего меня от других моих обязанностей, так как чувствовал, что для нашего ведомства необходимо участие в этом деле лица, находившегося в курсе всего законодательства военного времени. До самого большевистского переворота германские хозяева этих предприятий не переставали пользоваться «революционной тактикой», и, увы, не всегда безуспешно. Фокус внимания был направлен на другое.