Текст книги "Эйзенхауэр"

Автор книги: Георгий Чернявский

Соавторы: Лариса Дубова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)

Тем временем германские войска под командованием фельдмаршала Альберта Кессельринга сразу после известия об аресте Муссолини стали быстро продвигаться вглубь Италии.

Союзникам необходимо было действовать без промедления. В день падения Муссолини Г. Макмиллан нашел Дуайта «в состоянии крайнего волнения и полным планов и идей по поводу использования сложившейся ситуации»^{261}. Наилучшим вариантом ему, так и не научившемуся лицемерным нормам высокой политики, представлялось вторжение, прикрытое фиктивным соглашением с Бадольо, дававшим возможность предотвратить сопротивление итальянской армии.

Но Бадольо был видным фашистом, и соглашение с ним никак не вписывалось в принцип безоговорочной капитуляции. Вопреки ожиданиям Эйзенхауэра Черчилль и Рузвельт колебались, а немцы приближались к итальянской столице, даже сняв для этого две танковые дивизии с Восточного фронта. Шли недели, а главы союзных государств всё никак не могли договориться об условиях перемирия с Италией. Они не соглашались на сохранение в Италии Савойской династии и Бадольо на посту премьер-министра, на чем настаивали итальянцы, передав эти требования через тайных посредников, которые встретились с представителями Эйзенхауэра в столице Португалии Лиссабоне.

Эйзенхауэр был просто взбешен. Ничем иным нельзя объяснить явно неуважительный тон его послания обоим высшим начальникам: «Я не вижу, как можно успешно вести войну, если каждое действие союзного верховного главнокомандующего должно быть послано правительствам для предварительного одобрения»^{262}.

В конце концов Рузвельт и Черчилль придумали странную конструкцию: безоговорочная капитуляция Италии на кратких условиях (подробные предполагалось выработать позже): немедленное подписание перемирия, перевод военного флота и военно-воздушных сил на территорию, занятую союзниками, объявление войны Германии^{263}. «Безусловная» капитуляция обусловливалась некими условиями! Что же касается будущих подробностей выхода Италии из войны, то об их содержании пока не знали даже те, кто собирался их разрабатывать.

Эту директиву Эйзенхауэр получил 18 августа и тут же передал ее прибывшему в расположение союзников итальянскому генералу Джузеппе Кастеллано. Тот в растерянности «попросил» подробных условий, о чем Эйзенхауэр тотчас известил своих начальников. В ответ 27 августа он получил огромный документ, содержавший четыре десятка пунктов, которые Макмиллан иронически назвал «мечтой плановиков и кошмаром для генералов»^{264}. С большим трудом Эйзенхауэр добился разрешения вести переговоры с итальянцами только на базе кратких условий.

Кастеллано возвратился в Рим, откуда сообщили о принятии условий, но попросили, чтобы их обнародовали только вечером накануне высадки союзных войск на носке или в другой части «итальянского сапога».

Начало операции «Аваланч» было назначено на 9 сентября. Накануне вечером было объявлено о капитуляции Италии, а утром следующего дня предстояло подписать долгожданное перемирие. Американские войска высадились в районе Салерно, британские – на «носке» «сапога». Одновременно в район Рима были переброшены самолеты с артиллерийскими установками и десантными войсками, которыми командовал будущий крупный военный деятель, близкий к трем президентам США (Эйзенхауэру, Кеннеди, Джонсону), а в то время генерал-майор Максвелл Тейлор.

Однако и на сей раз не обошлось без накладок. Сочтя, что количество союзных войск, прибывших в Рим, недостаточно для его обороны от немцев, Бадольо отказался подписать краткие условия перемирия. Узнав об этом, Эйзенхауэр, по свидетельству наблюдателей, пришел в «неистовство» и продиктовал грозное послание итальянскому премьеру: «Отказ с Вашей стороны полностью выполнить взятые обязательства соглашения приведет к серьезнейшим последствиям для Вашей страны. Никакие будущие Ваши действия не смогут восстановить веру в Ваши добрые намерения, и, соответственно, дело будет чревато роспуском Вашего правительства со всем вытекающим из этого для Вашей нации»^{265}.

Рано утром 9 сентября Эйзенхауэр выступил по радио с объявлением о безоговорочной капитуляции Италии, не упоминая ни о каких «кратких условиях». Через час с аналогичным заявлением выступил перепуганный Бадольо. Дуайт, явно рисковавший, пойдя на довольно авантюрную игру («маленький покер», как он назвал эту историю), торжествовал: он выиграл если не Италию (на ее территории ожесточенные бои будут идти до мая 1945 года), то, по крайней мере, итальянскую армию и итальянский народ. Сам премьер и король Виктор Эммануил III вместе с сопровождавшими чиновниками отправились на военный аэродром, откуда вылетели на юг, в расположение союзных войск – очень своевременно: к концу дня германские войска вступили в Рим, не встретив сопротивления полностью деморализованных итальянских частей. Американские силы были вынуждены эвакуироваться из города.

Началась долгая итальянская кампания. Войска союзников под командованием Эйзенхауэра более или менее быстро продвинулись до района Неаполя, германские войска Кессельринга наступали на юг. Образовалась линия фронта. Союзники продолжали движение, но теперь очень медленно.

Свою штаб-квартиру Эйзенхауэр в конце сентября перенес во дворец Казерта к северу от Неаполя. Подчиненные стремились всячески услужить ему. Без ведома Дуайта для него подготовили роскошную виллу с видом на остров Капри, для приближенных к нему генералов – виллы чуть похуже, но достаточно богатые и изысканные. Когда Эйзенхауэр узнал об этом, он распорядился тотчас переоборудовать их в центры для краткого отдыха солдат, чьи части были отведены с передовых позиций. Сведения о таких жестах командующего, естественно, распространялись в войсках и делали его еще более популярным^{266}.

Неясные перспективы

Шел 1943 год. В следующем году предстояли президентские выборы. Значительная часть американцев сомневалась, что Рузвельт, несмотря на всю его популярность, выдвинет свою кандидатуру в четвертый раз. Такого прецедента в истории Соединенных Штатов еще не было. В условиях военного времени на первом плане в глазах избирателей оказывались фигуры популярных полководцев. Заговорили, что, возможно, на президентский пост будет предложена кандидатура Макартура, который косвенно давал понять, что имеет определенные политические амбиции. Как бы в противовес Макартуру, чья репутация была противоречивой, стали говорить об Эйзенхауэре, который недавно успешно завершил североафриканскую стратегическую операцию и, казалось, вел к победному финалу итальянскую кампанию.

При этом его кандидатуру обсуждали представители разных политических лагерей. И до этого времени, и позже он решительно отрицал свою связь и с республиканцами, и с демократами. Теперь это использовали деятели обеих партий. Некоторые республиканцы считали, что Эйзенхауэр предпочтительнее Макартура, и пытались добиться от него поддержки. В то же время в кругах Демократической партии поползли слухи, что если Рузвельт решится вновь выдвинуть свою кандидатуру, то предложит Эйзенхауэру баллотироваться на пост вице-президента.

Занятый исключительно проблемами доведения войны до победного конца, Эйзенхауэр в это время действительно не помышлял о политической карьере. Когда сведения о расчетах на него в обоих лагерях дошли до него (о них заговорили в прессе и по радио, сообщали в письмах родственники и знакомые), он решил положить конец слухам, распространив заявление, основную мысль которого сформулировал в одном из писем: «Я едва ли могу представить себе какого-либо человека в Соединенных Штатах, который был бы менее подходящим, чем я, для политической работы любого характера»^{267}.

Кандидаты на президентский и вице-президентский посты скоро определились. Рузвельт действительно был выдвинут в четвертый раз. Учитывая решительное заявление Эйзенхауэра (в том, что он не ведет хитрую игру, не сомневался никто из знавших его), его имя как кандидата на один из высших государственных постов стало появляться в прессе всё реже, а затем и вовсе исчезло.

Возможно, об этом в частном порядке Рузвельт поговорил с Эйзенхауэром, когда в конце ноября 1943 года они встретились в Каире, где президент принял участие в заседании Объединенного комитета начальников штабов. Свидание с президентом состоялось даже ранее официальных встреч: Дуайт вылетел в Оран, где встретил Рузвельта, затем сопровождал его в поездке по Тунису.

Естественно, в беседах речь шла не только о прошлых боях и предстоящих политических баталиях. Рузвельт обдумывал перспективы высадки на Европейском континенте. Было уже решено, что она состоится в конце весны 1944 года (в связи с внесением серьезных исправлений в план операции она была переименована в «Оверлорд» – «Повелитель»). Рузвельт считал, что наилучшим руководителем операции был бы генерал Маршалл, которому он полностью доверял. В этом мнении был и эмоциональный оттенок: Рузвельт считал, что только так, прославив на весь мир имя Маршалла как победоносного главнокомандующего на завершающем этапе войны, можно отблагодарить его за верную службу.

Об этом президент откровенно сообщил Эйзенхауэру: «Вы, Айк, и я помним, конечно, кто был начальником штаба во время Гражданской войны[8]8
  Имелась в виду война в США между свободным Севером и рабовладельческим Югом (1861–1865).


[Закрыть], но это знают очень немногие американцы вне круга профессионалов». Было понятно, что Рузвельт имеет в виду предстоявшее назначение главнокомандующим начальника штаба Маршалла. Но тут же президент стал жаловаться, какой огромной потерей для армии, для страны, для него самого будет утрата Маршалла – другого такого талантливого и мудрого руководителя вооруженными силами ему не найти. Адмирал Кинг, который также сопровождал Рузвельта в поездке, рассказал Эйзенхауэру, что президент почти уже принял решение назначить (по согласованию с Черчиллем) Маршалла Верховным главнокомандующим на европейском театре военных действий, заменив его в Вашингтоне Эйзенхауэром^{268}.

Казалось, судьба Дуайта решена. Он уже подумывал о возвращении на родину и предстоявшей относительно спокойной жизни с упорядоченным рабочим графиком, общением с женой, учившимся в Вест-Пойнте сыном и другими членами семьи. Эти мысли, однако, были лишь внешним налетом; конечно же, в глубине сознания Дуайту было досадно, что другой, бесспорно, достойный человек, но всё же не он сам будет вести союзные войска в битвы на заключительном этапе войны в Европе.

Двадцать четвертого ноября Эйзенхауэр, прилетев в Каир вслед за Рузвельтом, выступил перед ним, Черчиллем и союзными начальниками штабов с докладом о ситуации на Итальянском фронте. На присутствующих произвело неотразимое впечатление его глубокое владение нюансами не только военной, но и политической обстановки. Высокое начальство было удивлено, что командующий отнюдь не скрывает трудностей и недостатков его армий, дает реалистичный прогноз предстоявшим военным действиям. Кое-кто был даже обескуражен словами Эйзенхауэра, что на полуострове предстояла длительная и нелегкая война.

После скромной трапезы, приготовленной обслуживающим персоналом штаба Эйзенхауэра, Маршалл поблагодарил его за «прекрасный ужин в честь Дня благодарения[9]9
  День благодарения – государственный праздник США, отмечаемый в четвертые четверг и пятницу ноября, символизирующий благодарность Богу, семье, близким и друзьям за благожелательное отношение. Имеются данные, что впервые этот праздник был отмечен вскоре после начала освоения Американского континента британцами и выражал благодарность коренным жителям за помощь во время предыдущей голодной зимы, которую удалось пережить и затем собрать хороший урожай.


[Закрыть]». Потрясенный Дуайт произнес, что он, занятый текущими делами, позабыл, что это было время одного из главных американских праздников. Маршалл тотчас приказал Эйзенхауэру взять отпуск на несколько дней. Когда же тот воспротивился, начальник штаба со свойственной ему резкостью заявил: «Если ваши подчиненные не могут работать без вас, это значит, что вы не смогли организовать их работу»^{269}.

Подчиняясь решению начальства, Дуайт на два дня поехал в Иерусалим, где никогда прежде не бывал, сочтя, что тем самым приказ выполнен и он может вернуться к исполнению своих обязанностей.

Глава шестая.
ОПЕРАЦИЯ «ОВЕРЛОРД»

Командующий операцией

Тем временем Рузвельт, Черчилль и сопровождавшие их военные и политики отправились в Тегеран, где 28 ноября – 1 декабря состоялась первая конференция глав трех союзных держав – Рузвельта, Черчилля и Сталина. После того как Сталина заверили, что высадка на севере Франции будет проведена весной следующего года, советский вождь задал естественный вопрос, кто будет командовать ею.

Для британского и американского руководителей уже было ясно, что командовать будет американец, но в выборе конкретной фигуры Рузвельт всё еще колебался. В случае назначения Маршалла командующим союзными войсками (а Эйзенхауэра, соответственно, начальником Генерального штаба) возникала смехотворная, по мнению президента, ситуация: Эйзенхауэр становился бы руководителем Маршалла. Еще нелепее было бы, если бы Эйзенхауэр командовал равным с ним по званию Макартуром, принимая во внимание их давнюю и известную всем неприязнь. Но думается, что это был лишь предлог – президент явно склонялся к кандидатуре Эйзенхауэра. Он ответил Сталину, что решения о назначении еще нет. Сталин резко заметил, что в таком случае он не верит в серьезность намерения западных держав осуществить операцию. Припертый к стене Рузвельт пообещал, что назначение будет сделано в ближайшие три-четыре дня, «как только мы вернемся в Каир»^{270}. Таким образом, утверждения некоторых авторов, в том числе весьма авторитетных, что Рузвельт обязался назначить командующего до окончания Тегеранской конференции и выполнил это обязательство в последний день заседаний^{271}, беспочвенны. 7 декабря Сталину было направлено краткое секретное личное послание американского президента: «Было решено немедленно назначить генерала Эйзенхауэра командующим операциями по форсированию Канала[10]10
  Канал (Английский канал) – британское название пролива Ла-Манш.


[Закрыть]».

В тот же день Сталин получил еще одно послание Рузвельта, свидетельствовавшее, насколько серьезно будет вестись подготовка к высадке под командованием Эйзенхауэра:

«Во время конференции, только что закончившейся в Каире, мы достигли следующих решений относительно ведения войны против Германии в 1944 году в дополнение к соглашениям, к которым пришли мы втроем в Тегеране.

В целях дезорганизации германской военной, экономической и промышленной системы, уничтожения германских военно-воздушных сил и подготовки к операции форсирования Канала наибольший стратегический приоритет будет предоставлен бомбардировочному наступлению против Германии…

Мы распорядились о том, чтобы были приложены величайшие усилия к расширению производства десантных средств в Соединенных Штатах и Великобритании в целях усиления предстоящих операций по форсированию Канала. Было дано указание о переброске некоторого числа десантных судов с Тихого океана для этой же цели».

Десятого декабря Сталин ответил: «Ваше послание о назначении генерала Эйзенхауэра получил. Приветствую назначение генерала Эйзенхауэра (выделенные курсивом слова добавлены в машинописный текст Сталиным от руки. – Г. Ч., Л. Д.). Желаю ему успеха в деле подготовки и осуществления предстоящих решающих операций»^{272}. Так советский руководитель ускорил принятие решения, о котором сам герой дня пока не знал.

Основным преимуществом Эйзенхауэра как главнокомандующего операцией «Оверлорд» было его умение, не жертвуя собственными принципами, работать в одной команде с такими трудными союзниками, которыми уже показали себя и британские генералы вместе с их подчиненными, и глава правительства Черчилль. Применительно к последнему сложность состояла в том, что, дав согласие на «Оверлорд», сэр Уинстон всячески стремился одновременно продолжать массированные военные действия на юге Европы, чтобы не дать возможности советским войскам овладеть значительной частью континента. Как уже показал опыт и как в еще большей степени покажет будущее, Эйзенхауэр мог находить убедительные аргументы, способные убедить мощного лидера союзников изменить или хотя бы скорректировать решения, на которых вначале упорно настаивал.

Такие беседы происходили, в частности, непосредственно после тегеранской встречи, с которой Черчилль возвращался больным. На аэродроме в Тунисе он заявил Эйзенхауэру: «Я совершенно без сил и не могу ехать дальше». Его уложили в постель в резиденции Эйзенхауэра и диагностировали воспаление легких с осложнениями^{273}. Между хозяином и гостем происходили дискуссии, подчас острые. Касались они главным образом места основного театра дальнейших военных действий. Черчилль отстаивал преимущества периферийной стратегии, Эйзенхауэр решительно придерживался возобладавшей в Тегеране позиции открытия фронта в Западной Европе и даже назвал дату принятия решения об операции в Северной Африке «самым черным днем в истории»^{274}.

Определенную роль в выборе, сделанном президентом, сыграла и популярность генерала в войсках. Его свободные манеры, дружеское общение с солдатами и офицерами, расспросы, откуда они родом, крепкое рукопожатие взамен строгого взгляда – всё это были (по крайней мере, так казалось его собеседникам) природные черты Айка. Если в его поведении и содержались элементы игры, то она была настолько талантлива, что люди ее не замечали.

На подчиненных производило впечатление, что 53-летнему Эйзенхауэру было достаточно четырех часов сна, а поднявшись с жесткой койки, он буквально в течение минуты-другой включался в работу. На самом деле его кажущиеся выносливость и неутомимость не были естественными, а являлись результатом умения скрыть от окружающих свое действительное состояние.

Эйзенхауэр не раз во время войны болел гриппом (он был особенно подвержен этому недугу), но, даже выходя к сослуживцам с высокой температурой, сохранял бодрость и внешнее благодушие. Впрочем, правила гигиены Айк соблюдал не слишком аккуратно; в результате заболевали и сотрудники его штаба, которых он одаривал крепким рукопожатием.

В сентябре 1943 года он получил письмо от одного из родственников, который заметил, что, судя по фото в газетах, он вполне здоров. В ответе Айка говорилось: «Должен признаться, что иногда я чувствую себя человеком тысячелетнего возраста, когда с трудом ложусь в постель»^{275}.

Встретившись с Эйзенхауэром в Тунисе на обратном пути с Тегеранской конференции, Рузвельт в машине как бы невзначай произнес: «Итак, Айк, вы будете командовать операцией “Оверлорд”»^{276}. Почти смирившийся с мыслью о возвращении в Вашингтон на штабную работу, Дуайт воспринял назначение с внутренним восторгом, внешне, впрочем, ни в чем не проявившимся: он лишь заверил президента, что будет стараться выполнить порученное дело как можно лучше.

Не тратя на другие заботы ни дня, генерал Эйзенхауэр занялся подбором ближайших помощников. Своим первым заместителем с британской стороны он думал назначить Александера, с которым сработался в Африке. Однако по настоянию Черчилля был рекомендован упрямый и заносчивый Монтгомери. Дуайт согласился с его кандидатурой немедленно, чем обрадовал британского премьера; вполне возможно, старый хитрец в очередной раз проверял, насколько Эйзенхауэр готов к сотрудничеству. Александер же оставался главнокомандующим союзными армиями в Италии.

Но когда Черчилль, обрадовавшись его первой уступке, пожелал, чтобы начальником штаба операции «Оверлорд» стал англичанин Генри Уилсон, Эйзенхауэр проявил характер – твердо возразил, что сохранит на этом посту Уолтера Беделла Смита, который в североафриканской операции показал себя выдающимся стратегом.

Еще одним заместителем командующего и руководителем всех военно-воздушных сил стал английский генерал Артур Теддер, а руководителем всех разведывательных и контрразведывательных служб – шотландец Кеннет Стронг. Эйзенхауэр знал Стронга как опытного и изобретательного специалиста и предполагал, что во время высадки и дальнейшего наступления роль разведывательных служб будет очень высока.

По настоянию нового главнокомандующего вместе с ним в Великобританию должны были отправиться его близкие сотрудники и помощники Микки Маккауф, Гарри Батчер и, разумеется, Кей Саммерсби.

Что же касается командующих отдельными армиями или группами армий, то были отобраны кандидатуры Омара Брэдли и Джорджа Паттона; позже к ним присоединился Бернард Монтгомери, который стремился к относительно самостоятельным действиям.

Перед официальным назначением на новый пост Эйзенхауэр взял двухнедельный отпуск – по приказу Маршалла, который в его обоснование писал: «Меня не интересует обычный ответ, который Вы можете мне послать. Огромное значение я придаю тому, чтобы Вы были умственно бодры, а Вы таковым не будете, если прямо перейдете от решения одной крупной проблемы к другой»^{277}.

Единственный за время войны отпуск Эйзенхауэра начался 2 января 1944 года. Впрочем, эти две недели трудно назвать отпуском в полном смысле слова. Проговорив с женой всю ночь, утром он объявил, что ему необходимо немедленно отправиться в Военное министерство. Надо сказать, что Мейми, встретившись с Айком, была поражена произошедшими с ним изменениями. Курил он теперь непрерывно, и от него несло табаком. Но главное – Айк стал значительно более уверенным в себе, резким, даже в общении с женой: не дослушивал ее до конца, погружаясь в свои проблемы или переводя разговор на другую тему^{278}.

В министерстве Дуайт вместе с генштабовскими сотрудниками занялся уточнением плана «Оверлорд». По его указанию был расширен плацдарм высадки и решено одновременно провести вспомогательную операцию союзных войск на юге Франции (получила название «Энвил» – «Наковальня»). Были уточнены силы, которые необходимо задействовать в «Оверлорде»: не менее пяти дивизий первого эшелона^{279}.

И всё же, опять-таки по настоянию Маршалла, 5 января Эйзенхауэры отправились на известный минеральными водами курорт Сульфур-Спрингс, где провели наедине лишь двое суток. Мейми вместе с радостью от встречи с мужем, который за несколько дней пребывания на американской земле стал чуть мягче, испытала новый приступ ревности, когда Айк ночью по ошибке назвал ее Кей. Пришлось оправдываться, но его объяснения только усиливали раздражение супруги^{280}.

После краткого пребывания на курорте Дуайт поехал на встречу с родными в город Манхэттен, штат Канзас, организованную его младшим братом Милтоном, президентом тамошнего университета.

Из Абилина привезли маму, которая страдала тяжелой формой склероза и почти потеряла память. Дуайта предупредили, что при встрече может произойти всё что угодно. Но временами случаются чудеса. Увидев сына, Ида воскликнула: «Это же Дуайт!» – и с плачем бросилась в его объятия. Из братьев приехал только Артур. Рой внезапно скончался в июне 1942 года, не дожив до пятидесяти лет; Эдгар и Эрл жили очень далеко, на западе страны, и в условиях войны не могли добраться. Встреча была радостной, но с привкусом печали. На братьев произвел впечатление новый, зрелый, уверенный в себе Дуайт. Артур произнес: «Мне, пожалуй, жаль его врагов!»^{281}

Собственно говоря, этим отпуск и завершился. Перед вылетом в Лондон у Эйзенхауэра состоялось несколько встреч с высшими штабными работниками, с командующими родами войск, с промышленными магнатами. Возник острый спор с генералом Карлом Спаатсом, полагавшим, что в «Оверлорде» нет необходимости, и уверявшим, что он мог бы в течение тридцати дней путем массированных ковровых бомбардировок главных городов Германии заставить ее капитулировать. Эйзенхауэр же был убежден, что Германия отнюдь не утратила способности сопротивляться и потребуется ряд наземных операций, которые займут не один месяц, прежде чем она сдастся на условиях безоговорочной капитуляции, как было провозглашено главами союзных держав в Тегеране.

Двенадцатого января состоялась встреча Эйзенхауэра с президентом. Рузвельт, больной гриппом, беседовал с главнокомандующим лежа в постели, приняв меры предосторожности, чтобы его не заразить. Дуайт пытался переубедить Рузвельта в его подозрительном и недружелюбном отношении к Шарлю де Голлю, который к тому времени, возглавив Французский комитет национального освобождения (ФКНО), стал лидером всех французов, стремившихся к освобождению своей страны. От де Голля во многом зависело поведение французов на первом этапе «Оверлорда», в «день Д», как стали именовать дату предстоявшей высадки. Однако президент продолжал упорствовать в недоверии к французскому генералу, поведение которого считал «манерами монарха».

Обсуждалась также проблема оккупации Германии. Эйзенхауэр высказал мнение, что план раздела Германии на оккупационные зоны, который был в принципе одобрен на Тегеранской конференции, ошибочен, что Германию следовало бы сохранить как единое государство, временно управляемое специальным органом трех держав под единым руководством. Так, считал он, будет удобнее контролировать поведение советской военной администрации. Рузвельт вежливо выслушал эти соображения, которые, впрочем, никакого отражения в последовавшей практике не получили^{282}. Вопрос был уже решен, три зоны оккупации предполагалось образовать сразу после завершения военных действий. Рузвельт высказался в том смысле, что он верит в благоразумие и добрые намерения русских^{283}. Таким образом, Эйзенхауэру косвенно дали понять, что военному руководителю, даже такому ответственному, не следует вмешиваться в политику глав государств.

Две недели «отпуска», которого, по существу, не было, пролетели как мгновение. Да Айк и не стремился продлить свое пребывание на родине. Душой он был там, где предстояло готовить грандиозную операцию. Стремление поскорее отбыть в Лондон подогревалось постоянным нервным состоянием Мейми, которая всё время напоминала Айку о злополучной ночи, когда он назвал ее другим именем. «Не возвращайся, пока всё это не кончится, – твердила ему жена. – Я не смогу выдержать новую разлуку с тобой»^{284}.

Официально о назначении Эйзенхауэра Рузвельт объявил в конце декабря 1943 года. Дуайт вспоминал: «Накануне Рождества, зная, что президент Рузвельт должен выступить с важной речью, мы все слушали радио. В этом выступлении президент впервые сделал публичное заявление о моем переводе на должность командующего операцией “Оверлорд” и назвал мой новый титул “Верховный командующий союзными экспедиционными силами”. Титул звучал очень внушительно, на что мой военно-морской помощник капитан 2-го ранга Батчер заметил, что его крупной проблемой на следующей неделе будет изготовление соответствующих канцелярских бланков с указанием моего величественного титула»^{285}.

Это сообщение означало, что в сравнительно близком будущем предстоит крупная десантная операция в приблизительно указанном районе – на северном побережье Западной Европы. Естественно, более конкретные данные не сообщались. Однако тот факт, что генерал, перед этим победоносно завершивший кампанию в Африке и ведший успешные боевые действия в Италии, прибыл в Лондон в качестве руководителя союзных сил, вызывал естественные предположения, что высадка войск произойдет в Нормандии.