Текст книги "Эйзенхауэр"
Автор книги: Георгий Чернявский
Соавторы: Лариса Дубова
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)
Основные усилия во внешней политике президент направлял на противостояние с СССР и закрепление единства государств Западной Европы, которые, по его мнению, должны были идти к интеграции.
Идея Соединенных Штатов Европы вынашивалась в общественных кругах еще с начала XX века. С планом утопического социалистического европейского государства выступил глашатай «перманентной революции» Л.Д. Троцкий. Однако после Второй мировой войны в столицах западноевропейских стран к идее создания единого континентального государства относились если не пренебрежительно, то во всяком случае как к проекту отдаленного будущего.
Эйзенхауэр же рассматривал создание Соединенных Штатов Европы вначале в качестве союза государств, а затем фактически союзного государства при сохранении суверенитета каждой страны, полагая, что эти задачи достижимы в близкой перспективе. Именно при условии европейского единства, считал он, страны Западной Европы смогут вносить больший вклад в общую безопасность и тем самым позволят США сократить расходы на обеспечение заокеанской обороны и противостояние с СССР, что давало бы возможность провести такую популярную меру, как снижение налогов.
Однако при объединении Европы была одна серьезнейшая трудность. Такое объединение немыслимо без мощного западногерманского государства. Между тем население ряда европейских стран, прежде всего Франции, хорошо помнило черные годы оккупации. Ремилитаризация ФРГ, включение ее в НАТО казались ему национальным предательством, а уголовное преследование в Западной Германии за пропаганды нацизма и тем более за попытки создания неонацистских организаций – только маскировкой ее истинных геополитических намерений, прусского «воинственного духа».
Первой попыткой интеграции Западной Германии в западноевропейский мир при воссоздании ее вооруженных сил было образование Европейского оборонительного сообщества (ЕОС). Парижский договор 1952 года подписали шесть стран – Франция, Италия, ФРГ, Бельгия, Нидерланды, Люксембург. Но договор подлежал ратификации их высшими законодательными органами, а добиться этого было крайне трудно.
Эйзенхауэр прилагал немало сил, чтобы убедить западноевропейских лидеров в реальности и желательности сближения с Западной Германией. Например, в сентябре 1953 года он писал премьер-министру Франции Жозефу Ланьелю, что понимает трудности, которые приходится преодолевать во Франции в связи с ратификацией соглашения о ЕОС, «поскольку мы не забываем историю», но в то же время пытался внушить ему, что нельзя упустить «исторической возможности франко-германского примирения»{603}.
Создание европейского сообщества было лишь одним из направлений, по которым Эйзенхауэр стремился при сохранении разностороннего участия США существенно сэкономить на сокращении численности армии и военных расходов. Особые надежды возлагались на создание термоядерного оружия (водородной бомбы) как нового средства воздействия прежде всего на потенциальных противников, но также и на союзников.
Восьмого октября 1953 года на пресс-конференции Эйзенхауэр объявил о создании в США нового мощнейшего современного вида оружия. Указав, что СССР обладает атомным оружием и «они способны совершить атомное нападение на нас», президент не стал уточнять, каково соотношение ядерных потенциалов СССР и США, фактически представив дело таким образом, что Советы обладают значительным превосходством. Точно так же не было сказано, каким образом США могут подвергнуться ядерному нападению, учитывая, что СССР тогда еще не располагал межконтинентальными ракетами. Президент явно нагнетал обстановку, чтобы получить поддержку в вопросе развития ядерных вооружений, не замечая противоречия в своих высказываниях: утверждая, что американская ядерная мощь «велика и постоянно крепнет», он в то же время открыто признавал, что эта «колоссальная сила должна быть сокращена до такого уровня, на котором она окажется полезной человечеству»{604}.
Довольно часто выступая с подобными утверждениями, Эйзенхауэр считался с мнением ведущих ученых, в частности бывшего руководителя секретного Манхэттенского проекта по созданию атомной бомбы Роберта Оппенгеймера. Как раз в это время в журнале «Форин Афферс» появилась статья Оппенгеймера «Атомное оружие и американская политика»{605}. Ученый сравнил США и СССР с двумя скорпионами в банке, каждый из которых способен убить другого ценой собственной жизни, и настаивал, чтобы американскому народу была рассказана вся правда о тех бедах, которые ядерное оружие, оказавшись в руках безответственных политиков, может причинить человечеству.
Статья произвела на президента глубокое впечатление. Он назначил Оппенгеймера руководителем группы советников по вопросам гонки вооружений (ученый уже являлся к этому времени председателем Консультативного комитета по атомной энергии). Эйзенхауэр стал подумывать над тем, чтобы откликнуться на призыв Оппенгеймера.
Однако обсуждения этого вопроса на заседаниях правительства и Совета национальной безопасности показали наличие противоположных мнений. Д.Ф. Даллес, например, оценил советские предложения о сокращении разоружений, раздававшиеся после смерти Сталина, как пропагандистскую уловку, рассчитанную прежде всего на срыв создания Европейского оборонительного сообщества, договор о котором продолжал «мариноваться» во французском парламенте. С госсекретарем был согласен и назначенный президентом на пост председателя Комиссии по атомной энергии адмирал Льюис Страусе.
Эйзенхауэр почти не знал адмирала – это был один из случаев, когда он последовал энергичным рекомендациям, в частности того же Д.Ф. Даллеса. Страусе участвовал в руководстве атомными исследованиями в годы Второй мировой войны, в обсуждении вопроса об использовании атомного оружия против Японии. Видимо, Дуайта привлек тот факт, что адмирал тогда выступил против атомных бомбардировок японских городов, предлагая взамен провести «операцию устрашения», уничтожив при помощи нового оружия искусственную цель.
Президенту не было известно, что, получив сведения о нарушениях правил секретности в Манхэттенском проекте и проникновении в штат сотрудников советских шпионов, Страусе стал маниакально придирчив ко всему, что казалось ему «раскрытием секретов» в атомной области. С легкой руки Страусса было введено понятие «личность, являющаяся риском для безопасности», в соответствии с которым власти получали право отстранять от секретных работ любого человека лишь на основании подозрения или даже доноса по поводу его высказываний или нежелательных связей.
В результате Эйзенхауэр оказался в довольно щекотливом положении. С одной стороны, он внимательно прислушивался к рекомендациям Оппенгеймера по поводу раскрытия ужасов ядерной войны, с другой – вынужден был считаться со всё новыми обвинениями, сыпавшимися из Комиссии по атомной энергии, как из рога изобилия: о небрежном отношении к государственной тайне, о работе «неблагонадежных лиц» в атомной промышленности и т. п.
Эйзенхауэр не знал, что Страусе стал враждебно относиться к Оппенгеймеру, после того как в 1947 году тот отказался стать директором Института перспективных исследований руководимого им Принстонского университета, мотивируя тем, что не сможет работать под руководством «реакционера». За этим последовал конфликт по поводу работ над термоядерным оружием: адмирал был ярым защитником этого проекта, ученый не только выступил против, но и приложил усилия, чтобы задержать его реализацию. Личные споры переросли в политическую конфронтацию: Страусе стал одним из наиболее активных проповедников курса «отбрасывания коммунизма», тогда как наивный Оппенгеймер призывал к всесторонней «откровенности», причем не только внутри страны, но и во взаимоотношениях с государствами советского блока{606}.
Официально объявив о назначении Страусса председателем Комиссии по атомной энергии, Эйзенхауэр отвел его в сторону и сказал ему: «Моя первоочередная забота и ваша первостепенная задача состоит в том, чтобы найти новый подход к разоружению в области атомной энергии»{607}.
На первых порах казалось, что новый председатель комиссии действительно следует этому указанию. Он деятельно участвовал в разработке программы «Атом для мира», объявленной Эйзенхауэром 8 декабря 1953 года на сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Правда, Страусе не столько выдвигал новые идеи, сколько облекал в конкретные формулировки мысли, вынашиваемые президентом и его ближайшими помощниками.
Дуайт писал в дневнике: «Соединенные Штаты вполне могут позволить себе сократить ядерные запасы в два-три раза… и, несмотря на это, улучшить нашу относительную позицию в холодной войне»{608}. Он указывал, «одна авиаэскадрилья может доставить к цели бомбы такой силы, которая превышает мощность всех бомб, сброшенных на Англию в годы Второй мировой войны».
Основная идея программы, оглашенной в ООН и первоначально названной «Операция “Искренность”» (Эйзенхауэр отказался от такого претенциозного наименования, считая, что его можно счесть признанием, что во всех остальных случаях США неискренни), состояла в предоставлении всем заинтересованным государствам возможности использовать атомную энергию в мирных целях: «Если ученые и инженеры всего мира будут обладать достаточным количеством расщепляющегося материала, с помощью которого смогут развить свои идеи, эти возможности будут быстро использованы для общего, эффективного и экономичного применения».
Американский президент предложил начать работу по созданию международного органа, в распоряжение которого государства передавали бы часть своих расщепляющихся материалов, и выразил уверенность, что такой орган, являющийся прежде всего научной и производственной организацией, сможет обеспечить условия безопасности{609}. По существу, в выступлении была заложена основа для создания в 1957 году Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ).
Но до этого должны были пройти годы. Тот факт, что советская сторона на первых порах довольно равнодушно отнеслась к его предложению, фактически заявке на выход из безнадежной гонки, явно привел к ужесточению позиции Эйзенхауэра по отношению к СССР.
На первых порах Эйзенхауэр вполне доверял Страуссу. Вскоре, однако, выяснилось, что адмирал занимается преимущественно не продвижением программы «Атом для мира», а раздуванием склоки с Оппенгеймером, что, в свою очередь, вызвало его конфликт фактически со всем научным сообществом. Взаимные обвинения вовлекли Дуайта в свой водоворот. Ограниченный жесткими рамками, в которых приходилось действовать, он был вынужден – возможно, вопреки своему желанию – стать на защиту национальной безопасности, оказавшейся, по уверениям Страусса и некоторых других советников, под серьезной угрозой.
Оппенгеймер действительно ошибся в оценке советских возможностей создания термоядерного оружия. В упомянутой статье он утверждал, что СССР отстает от США в этой области не менее чем на четыре года, и на этом основании призывал не форсировать американские работы, полагая, что они могут привести к непредвиденным катастрофическим результатам.
Еще 1 ноября 1952 года на острове Элугелаб (Маршалловы острова) с соблюдением мер строжайшей секретности состоялось первое испытание американского термоядерного устройства мощностью около десяти мегатонн, представлявшего собой пятидесятитонный куб размером с двухэтажный дом, наполненный жидким водородом. Подрыв атомного заряда создал температуру в миллионы градусов, необходимую для начала реакции термоядерного синтеза. В результате взрыва на месте острова образовалась огромная впадина. Теперь предстояло думать, как можно было создать портативную бомбу.
Но не прошло и месяца после выхода статьи Оппенгеймера, как в СССР был произведен взрыв водородной бомбы: советским ученым удалось создать такое устройство, о котором пока только мечтали американцы{610}. Лишь 21 мая 1956 года США провели испытание «Чероки» – первый сброс термоядерной бомбы с самолета.
Ошибка Оппенгеймера была отличным предлогом для начала атаки Страусса. В сентябре 1953 года по его ходатайству директор ФБР Эдгар Гувер распорядился об установлении наблюдения за ученым, включая перлюстрацию его корреспонденции, прослушивание телефонных разговоров, контроль за передвижениями и контактами. В результате в ФБР стало накапливаться огромное досье Оппенгеймера, насчитывающее многие тысячи документов{611}.
Неизвестно, с прямой подачи Страусса (скорее всего) или другими путями в ноябре 1953 года директору ФБР Гуверу, а затем министру обороны Уилсону поступит секретный доклад бывшего исполнительного директора комиссии Конгресса по атомной энергии Уильяма Бордена, в котором утверждалось: «…имеется высокая степень вероятности, что Роберт Оппенгеймер является коммунистическим шпионом»{612}. Этот вывод основывался на результатах прослушивания ФБР домашних и служебных разговоров, доносах и прочих материалах, которые ни один суд не принял бы к рассмотрению в связи с их ненадежностью.
Тем не менее и Гувер, и Уилсон немедленно доложили о документе президенту. Эйзенхауэр оказался в сложном положении. В прошлом он доверял Оппенгеймеру, но представленные «факты» показались ему достоверными, хотя большинство их можно было отнести лишь к догадкам или «логическим следствиям».
Эйзенхауэр чувствовал себя глубоко уязвленным, однако, чтобы сохранить хорошую мину, попытался на проведенном 3 декабря совещании высших должностных лиц перевести стрелки на Страусса, потребовав у того объяснений, как можно было допустить подозреваемого в коммунистических взглядах ученого к Манхэттенскому проекту. Адмирал ответил, что без Оппенгеймера атомный проект вообще не смог бы состояться. Президент пришел к выводу, что, хотя в письме Бордена не содержится убедительных фактов виновности Оппенгеймера, тот может представлять угрозу национальной безопасности, то есть повторил термин, изобретенный Страуссом. Президент распорядился «воздвигнуть глухую стену» вокруг Оппенгеймера, не допускать его к секретной информации, пока не будет завершено расследование.
Для проведения расследования президент назначил комиссию, которая пользовалась материалами ФБР. Гора родила мышь. Помимо перечисления «грехов» Оппенгеймера: что в прошлом он придерживался левых взглядов, а ныне критикует американскую закрытость в области новейших достижений ядерной физики и позволяет себе высмеивать некоторых государственных деятелей (в первую очередь имелся в виду Страусе), не способствует прогрессу в создании водородной бомбы, а предпочитает работать над атомными бомбами «тактического характера», ученого «уличили» лишь в одном факте обмана: он сообщил начальству, что едет в Вашингтон по вызову президента, тогда как на самом деле отправился на встречу с журналистами{613}. Некоторые коллеги (например, известный физик Уиллард Либби, работавший над проблемой разделения изотопов для атомной бомбы и получивший в 1960 году Нобелевскую премию) высказывали мнение, что Оппенгеймера не следует привлекать к работе Комиссии по атомной энергии, но отнюдь не потому, что он представляет «риск с точки зрения безопасности», а в связи с тем, что сам он «не проявляет энтузиазма» по отношению к работе этой комиссии{614}.
В то же время расследование ФБР позволило установить ряд фактов деятельности советской агентуры в американских атомных проектах и подтвердило виновность супругов Этель и Джулиуса Розенберг в передаче СССР ценной информации, позволившей ускорить создание советского атомного оружия{615}.
Из соображений безопасности, опасаясь за собственную репутацию и под давлением правой фракции республиканцев Эйзенхауэр полностью отстранился от дела Оппенгеймера, по существу отказав в поддержке ученому, с которым ранее тесно сотрудничал. Президент дал согласие на расследование этого дела Управлением безопасности Комиссии по атомной энергии, которое продолжалось в апреле – мае 1954 года. В ходе расследования Страусе опирался на данные ФБР, полученные в том числе путем прослушивания бесед Оппенгеймера со своими адвокатами{616}. В результате было подтверждено отстранение ученого от исследовательских работ в области ядерного оружия, что повлекло за собой отказ в доверии многим лицам, с которыми он общался.
Преследование знаменитого физика привело к тому, что значительная часть научной общественности отвернулась от Эйзенхауэра. Исключение составлял фактический соперник Оппенгеймера Эдвард Теллер, который теперь возглавил работы в области водородного оружия. Во время слушаний по делу Оппенгеймера Теллер выступил с грубыми обвинениями в его адрес, за что подвергся остракизму со стороны коллег.
В научно-популярных журналах Эйзенхауэра именовали солдафоном, который топчет сапогами творческую мысль, а Страусса откровенно называли «охотником за ведьмами»{617}. Он заработал такую репутацию, что в конце концов Эйзенхауэр, вопреки своему желанию, был вынужден снять его с должности председателя атомной комиссии, предложив в качестве компенсации пост министра торговли. В этом качестве Страусе прослужил около десяти месяцев, однако так и не был утвержден – это был единственный случай, когда сенат забаллотировал предложенную Эйзенхауэром кандидатуру на министерский пост. Наблюдатели признавали, что основной причиной неудачи адмирала была его позиция в деле Оппенгеймера.
Взбешенный Эйзенхауэр назвал 19 июня 1959 года, когда было принято сенатское решение, «позорным днем в истории сената»{618}. Его эмоции вряд ли были оправданны. Это событие скорее продемонстрировало устойчивость американской демократической системы, способной выдержать разного рода сотрясения.
Пока же, в середине пятидесятых годов, во внешней политике Эйзенхауэр продолжал обращать главное внимание на соперничество с СССР в ядерной области. Советники убеждали президента, что Советский Союз обладает превосходством в сфере создания водородного оружия. Они были правы в том отношении, что советским ученым удалось сделать водородную бомбу небольшого размера, которую можно было сбросить с самолета, тогда как термоядерное устройство США было таким массивным, что о боевом его применении не могло идти речи.
По распоряжению Эйзенхауэра исследовательские работы были направлены на создание водородного оружия «авиационных габаритов». Уже 1 марта 1954 года началась серия испытаний нового оружия на Маршалловых островах в рамках программы, получившей кодовое название «Кастл» («Замок», «Твердыня»). Предполагалось, что первый взрыв на атолле Бикини будет иметь мощность около шести мегатонн (в 30 раз больше, чем атомная бомба, сброшенная на Хиросиму), но на практике мощность взрыва составила 15 мегатонн. Участники испытаний рассказывали, что вначале они увидели огненный шар шириной почти пять километров, а затем вырос «гриб» высотой до сотни метров.
Эйзенхауэр рассчитывал, что испытания будут проведены в секрете, но сохранить тайну оказалось невозможно, так как уже через несколько часов на соседних островах начались радиоактивные дожди, от которых пострадали тысячи людей, радиоактивное облако накрыло японское рыболовецкое судно, правительство Японии выступило с протестом. Более того, было отмечено резкое повышение уровня радиации на американских военных кораблях в районе Маршалловых островов.
Мировая пресса даже высказывала предположение, что тайные американские испытания вышли из-под контроля, началась неуправляемая термоядерная реакция, которая может привести к гибели несчетного числа людей. В этих условиях президент решил снять покров секретности – созвал пресс-конференцию, на которой фактически извинился перед общественностью: «Очевидно, что на этот раз произошло нечто, с чем мы раньше не сталкивались из-за отсутствия опыта… Соединенные Штаты должны принять такие меры предосторожности, которые ранее не предпринимались»{619}.
Серия испытаний была продолжена. Представители администрации США пытались рассеять тревогу, выступая с оптимистическими заявлениями, что опасность радиации преувеличена, радиоактивность быстро исчезнет, а военно-политический выигрыш США в холодной войне сохранится надолго. Об испытаниях был снят фильм, и президент вначале считал, что его следует продемонстрировать как можно большему числу людей. Он говорил пресс-секретарю Хагерти: «Цель фильма – дать каждому человеку возможность попасть в эпицентр взрыва». Правда, вскоре он изменил мнение и запретил демонстрацию фильма на общедоступном экране, чтобы еще более не испугать население{620}.
В этих условиях завершилось формирование той военной концепции Эйзенхауэра, которая зародилась еще во время предвыборной кампании и продолжала утверждаться в следующие годы. Журналисты окрестили ее «новым взглядом». В основе концепции лежали одновременное сокращение военных расходов, уменьшение обычных вооруженных сил и повышение ударной мощи США путем создания ядерного оружия, развитие стратегических военно-воздушных сил и ускоренные работы в области ракетного оружия дальнего действия, способного стать средством доставки к цели ядерных боеголовок.
В стратегии «нового взгляда» содержалось немало противоречий, которые были сразу же замечены вездесущими журналистами, буквально атаковавшими Эйзенхауэра на пресс-конференциях. Как совмещается «новый взгляд» с «доктриной возмездия»? Означает ли это, что в случае начала какой-либо локальной войны США нанесут ядерный удар по Москве или Пекину? Что произойдет при этом с американскими базами вблизи территории СССР и даже с самими Соединенными Штатами, если русские найдут возможность при помощи сверхдальних самолетов или ракет достичь пределов США? Как соотнести необходимость нанести молниеносный удар со статьей конституции, что только Конгресс имеет право объявить войну?
Подобные вопросы сыпались как из рога изобилия. Эйзенхауэру приходилось выкручиваться. На одной из пресс-конференций на подобную серию вопросов президент попытался ответить неординарно и в то же время ничего не сказать по существу. Он заявил: «Еще никогда война не велась так, как ее ожидали. Она всегда ведется по-иному». Если президент не будет действовать безотлагательно, продолжал он, «в наказание его следует не только сместить, но и повесить»{621}.
Это, разумеется, была лишь словесная игра, которая прикрывала действительные трудности и противоречия американской внешней политики 1950-х годов, стремление Эйзенхауэра противостоять СССР и советскому блоку, не доводя дела до военной катастрофы, и укреплять западный союз, противостоя желанию европейских партнеров возложить почти всю военную и финансовую ношу на США и вовлечь Америку в колониальные войны во имя собственных интересов.
