Текст книги "Эйзенхауэр"
Автор книги: Георгий Чернявский
Соавторы: Лариса Дубова
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)
Отношения между США и СССР во второй половине 1950-х годов являлись проявлением некоторой разрядки, а затем нового обострения холодной войны. Как ни парадоксально, улучшение отношений проходило при энергичном содействии руководителей обеих стран, а ухудшение вроде бы противоречило их воле, хотя сами они, в значительной мере связанные внутренними обстоятельствами, против желания участвовали в нагнетании напряженности.
В начале второго президентского срока Эйзенхауэр выступил с инициативой разработки программы «People-to-People» – «Народы к народам». Программа была утверждена Дуайтом 11 сентября 1956 года. Она предусматривала развитие связей между городами разных стран, спортивные мероприятия, гастроли театральных коллективов и исполнителей, книгообмен и даже обмен марками и другими предметами коллекционирования. Для реализации этих инициатив было образовано несколько десятков комитетов во главе с видными бизнесменами и деятелями культуры. «Если мы согласимся, что все люди стремятся к миру, дело сближения народов окажется делом самих народов, а не правительств… Будут выработаны не один, а тысячи методов, при помощи которых люди будут постепенно учиться», – говорил Эйзенхауэр, объявляя эту программу{746}.
Однако вначале она осуществлялась неактивно, комитеты работали в значительной мере вхолостую, что было связано прежде всего с продолжением холодной войны.
Отсчет нового периода американо-советских отношений следует, вероятно, вести с 4 октября 1957 года, когда в СССР был запущен первый искусственный спутник Земли весом 80 килограммов. Через месяц был запущен второй спутник, весивший уже полтонны. Американские спецслужбы, прежде всего ЦРУ, в очередной раз проявили недостаточную осведомленность. Агентура сообщала, что Советы будут готовы к созданию межконтинентальных ракет не ранее начала шестидесятых годов, а искусственные спутники могли быть выведены на орбиту только такими многоступенчатыми носителями. Достижение советских ученых, конструкторов и военных стало для Эйзенхауэра неожиданностью, но, как он сам позже признавался, еще большей неожиданностью была «степень волнения общества»{747}.
Переполох был вызван двумя причинами: осознанием, что теперь территория Америки больше не является недоступной для советского ядерного удара, и разочарованием в американской науке, позволившей обогнать себя «восточному тоталитарному монстру».
Если раньше американские массмедиа более или менее объективно информировали читателей и зрителей о решающем превосходстве США, то теперь под давлением пропагандистов, включая конгрессменов, стали распространять заведомо недостоверные сведения о преимуществе СССР. Паника не имела под собой реальных оснований, ибо разрыв между ракетно-ядерным потенциалом США и СССР был огромным. В 1957 году была создана американская межконтинентальная ракета «Атлас» со временем готовности к старту 15 минут, тогда как период подготовки к старту принятой на вооружение в следующем году советской ракеты «Р-7» составлял восемь – десять часов. Это, а также высокая стоимость ракетных комплексов «Р-7» предопределили ограниченный масштаб их развертывания (было произведено всего четыре запуска){748}.
Но всё это стало известно намного позже. Пока же американские разведывательные службы при помощи полетов «У-2» установили, что на полигоне Капустин Яр в низовьях Волги проводятся запуски ракет, однако их технико-стратегические характеристики были неизвестны. Ясно было одно – испытания ведутся довольно интенсивно и успешно, и это все больше приводило американцев к паническому выводу об отставании от СССР.
Когда стало известно о запуске первого советского спутника, Эйзенхауэр созвал совещание военных чинов для выяснения причин поражения США в космической битве (на самом деле она фактически еще не началась). Как нередко в таких случаях, участники встречи прежде всего стали искать виноватых. Представители армии утверждали, что могли бы при помощи своей программы «Редстоун» осуществить запуск космического аппарата еще несколько месяцев назад, но администрация передала инициативу военно-морскому флоту с его программой «Авангард», которая по каким-то причинам затормозилась{749}. Президент остановил пререкания и потребовал интенсивного развития обоих проектов, чтобы как можно скорее были продемонстрированы американские достижения.
Нелегко пришлось Эйзенхауэру и на первой пресс-конференции после запуска советского спутника. Его спросили о связи между этим событием и испытаниями межконтинентальных ракет, о которых незадолго перед этим сообщали информационные агентства. Отвечая на этот и другие вопросы, президент старался преуменьшить «достижения русских», хотя и признал, что они получили большое преимущество психологического характера. Журналистов особенно интересовало, как СССР смог достичь таких выдающихся успехов. Безосновательно отвергая высокий уровень советской физики и реальные достижения ученых, Эйзенхауэр отвечал, что «с 1945 года, когда русские захватили всех немецких ученых в Пенемюнде»[18]18
Функционировавший с 1937 года на северо-востоке Германии полигон Пенемюнде – ракетный центр, где была создана первая в мире баллистическая ракета «Фау-2», конструктором которой являлся Вернер фон Браун. Во время оккупации Германии Браун оказался у американцев и стал ведущим ученым США в области ракетостроения.
[Закрыть], они «сконцентрировали все свое внимание на баллистических ракетах»{750}, что лишь в некоторой степени соответствовало действительности.
Эйзенхауэр, в прошлом военный, вероятно, сознавал, что не уделял должного внимания развитию американской науки и конструкторской мысли, касающейся обороны страны, передоверив это дело командующим родами войск. Теперь он пытался продемонстрировать, что фундаментальная наука находится в центре его интересов. 15 октября 1957 года он встретился с группой ученых, прежде всего с теми, которых знал лично по недолгому пребыванию президентом Колумбийского университета, а также рекомендованными ими. Среди присутствовавших были видные ученые Исидор Раби, Эдвин Лэнд и др. Ученые высоко оценили советские достижения и критически отозвались о состоянии среднего и высшего технического образования в США. Русские обучают своих студентов основам естественных наук и теперь пожинают плоды – таково было единодушное мнение присутствовавших. Лэнд заявил даже, что американские ученые «чувствуют себя изолированными и одинокими». Президент согласился включить в состав своей администрации советника по науке и технологиям{751}.
На эту должность был назначен президент Массачусетсского технологического института Джеймс Киллиан, одновременно ставший председателем Консультативного комитета по науке при президенте. Это было весьма удачное назначение. Обширная документация комитета Киллиана показывает роль ученого в проведении реформ высшего технического образования в США и особенно в создании Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства (НАСА){752}.
НАСА было образовано в соответствии со специальным законом, подписанным президентом 29 июля 1958 года, путем реорганизации Национального консультативного комитета по воздухоплаванию и начало функционировать 1 октября{753}. Подчинялось оно непосредственно вице-президенту. Задачи нового ведомства определялись так: расширение знаний о земле, атмосфере и космосе; совершенствование воздушных и космических кораблей; проведение перспективных исследований в области аэронавтики и космонавтики в мирных и научных целях; сохранение роли США в качестве лидера технологий в обеих областях; сотрудничество с учреждениями, связанными с обороной, и передача им необходимых данных, имеющих военное значение; сотрудничество с другими странами в мирном освоении космического пространства{754}.
Перед этим (в феврале 1958 года) Эйзенхауэр подписал закон о создании Агентства по осуществлению передовых исследовательских проектов – под этим названием скрывался центр исследования космоса в военных целях{755}.
В соответствии с законом о создании НАСА был образован Комитет связи между гражданскими и военными учреждениями в исследовании космоса. Однако основные работы неразрывно связанного гражданско-военного комплекса изучения космоса оказались сосредоточены именно в НАСА. Эйзенхауэр, вначале полагавший, что научно-технические усилия в этой области должны быть подчинены в первую очередь военным задачам, и поэтому некоторое время не дававший согласия на образование гражданского космического ведомства, вскоре осознал невозможность разорвать мирные и военные исследования, и с его согласия НАСА фактически сосредоточило исследования и технологические разработки в обеих областях. Вопреки законодательству, разделявшему гражданские и военные исследования космоса, уже в 1959 году по решению Эйзенхауэра в НАСА были включены армейские и военно-морские силы – Агентство баллистических ракет и Военно-морская исследовательская лаборатория.
На первых порах в НАСА работали около восьми тысяч сотрудников. Годовой бюджет составлял 100 миллионов долларов. К концу 1958 года были созданы три лаборатории и два опытных полигона. Немалую роль сыграло использование технологий, разработанных еще в нацистской Германии под руководством Вернера фон Брауна, который после переезда в США работал в армейском исследовательском центре, а теперь был переведен в НАСА{756}.
Разворачивавшаяся космическая гонка, создание новых баллистических ракет требовали огромных расходов. Между тем 1957 год был временем экономического спада. Доходы федеральных учреждений сократились. Последствия спада ощущались и в следующем году. А достижения вначале были незначительными. В декабре 1957 года попытка запустить спутник при помощи ракеты «Авангард» закончилась неудачей: ракета взорвалась через две секунды полета. Эйзенхауэра предупреждали, что, если в ближайшее время не произойдет успешный запуск спутника (сателлита, как его называли американцы), сильно возрастут требования значительно увеличить расходы на ракетостроение и в целом на военные нужды{757}.
В кругах ученых, а затем политиков возникали предложения начать подготовку к запуску на Луну возвращаемого космического аппарата. Эту идею продвигал известный левый республиканец Нельсон Рокфеллер, как раз в это время выдвинувший свою кандидатуру на пост мэра Нью-Йорка. В ходе избирательной кампании Рокфеллер многократно повторял это предложение{758}. Оно казалось странным, ведь даже небольшой спутник Земли американские конструкторы запустить еще не могли. Эйзенхауэр выражал сомнения в необходимости создания «лунной» программы, добавляя, что «на Луне у нас нет никаких противников»{759}.
Президент выразил удовлетворение, когда 31 января 1958 года на орбиту был, наконец, выведен первый американский спутник «Эксплорер-1», а в марте после успешного запуска спутника «Авангард» вновь поздравил с успехом всех причастных. Но недовольство космическими делами сохранялось, так как первый спутник весил всего около 14 килограммов, а второй – менее полутора.
Инсульт и последующие проблемы
В конце 1957 года у Эйзенхауэра существенно ухудшилось здоровье. В его истории болезни уже был инфаркт. Теперь оказались пораженными сосуды головного мозга.
Двадцать пятого ноября во второй половине дня, когда президент читал и подписывал деловые бумаги, он почувствовал головокружение, буквы стали расползаться. Он попытался встать, но чуть было не потерял сознание и вынужден был звонком вызвать секретаря. Вошедшая в кабинет Энн Уитмен услышала, что президент произносит невнятные звуки. Они с личным секретарем Гудпейстером уложили Эйзенхауэра в постель. По всему было видно, что никаких болевых ощущений у него нет. Врачи предположили, что произошел легкий инсульт (как тогда говорили, паралич мозга) из-за спазма или разрыва мелкого кровеносного сосуда{760}.
Соответствующие тесты подтвердили диагноз. Медики пришли к выводу, что никакой непосредственной опасности для жизни президента нет и что ему следует некоторое время отдохнуть. Каково же было удивление окружающих, включая жену, когда отворилась дверь спальни и к сотрудникам Белого дома, консультировавшимся с врачами, вышел пациент, заявивший, что ему пора собираться на официальный ужин. Президент говорил замедленно, с огромным трудом произносил слова. С невероятным трудом удалось уговорить его отправиться в постель. Врачи встревожились – поведение Дуайта показалось им неадекватным.
Но инсульт действительно оказался легким, и уже через день речь стала восстанавливаться, Дуайт недолгое время сидел за мольбертом, а в конце недели отправился в Геттисберг{761}. К середине следующего месяца с санкции врачей он полностью возвратился к работе.
И всё же последствия инсульта сказывались до конца жизни. Говоривший всегда очень четко, по-военному кратко и стройно, Дуайт теперь испытывал беспокойство, когда приходилось произносить длинные речи, особенно по написанному тексту. Он обнаружил странную вещь – в длинном слове он иногда менял местами слоги. К счастью, англо-американский лексикон состоит преимущественно из одно– и двусложных слов. Поэтому слушатели, как правило, ничего не замечали. По крайней мере до появления мемуаров Эйзенхауэра, в которых откровенно рассказывалось об этом{762}, ни в одном из источников такие сведения не появлялись.
Возможно, этот дефект речи вкупе с общей усталостью, накопившейся в результате десятилетий напряженной работы, давали себя знать. Эйзенхауэр стал более раздражительным, иногда выходил из себя, покрикивал на собеседников. Всё чаще он говорил, что слишком стар для руководства страной, что напрасно согласился на второй срок президентства. В целом он стал вести себя несколько менее уверенно, чем ранее, что, в отличие от дефекта речи, подмечали сотрудники и вездесущие журналисты.
Но в основном Эйзенхауэр продолжал держать в своих руках исполнительную власть, не допускал, чтобы окончательные решения по ответственным вопросам принимались без его санкции.
Между тем в последние годы его президентства стали намечаться первые признаки реального смягчения международной напряженности, особенно в области испытаний ядерного оружия, остановка которых рассматривалась как первый шаг к сокращению стратегических вооружений.
Связано это было с тем, что с конца 1957 года советская сторона начала выступать с мирными инициативами. 10 декабря Москва предложила установить трехгодичный мораторий на ядерные испытания и провести по этому вопросу встречу на высшем уровне. Эйзенхауэр ответил, что готов участвовать во встрече, но ее должно предварять совещание министров иностранных дел. Явное стремление отсрочить встречу было связано с двумя обстоятельствами. Во-первых, новый британский премьер-министр Гарольд Макмиллан совсем недавно дал санкцию на проведение испытаний ядерного оружия, и было ясно, что сразу отменить их он не сможет. Во Франции ядерное оружие было только что создано и, естественно, требовались его испытания. Во-вторых, Эйзенхауэру всё еще не была до конца понятна расстановка сил в советском руководстве. Письмо с предложением о прекращении испытаний было подписано главой правительства Булганиным, тогда как, судя по всему, реальной властью уже обладал Хрущев. Ситуация прояснилась, когда 27 марта 1958 года было объявлено об отставке Булганина и назначении на пост главы правительства Хрущева при сохранении за ним поста первого секретаря ЦК КПСС.
Первый демонстративный международный акт последовал почти немедленно: 31 марта Хрущев объявил об одностороннем прекращении ядерных испытаний. Хитрость состояла в том, что большая серия советских испытаний только что была завершена, тогда как в США соответствующие испытания только намечались. На пресс-конференции 2 апреля Эйзенхауэр отмахнулся от вопроса по поводу предложения Хрущева: «Я считаю, что это трюк, и не думаю, что его следует серьезно воспринимать; каждый, кто тщательно это изучит, поймет»{763}.
И всё же с советскими предложениями приходилось считаться, тем более что сам Эйзенхауэр стремился к прекращению испытаний. Консультативный комитет по науке заверил его, что можно создать такую систему контроля, которая сможет зафиксировать ядерный взрыв силой более двух килотонн (в десять раз слабее бомбы, сброшенной на Хиросиму).
После тщательных консультаций с госсекретарем Даллесом, который на этот раз выступил за проведение серьезных переговоров о прекращении ядерных испытаний, Эйзенхауэр 28 апреля направил Хрущеву письмо о согласии на переговоры. Вскоре в Женеве были начаты переговоры СССР, США, Великобритании и Франции о запрещении испытаний ядерного оружия. Со временем они, казалось, зашли в тупик, ибо США настаивали на принципе «открытого неба», а советские представители объявляли его узаконенным шпионажем. Вслед за этим советская сторона стала настаивать на введении права вето в комиссиях, которые будут проверять данные о ядерных взрывах. США выдвинули требование об увеличении числа контрольных постов. Несмотря на эти пробуксовки, в 1959–1960 годах Великобритания, СССР и США соблюдали мораторий на ядерные испытания, а проводила их только Франция (с зарядами небольшой мощности).
В составе американской делегации на женевских переговорах работал профессор Гарвардского университета, известный химик Джордж (Георгий Богданович) Кистяковский, эмигрировавший во время Гражданской войны из России. Доклады Кистяковского, адресованные администрации США, произвели впечатление на Эйзенхауэра. В середине января 1959 года президент пригласил ученого в Белый дом, попросив проконсультировать его относительно возможности нанесения удара советских межконтинентальных ракет по территории США. По данным Кистяковского, СССР располагал некоторым числом таких ракет в оперативной готовности. Эйзенхауэра интересовала точность их попадания. Ответ не внушал оптимизма: даже при малой точности ракеты настолько сильно поразят американские центры, что возможность проживания в них будет поставлена под сомнение, хотя ответный удар испепелит крупнейшие города СССР Кистяковский свидетельствовал, что они с Эйзенхауэром пришли к единому выводу: «Он (президент. – Г. Ч., Л. Д.) допускал, что таким образом можно разрушить значительную часть промышленной мощности страны, но ответный удар будет такой, что война просто потеряет смысл»{764}.
Мнение маститого ученого было важным аргументом при подготовке решений о ревизии бюджета Пентагона. В результате, несмотря на ожесточенное сопротивление военных, затребованная сумма в 50 миллиардов долларов была снижена на десять миллиардов. «Сколько раз нам надо уничтожить Россию?» – задавал Эйзенхауэр риторический вопрос начальникам штабов родов войск.
В июле 1959 года Кистяковский был назначен специальным советником президента США по науке и технике. Оставаясь в этой должности до начала 1961 года, он консультировал Эйзенхауэра по широкому кругу проблем, от координации исследований различных научно-технических учреждений до подготовки научных кадров.
На фоне космической гонки, в которой США пока не получили преимущества, отягощенном серьезным расовым столкновением в Литл-Роке, почти незаметно прошли промежуточные выборы в Конгресс 1958 года. Демократическая партия добилась победы, получив большинство в обеих палатах, что, впрочем, для американской политической жизни обычное явление: за шестилетний срок президентства у избирателей накапливается такое количество претензий, что победы на промежуточных выборах, как правило, добиваются оппозиционеры. Эйзенхауэр отлично знал эту закономерность и не особенно беспокоился. Он по-прежнему находил общий язык с лидерами демократов путем личных встреч, компромиссов, обычно несущественных, нередко напоминая, что считает себя не партийным президентом, а избранником всего народа.
Характерно письмо, которое Дуайт за несколько месяцев до выборов написал бывшему министру финансов Д. Хамфри (после отставки в 1957 году Хамфри стал председателем Национальной сталелитейной корпорации), которому был благодарен за усилия по снижению уровня инфляции и сокращение государственного долга. Эйзенхауэр жаловался бывшему подчиненному на несправедливости судьбы и недооценку деятельности его администрации толпой избирателей, которую демократам удалось соблазнить обещаниями подъема жизненного уровня и призывами увеличить расходы на вооружение. Но завершалось письмо на оптимистической ноте: «Конечно, светит солнце, в Соединенных Штатах живут сравнительно счастливые люди, а наши внуки не кажутся слишком уж обеспокоенными»{765}. Такое настроение сохранялось и после выборов.
В последние годы своего президентства Эйзенхауэр всё сильнее тревожился из-за того, что могучие средства разрушения накапливались в арсеналах ядерных держав. На переговорах о запрещении ядерных испытаний стороны постепенно приближались к взаимопониманию, но оставались принципиальные вопросы, по которым достичь согласия никак не удавалось. Главным среди них был вопрос о контроле за соблюдением соглашения о подземных испытаниях малой мощности, для обнаружения которых требовалось огромное количество наблюдательных пунктов на территории каждой страны. Советские представители, прежде всего министр иностранных дел СССР А.А. Громыко, решительно отказывались от создания множества контрольных постов, заявляя, что они будут очагами шпионажа. Именно в это время Громыко и получил в США прозвище «Мистер нет».
Высшие американские военные, правые политики из обеих партий, большинство журналистов, значительная часть ученых (особенно создатель водородной бомбы Э. Теллер) считали, что переговоры становятся бесперспективными, и настаивали не только на возобновлении испытаний, но и на расширении военной мощи страны.
Эйзенхауэр, как мог, сопротивлялся этим тенденциям. Его поддерживали послушный аппарат Белого дома, новый государственный секретарь – опытный дипломат Кристиан Гертер (назначенный в 1959 году после смерти Д.Ф. Даллеса), советник по вопросам науки Д. Кистяковский, часть влиятельных кругов Республиканской партии.
На заседаниях Совета национальной безопасности президент непрерывно подвергался атакам с требованиями увеличить военный бюджет. На одном из заседаний военные заговорили о необходимости строительства шести подводных лодок, оснащенных новейшими ракетами «Поларис»; Эйзенхауэр, демонстрируя негодование (можно полагать, наигранное), вновь спросил: «Сколько раз мы должны уничтожить Россию?» Когда же Объединенный комитет начальников штабов потребовал строительства нового атомного авианосца (первый такой авианосец «Энтерпрайз» был заложен в феврале 1958 года и спущен на воду в сентябре 1960-го), президент осудил эту затею прежде всего по финансовым соображениям: расчетная стоимость корабля составляла десять миллионов долларов, но было ясно, что реальные расходы окажутся значительно выше. Эйзенхауэр использовал и другой аргумент – убеждал военных, что в новом мощнейшем корабле нет необходимости, поскольку авианосцы обычного типа достаточно мобильны и обеспечивают потребности ведения войны без применения ядерного оружия. Но всё же основной упор делался на финансовые соображения: «Наша оборона зависит от налоговой политики… Если не будет сбалансирован федеральный бюджет, материально-техническое обеспечение обороны окажется нулевым»{766}.
Но главной проблемой продолжали оставаться ядерные испытания, переговоры по которым, хотя и очень медленно, продвигались вперед.
В конце концов, уже после завершения президентства Эйзенхауэра, стороны пришли к согласию по вопросу о запрещении испытаний на земле, под водой и в космосе. Исторический договор был подписан в 1963 году при президенте Джоне Кеннеди.
