Текст книги "Говорят сталинские наркомы"

Автор книги: Георгий Куманев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 53 страниц)

Сталин сказал:

– Да, Феликс выправил.

Я еще сказал, что Берии нужно иметь круг консультантов из специалистов–железнодорожников, назвал семь фамилий людей, которые помогут ему управлять транспортом.

В это время в кремлевский кабинет Сталина стали входить другие уполномоченные Государственного Комитета Обороны на железных дорогах – Маленков, Микоян, Каганович, Берия. Сели за стол. Сталин кратко суммировал деятельность каждого по выполнению его заданий в НКПС. Резко упрекнул Кагановича. Оказывается, Сталину по каким–то его каналам уже доложили, что Каганович и на Куйбышевской дороге устроил всенощные заседания; и что Сталина особенно рассердило, – что Каганович, приехав в Куйбышев, первым делом приказал пробить в своем кабинете новую дверь – старая чем–то не устроила.

Сталин обернулся к Берии и сказал:

– Возникла необходимость назначить нового наркома путей сообщения. Товарищ Берия, придется Вам возглавить наркомат.

И тут же прибавил:

– Ковалев прав: Вам нужны консультанты–железнодорожники. Вы согласны возглавить наркомат?

Немая сцена последовала. Берия глянул в мою сторону, как удав на кролика. Потом напряженно уставился на Сталина, рот был полуоткрыт. И ни звука. И все тоже молчат.

Сталин сказал:

– Не будем сегодня решать этот вопрос. Можете идти!..

В конце марта 1942 г., будучи в командировке на фронте, я узнал, что Л. М. Каганович снят с поста наркома путей сообщения СССР и на эту должность назначен генерал–лейтенант Андрей Васильевич Хрулев, заместитель наркома обороны, начальник Тыла Красной Армии.

Мало сказать, что такое назначение меня удивило. Я даже посчитал это ложным слухом. В Гражданскую войну я видел Хрулева на Южном фронте, он был бравый комиссар. Потом при ликвидации кулацкого мятежа на Тамбовщине. Мой отряд взаимодействовал тогда с его частью, и я узнал Андрея Васильевича близко. Перед Великой Отечественной войной и в ходе ее мне часто приходилось встречаться с Хрулевым уже как главным интендантом, с ведомством которого органы военных сообщений была напрямую связаны. Он был хороший специалист своего дела, но не нашего. Как он, не будучи оставлен от командования всем тылом Красной Армии, управится еще с Наркоматом путей сообщения?

Вернувшись из командировки, я доложил ее итоги Сталину, и он спросил:

– Слышали о назначении Хрулева?

– Слышал, но не поверил.

– Почему?

– Он не знает железной дороги. Даже пассажир плохой, только самолетом летал.

– Это решение Политбюро! – строго сказал Сталин. – Идите и помогите ему.

«Как помочь? – подумал я. – Людей он не знает, порекомендую ему крупных специалистов–железнодорожников». Составил список консультантов – академиков, профессоров, инженеров, сильный состав теоретиков и практиков.

Андрей Васильевич встретил приветливо. Я слово в слово повторил разговор со Сталиным. Хрулев заметно обиделся. Я спросил, какие у него затруднения и чем помочь. Он ответил, что пока ему все ясно. Кладу перед ним список консультантов и советую не принимать важных решений, не обговорив дело с ними. Он прочитал список, приговаривая: «Тать! тать!» (такая у него была привычка).

Пригласил меня к завтраку. Однако холодок, между нами пробежавший, оставался, и я, сославшись на занятость, уехал.

Да, я обидел Хрулева своим откровением. А кто способен возрадоваться упреку в некомпетентности? Человек–уникум. Так что же: выходит, я намеренно хотел с ним поссориться? Никоим образом.

Сталин снял с поста Кагановича по той же общей причине, по которой снял многих высших военных и невоенных руководителей в первые месяцы войны. Война заставила! В мирное время их слабая профессиональная подготовка не бросалась в глаза, поскольку ее проверяла жестокая практика. Но как только вступили в действия законы войны, как только потребовалось в тяжелых ситуациях принимать ответственные решения, эти руководители выказали себя несостоятельными. Не могли перестроиться. Заседали, совещались, принимали решения, давали приказы и поручения, а война шла как бы мимо всего этого, а иной раз поднимала и их самих. Овладеть ситуацией такой тип руководителя неспособен не только из–за привычки к кабинетному стилю, но и потому что не хватает практических и теоретических знаний.

Итак, генерал А. В. Хрулев одновременно возглавил два крупнейших ведомства: службу Тыла Красной Армии и Наркомат путей сообщения. Работа обоих ведомств на войне тесно смыкается, ибо одно собирает и распределяет предметы вооружения и снабжения войск, а другое подвозит эти предметы в войска, в том числе на фронт.

Но оттого, что вся эта огромнейшая деятельность сосредоточилась в одних руках, легче нам, службе военных сообщений, не стало. Тут была тонкость. Наша служба – одна из служб Генерального штаба, и в главном, в оперативных перевозках дивизий, корпусов и армий – она подчинена Генштабу. Но есть вторая важная составляющая нашей службы – перевозки военно–снабженческих грузов. Тут мы подчиняемся начальнику Тыла, и тут начало наших с ним неурядиц. Он ведь еще и нарком путей сообщения, владыка транспорта. Естественно, что этот транспорт он старается в первую очередь использовать для перевозки грузов другого родного ему ведомства – службы Тыла. Причем иногда в ущерб оперативным перевозкам войсковых частей и соединений. Это и стало причиной крупного нашего с ним конфликта.

Донской фронт (вскоре он был переименован в Центральный) 2 февраля 1943 г. закончил ликвидацию окруженной под Сталинградом вражеской группировки. Пленных отправили на восток, и войска фронта оказались в собственном тылу. Ставка решила перебросить освободившиеся соединения к Курску для продолжения наступления. Задание срочное. Для его выполнения потребуется около 900 воинских поездов. Товарищи из Наркомата путей сообще– ни я уверили, что порожняк уже на месте, в районе погрузки северней Сталинграда, на линии Сталинград – Поворино. Однако оттуда докладывает мне начальник военных сообщений фронта генерал

В. И. Дмитриев: ни один эшелон под погрузку войск не подан. Звоню Хрулеву, он отвечает:

– У тебя такой доклад, а у меня другой. Мне доложили, что эшелоны поданы, а войск на станциях погрузки нет.

Странно, не правда ли? Это же не фронт, где иногда не разберешься в обстановке. Это глубокий тыл. Дмитриеву я верю безусловно, знаю его давно как пунктуального и правдивого товарища. Связываюсь с ним: «Поезжай сам, посмотри». Отвечает: «Еду по всем станциям погрузки».

Пока объехал, разыскивая порожняк, все шесть станций, пока убедился, что ничего нет, прошло время. Звоню Хрулеву, и опять пустая трата времени. Я ему: «Нет порожняка». Он мне: «Есть порожняк». Пришлось разыскивать по телефону командующего фронтом К. К. Рокоссовского. Он сказал, что вместе с Дмитриевым они, поделив станции погрузки, буквально обыскали их. Порожняка нет. Стоят кое–где вагоны с военно–снабженческими грузами, не использованными в минувшей операции. Но их мало. Кроме того, нужны платформы для погрузки артиллерии и танков.

Бесплодные разговоры и переговоры на несколько суток задержали перевозку войск Центрального фронта. Я был вынужден доложить Сталину. «Хорошо!» – сказал он и повесил трубку. Через час позвонил Берия, сказал: «Слушай, приезжай ко мне, будем разбираться». Еду на Лубянку. В кабинете Берии сидят Хрулев, его заместитель по Наркомату путей сообщения Герман Ковалев и еще товарищи. Берия дал слово Хрулеву. Андрей Васильевич стал упрекать нашу службу в неправдивой информации. Тогда я попросил Берию связать нас с командующим фронтом Рокоссовским. Он быстро связал, и Рокоссовский, а после него и Дмитриев с другой станции, повторили, что эшелонов нет, а груженые вагоны, на которые ссылается Хрулев, не приспособлены для перевозки войск. На дворе февраль, а печек в вагонах нет, да и вообще дыра на дыре. Поморозим солдат.

Но Хрулев уперся и ни с места. Это, говорит, неправда. Они, говорит, вполне могут сами выгрузить вагоны и погрузить в них солдат. Тогда Берия сказал: «Слушай, выйдем в ту комнату». Что они там говорили, не знаю, но Андрей Васильевич вышел оттуда бледный и молча нас покинул. Я уехал в НКПС вместе с начальником Главного управления движения Г. В. Ковалевым и не ушел от него, пока не подали порожняк для войск Рокоссовского, и войска начали погрузку.

Месяца два спустя произошел новый конфликт. Начало ему положили следующие обстоятельства. Меня вызвал Сталин, у него сидел Хрулев. На Северо – Западный фронт подвезли свежие войска, но продовольствием их не обеспечили. Хрулев сказал, что начальник военных сообщений не предупредил своевременно интендантов о переброске войск, об их численности и дислокации.

– Это правда? – спросил Сталин.

– Правда, – сказал я. – Вы сами приказали никого, кроме нескольких работников Генштаба, не оповещать о перевозках, чтобы не разгласить военную тайну.

– Впредь сводки о перевозках войск будете представлять начальнику Тыла, – сказал Сталин.

– Тогда снимите с меня ответственность за соблюдение тайны оперативных перевозок, – сказал я.

Сталин вспылил:

– Ишь, какой нашелся! Уходите прочь!

Я вышел. Прошла примерно неделя. Работа была напряженная. Мы готовились к летней компании. Ставка и Генеральный штаб правильно определили направление главного удара противника с двусторонним охватом советских войск в Курском выступе. На случай, если немцам удастся прорвать наш фронт, предполагалось создать сильный резерв в глубине обороны. Состав резерва – несколько армий, то есть практически новый фронт. В целях дезинформации противника это крупное объединение назвали Степным военным округом, а уж потом – Степным фронтом.

Большинство соединений перебрасывалось через московский узел на юг, мимо станций Тула, Горбачеве, Елец. Перевезти такую массу войск в сжатые сроки, да еще чтобы не заметила гитлеровская агентура в нашем тылу, было очень трудно. Мы старались делать перевозки в ночное время, но это не всегда удавалось – весенние ночи коротки. Даже военные коменданты станций знали не весь маршрут эшелона, а лишь на своем отрезке. Также и другие должностные лица нашей службы.

И вдруг один за другим звонят мне в Москву военные коменданты и докладывают, что на станциях Горбачево, Тула, Елец и других собираются с утра толпы народа. Прошел слух, что в район Ельца пройдут много воинских эшелонов, и люди вышли на станции в надежде повидаться с родственниками – солдатами и командирами. Вскоре же мне позвонили из этих мест и работники транспортных отделов НКВД, поставили в известность об этих слухах. Таким образом, район сосредоточения и развертывания войск Степного фронта был у всех на устах. Нечего и сомневаться, что теперь агентура противника получила возможность уточнить дислокацию этого фронта.

Я поехал в управление Тыла Красной Армии, к начальнику штаба М. П. Миловскому. Спросил о подготовительных мероприятиях в районе дислокации Степного фронта. Михаил Павлович ответил, что подготовились добротно. Он сам выезжал с группой офицеров, подобрал и места для размещения не только тылов, но и армейских, корпусных и дивизионных штабов. Я, слушая это, едва заикой не сделался.

– Михаил, разве это ваше дело? Кто это придумал?

– Андрей Васильевич приказал, – ответил он.

Тайна, над соблюдением которой мы так хлопотали, открылась широко и просто. В села, деревни, в станционные поселки вдруг понаехали интенданты – генералы и старшие офицеры. Ходят, выбирают помещения. И так по всей округе. Ну что еще нужно, чтобы сообразить про скорое прибытие многочисленных войск?

Надо было что–то немедленно предпринимать. Я позвонил Поскребышеву, попросил приема у Сталина. Поскребышев сказал:

– Не советую. Он встревожен. Можешь наскочить на большую неприятность.

– Соедини. Сообщение чрезвычайной важности.

– Соединяю, – сказал он и я услышал сталинское:

– Говорите!

– Товарищ Сталин, не могу по телефону. Только лично.

– Докладывайте! – сердито приказал он.

Я повторил, что не могу по телефону, он положил трубку.

Минут десять спустя позвонил Поскребышев: «Приезжай!» Я приехал и доложил, что группа офицеров штаба тыла побывала в районах дислокации войск Степного фронта, подобрала помещения для штабов, жители этих районов ждут прибытия войск, на станциях толпы людей ожидают своих сыновей, мужей.

– Кто сообщил? – спросил он.

– Военные коменданты станций.

Зная его привычки, я заранее предупредил комендантов станций не отходить от телефонов, и коли позвонят из Москвы, не спрашивать, кто и зачем, но ответить на вопросы. Поскребышев соединил его с Тулой, потом с Ельцом и станцией Горбачево, и коменданты повторили утренние доклады. Сталин сказал Поскребышеву:

– Соедини с Хрулевым!

А когда тот соединил, сказал в трубку раздельно:

– Будь ты трижды проклят! Тебя мало в тюрьме сгноить!

В этом был весь Сталин. Не зря же к нему на иной доклад цши с опаской даже командующие фронтами. Он вызвал начальника Генштаба маршала Шапошникова, спросил:

– Что будем делать?

Решили так: чтобы не насторожить агентуру немцев и подкрепить их уверенность, днем пропустим в раскрытый район дислокации четыре воинских эшелона. А ночью уведем обратно. Степной фронт был передислоцирован в новый район, и как показали дальнейшие события, немецкая агентура потеряла его из вида.

26 февраля 1943 г. наркомом путей сообщения был вновь назначен Л. М. Каганович с освобождением его от обязанностей заместителя председателя Транспортного комитета при ГКО. А. В. Хрулев остался на должности начальника Тыла Красной Армии. Здесь он был на месте – дельный, толковый, энергичный интендант. Кроме того, Андрей Васильевич отличался добродушием, истинно русским хлебосольством и общительностью. И в служебном его кабинете, и в столовой, когда обедал–ужинал, и везде и всюду вокруг него собирались люди. Мне эти говорливые компании не нравились. Другим – наоборот. Одним словом, Хрулев, как и все мы, грешные, не был человеком однозначным, но, несомненно, был личностью. А что не добился больших побед на железных дорогах, так он же не был специалистом…

Нехватка специальных военных знаний сказывалась и на деятельности Верховного Главнокомандующего. В разгар нашего контрнаступления под Москвой он оценил общую обстановку на советско–германском фронте слишком оптимистично. Посчитал, что немцы деморализованы, что можно имеющимися у нас силами добить их и перехватив стратегическую инициативу, наступать и наступать по всему фронту. Не принимал во внимание, что нашим войскам передышка нужна на меньше, чем противнику; что мы понесли тяжелые потери в людях и технике, и быстро их восстановить нет возможности; что эвакуированные заводы только налаживают выпуск оружия и снаряжения; что наши артиллеристы сидят на скуднейшем снарядном пайке; что восстановление железных дорог, а значит, и снабжение наступающих войск протекает медленно; и так далее.

Насколько мне удалось наблюдать за Верховным Главнокомандующим в ту зиму, эта недооценка противника и переоценка собственных возможностей имела две субъективные причины. О первой, о недостаточной военной подготовке, я уже сказал. Вторая причина в исторической параллели, которая овладела помыслами Верховного. Поражение гитлеровцев под Москвой само по себе просилось в один ряд с поражением и полным уничтожением армии Наполеона в 1812 году. Даже во временном отрезке – с июня по декабрь, казалось, повторилась история с крахом вражеского нашествия. И понадобились долгие, безрезультатные, кровопролитные бои ранней весны 1942 г. для того, чтобы Сталин отрешился от иллюзии скорой победы. Ну а коли говорить вообще, то характеристика исторической личности (тем более такой, как Сталин!) складывается не из принятых чиновниками трафаретов. Вопреки всем указаниям и пожеланиям она складывается из мнений противоречивых, иногда резко противоположных. Но это и есть диалектика истории.

Из общения со Сталиным, из наблюдений за ним и окружающими его людьми я усвоил некоторые уроки. Сталин чувствовал фальшь и не прощал ее. Идет ли речь о характеристике события или человека, говори ему, что думаешь. Если ему не по нраву, вспылит, бросит телефонную трубку. Или скажет свое знаменитое: «Уходите

прочь!». Однако отойдя от гнева, косвенно даст понять, что ты правильно поступил, сказав, что думал. Хотя и не прав по существу.

Другая его черта, к этой примыкавшая, – привычка твою же характеристику лица или события выносить на публику, в более или менее широкий круг людей. И наблюдать и их реакцию и твою. Так что обычные недомолвки, умолчания, полуупреки и полупохвалы и прочий атрибут служебной дипломатии в общении со Сталиным был непригоден.

В целом превосходно разбиравшийся в людях с четкими оценками кто есть кто, он иногда в приказном порядке делал такие назначения и перемещения, что я и ныне не могу понять и даже себе самому объяснить их причины.

Г. А. Куманев; Во время наших встреч и бесед Вы неоднократно отмечали, что в ходе войны Вам много раз по служебной линии доводилось бывать в зоне боевых действий. Какие фронтовые эпизоды Вам особенно запомнились?

И. В. Ковалев: Таких эпизодов в моей памяти сохранились сотни. Приведу лишь некоторые из них.

Во второй половине 1943 г. и в первой половине 1944 г. мне довелось несколько раз побывать на фронтах Правобережной Украины. Хорошо запомнилась светлая от пожаров ночь в конце 1943 г. в недавно освобожденном Киеве, когда полторы сотни вражеских бомбардировщиков волна за волной атаковали Киевский железнодорожный узел. Разбомбили станцию и подъезды к дарницкому мосту с обеих сторон. Но мост остался цел и невредим. С того дня и пошла гулять среди воинов–железнодорожников поговорка: «Хочешь жить – беги на мост».

Несколько позже близ моста, на станции Дарница, мы с начальником военных сообщений 1‑го Украинского фронта генералом

А. В. Скляровым стали свидетелями и участниками трагического эпизода. Начался он пролетом немецкого самолета–разведчика. Кружит над Дарницей – значит, жди гостей в виде бомбардировщиков. А у нас на станции незадача. Обычный порядок, заведенный еще с сорок первого года, требует немедленно очистить станцию, развести эшелоны на промежуточные станции и перегоны. Но большой эшелон с киевлянами, возвращавшимися из эвакуации, встал как раз на дарницком мосту – не хватило тяги на подъем. Закупорил дорогу.

Решаем немедленно выводить людей из эшелонов в укрытия. Благо неподалеку есть глубокий песчаный карьер. Пошли с генералом Скляровым к эшелонам, приказываем начальникам быстро выводить людей. Тому, кто хоть раз полежал под авиационной бомбежкой, такой приказ повторять не надо. Солдаты бегом устремились к карьеру. Но не все. Вижу, с площадок и даже вагонных крыш офицеры и солдаты в польской форме ведут огонь по самолету– разведчику. Кто из винтовки, кто из автомата, а кто из пистолета.

Нашел начальника польского эшелона, объяснил, что справа песчаный карьер и чтобы немедленно выводил людей в укрытие.

Не знаю, по какой причине начальник эшелона пренебрег правилами воздушной тревоги. Оставил людей в вагонах и сам остался. Эшелон разметало взрывами авиационных бомб и взрывными волнами, почти все поляки погибли.

Война есть война, потери на ней неизбежны, потери из–за собственной халатности неприемлемы, но куда денешься, если они случаются? Однако тут вмешалась в дело политика. Верней сказать политиканы из Лондона, из польской эмиграции во главе с Мико– лайчиком. Захотели нажить капитал на трагической гибели соотечественников. Лондонское радио известило мир, что польский воинский эшелон погиб по вине советских железнодорожников.

Про радио я узнал, когда приехал в штаб 1‑го Украинского фронта. Узнал также, что Сталин поверил клевете. Начальник военных сообщений фронта Скляров, офицеры Манюков, Каретников, всего семь человек были арестованы и отправлены в военный трибунал. Мотивировка: «За допущение разгрома воинского эшелона».

Иду к командующему фронтом генералу Ватутину.

– Николай Федорович, как Вы допустили арест всего Вашего отдела военных сообщений?

– А это через мою голову. Идите к Жукову, он получил указание

об аресте от Сталина.

Георгий Константинович в это время был в штабе 1‑го Украинского фронта и как представитель Ставки ВГК подготавливал меж– фронтовую операцию, которая впоследствии была названа Корсунь– Шевченковской. Иду к нему, спрашиваю, не может ли он отменить собственное распоряжение об аресте. Рассказал, как и что происходило. Он сказал:

– Нет, не могу. Это распоряжение Сталина. Вот что: давай ему сейчас доложим. Сам понимаешь, для меня это сильный прокол, что я сам не разобрал дело. Сталин был очень раздражен. Миколайчик запрашивал его из Лондона, почему, дескать, допустили гибель кадров польской армии. Я доложу, потом ты доложишь подробности.

Он позвонил в Москву, доложил Сталину и передал трубку мне. Я рассказал Верховному, чему сам был свидетелем и участником. Выслушав, Сталин сказал:

– Значит, Миколайчики и на беде хотят погреть руки. Дайте нам подробную шифровку, мы им ответим. И лондонских проанглийских полячков пошлем к черту!.. Арестованных по ошибке товарищей немедленно освободить.

Это было исполнено, и Скляров с товарищами вышел на работу.

Был високосный год, гнилая зима. В январе дороги раскисли, как в весеннюю распутицу. Весь автотранспорт сел в грязи. Танки, и те буквально плыли в густом месиве, полируя его днищами. Между тем войска Украинских фронтов проводили одну крупную операцию за другой. Их потребности в боеприпасах, горючем и прочем снабжении приходилось удовлетворять главным образом за счет восстанавливаемых железных дорог. Это время с января по апрель 1944 г. мне пришлось провести на колесах, мотаясь по Украине, проталкивая оперативные эшелоны и военно–снабженческие поезда по едва сшитым на живую нитку железным дорогам и временным деревянным мостам.

В апреле, когда войска 1‑го Украинского фронта гнали немцев от города Проскурова на юг, к Черновицам и румынской границе, распутица не раз останавливала наступление. Дороги сделались ложем для мчавшейся с гор воды. Долины превратились в болота. Единственный подход к фронту – железная дорога от Шепетовки на Тернополь. Однако ее надо еще восстановить. Восстановление идет крайне медленно. Полетел туда на самолете У-2 потому, что никаким другим транспортом до 7‑й железнодорожной бригады полковника

Н. И. Новосельского не добраться. Прилетели, плюхнулись на раскисшую поляну. Вытягивая ноги из жидкой глины, пошел я искать своего давнего наставника и учителя Николая Ивановича Новосельского. В начале двадцатых годов я служил в 10‑й железнодорожной бригаде, где он был комиссаром. Нашел его не сильно переменившимся. Пока его искал, причина медленного восстановления дороги стала мне ясна. Лес был далеко от насыпи. Валили лес, заготавливали шпалы, а потом три–четыре километра тащили дубовые шпалы к полотну. Так что собственно укладкой пути занимались не более трети рабочего времени. К тому же, как рассказал полковник Новосельский, даже металлические скрепления и костыли ему возят из тыла на самолетах У-2.

Полетел я в штаб 60‑й армии, нашел ее командующего – молодого красивого генерала Ивана Даниловича Черняховского. Обычно командармы были очень требовательны к железнодорожникам–вос– становителям, однако к простейшей логике – хочешь получить дорогу, помоги людьми – прислушивались неохотно. Иван Данилович стал приятным исключением. Без долгих разговоров послал Новосельскому 400 солдат, они приняли на себя доставку шпал и прочую черновую работу, и участок Шепетовка – Тернополь длиной в 152 км вошел в строй раньше установленного срока.

Еще один эпизод. В марте 1944 г. прервалось железнодорожное сообщение с Киевом. Нам в Шепетовку, в штаб 1‑го Украинского фронта, доложили, что неделю подряд от Киева до Бердичева мела пурга, дороги завалило снегом, поезда стали. Это сообщение пришло в штаб утром, когда мы завтракали. Представитель Ставки маршал Г. К. Жуков посмотрел в окно. Там синее небо, солнышко, весна. Трудно поверить, что в ста двадцати километрах от нас бушуют метели. Говорит мне:

– Слетай в Киев и надери уши своим брехунам.

После завтрака я связался с Киевом, с нашими товарищами, но – ничего утешительного. Говорят, даже улицами Киева не проедешь, снег едва не под крыши. Взял я самолет, полетел в Киев. От Бердичева начались снега, внизу бело, вокруг бело, самолет пробивается в снежной круговерти. Сели под Клевом, от аэродрома в город меня доставили на тракторе.

Пришел в ЦК Компартии Украины. Показал все документы, прошу пропустить к первому секретарю ЦК Н. С. Хрущеву – не пропускают. Я – начальник Центрального управления военных сообщений, прибывший в Киев по срочному делу, должен еще доказать охране Хрущева, что не отниму даром времени. Нет, я не возмущался и не кипел. Спросил охранников:

– Откуда позвонить в Москву?

Они указали кабинет второго секретаря ЦК КП(б)У Кириченко. Позвонил по ВЧ Сталину, доложил, что Киев не пропускает поезда в тылы 1‑го и 2‑го Украинских фронтов из–за снежных заносов.

– Зайдите к Хрущеву, – сказал Сталин. – Примите меры к расчистке путей.

– Заходил, товарищ Сталин, – сказал я. – Охрана не пустила.

– Вы где? – спросил он.

– В кабинете Кириченко.

– Будьте на месте, – приказал он. – Он сам придет.

И верно, через 5 минут стремительно вошел в комнату Хрущев. Почему, спросил, меня обошел и прямо звонишь Верховному?.. Ну, что отвечать и зачем? Пустое провождение времени. Я доложил дело (Хрущев ведь был еще и членом Военного совета 1‑го Украинского фронта). Надо отдать ему должное, с обычной своей энергией он тотчас мобилизовал партийные организации города, тысячи людей с лопатами вышли на железную дорогу, и сутки спустя поезда пошли через Киев на фронт.

Конечно, и этот, и многие другие эпизоды, которым я был свидетелем и участником, можно рассматривать с разных сторон. С одной стороны, в них необычайная оперативность Сталина, его обычай ничего не откладывать, мало говорить и много делать. Но с другой стороны – это же явные неполадки в управлении, когда обычная тыловая работа по расчистке дорог может замереть, если тот же Верховный не задаст взбучку должностному лицу.

Дарницкий железнодорожный мост играл столь заметную роль в снабжении советских войск, наступающих на Правобережной Украине, что немецко–фашистское командование попыталось уничтожить его диверсионным способом. Случайно мне довелось поглядеть на этих бандитов. Мы двумя машинами возвращались в Киев после ликвидации крупной фашистской группировки под Корсунем – Шев– ченковским. По округе бродили недобитые группки, мы ехали с хорошей охраной. Обогнали колонну. Это были конники–партизаны с красными лентами на шапках, а также партизанская пехота на санях с пулеметами. Я придержал машину, крикнул: «Далеко ли путь держите?» Отвечают: «А до Киева. До батьки Ковпака. На партизанское совещание». Поехали дальше, километров через 10–15 остановил патруль из солдат войск НКВД. Порасспросили нас. Заинтересовались партизанским обозом. Командир сказал, что они ждут этих конников, что это не партизаны, а бандиты, служившие немцам. А идут к Киеву с заданием взорвать дарницкий мост. Уже в Киеве я узнал, что банду окружили и ликвидировали.

В последних числах февраля того же года в Москву позвонил из Киева Хрущев. (В это время я находился в кремлевском кабинете вождя). Сталин поговорил с ним, и по репликам я понял, что ранен Николай Федорович Ватутин. В кабинете сидели Маленков, Булганин и Ворошилов. Сталин сказал:

– Хрущев говорит, что бандиты ранили Ватутина. Ранен в пах, просит оставить в Киеве для лечения. Рана не очень серьезная. Оставим?

Решили оставить в Киеве. После ранения Ватутин проболел полтора месяца, и с ним случилось то, что бывает даже при пустяковых царапинах, если не обработаешь их йодом вовремя, – случилась гангрена. Да и сам он, старый солдат, не отнесся к ранению серьезно. Я навестил Ватутина в Киеве в конце марта или начале апреля. Он с супругой жил на квартире Хрущева. Хорошая обслуга – врачи, сестры. Даже киномеханик тут, крутит в столовой фильм о войне.,

Николай Федорович рассказал мне, что сперва ему полегчало, а сейчас опять температурит. Врачи настаивают отнять ногу, а то поползет гангрена.

– А я сомневаюсь, – продолжал он. – Кому я буду нужен на одной ноге? На фронт не пустят.

Я постарался доказать ему, что пустят, что в Москве я слушал о нем самые лестные отзывы. Старался ободрить и подтолкнуть генерала к операции потому, что на гангрену я нагляделся еще в Гражданскую войну. Ватутин вздохнул и сказал:

– Надо соглашаться. Пусть режут.

Уже на фронте меня догнало горестное известие. Отняли ногу командующему слишком поздно, гангрену остановить не удалось, и в середине апреля Николай Федорович Ватутин скончался. Это была большая потеря. Ватутин был из тех русских натур, для которых собственное «я» всегда на последнем месте. В этом же разговоре он, творец и блестящий исполнитель целой череды наступательных операций, говорил не о них. Он вспоминал довоенные доклады Сталину и укорял себя, что понимал несостоятельность некоторых выводов Сталина, но, как он выразился, «не дерзнул».

Когда завершалась подготовка к Ясско – Кишиневской наступательной операции, я в очередной раз был направлен в зону предстоящих сражений. Перед отъездом меня принял Сталин. Его интересовала уже перспектива, а именно проблемы обеспечения движения наших войск через Молдавию и Румынию. Он говорил о железных дорогах Румынии и Болгарии, о коммуникационных линиях с выходом к югославской границе, о том, что удар войск 2‑го и 3‑го Украинских фронтов выведет нас в глубину Балканского полуострова.

– Постарайтесь, – подчеркнул Верховный, – сразу же наладить рабочую связь не только с румынскими коммунистами, но и с офицерами генерального штаба. Там есть люди к нам лояльные.

Походив по кабинету, Сталин сказал:

– Пройдем Румынию, выйдем к Болгарии. Думаю, нас там ждут. Уверен, вооруженного сопротивления не встретим. Не такие у русских с болгарами исторические отношения.

Мы выехали на фронт. Там к нам присоединились начальники военных сообщений 2‑го и 3‑го Украинских фронтов генералы П. М. Белов и П. А. Квашнин.

Началась Ясско – Кишиневская операция, и наша группа тронулась в путь вслед за наступающими войсками. За десять дней дело практически было сделано – Румыния выведена из войны на стороне фашистской Германии. Еще в ходе операции, на четвертый ее день в Бухаресте произошло вооруженное восстание. Народ под водительством румынских коммунистов сверг фашистскую диктатуру Антонеску и с оружием в руках вступил в бой с немецкими воинскими частями.

Не доезжая Бухареста, на станции Плоешти, наш поезд сделал первую остановку. Вызвали начальника станции. Очень перепуган. Говорить сидя не может, встает – руки по швам. Я его успокоил, он объяснил, что почти все разбежались. Работали, дескать, на немцев. Пришли русские – накажут. Я бы, говорит, тоже убежал, но не успел.