Текст книги "Говорят сталинские наркомы"

Автор книги: Георгий Куманев

Передо мной как наркомом стояла задача повысить общую дисциплину, навести порядок, обеспечить более тесное взаимодействие органов общегосударственной связи с органами управления Вооруженных Сил СССР.

Что было особенно характерно в нашей деятельности в предвоенные годы? Органы связи страны в ту тревожную пору (ведь осенью 1939 г. уже разразилась Вторая мировая война) готовились к тому, чтобы достойно выполнить те задачи, которые возникнут перед нами в боевой обстановке. Какие же важнейшие меры проводились у нас тогда в жизнь? В СССР исторически сложилось так, что проводная связь имела у нас радиальное построение. Что это означало? Линии связи, особенно действующие каналы связи, расходились от Москвы к республиканским и областным центрам, от республиканских и областных центров – к районным, от районных – к сельсоветам, колхозам и совхозам.

Поэтому очень важно было эту систему построения связи как–то изменить. Что получалось? При существовавшей радиальной системе два, к примеру, сельсовета или колхоза, находившиеся буквально рядом, скажем в 5 км друг от друга, могли практически связаться между собой только через Москву. Они могли каждый связаться с районным центром, областным центром, выйдя на Москву, а затем только выйти на другую область, на другой район и тогда только установить связь между собой.

Это было, конечно, крайне неудобно, недостаток, причем довольно существенный, в системе организации общегосударственной связи был налицо.

Поэтому в предвоенные годы начали усиленно строиться соединительные линии между районами разных соседних областей, между сельсоветами, колхозами, между областями республик и т. п. Эта работа не была закончена к началу Великой Отечественной войны.

И, как показал военный опыт, мы не без оснований беспокоились, что радиальная система связи создаст нам немалые помехи. Мы не могли, например, использовать в помощь военным органам сельскую или районную связь, поскольку у нас не было непрерывных линий.

Второй, имевшийся накануне войны существенный недостаток, – это полное отсутствие междугородних кабельных линий связи. В нашей стране к началу фашистской агрессии против СССР не было ни одного междугороднего кабеля.

И произошел такой случай. Зимой 1939–1940 гг., когда шла советско–финляндская война, был один весьма неприятный инцидент. Тогда стояли жесточайшие морозы. По столбовым воздушным линиям поддерживалась связь с Ленинградом и штабом Северо– Западного фронта. Была телеграфная и телефонная связь. Во время разговора Сталина и командующим фронтом С. К. Тимошенко в телефоне стали прослушиваться какие–то посторонние разговоры. Это явилось результатом того, что сильный мороз действовал на проводах. Ведь когда натягивают провода, учитывают максимальную и минусовую, и плюсовую температуры. Но тогда морозы доходили до —40° и того ниже, провода такую низкую температуру не выдерживали: они сокращались и рвались. Их надо было ремонтировать. Ремонтировали в сильный холод, при тех же морозах и не всегда качественно. А так как там проходил не один провод, не одна телефонная сеть, то стали возможными переходные перемены в переговорах с одной телефонной цепи на другую.

И вот тогда Сталин, конечно, устроил нам разнос. Как полагается, было организовано расследование: почему все–таки такое произошло и как произошло и т. д. Мы доказали, чем все объясняется, и он нам предложил, т. е. Наркомату связи совместно с Госпланом представить предложения. Мы решили использовать такой момент и в подготовительном проекте решения предложили ему проложить междугородний кабель между Москвой и Ленинградом – первый в стране магистральный кабель связи.

Конечно, при этом мы не представляли себе, какие нас ожидают трудности. Ведь пришлось бы копать траншеи в сильные морозы.

Когда все обоснованные предложения были Сталину представлены, он заявил, что это очень дорого стоит и потребует много цветного металла. Поэтому наш проект не был им утвержден. Таким образом, мы в Великую Отечественную войну вступили, не имея магистральных кабелей.

Еще одно обстоятельство, которое отрицательно сказалось в работе органов связи в военное время. Это отсутствие запасных узлов связи. Правда, в Москве были небольшие укрытые станции, довольно примитивные, и их брать в расчет не следовало.

Когда я начал работать в Наркомате связи, мы внесли в правительство предложение и нам специальным постановлением разрешили построить в Москве запасной узел связи. К началу фашистской агрессии он полностью закончен не был. Но мы все же туда аппаратуру внесли, т. к. если бы, не дай Бог, упала бы какая–нибудь крупная бомба на Центральный телеграф, то Москва сразу же лишилась бы всех связей (и телеграфных, и телефонных) со всей страной, по всем направлениям.

Это было самое уязвимое место, и оно постоянно вызывало законную тревогу, буквально не давало спать по мере усиления угрозы фашистского нападения.

К началу войны мы построили здание в глубине на 35 м, недосягаемое для вражеских бомб, т. е. его укрытие было достаточно надежным. К этому узлу были проведены линии связи по линиям метро. Там мы установили несколько передатчиков с антеннами.

Но это был единственный узел, который гарантировал нам, что воздушное нападение противника на средства связи нашей столицы не повлияет на их нормальную работу.

Г. А. Куманев: А какой Вы нашли работу отечественной почты после того, как вступили в должность наркома связи? Существует, Иван Терентьевич, с чьей–то подачи мнение, что накануне военных испытаний ее деятельность во многом оставляла желать лучшего. Утверждается, что всяких перебоев в почтовой связи, в том числе пропаж писем, хищений переводов, посылок и других безобразий было тогда предостаточно. И только, мол, во время войны удалось более или менее наладить эту работу.

И. Т. Пересыпкин: Все это сильно преувеличено, хотя, конечно, недостатков здесь, как и в каждом большом деле, было немало. С деятельностью Почтамта я стал знакомиться сразу после Центрального телеграфа. Ведь почта является наиболее разветвленной отраслью хозяйства связи и постоянно требовала к себе большого внимания.

Неспециалисту, который поверхностно оценивает деятельность почтовой связи, трудно представить себе ее конкретное содержание и масштабы. Я приведу Вам на память только несколько данных о работе нашей почты, скажем, в довоенном 1940 г. В течение этого года наши почтовые работники (а тогда в стране было более 51 тыс. предприятий почтовой связи) перевезли и доставили около 2,5 млрд. писем и более 6,5 млрд. газет, журналов и других периодических изданий.

Зачастую даже не все связисты задумываются над тем, как ответственна и с какими трудностями сопряжен труд почтовых работников и какой длинный и сложный путь проходит от отправителя до адресата обыкновенное письмо. Но кто и когда подсчитал ежедневные усилия, которые затрачивает почтальон на регулярную и оперативную доставку писем и газет в городах и селах. Я убежден, что такой труд вполне соизмерим с трудом рабочих тяжелой промышленности.

Что касается периода Великой Отечественной войны, то, конечно, в этой суровой обстановке ответственность почтовых служащих за обеспечение четкой и слаженной работы неизмеримо возросла. В своем подавляющем большинстве они глубоко понимали, что значит для фронтовиков и тех, кто остался в тылу, получить весточку от своих родных и близких и поэтому трудились поистине самоотверженно, выполняя свой патриотический долг перед Родиной.

И если у нас по итогам минувшей войны, кажется, уже кое–где появились памятники не только знаменитым гражданам нашего Отечества, но и представителям некоторых профессий – памятник безымянному танкисту, летчику, шахтеру, врачу, учителю, строителю, то обязательно необходимо соорудить памятник и почтальону.

Г. А. Куманев: Что Вы можете еще сказать о степени готовности наших средств связи на случай войны и как Вы и Ваши коллеги ощущали приближение фашистского нападения? Ведь, как известно, связисты иной раз первыми узнают о многих событиях.

И. Т. Пересыпкин: Мы хорошо чувствовали неумолимое приближение войны: за несколько дней до 22 июня 1941 г. дипломаты, находившиеся в Москве, никак не могли попасть по телефонным связям в свои страны. Берлин все время тормозил эти связи. Это было примерно в середине июня, и мы вынуждены были доложить в правительство относительно того, что берлинская станция саботирует транзитные связи из Москвы с другими государствами. То заявляли о технически неисправной линии, то еще какие–то причины находили…

Это был дополнительный штрих к тому, что немцы уже хотели изолировать нашу столицу от внешних связей, в том числе и дипломатические представительства в СССР.

Хочу еще раз подчеркнуть: мы пользовались радиосвязью в интересах народного хозяйства, населения буквально по воздушным линиям связи. У нас отсутствовали магистральные кабельные линии, у нас отсутствовала сеть запасных резервных узлов связи на периферии.

Г. А. Куманев: Были, наверное, еще какие–то трудности накануне войны?

И. Т. Пересыпкин: Конечно. Нас не баловали и в области снабжения. В предвоенные годы, начиная с 1937‑го, капиталовложения на развитие связи в стране непрерывно снижались. Тут, может быть, были виноваты и мы, потому что средства, которые выделялись на развитие связи, полностью не реализовывались. А для этого имелись свои причины.

Таким образом, мы не получили в предвоенное время скачка в развитии общегосударственной связи. Все это негативно сказалось во время Великой Отечественной войны.

Было еще одно обстоятельство, которое мешало нам. Это, как я уже отметил, неудовлетворительный уровень материально–технического снабжения. Следует признать, что наша промышленность средств связи была очень маломощной. У нас по сути дела имелся единственный завод «Красная заря», который производил и снабжал нас телефонной аппаратурой всех типов, завод им. Кулакова, который делал телеграфные аппараты СТ‑35 и Бодо, т. е. обеспечивал телеграфной связью, и завод им. Коминтерна, который делал мощную радиоаппаратуру. Все они находились в Ленинграде и не удовлетворяли наших даже минимальных потребностей в средствах связи.

Таким образом, к началу фашистской агрессии против Советского Союза из–за недостаточных мощностей нашей промышленности средств связи нам не удалось осуществить намеченную программу перевооружения войск связи всем необходимым. К этому времени Красная Армия имела значительный некомплект средств связи и ограниченные запасы на складах.

Приведу Вам некоторые данные, которые я захватил с собой. На

1 июня 1941 г. войска связи были обеспечены: телеграфными аппаратами Бодо на 69 %, СТ‑35 – на 35 %, Морзе – на 76 %, индукторными телефонными аппаратами – на 37 %, полевым телеграфным кабелем – на 30 %. Не лучше обстояло дело и с обеспечением войск радиоаппаратурой.

Таковы были материальные предпосылки работы нашей связи в 1941 – 1945 гг., вот в таких условиях мы приближались к грозному военному времени.

Г. А. Куманев: Каким для Вас оказался первый день Великой Отечественной войны, где Вы ее встретили?

И. Т. Пересыпкин: Накануне вероломного фашистского нападения на нашу страну, 19 июня 1941 г. около 10 часов вечера мне позвонил Поскребышев и сообщил, что меня приглашает к себе товарищ Сталин. По какому вопросу меня вызывают, Поскребышев, как обычно, не сказал. Такие вызовы случались довольно часто. И обычно до встречи со Сталиным было невозможно догадаться, с какой целью ты должен прибыть в Кремль.

В кабинете, в котором я бывал уже не раз, Сталин находился один. Он поздоровался со мной, предложил сесть, а сам несколько минут прохаживался, о чем–то размышляя. Сталин показался мне несколько взволнованным.

Подойдя потом ко мне, он остановился и сказал:

– У Вас не все благополучно, товарищ Пересыпкин, со связью и расстановкой кадров в Прибалтийских республиках. Поезжайте туда, разберитесь и наведите порядок.

После этого Сталин повернулся и направился к своему рабочему столу. Из этого я сделал предположение, что разговор, по–видимому, закончен. Но все же несколько минут я стоял, ожидая дополнительных распоряжений. Потом спросил:

– Разрешите идти?

– Идите, – ответил Сталин, не поднимая головы от своих бумаг.

Из Кремля я поехал в Наркомат связи, где со своими заместителями мы наметили ряд сотрудников, которые должны были вместе со мной отправиться в командировку.

Но наша поездка задержалась. На следующий день, в пятницу

20 июня, состоялось заседание правительства, на котором был и я. Председательствовал глава СНК СССР Сталин.

В ходе обсуждения одного из вопросов повестки дня для подготовки проекта решения потребовалось создать комиссию. В ее состав по предложению Сталина был включен и я. Проект решения мы должны были подготовить 21 июня. Отсюда я сделал вывод, что моя поездка в Прибалтику откладывается на два дня.

Во второй половине дня 21 июня комиссия подготовила проект решения и документ был подписан. После этого я побывал в Наркомате связи и часа через два уехал за город.

Был субботний вечер, и мне пришла в голову мысль, что выезжать в Прибалтику надо в конце следующего дня, т. к. в воскресенье все там отдыхают.

Когда же я приехал к себе на дачу, мне вскоре позвонил Поскребышев и сказал, чтобы я срочно по такому–то телефону связался со Сталиным.

Я тут же набрал указанный номер телефона.

– Вы все еще не уехали? – спросил меня Сталин.

Я попытался объяснить, что по его же поручению работал в комиссии по проекту решения… Но он меня перебил:

– Когда же Вы выезжаете?

Я вынужден был поспешно ответить:

– Сегодня вечером.

Сталин положил трубку, а я стал лихорадочно думать, как нам в названный срок выехать из Москвы. Прежде всего связался с НКПС и попросил прицепить наш вагон к поезду Москва – Вильнюс, который отправлялся в 23 часа. Получив согласие, позвонил в Наркомат связи и дал указание, чтобы выделенные для поездки в Прибалтику сотрудники были у нашего вагона за 10–15 минут до отправления поезда.

Но вот все оказались в сборе, никто не опоздал, и наш состав тронулся в путь.

Время было довольно позднее, и мы легли спать. Проснулись, когда поезд стоял уже в Орше. Решили немного подышать свежим воздухом. Но к нашему вагону подошел начальник местной конторы связи, спросил замнаркома связи Омельченко и вручил ему совершенно непонятную по содержанию телеграмму: «Связи изменением обстановки не сочтете ли нужным вернуться в Москву? Пересыпкин».

Самое удивительное, что в правительственной телеграмме стояла моя подпись. Мы терялись в догадках. (Только позднее после приезда в Москву выяснилось, что телеграмму по собственной инициативе отправил мой первый заместитель Константин Яковлевич Сер– гейчук. Оказавшись «большим конспиратором», он решил не разглашать, что в поезде Москва – Вильнюс едет нарком.)

– Мне ничего не понятно, – сказал я. – Что случилось? Что это за «изменение обстановки»?

Местный начальник связи, доставивший телеграмму, удивился еще больше моему вопросу. Он ответил:

– А разве Вы ничего не знаете? Началась война.

– Уже?! – Только это слово я и смог произнести в тот момент.

Мы вышли на перрон. В ясном солнечном небе над Оршей

высоко кружил, очевидно, германский самолет–разведчик. Я размышлял, как мне поступать дальше: продолжать ли следовать в Вильнюс или возвращаться в Москву.

Из кабинета начальника вокзала я позвонил в Наркомат связи своему заместителю Попову и попросил его срочно переговорить с маршалом Ворошиловым, который тогда курировал наш наркомат, и получить ответ, как мне поступить дальше.

Через несколько минут раздался звонок, и Попов передал мне полученное от Ворошилова указание: «Немедленно возвратиться в Москву».

Мы выехали в столицу во второй половине дня на потрепанной полуторке. Легковых машин в Орше вообще не оказалось. По пути пересели на другой транспорт, ЗИС‑11а. Автомашина по нашему звонку была выслана нам навстречу Смоленским облисполкомом. В Смоленске мы немного задержались. Как и в Орше, ознакомившись с работой местных связистов в условиях начавшейся войны и убедились, что работают они неплохо.

Вскоре нас встретили два черных наркомовских «бьюика», которые были высланы из Москвы. Мы стали двигаться к столице гораздо быстрее. В моей автомашине был радиоприемник (тогда это было редкое явление), и, подъезжая к Москве, я включил его, чтобы послушать наши последние известия. На многих частотах лилась страшная антисоветчина, звучали фашистские бравурные марши, слышались крики «Зиг! Хайль!» и «Хайль! Гитлер!». Гитлеровские радиостанции на русском языке выливали на нашу страну, на советских людей потоки злобной и гнусной клеветы. Враг хвастливо сообщал, что Красная Армия разбита и через несколько дней германские войска будут в Москве. Слушать весь этот берд было невозможно, и я выключил радиоприемник…

Рано утром 23 июня мы подъехали к столице. В Наркомате связи нас ожидало много чрезвычайно важных и сложных дел. Вот так я встретил первый день войны, так она началась для меня.

К этому еще добавлю, что денем 24 июня я был вызван к Сталину. Необычность вызова заключалась в том, чаще всего мне приходилось являться в Кремль в вечернее время или поздно ночью. Сталин подробно расспросил меня о состоянии связи с фронтами, республиканскими и областными центрами, поинтересовался относительно неотложных нужд Наркомата связи. Я откровенно доложил ему об увиденном в Орше и Смоленске, об услышанном в эфире по дороге в Москву и о том, что нас особенно беспокоит работа Московского узла. В то время и Наркомат связи, и телеграф, и Центральная международная телефонная станция находились в одном здании по улице Горького. И достаточно было вражескор! авиации вывести из строя это здание, как сразу на многих важных направлениях могли бы одновременно нарушиться телеграфная и телефонная связь.

– А что требуется? – спросил Сталин, – и, подвинув ко мне чистые листы бумаги, сказал: «Пишите». Я сел за стол и стал писать, перечисляя все, что требуется в первую очередь. Не забыл при этом попросить правительство помочь нам укрепить в Москве аварийновосстановительную службу и выделить Наркомату связи дополнительное количество автомашин.

Сталин в это время ходил по кабинету, поглядывая на меня. Когда я закончил свою записку, исписав несколько листов писчей бумаги, он быстро их просмотрел и написал резолюцию: «Согласен».

Потом сказал, чтобы я отправился к Чадаеву, и пусть тот «выпускает закон». (Яков Ермолаевич Чадаев в течение всей войны работал управляющим делами Совнаркома СССР. Обладая многими положительными качествами, он не раз оказывал Наркомату связи необходимую помощь и содействие.)

Вскоре Совнарком СССР принял решение о создании в системе нашего наркомата ремонтно–восстановительных частей, которые в ходе Великой Отечественной войны сыграли очень важную роль. В самой столице на Московском узле связи стали действовать три батальона аварийно–восстановительной службы, которые во многом обеспечивали нормальную деятельность важнейших предприятий общегосударственной связи.

Г. А. Куманев: А что потребовалось сделать в первую очередь в эти первые столь тревожные дни военной обстановки? Как, товарищ маршал, проявили себя тогда связисты, какие их дела, какие эпизоды той начальной поры фашистской агрессии Вам особенно запомнились?

И. Т. Пересыпкин: Поскольку с первых дней войны, как и во всех других отраслях народного хозяйства, началась перестройка работы Наркомата связи СССР на военный лад, задачи общегосударственной связи намного усложнились.

Требовалось срочно обеспечить устойчивую связь Ставки Главного Командования Красной Армии, штабов ВВС, войск ПВО и Военно – Морского Флота со всеми фронтами, флотами и военными округами. Резко повысился контроль за состоянием фронтовых связей. Все средства и, прежде всего резервные и запасные узлы были приведены в полную боевую готовность.

Кроме того, в первый же месяц войны своим приказом мы перевели весь руководящий состав наркомата, предприятий связи Москвы, Ленинграда, областных центров, республиканские и областные управления на казарменное положение. Люди постоянно находились на рабочих местах, в том числе руководящие и инженерно– технические работники, обеспечивая устойчивую связь.

Вас интересует, как проявили себя связисты во фронтовой обстановке в самом начале войны? Охотно приведу несколько характерных примеров.

В последние дня июня 1941 г. в Наркомат связи СССР позвонила дежурная телефонистка междугородной телефонной станции белорусского г. Пинска. Сквозь сильные помехи, срывающимся от волнения голосом она торопливо сообщала:

– Товарищи! Наши войска оставили город. На улицах появились немецкие танки с белыми крестами… Вижу их в окно… Никого из наших начальников нет… Что мне делать?..

Мы посоветовали этой скромной и мужественной телефонистке, которая до последнего часа не оставила свой служебный пост, поскорее уйти из города и присоединиться к своим. Долгое время ее фамилия оставалась неизвестной, и только в 1967 г. по моей просьбе белорусским связистам удалось разыскать Веру Мисковец. Так звали ту пинскую телефонистку.

Это был не единичный случай. В управление связи Ленинградского фронта позвонила дежурная телефонистка станции Вьерица, куда уже ворвались вражеские войска. Она успела сообщить некоторые важные сведения и тоже спрашивала, что ей делать. Ей ответили, чтобы она поскорее уходила со станции, по возможности приведя в негодность аппаратуру…

Много раз в сутки во время Смоленского оборонительного сражения звонил мне из пылающего города начальник Смоленского областного управления связи Павел Митрофанович Кириленко. (Я с ним встречался в первый день войны, когда мы через Смоленск возвращались из Орши в Москву.) Кириленко сообщал по телефону об ожесточенных бомбежках города, о том, как связисты в этих тяжелых условиях с риском для жизни обеспечивают связь, работая до последней возможности на своих постах. Он погиб смертью героя во время одного из налетов гитлеровских стервятников.

В июле 1941 г. при обороне железнодорожной станции Дно отличились связисты 415‑го батальона связи 22‑го стрелкового корпуса, особенно их командир, заместитель политрука радиороты Мери, а в боях в районе реки Днестр стрелок–радист 132‑го бомбардировочного авиаполка 64‑й авиадивизии сержант Бражников. За проявленное мужеств и отвагу им первым среди связистов было присвоено звание Героя Советского Союза.

В дни битвы под Москвой беспримерный подвиг совершил сержант гвардейского батальона связи 16‑й армии комсомолец Николай Новиков. Во время одного из ожесточенных боев прервалась связь, и он получил приказание исправить линию. Когда Новиков обнаружил место разрыва, на него напала группа вражеских солдат. Отстреливаясь из автомата и получив смертельное ранение, отважный связист не смог срастить поврежденный кабель. Тогда он зажал его концы в зубах и таким образом восстановил связь…

Только примерно через час наши воины обнаружили окоченевшее тело героя. За этот подвиг он был посмертно награжден орденом Красного Знамени.

Наш известный поэт–фронтовик Алексей Сурков посвятил подвигу Николая Новикова прекрасное стихотворение «Связист». Приведу Вам его по памяти:

 
Осенний день безветрен был и хмур.
Дрожал от взрывов подмосковный лог.
Связист зажал зубами шнур И за сугроб, отстреливаясь, лег.
Лишь через час его в снегу нашли,
В больших глазах застыла синева.
Меж мертвых губ по проводу текли Живой команды твердые слова.
Связист и в смерти не покинул пост,
Венчая подвигом свой бренный труд.
Он был из тех, кто, поднимаясь в рост,
Бессмертие, как города берут.
 

Таких подвигов наши связисты совершили потом немало.

Из многих важных событий начала Великой Отечественной войны не могу не назвать выступление по радио Председателя ГКО Сталина 3 июля 1941 г. Подготовка его выступления велась самым тщательным образом, и мы к этому имели непосредственное отношение.

Первоначально планировалось, что Сталин выступит в одной из студий Радиокомитета, которые находились тогда в здании Центрального телеграфа. Потом спросили у меня, возможно ли организовать трансляцию его речи прямо из Кремля. Я ответил утвердительно.

После этого мне было поручено обеспечить трансляцию выступления вождя по радио и по московской радиотрансляционной сети.

Связисты в ночь на 3 июля напряженно трудились. В одну из указанных служебных комнат, находившуюся в здании Совнаркома СССР в Кремле, были подведены кабели, микрофоны и т. п. В полную готовность были приведены все радиовещательные станции страны и радиотрансляционная сеть столицы. Все мы очень беспокоились за качество трансляции. Комната, где должен был выступать Сталин, была с высокими деревянными панелями и не отвечала даже минимальным техническим требованиям в отношении акустики. Но ничего не оставалось делать…

В пять часов утра 3 июля мы были на месте с известным советским диктором Юрием Борисовичем Левитаном. Разместились в той самой комнате. В шесть часов утра туда пришел Сталин. На нем был обычный серый костюм военного покроя. Он с нами поздоровался и спросил:

– Ну как, готово?

– Да, все готово, – ответили мы.

Сталин сел за небольшой столик, на котором были установлены микрофоны. Рядом с ними поставили бутылку «Боржоми» и стаканы. Юрий Левитан объявил по радио о предстоящем выступлении Председателя ГКО. Заметно волнуясь, Сталин начал свою речь. Слушали мы его с Левитаном, как и весь советский народ с огромным вниманием. Он не только изложил содержание ставшей известной через много лет Директивы СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 29 июня 1941 г., обращенной к партийным и советским организациям прифронтовых областей, но и дополнил и развил ее основные положения. Меня особенно поразило, что в этой речи Сталин достаточно откровенно раскрыл перед народом смертельную опасность, нависшую над страной. Он призвал советских людей отрешиться от беспечности, самоуспокоенности, шапкозакидательства и мобилизовать все свои силы на отпор врагу.

Г. А. Куманев: А как были организованы радиотрансляции торжественного заседания, посвященного XXIV годовщине Великого Октября, и военного парада на Красной площади 7 ноября 1941 г.?

И. Т. Пересыпкин: В начале ноября 1941 г. нам стало известно, что 6 ноября, как и прежде, состоится торжественное заседание, посвященное XXIV годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. В кабинете у Сталина несколько раз обсуждался вопрос, где лучше всего его провести. В конце концов выбор остановился на станции метро «Маяковская». Но перед тем как принять окончательное решение, туда поздно ночью поехали некоторые члены ГКО, а затем и Сталин. Председатель ГКО и его окружение спустились на эскалаторе, который был специально включен.

Осмотрев зал, где должно было состояться торжественное заседание, Сталин одобрил это предложение. Но наряду с этим он обратил внимание на находившихся там маленьких детей, которые, укрываясь от бомбежек, лежали с матерями прямо на холодном полу.

Сталин повернулся к сопровождавшему его председателю Моссовета Василию Прохоровичу Пронину и строго сказал:

– Куда Вы смотрите? Это же безобразие.

Буквально через несколько дней на всех станциях метрополитена, которые использовались в качестве бомбоубежищ, появились раскладные кроватки и даже матрасики для детей.

После осмотра станции «Маяковская» мне было поручено оборудовать место проведения торжественного заседания и установить усилительную радиоаппаратуру. Это была нелегкая задача – обеспечить высокое качество трансляции из такого импровизированного зала. Но важное правительственное поручение радисты и радиофи– каторы с честью выполнили.

Среди присутствовавших на торжественном заседании были члены Политбюро ЦК партии, ГКО, известные военачальники, актив Московской парторганизации, воины–фронтовики, ополченцы и др. Вдоль платформ стояли длинные поезда метро, где разместились гардеробы и буфеты.

Доклад, с которым выступил Председатель Государственного Комитета Обороны Сталин, с помощью радио слушала вся страна. Он вселил много надежд в сердца советских людей и укрепил их веру в неминуемый разгром гитлеровских захватчиков.

Потом состоялся большой праздничный концерт. Моя память сохранила прекрасные выступления народных артистов СССР Валерии Владимировны Барсовой, Ивана Семеновича Козловского, Михаила Дормидонтовича Михайлова и Краснознаменного ансамбля песни и пляски Красной Армии.

По окончании концерта под строгим секретом нам сообщили, что завтра состоится традиционный военный парад на Красной площади, куда нам выдали пропуска. Мы были предупреждены о необходимости держать в полной готовности все радиостанции страны, поскольку не исключалась возможность трансляции парада по радио.

Во все это верилось с большим трудом, ибо слишком близко у стен столицы находился враг…

Ночью накануне праздника шел сильный снегопад, который продолжался и все утро. Об окончательном решении обеспечить трансляцию парада мне стало известно перед самым его началом, которое было необычным – 8 часов утра. Немедленно были даны указания по всей сети радиостанций Советского Союза.

Вся сражавшаяся страна слушала передачу об этом историческом параде. Как он всколыхнул наш народ! Такое забыть невозможно.

Г. А. Куманев: Благодарю Вас, Иван Терентьевич за столь интересные ответы. Вы обстоятельно раскрыли содержание важнейших задач, которые стояли перед работниками связи накануне фашистского нашествия. А насколько изменился круг этих задач, задач Наркомата связи с началом войны?

И. Т. Пересыпкин: По–моему, частично я этого уже касался. Но могу что–то повторить и добавить следующее. По плану в случае фашистского нападения мы должны были сформировать большое количество частей связи и вместе с телеграфными, телефонными каналами и мощными радиостанциями передать их военному командованию.

Затем мы должны были развернуть огромную сеть учреждений военно–полевой почты, а именно: для штабов фронтов – военносортировочные пункты, для всех армий – военно–почтовые базы, для всех соединений и отдельных частей, штабов и т. д. – военно– полевые почты.

Наряду с этим приводились в повышенную боевую готовность все средства связи, и прежде всего резервные и запасные узлы.

В мирные годы мы и не рассчитывали, что в военных условиях в интересах Красной Армии будут создаваться вот такие магистральные линии.

Следует иметь в виду, что передача каналов связи происходила при господстве авиации противника, которая систематически бомбила населенные пункты, промышленные районы, мосты и железные дороги. При бомбежке наши линии связи постоянно выходили из строя. Если бы у нас были кабельные линии, было бы, конечно, намного легче.