Текст книги "Говорят сталинские наркомы"

Автор книги: Георгий Куманев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 53 страниц)

Фашисты, видимо, узнали о приезде Гопкинса и решили продемонстрировать Америке наглядно, как они молотят Москву с воздуха. Налет в этот вечер был особенно сильным и продолжительным. Налет уже начался, когда Сталин в своей машине повез Гопкинса из здания ЦК к станции метро «Кировская».

Я в своей машине ехал за ними. Въехали во двор краснокирпичного дома, из которого был устроен подземный ход на станцию метро. Во дворе Сталина ждали охранники во главе с наркомом внутренних дел Берией. Он взял Сталина за руку, чтобы вести вниз и сказал что– то насчет опасности. На что Сталин ответил резко и грубо, как, впрочем, говорил всегда, когда бывал в раздражении: «Уходи прочь, трус!» Это выражение я слышал из его уст не раз. Оно в соединении с тоном и манерой разговора производило на окружающих сильное впечатление. Некоторые ему подражали. Тот же Берия.

Сталин встал посреди ночного двора и смотрел в черное небо, на немецкий самолет в кресте прожекторов. И Гопкинс стоял рядом и смотрел. И случилось то, что не так уж часто случалось в ночных налетах. Немецкий «юнкере» стал падать беспорядочно – значит, сбили. И тут же вскоре зенитная артиллерия сбила второй самолет. Сталин сказал, и переводчик пересказал Гопкинсу:

– Так будет с каждым, кто придет к нам с мечом. А кто с добром, того мы принимаем, как дорогого гостя.

Взял американца под руку и повел вниз. Я тоже пошел вниз, в свою фанерную будку и занялся неотложными делами перевозки войск. Готовились контрудары, контрнаступление, и нам предстояло доставить на фронт свыше 300 тыс. солдат и офицеров.

Гопкинс уехал в Америку, и скоро в Архангельский, а затем и во Владивостокский порты стали приходить суда с грузами цветных металлов и высокооктановым бензином. Для их транспортировки требовалось ежедневно подавать под погрузку 450 насыпных полувагонов и наливных цистерн. Но ведь путь Москва – Владивосток даже для курьерского поезда занимал десять суток. Поэтому ежедневная погрузка 450 полувагонов и цистерн требовала, чтобы на всем рейсе (туда и обратно) постоянно находилось до 10000 вагонов порожняка и столько же груженных вагонов.

Ответственность за эти стратегические поставки Верховный возложил на органы военных сообщений. Утром, начиная рабочий день, я первым делом спрашивал, сколько вагонов на рейсе. Если меньше 20000, наказывал виновных вплоть до штрафной роты. Иначе было нельзя – любой срыв крепко ударял и по нашей фронтовой авиации, и по танковой промышленности. А промышленность эта в те дни спешной эвакуации, спешного монтажа заводов на Востоке, истощения и потери запасов стратегического сырья была чрезвычайно чувствительна к срывам поставок.

Но вернусь к началу ноября 1941 г., когда наступление противника было остановлено на дальних и ближних подступах к Москве. В ожесточенных сражениях возникла двухнедельная пауза. Обе стороны спешно перегруппировывали силы и подтягивали резервы, готовясь с одной стороны, с немецкой, – к продолжению наступления на Москву, а с другой, с советской, – к контрнаступлению.

Приблизился наш большой праздник – 24‑я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Все поневоле интересовались – состоится ли обычный военный парад на Красной площади в Москве? Состоится ли торжественное заседание? Многие в этом сомневались: ведь враг у порога столицы. Но, как известно, и то и другое состоялось, и оба события произвели колоссальный положительный эффект и на нашу страну, и на фронтовую армию. Мне в них участвовать не привелось. Тем не менее и я стал свидетелем военного парада 7 ноября 1941 г.

5 ноября меня вызвал Сталин. Приказал выехать в Куйбышев. Уже несколько месяцев Куйбышевская железная дорога стала притчей во языцех. Два грузопотока – с востока на запад и обратно – сталкивались, забивая пути. Пропускная способность падала. К тому же вдоль дороги расположилось множество складов с нефтепродуктами, куда ежедневно поступало горючее и масла и откуда они, тоже ежедневно, отправлялись на фронт. Эти поезда еще более загромождали, а подчас и закупоривали дорогу.

Сталин дал задание расчистить пробку и лично проследить за пропуском через Куйбышевский узел эшелонов с сибирскими и дальневосточными дивизиями. Сказал также, что, поскольку Советское правительство находится сейчас в Куйбышеве, там по случаю годовщины Великого Октября будет устроен военный парад. Мне надлежит обеспечить доставку в Куйбышев двух стрелковых дивизий, тяжелой артиллерии и танков.

Я выехал в Куйбышев и занимался напряженной работой: разгрузкой железнодорожного узла. Удалось это сделать, но стало ясно, что принятые для разгрузки чрезвычайные меры лишь временно и ненадолго решили проблему. Куйбышевский узел просто слабо развит в техническом смысле. Надо удлинять старые и строить новые пути, платформы, краны, водокачки, связь и прочее. Иначе заторы на дороге будут постоянными. Решил по прибытию, в Москву доложить об этом руководству.

В ночь на 7 ноября неподалеку от Куйбышева были выгружены две стрелковые дивизии и тяжелая военная техника. А несколько часов спустя эти соединения, отлично вооруженные и снаряженные, парадным строем прошли по центральной площади Куйбышева, перед трибуной с членами Советского правительства и дипломатическим корпусом. Тесным строем прошли десятки новых танков Т-34, за ними на тракторах – тяжелые пушки и гаубицы. Пролетели над площадью боевые самолеты. Даже на меня, который знал, сколько новых войск сосредотачивается под Москвой, парад произвел сильное впечатление. Что уж говорить про жителей города! Воодушевляющая картина: есть у нас кому и есть чем побить немца! Да и послам, и посланникам, полагаю, это мощное движение пехотных, танковых и артиллерийских колонн дало пищу для иных, чем прежде, размышлений. Ведь они, союзники наши, тоже, как и наши противники по войне, считали дни, оставшиеся до падения Москвы.

Сразу после парада войска были погружены в эшелоны и отправлены в Москву для дальнейшего следования на фронт.

В середине ноября фашистская группа армий «Центр» возобновила операцию «Тайфун», т. е. генеральное наступление на Москву. И опять, как в октябре, наиболее опасным для нашей обороны стало вклинение немецких танковых и моторизованных дивизий северо– западней Москвы. Противник захватил город Клин на дороге Москва – Ленинград и продолжал распространяться вдоль этой дороги на юго–восток, а также на восток, к Савеловской дороге, к каналу Москва – Волга. Прорыв его подвижных соединений за канал выводил их на оперативный простор и грозил отрезать Москву от главной питательной артерии ее обороны – от восточных дорог.

Конец ноября – начало декабря в памяти моей не разделяются на дни и ночи. Все слито в едином бешенном ритме боевой работы, в режущем бессонном свете ламп, в мелькании лиц, в мерном пиканье телефонных зуммеров, в стремительных выездах на фронт, где снега, мороз, где на полнеба мертвенные зарницы орудийных залпов, где прямо в ночном поле выгружаются приведенные тобой эшелоны и сыпят искрами трубы паровозов.

В ночь на 26 ноября нам удалось быстро подать два с лишним десятка эшелонов к Серпухову, погрузить 7‑ю гвардейскую стрелковую дивизию и под огнем противника, который в некоторых местах обстреливал дорогу Серпухов – Москва не только артиллерийским, но и пулеметным огнем, перевезти гвардейцев в Москву и далее на север, на Клин, где они с хода вступили в бой.

Несколько дней спустя на том же клинском направлении, но ближе к Савеловской железной дороге возник очередной критический момент. Немцы захватили станцию Яхрома, подошли к городу Дмитрову, их передовые батальоны перешли по льду канал Москва– Волга и закрепились на плацдарме.

Меня вызвал Верховный Главнокомандующий. Приказал обеспечить незамедлительную переброску к месту прорыва авангарда 1‑й ударной армии, главные силы которой уже сосредотачивались северней Москвы. Командовал армией очень боевой товарищ, заслуженный воин генерал–лейтенант Василий Иванович Кузнецов. И когда мы организовали переброску одной стрелковой дивизии под Яхрому– Дмитров комбинированным маршем – сперва железной дорогой, затем автомашинами, Кузнецов лично с небольшой оперативной группой возглавил контрудар. Дивизия атаковала с хода, выбила фашистов с плацдарма и восстановила фронт. Я доложил об этом Сталину, и опять он потребовал, чтобы я убедился в этом лично.

Поехал. В маленькой деревушке разыскал генерала Кузнецова. Доклад военного коменданта подтвердился. Я спросил Кузнецова, почему он не доложил сам по начальству. Ни штаб фронта, ни Ставка ничего не знают о том, что его дивизия выбила немцев за канал. С добродушием опытного вояки он ответил:

– Откуда им знать, если не подали мне связи? Как доложить? Деревенским телефоном от тети Глаши к тете Наташе?

Вообще Василий Иванович, как я его потом узнал, был большой умница и талантливый военный человек.

Ну а что касается привычки Сталина перепроверять важные сведения с фронта, то привычка родилась, как говорят, не от хорошей жизни. Помимо плохой связи – в основном телефонной, причину надо искать и в неточных докладах, которые Ставка получала с мест. Особенно часто такие сведения поступали в первые месяцы войны…

Железнодорожники вместе с органами военных сообщений Красной Армии в решающий период обороны нашей столицы достойно справились с огромным объемом воинских перевозок. В то время как начальник генерального штаба сухопутных сил Германии генерал Ф. Гальдер поспешил отметить 2 декабря 1941 г. в своем дневнике, что «сопротивление противника достигло своей кульминационной точки» и что «в его распоряжении нет больше никаких новых сил», наша Ставка ВГК в основном закончила переброску по железным дорогам стратегических резервов. Это позволило войскам Калининского, Западного фронтов и правого крыла Юго – Западного фронта 5–6 декабря 1941 г. перейти в контрнаступление. Как известно, сопротивление немецко–фашистских захватчиков на полях Подмосковья было сломлено, и они стали отступать, неся значительные потери.

Г. А. Куманев: Однажды во время нашей беседы Вы, Иван Владимирович, упомянули об одном эпизоде, когда в результате вражеской бомбежки были сильно контужены и Вас даже посчитали погибшим. Нельзя ли об этом немного подробнее?

И. В. Ковалев: Это произошло в дни битвы под Москвой, когда советские войска добились первых серьезных успехов. В январе 1942 г. в разгар контрнаступления Красной Армии мне было поручено обеспечивать продвижение эшелонов 1‑й ударной армии. Ставка Верховного Главнокомандования готовила удар Северо – Западного фронта на демянском направлении. Для подкрепления удара туда направили армию генерал–лейтенанта Василия Ивановича Кузнецова. Путь ее с Западного фронта на Северо – Западный пролегал по двум железным дорогам: из Подмосковья на Ленинград до станции Бологое, от Бологова на Псков до Старой Руссы. Обе дороги были фронтовыми в прямом смысле слова. С первой из них немца согнали недавно, да и то не со всей. Вторая в западной ее части – от Пскова до Старой Руссы – находилась в руках противника. Разрушения были обширные и продолжались каждый день. Немецкие бомбардировщики атаковали и узел этих дорог – Бологое и другие станции, стремясь вывести из строя все восстановленные или восстанавливаемые железнодорожные объекты – пути, стрелки, лини связи, водоснабжение, угольные и дровяные склады, ремонтные мастерские и т. д. Словом, работа этих дорог, несмотря на все старания и самоотверженность железнодорожников, была неустойчивой.

В 20‑х числах января меня вызвал Сталин и потребовал всемерно ускорить переброску 1‑й ударной армии через Бологое к Старой Руссе. При этом Верховный подчеркнул: обеспечить перевозки надо втайне от противника. Я поехал в Бологое. В пути мы с комиссаром Квашниным прикидывали, как нам быстро, не насторожив авиационную разведку противника, протащить через Бологое на Запад 156 воинских эшелонов.

В Бологое приехали ночью. Собрали железнодорожников, пришел находившийся здесь начальник управления воинских перевозок НКПС генерал Н. С. Кресик. Посовещались, выяснили следующее: дорога на Старую Руссу одноколейная. Если использовать ее для двустороннего движения, то есть так: на запад идут груженые эшелоны, им навстречу уже разгрузившиеся, – это встречное движение на однопутке займет уйму времени. Если же пустим все 156 эшелонов один за одним, то хватит ли путей под Старой Руссой, чтобы разместить эту массу паровозов и вагонов? Кроме того, линия фронта рядом с районом выгрузки. Возможен вариант, когда противник, узнав о сосредоточении армии, первым нанесет удар и прорвется танками к железной дороге. Вывести из–под удара эти полторы сотни поездов мы вряд ли успеем. Противник овладеет ими или разобьет.

Однако ускорить перевозку армии в район Старой Руссы можно только так. Будем гнать эшелоны на Запад один за одним без перерыва. Обговорив этот вариант и приняв необходимые меры к его выполнению, мы вышли на морозный воздух, чтобы немного размяться. Местные товарищи рассказывали события минувшего лета: как вражеские танки оседлали дорогу и отрезали Ленинград от Москвы, как трудно теперь управлять из Болотова этой практически тупиковой дорогой.

Светало, взошло солнце, и в его лучах блеснул немецкий самолет–разведчик. Покружил над станцией Бологое–товарная и ушел на юго–запад, на Великие Луки. Я не суеверен, но сплюнул через левое плечо. Хорошо, если немцы подумали, что мы сосредотачиваем войска к Великим Лукам. Вернулись в здание управления, и тут воздушная тревога. Видим, идет на товарную станцию эскадрилья «юнкерсов». Был соблазн отъехать на дрезине подальше, да нельзя! Что люди скажут? Пока совещаться, так ты с нами, а как бомбежка, ты в кусты? Пошли с Павлом Квашниным к бомбоубежищу. Оно выкопано в земле, над землей только вход этаким погребком торчит. Однако внутрь не войти. Набились – даже из дверцы руки–ноги торчат. Самолеты легли в пике, завыли моторы. Квашнин успел лечь на снег, я не успел. Тут грохнуло, и тьма навалилась. Очнулся на снегу, по другую сторону погребка. Потом узнал, что Квашнин и другие товарищи искали меня. Им невдомек, что взрывная волна перекинула меня далеко за погребок.

Попробовал я, движутся ли руки и ноги. Движутся. Голова болит. Тошнота. Приложил к голове снег, чуть полегчало. Встал кое–как и побрел в управление. Лежал, видимо, долго. Руководители управления уже успели собрать железнодорожников, человек триста. Кто с лопатой, кто с ломом или киркой, они засыпали воронки, укладывали шпалы и рельсы вместо разбитого пути. Восстанавливали станцию. Из управления я пытался связаться со станциями, что от Болотова на юг. Связь была повреждена. Пришлось посылать людей. Они доложили, что воинские эшелоны идут к нам. Пока подошли, путь на Старую Руссу восстановили, мы стали пропускать эшелоны армии Кузнецова, и к вечеру того же дня все 156 эшелонов прошли по назначению.

Недалеко от станции был опорный пункт снабжения Северо– Западного фронта. Заведывал им мой знакомый генерал Федор Зеленцов. У него была прямая связь с Москвой. Было уже темно. Стучу. Зеленцов открыл дверь, увидел меня и перекрестился. Говорю: «Что с тобой, Федя, набрался, что ли?» Он говорит: «Я со слезами выпил. За упокой». – «Чей?» – «А твой же!» И рассказал, как меня искали и даже пуговки от меня не нашли, и он доложил в Москву, что меня разорвало авиационной бомбой.

Ну, посмеялись мы с ним за ужином. Потом я позвонил в Москву. Трубку взял член Политбюро и секретарь ЦК ВКП(б)

А. А. Андреев. Сказал:

– А нам доложили, что Вы убиты.

Я ответил, что был контужен. Он просил подождать, и я услышал голос Сталина:

– Как себя чувствуете? Нам известно, что задание Вы выполнили. Командующий фронтом генерал Курочкин доложил, что армия прибыла. Поздравляю с орденом Ленина. Немедленно выезжайте в Москву.

В последних числах января я уже был в столице.

Г. А. Куманев: Нельзя ли узнать некоторые подробности, связанные с созданием Транспортного комитета при ГКО, какова Ваша оценка этого решения Государственного Комитета Обороны, принятого 14 февраля 1942 г.? Что Вы можете сказать о ситуации, сложившейся на железных дорогах в это время, и о кадровых переменах в высшем руководстве НКПС, которые состоялись в марте того же года, и как Вы взаимодействовали с новым наркомом? И, наконец, каким Вам запомнился Сталин в то тяжелое время?

И. В. Ковалев: Вернувшись с фронта в начале 1942 г. я прежде всего подготовил докладную записку на имя Верховного Главнокомандующего. В ней на двух страницах суммировал основные транспортные неурядицы: и те, которые знал по документам и докладам подчиненных, и те, которым сам был свидетелем при поездках на фронт. Особо отметил сбои в снабжении войск, вообще в воинских перевозках, возникавшие на стыках разных транспортных систем – железнодорожной, речной, морской, автомобильной. Как правило, перегрузки с железной дороги на водный транспорт, или на автотранспорт, затягивали доставку войск и грузов по всяким причинам, главными среди которых были нерадивость и нерасторопность, усугубляемые неразберихой межведомственной. Причем один фактор особенно нарушал бесперебойность в военно–хозяйственных и других перевозках: не было единого органа управления всем транспортом воюющей страны. И если во время военных действий в районе р. Халхин – Гол и в Финляндии в 1939–1940 гг. этот дефект только давал о себе знать, то сейчас он взял страну и армию буквально за горло.

В конце записки Сталину я так и написал: «Нужно создать всевластный Транспортный комитет». Напомнил, что в Гражданскую войну по указанию Ленина весь транспорт страны был подчинен одному ведомству – Наркомату путей сообщения. Конечно, Сталин, которого Ленин посылал на самые напряженные участки той войны, знал о тогдашних транспортных проблемах много больше, чем я. Однако и напомнить не грех. А кроме того, бывая у Сталина и на широких, и на узких совещаниях и докладах, я приметил такую его привычку. Предлагает ему кто–нибудь нечто дельное, но не рядовое, он подойдет к полке с книгами Ленина, подумает, вынет томик. Иногда скажет: «А вот мы посмотрим, что говорит по этому вопросу Владимир Ильич». Иногда прочтет вслух, иногда перескажет. Поэтому я знал, что упоминание о ленинских указаниях не пройдет мимо Верховного Главнокомандующего.

14 февраля 1942 г. в Центральном Комитете партии, в кабинете Сталина, состоялось объединенное заседание Политбюро ЦК ВКП(б) и Государственного Комитета Обороны. Кроме членов Политбюро и ГКО присутствовали приглашенные наркомы и ряд других руководящих работников.

Заседание открыл Сталин. Сказал, что сегодня голосование будет проходить на демократической основе. Голосовать имеют право не только члены Политбюро ЦК и Государственного Комитета Обороны, но и все приглашенные. Потом все это будет оформлено как постановление ГОКО. (В сокращенном виде Сталин всегда так называл Государственный Комитет Обороны).

– У нас имеется одно предложение, – продолжал он. – Управление военных сообщений Генштаба представило докладную записку.

Он коротко пересказал содержание записки. Я очень волновался.

Впервые мое деловое предложение обсуждалось на высшем уровне. Я следил за Сталиным, но пока что он ничем – ни выражением лица, ни словами, ни тоном – не выразил своего отношения к проблеме. Просто пересказал то, что в записке и как бы от имени авторов записки: о разобщенности транспортной системы, о необходимости создать Транспортный комитет при Государственном Комитете Обороны для координации этой системы.

– Кто за это предложение? – спросил он. – Поднимите руки!

Я поднял руку и оказался в полном одиночестве. Больше никто

не проголосовал «за», и у меня было впечатление, что меня жестоко высекли: мол, каждый сверчок знай свой шесток.

Сталин оглядел всех сидящих и сказал:

– Конечно, товарищи чиновники, вы правильно поступили, что не поддержали еще одно надстроечное звено управления…

Он прошелся по кабинету, отвернулся, раскуривая трубку. «Вот и все! – подумал я. – Вот и конец твоему предложению. Сейчас он скажет: снимаем вопрос с повестки дня…»

Раскурив трубку. Сталин обернулся к столу, к нам, и сказал:

– Речь идет, товарищи, не о лишнем управленческом звене. Речь о слабом звене, каким оказался сегодня наш транспорт. Он неуправляем. Его неуправляемость грозит нам поражением в войне и может привести к потере Советской власти. Вот о чем наш сегодняшний разговор. Есть предложение проголосовать повторно. Кто за?

Голосование было единогласным. Объединенное заседание высказалось за создание Транспортного комитета при Государственном Комитет Обороны. Сталин сказал:

– В записке есть предложение «создать всевластный комитет». Как это понимать? А так, что орган этот должен иметь не только исполнительное содержание, но и законодательное. Есть предложение избрать председателем комитета товарища Сталина. Прошу голосовать!

Все проголосовали «за». Потом, рассмотрели предложение Сталина об избрании заместителем председателя Транспортного комитета секретаря ЦК и члена Политбюро ЦК А. А. Андреева, а членами – члена Политбюро ЦК, заместителя Председателя СНК СССР и наркома внешней торговли А. И. Микояна, члена Политбюро ЦК, наркома путей сообщения Л. М. Кагановича, начальника УПВОСО И. В. Ковалева, заместителя наркома путей сообщения Г. В. Ковалева, начальника Оргуправления НКО А. Г. Карпоносова, начальника Тыла Красной Армии А. В. Хрулева, наркома речного флота 3. А. Шашкова и наркома морского транспорта П. П. Ширшова.

Утвердили и это, и Сталин сказал:

– Чтобы некоторые не подумали, что комитет будет заседать по планам и графикам, предлагаю выделить в нем оперативную тройку: Андреева, Микояна, Ковалева (УПВОСО). Тройка будет собираться днем или ночью, и только по необходимости. Вам предоставлено право вызывать любое должностное лицо, любого наркома. Вам также предоставлено право принимать решения по транспортным проблемам. В случае разногласий незамедлительно ко мне.

Функции штаба Транспортного комитета Сталин возложил на нас, на Управление военных сообщений. Работать нам стало и трудней и легче. Трудней потому, что председатель комитета не признавал никаких неясностей, никаких послаблений. Легче потому, что теперь любой вопрос решался быстро и всесторонне. Примерно так, как на описанном выше объединенном заседании Политбюро и ГКО.

К месту сказать бы, что Транспортный комитет был создан вовремя, однако не скажу. Создавать его надо было раньше, еще до войны. Ведь сигналы неблагополучия были еще в конце 30‑х годов: события в районе р. Халхин – Гол, советско–финская война. А если заглянуть поглубже, то окажется, что Россия времен Первой мировой войны оказалась в кризисе в значительной мере из–за скверного управления транспортом. Запасы хлеба, угля, сырья для промышленности в стране были, а города голодали и замерзали из–за неустройства железных дорог. Так что уроки история преподавала не раз, а вот сделать своевременные выводы мы не удосужились.

Оперативная тройка Транспортного комитета собиралась часто. Критическое состояние многих ведущих дорог исправлялось с трудом. Свои потребности в металле, лесе, в других материалах транспорт теперь удовлетворял за счет внутренних резервов. Между тем, потребности эти росли, паровозные и вагонные депо вынуждены были производить такой ремонт, какой раньше производили только на заводах. В депо изготавливали электроды, гайки, болты, гвозди, плавили в импровизированных печах медь и чугун.

В эту зиму девять железных дорог в Европейской части России переоборудовали паровозы на дровяное отопление, что резко сократило и скорости, и пробеги, вынудило устраивать множество дровяных складов, потребовало привлечь тысячи людей для разделки дров. Но проблема оставалась острой. Например, Северная дорога в зимние месяцы ежесуточно сжигала шестнадцать с половиной тысяч кубометров, запасы иссякали быстро, дорога задыхалась без топлива.

Вместе с моим заместителем по техническим проблемам генералом Бодюлиным мы составили докладную записку для Транспортного комитета. Сталин прочитал и собрал заседание. Присутствовали Сталин и все члены Политбюро. Сталин кратко изложил записку: Северная дорога встала, город Ленинград и войска не получают грузов, можем потерять Ленинград. Центр в свою очередь не получит из глубоких тылов ни войск, ни горючего, ни продовольствия, если не ликвидируем немедленно транспортную пробку в Заволжье.

Вина за создавшееся положение во многом лежала на наркоме путей сообщения Л. М. Кагановиче, который своевременно не принял действенных мер, чтобы нормализовать обстановку на железных дорогах. На этом заседании он просил направить его на Северную дорогу, в Вологду. Но Сталин, видимо, уже хорошо выявил «заслуги» главы НКПС в создавшемся положении и распределил роли. Он ответил Кагановичу довольно резко:

– Тебе Северную дорогу доверять нельзя: ты все там парализуешь окончательно.

Каганович был послан на Волгу растаскивать пробку в Куйбышевском узле дорог. Мне Сталин приказал ехать в Вологду. Берия, Маленков и Микоян взяли под контроль работу Наркомата путей сообщения и Ленинскую (Московско – Рязанскую) железную дорогу, которая являлась основной связующей Москвы с Востоком страны.

После заседания комитета я сразу же договорился с Германом Васильевичем Ковалевым (в Наркомате путей сообщения как зам– наркома он заведовал движением поездов, или, как говорят у нас, был «движенец»), что вдогонку мне он направит в Вологду 100 паровозов «сплотками», то есть сплоченными в паровозные колонны по десять машин.

Поехал на вокзал, к первому же поезду прицепили мой служебный вагон, и несколько часов спустя я был уже в Ярославле, в управлении Ярославской дороги.

Начальником дороги был Кондратьев. Картину нарисовал мне не воодушевляющую. Станции забиты гружеными и порожними вагонами, тысячами вагонов, выведенными из прифронтовых зон, из местностей, оккупированных противником. Образовавшаяся вагонная пробка вкупе с нехваткой угля и прочими нехватками практически остановила дорогу. Ну, поругал я Кондратьева: почему не обратился в Ярославский обком ВКП(б). Ясно ведь, что своими силами железнодорожники справиться с кризисом не смогут. Поехали в обком, к первому секретарю Н. С. Патоличеву. Объяснили специфику нынешних трудностей. Обычная вещь, казалось бы, снег. Но по снежной нынешней зиме он вырос в главную угрозу для железных дорог. Снегопады останавливают движение. Нужно выводить на расчистку десятки тысяч людей. У нас их нет. «Дадим! – сказал Патоличев. – Я сам возьму на себя это дело». И действительно, взял, и в тот же вечер пришли с лопатами и жители Ярославля, и других городов и поселков, и очистили дорогу в сторону Вологды.

Поехал дальше, в Вологду. Начальника дороги Н. А. Груничева, всегда подвижного и деятельного, нашел подавленным. Дорога встала. Пути завалены снегом, поезда застряли, расчищать пути некому. Пошли в ближнее паровозное депо. Даже войти внутрь нельзя – такой снежный завал. И повсюду вокруг, на всех путях сотни неразгруженных вагонов с имуществом эвакуированных фабрик и заводов. А ведь в глубоком тылу их ждут не дождутся, чтобы смонтировать и пустить в ход, и точить–сверлить орудийные и минометные стволы, снаряды, мины и прочее вооружение и снаряжение, в котором острая нужда на фронте.

Звоню в Москву, в НКПС. Там сейчас сидит Берия. Говорю:

– Здесь тысячи вагонов с грузами. Надо растащить и вытащить на восток, а НКПС до сих пор не прислал обещанные сто паровозов.

– Слушай! – сказал он. – Ты туда поехал, ты и делай дело. Нам здесь не хватает локомотивов.

Звоню опять в Ярославль, в обком Патоличеву. Он обрадовал энергичными мерами и, в частности, сообщением, что Кондратьев выслал к нам два десятка локомотивов.

Едем с Груничевым в Вологодский обком партии, к первому секретарю П. Т. Комарову. У него тоже встретили полную поддержку. Так, общими усилиями мы вывели дорогу из кризиса. Расчистили пути на север вплоть до тылов Волховского фронта, растащили вагонную пробку. Дорога задышала и ожила.

На девятый день командировки я смог доложить по телефону в Москву, Сталину, что вся дорога на север от Москвы через Ярославль и Вологду до выгрузочного района на берегу Ладожского озера расчищена и способна обеспечить перевозками войска Ленинградского и вновь образованного Волховского фронтов.

Вернулся в Москву, здесь, в ЦК партии, доложил Сталину более подробно. Сказали и про помощь, которую нам оказали секретари обкомов. Присутствовавший в кабинете вождя заместитель председателя Транспортного комитета А. А. Андреев заметил:

– Это тот Патоличев, товарищ Сталин, которого я Вам рекомендовал.

– Мы Патоличева знаем, – ответил Сталин. – Найдем для него более подходящее место. Пошлем в Челябинск секретарем обкома, поручим развернуть серийное производство танков Т-34, ведь туда был вывезен из Ленинграда танковый завод.

Мне он сказал:

– Вам надо идти в НКПС.

– С какой миссией, товарищ Сталин?

– Возглавить наркомат и навести порядок.

Я не чувствовал уверенности, что смогу в кратчайший срок привести в порядок это обширнейшее и сложнейшее хозяйство, к тому же сильно подорванное войной. А не уверен – не берись. Я сказал:

– Товарищ Сталин, не стоит этого делать.

– Боитесь ответственности? – спросил он, как и много лет назад, когда назначал меня начальником Западной дороги. – Испугались?

– Нет! Но Вы, как я понимаю, готовили меня к службе в военных сообщениях. На мне обеспечение военных перевозок, а также промышленных оборонного значения. И восстановление дорог. Сейчас я тут на месте. А если пойду в НКПС, меня отвлекут накопившиеся там дела – и хозяйственные, и кадровые, и прочие. Могу, как и другие, утонуть, упущу главную задачу – воинские перевозки. Мне кажется, я полезней здесь.

Сталин выслушал, сделал долгую паузу и, походив по кабинету, сказал:

– Согласен. Уходить от военных перевозок Вам нельзя. Подумаем вместе. Кто может справиться с НКПС?

Не первый раз и я думал об этом. Да не я один. Снизу–то нам, практикам, было видно отчетливо, что Каганович с делом не справлялся. Его громовые внушения, выговоры, поручения, грозные разборы практической пользы почти не приносили, так как отталкивались от хотений и пожеланий, а не от реальной действительности. Встряхнуть железнодорожное хозяйство страны и заставить его работать четко и вопреки потерям, причиненным войной, мог руководитель, который располагал бы правами, выходящими за рамки наркомовских. Такие права имел Лаврентий Берия, член Политбюро и нарком внутренних дел, близкий к Сталину человек. Пожалуй, тогда самый близкий. Его подчиненные сидели на каждом железнодорожном узле, в каждом городе и поселке, хорошо знали местную обстановку. Через них он мог бы держать под непрестанным влиянием и жестким контролем абсолютно все железные дороги. Берии я не симпатизировал. Да и кто способен симпатизировать человеку с интеллектом и повадками удава? Но быстро и повсеместно овладеть железнодорожной ситуацией в масштабе всей страны мог только он с его обширным аппаратом. Я назвал Сталину его имя. Прибавил, что в 20‑х годах, когда железные дороги были на грани развала, чекист Дзержинский стал наркомом путей сообщения и выправил дело.