Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика"

Автор книги: Гарт Никс

Соавторы: Майкл Суэнвик,Пол Дж. Макоули,Паоло Бачигалупи,Аластер Рейнольдс,Мэри Розенблюм,Стивен М. Бакстер,Нэнси (Ненси) Кресс,Чарльз Финли,Элизабет Бир,Йен Макдональд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 67 страниц)

Полагаю, расплываться продолжали разве что ковбои, поскольку они-то как раз от души развлекались, гоняясь своими коровами, и не мыслили без этого жизни. Да еще ничего не изменилось для зверей из русского цирка, просто потому, что для них не было никакой разницы. Быть может, расплывался еще и тот русский парень, но ни его, ни китаянок мы больше не видели.

Так вышло, что мы должны были отправиться в путь к Плутону, но спустя несколько дней после того, как крейсер отчалил от Юпитера, жалоб на нас накопилось так много, что Большого Си вызвали к человеку – а точнее, жабе, – управлявшему кораблем. Возвратившись, наш шеф сообщил, что чужаки были вынуждены признать, что мы играем джаз в полном соответствии с контрактом, что запрет на Монка оговорен не был и что они тут ничего не могут поделать. Я отчасти уже ожидал появления толпы линчевателей, но ничего не происходило. Круизное судно просто развернулось и на всех парах помчалось к Земле. Мы с Моник развлекались целыми ночами, но оба понимали – этот полет не продлится вечно.

– Выходи за меня, – сказал я как-то, когда мы лежали на кровати и курили. Не уверен, что мне и в самом деле хотелось жениться на ней, но тогда мне показалось необходимым произнести эти слова.

– Робби, – ответила она, – я же тебя знаю. Ты ведь musicien. Тебе не нужна жена.Ты вольная птица в небе.

Я выпустил облачко дыма.

– Думаю, ты права, детка.

– Давай насладимся тем временем, что у нас осталось, а когда все закончится, мы не станем говорить «прощай», мы скажем: «при встрече увидимся».

Я тихо засмеялся.

– Не, правильно говорить «до встречи» или «еще увидимся». Но никак не…

– Да какая разница, – сказала она, откидывая с меня покрывало.

Знаете, когда мы добрались до Земли, нас высадили в Африке.

О, эта Африка – моя Родина, место где начиналась наша музыка. И вот я оказался там, но что забавно, мне было плевать. Я хотел поскорее вернуться в Нью-Йорк, к клубам 52-й, к Минтону.

Но мне пришлось набраться терпения. Лифт опустился возле города, названия которого я не запомнил, на территории того, что в те времена еще называлось Бельгийским Конго. Там было полно заносчивых и богатых белых беженцев, так что через город пришлось ехать в закрытых джипах. Моник сидела рядом со мной, держа меня за руку, и я практически не видел ее лица за этими ее солнцезащитными очками. Кроме того, на ней была надета летняя шляпа с удивительно широкими полями. Француженка все время смотрела в окно, разглядывая холмы.

Наконец, мы добрались до места, и пришло время прощаться. Я помог достать из багажника ее чемодан и остановился. С одной стороны от машины выстроился наш джаз-бэнд, ожидающий только меня, чтобы отправиться в Нью-Йорк, а с другой – все эти девочки из канкана, готовящиеся отбыть в Париж.

А мы замерли посредине.

– Чем займешься? – спросил я.

– Я не поеду в Нью-Йорк, – ответила она.

– Это понятно. Я спрашиваю: чем займешься?

– Отправлюсь в Париж, – она произнесла это слово на французский манер: Paree. – Нужно рассказать людям все, что я видела, и потребовать от властей прервать всякие связи с этими les grenuoilles.

Надо заметить, что именно так она и сделала, и не отступала до тех пор, пока последняя жаба не убралась с Земли навсегда. Не думаю, впрочем, что именно она стала причиной их отлета, но Моник и в самом деле боролась до последнего.

– Звучит неплохо, – произнес я, разглядывая ее ладони.

– А ты? – чуть более мягким тоном спросила она.

– Я? Так я ж музыкант, Моник. Поеду домой и продолжу играть.

Я поцеловал ее, и мне страсть как захотелось, чтобы этот поцелуй оказался волшебным, как в тех сказках для малышей. В них поцелуй был способен разбудить спящую принцессу или спасти мир. Но в действительности меня просто чмокнули в ответ, и Моник исчезла из моей жизни навсегда.

Вы бы только знали, чего нам стоило добраться до Нью-Йорка. И дело было далеко не в выросших повсюду новых зданиях и появлении на улицах стремительных летающих машин, так здорово врезавшихся порой друг в друга. Чертовы жабы решили поквитаться с нами за срыв турне. Эти сукины дети из «Onix» уже разорвали наши контракты, и в итоге я получил не больше нескольких тысяч долларов, что было несказанной наглостью, ведь договаривались-то мы на целый миллион, а отработал я чуть менее половины установленного срока.

Но, честно скажу, в общем итоге мне плевать и на это. Ведь те пилюльки так до конца и не выветрились из моего организма (большая часть способностей осталась при мне, хотя прошли десятки лет). Моя мама любила говаривать: «мальчик мой, собирай все те лимоны, что преподносит тебе судьба, тогда однажды ты сможешь сделать себе лимонад». Да, пускай она и была отвратной кухаркой, но в жизни мама кое-что смыслила.

Вот я и приступил к изготовлению «лимонада». Прикупив себе один из новомодных тогда кнопочных телефонов, я разослал короткие послания каждому из тех, с кем играл на корабле, и по вечерам понедельников мы стали собираться под мостом 145-й улицы.

И там, под этим мостом, с проносящимися над нашими головами летающими машинами, рождался новый стиль. Мы играли все разом, создавая звучание, чем-то схожее с музыкой старого доброго Диксиленда, вот только при этом мы по-настоящему жестко свинговали и активно использовали огромные библиотеки, хранившиеся в наших мозгах. Каждый, кто присоединялся к нам, когда-то летал на жабьих кораблях и обладал теми же способностями. Наши пальцы были запрограммированы и настроены, и мы могли сыграть все, чего бы ни захотели. Нам не составляло труда начать с раннего Монка, включить в него Птаху и перескочить на Преза, и, конечно, у нас оставались силы ввести в мелодию все, чего бы вы ни пожелали.

Вся эта память и программируемые рефлексы позволяли обходиться и без того, чтобы расплываться, и мы использовали их на полную катушку. Прошло несколько месяцев, и мы поняли, что не сможем уже разделиться на кучу ипостасей, даже если очень сильно захотим. Но нас это нисколько не волновало. Мы создавали нечто новое, и вся та новая музыка, что появилась с тех пор, – прислушайтесь – по-прежнему несет в себе отпечаток того, что было достигнуто нами!

Конечно, прошли годы, и наш стиль тоже стал считаться старомодным, а люди начали критиковать и поливать нас помоями только потому, что мы летали на жабьих кораблях. Отдельные психи даже пытались возложить на нас вину за то, что случилось с Россией и Европой. Нам оставалось только огрызаться в ответ и пытаться напомнить, что именно мы первыми дали отпор этим инопланетянам. Тогда ведь все только начиналось. Ведь как просто обвинять людей в том, что те понаделали ошибок в те времена, когда вы сами еще даже не родились, во всяком случае, это несомненно легче, чем не ошибаться самому. Но все эти попытки заставить нас почувствовать вину проходят мимо так же, как когда-то ушли жабы.

Проклятье, да, я совершал поступки, за которые теперь мне бывает стыдно, например: за то, что я так вот бросил Франсину, за то, что перестал навещать Джей Джея в психиатрической лечебнице. Но куда чаще мне приходится сожалеть о том, что не в моих силах было изменить. Мне очень неприятно вспоминать о том состоянии, в котором я увидел Преза, и я жалею, что так и не смог вновь встретиться ни с Большим Си, ни с Моник. Я часто вспоминаю о них с того самого дня, как вернулся домой. О, сколько раз я просто стоял под тем мостом и, слушая, как остальные играют свои излюбленные композиции, смотрел в небо и пытался найти Юпитер. Это совсем не сложно, достаточно знать, где искать. Отсюда он выглядит как яркая звезда. И глядя на него, я думаю о Презе и начинаю играть блюз – самый расхреновейший чертов блюз, какой вы сможете услышать в этом мире.

Алиетт Де Бодар ^{29}
БАБОЧКА, УПАВШАЯ НА ЗАРЕ
(Пер. Карины Павловой)

Даже на расстоянии район мешика в Фен Лю был легко узнаваем: высокие, белоснежные башни на фоне небоскребов из стекла и металла. У пропускного пункта, к которому приблизился мой эйркар, трепетал на ветру стяг с изображением Уицилопочтли, бога-защитника Старой Мешика. Лицо его словно писали кровью.

Знакомые черты, пусть я и распрощалась с религией предков давным-давно. Со вздохом я постаралась сосредоточиться на задании. Чжу Бао, магистрат района, уговорил меня взяться за расследование убийства. Ему почему-то казалось, что я справлюсь лучше, чем он сам. Я же урожденная мешика.

Его уверенности я не разделяла, впрочем.

Местом преступления оказались просторная гостиная под купольным сводом на последнем этаже дома 3454 по Хэммингберд Авеню. Здесь было много света, и такого высокого потолка я не видела ни разу в жизни. Повсюду расставлены основания голограмм, хотя сами изображения выключены.

Наверх, под купол, вела винтовая лестница. За ограждениями у нижней ее ступени лежало обнаженное тело. Жертва оказалась мешика, около тридцати – сгодилась бы мне в старшие сестры. Со странным восхищением я подмечала детали: пыль, покрывавшую тело, желтый грим по всей его поверхности, мягкие линии груди, невидящий взор, направленный ввысь…

Я посмотрела наверх, на перила. Должно быть, оттуда она упала. Вероятно, сломана шея. Хотя следует дождаться результатов экспертизы.

Гвардеец в шелковой униформе стоял на страже возле одного из голографических оснований.

– Рядовой Ли Фай, госпожа. Я первым прибыл на место преступления, – объявил он, отдав честь, едва я приблизилась. Привычным взглядом я попыталась уловить в его лице презрение. Будучи единственной мешика в администрации Сюйя, я ежедневно сталкиваюсь с расистскими предубеждениями. Но Ли Фай, похоже, вполне искренне игнорировал цвет моей кожи.

– Я магистрат Хуэ Ма, из района Парящего Желтого Дракона, – сообщила я свое сюйяньское имя и звание, едва ли выдержав паузу. – Магистрат Чжу Бао передал это дело мне. В котором часу вы сюда прибыли?

Гвардеец пожал плечами.

– Около четвертого би-часа нам позвонил человек, назвавшийся Теколи. Сказал, его любовница разбилась насмерть.

Я едва не поправила его произношение. Мешика никогда не поставит ударение в имени «Теколи» на подобный манер. Но вовремя спохватилась, ведь это бесполезно. Я здесь как магистрат Сюйя, а не как ацтекский беженец, – те дни далеко в прошлом, все уже кончено.

– Мне сообщили, что это убийство, но все походит на несчастный случай.

Ли Фай покачал головой.

– На перилах остались следы, госпожа, и ногти у жертвы содраны до крови. Она боролась, изо всех сил.

– Ясно. – Похоже, быстро разобраться с делом не удастся.

Я вовсе не стремилась увильнуть от исполнения обязанностей, однако любые контакты с сородичами причиняли мне дискомфорт – напоминали о детстве в Старой Мешика, уничтоженной гражданской войной. Если бы Чжу Бао не настоял…

Все, хватит. Я магистрат. Есть работа. Ее надо выполнить. Найти убийцу.

– И где этот… Теколи? – Спросила я.

– Мы задержали его, хотите допросить?

Я отрицательно покачала головой:

– Не сейчас. – И указала на лестничную площадку наверху. – Поднимались?

– Там спальня и мастерская. Она была дизайнером голограмм.

Голограммы… Последний писк моды в Сюйя. И, подобно любому произведению искусства, весьма дорогой: каждая, с электронной подписью автора, стоит больше, чем я получаю за год.

– Как ее звали?

– Папалотль.

Папалотль… На науатле означает «бабочка». Нежное имя, которое давали самым красивым девочкам. С одной такой я училась в школе, в Теночтитлане, еще до войны.

Война…

Внезапно мне снова двенадцать, вместе с братом, Куаутемоком, мы прыгаем в эйркар, я слышу, как бьется от выстрела стекло…

Все, все. Уже не ребенок. Жизнь в Сюйя налажена, сданы экзамены для службы в администрации, получено звание магистрата, единственного магистрата-мешика в Фен Лю.

– Госпожа? – Позвал Ли Фай.

– Все нормально. Осмотрюсь тут немного, а потом решим, что делать с этим Теколи.

Я направилась к ближайшей голографической базе. На именной табличке значилось название голограммы: «путешествие». Написано на науатле, английском и сюйяньском. На трех языках нашего континента. Я включила изображение. К потолку взметнулся луч белого света; в центре появился молодой сюйя, в серых шелковых одеждах евнуха.

– Мы и не думали, что путь настолько далек, – проговорил он. Фигуру его сменили тринадцать джонок, плывущих среди штормовых волн. – «На восток!», велел нам Сы Цзянь Ма, когда мы покидали Китай; на восток, пока не обретем землю…

Я выключила голограмму. Любой карапуз на континенте знал, что было потом: первая высадка колонистов из Китая на западном побережье Земель Рассвета, первые контакты с Ацтекской Империей, кульминацией которых стало снятие осады Теночтитлана, когда Эрнан Кортес вынужден был отступить под натиском китайского пороха и пушек.

Следующая голограмма демонстрировала женщину-мешика у ручья в кущах изумрудной зелени. Она рассказывала трагичную историю любви между нею и сюйяньским бизнесменом.

Что ни голограмма – то жизненное описание. Полагаю, Папалотль сама придумывала сюжеты.

Тело ее лежало возле одного из оснований. На табличке значилось: «домой». Голограмма хранила изображение лебедя, ставшего гербовым символом Сюйя после выхода государства из-под влияния Китая. Сама безмятежность, птица плыла по озеру, чьи берега тонули в зарослях ивы. Через какое-то время над лебедем запорхал колибри, символ Старой Мешика; крохотный клюв открывался и закрывался, словно птаха что-то говорила.

Но звук отсутствовал.

Я свернула и развернула голограмму снова. Безрезультатно. Мысленно я «пошарила» в основании и убедилась в верности подозрений: звукового чипа не было. Что само по себе странно. Все голографические базы поступают в продажу с ними, пусть, если необходимо, свободными от записей.

Следовало поговорить с людьми из лаборатории. Возможно, Папалотль всего лишь работала с чипом наверху…

Я обошла остальные основания. В четырех, самых дальних, помимо звуковых, отсутствовали и видеочипы. Однако, таблички с названиями – на местах.

Все могло оказаться просто: Папалотль меняла изображения; но пропажа одного лишь звукового чипа должна иметь совсем другое объяснение.

Чипы забрал убийца? Но зачем?

Вздохнув, я обвела помещение взглядом, на предмет чего-нибудь значимого. Но тщетно. Оставалось только одно: опросить любовника погибшей.

Теколи смотрел без страха, вернее, без уважения. Молодой, красивый мешика, вряд ли, впрочем, склонный к высокомерию и самодовольству.

– Вы знаете, зачем я здесь?

Он улыбнулся:

– Потому что магистрат думает, я вам сознаюсь.

Я покачала головой.

– Я и есть магистрат. Ваше дело передали мне. – И с этими словами вынула ручку и блокнот, чтобы делать пометки во время допроса.

Изумленный, Теколи впервые обратил внимание на мой скромный, желтовато-зеленого цвета пояс.

– Вы не… – начал было он, но осекся, и вся его поза тут же изменилась, плавно перешла в глубокий поклон: – Простите, Ваше Сиятельство. Я был слеп.

Что-то в нем немедленно напомнило о потерянном детстве в Теночтитлане, столице Старой Мешика.

– Вы Ягуар?

Он улыбнулся, как довольный мальчишка, и перешел на нуатль:

– Почти угадали. Я из Орлов, Пятый Черный полк Тетцкатлипоки.

Пятый полк, или «Черный Тетц», как его прозвали сюйяньцы, охранял посольство Мешика. Я бы и не подумала, что Теколи – солдат, если бы не заметила маленькой мозоли под нижней губой, – результат ношения лабретки из бирюзы.

– Вы родились не здесь, – заметил Теколи. Принял расслабленную позу. – Местный мешика ни за что не отличит воина от обычного сородича.

Я покачала головой, отгоняя давние, неуютные воспоминания – суровые лица родителей, когда я сообщила им, что стала магистратом в Фен Лю и сменила имя на сюйяньское.

– Да, я родилась не здесь, – перешла я на сюйяньский, – но с вами у нас о другом разговор.

– Знаю, – Теколи ответил на сюйя. На лицо его легла тень страха. – Вы хотите знать о ней. – Он посмотрел на тело убитой и вновь на меня. Пусть он держался прямо, но словно был мучим каким-то недугом.

– Точно. Что можете рассказать о случившемся?

– Пришел рано утром. Папалотль звала позировать.

– Позировать? Не вижу ни одной голограммы с вами.

– Работа еще не закончена, – слишком резко ответил Теколи, чтобы слова были правдой. – В общем, я пришел и обнаружил, что система охраны отключена. Думал, она ждет меня…

– Жертва и прежде ее отключала?

Теколи пожал плечами.

– Иногда. С осторожностью у нее всегда были проблемы.

Голос его едва заметно дрогнул, но не похоже, чтобы его терзало горе. Что тогда… Вина?

– Я прошел внутрь и увидел ее. Вот такую… – Он осекся, слова будто застревали у него в горле. – Я… Я не мог думать. Бросился помогать… Но она была мертва. И я вызвал гвардию.

– Да, около четвертого би-часа. Немного рановато для визитов, правда?

В этом сезоне солнце над западным побережьем вообще не покажется…

– Она сама попросила прийти пораньше, – небрежно отозвался Теколи.

– Понятно. А что скажете про лебедя?

– Про лебедя?

Я указала на голограмму.

– Там отсутствует звуковой чип. В нескольких основаниях нет никаких чипов вообще.

– Ах, вы об этом лебеде… – Теколи не смотрел на меня, он весь покрылся потом, без сомнений, от страха себя выдать. – Это поручение из администрации префекта Фен Лю. Они хотели что-то, что символизировало бы прочную связь между Старой Мешика и Сюйя. Думаю, она так и не успела завершить аудиоряд.

– Мне врать не следует, – если честно, его ложь уже утомляла. – Так что с лебедем?

– Не пойму, о чем вы.

– Думаю, понимаете. – Я, впрочем, решила не настаивать на своей точке зрения. В конце концов, еще не время. Одно лишь присутствие Теколи на месте преступления давало мне право отправить его в камеру временного содержания до полной проверки показаний и, если потребуется, использовать медицинские препараты или пытки, чтобы он сознался во всем. Многие магистраты-сюйя именно так и поступали, но я находила подобные практики не только гнусными, но и бессмысленными. Этими методами правды из Теколи не выудить.

– Есть идеи, почему она обнажена?

Теколи ответил медленно:

– Ей нравилось так работать.

И добавил:

– Со мной, по крайней мере. Говорила, это дает ощущение свободы. Я… – Он замолк, ожидая реакции. Мое лицо не выражало ничего. – Ее это возбуждало. Мы оба это знали.

Его откровенность меня удивила.

– Тогда все ясно.

Что ж, по меньшей мере, одна загадка решена – или, возможно, нет. Теколи мог и здесь солгать.

– Насколько близки вы были?

Тот непринужденно улыбнулся:

– Насколько это возможно между любовниками.

– Любовники могут убить друг друга.

Молодой человек посмотрел с ужасом:

– Вы же не думаете, что…

– Мне нужно знать, в каких отношениях вы состояли.

– Я любил ее, – раздраженно бросил Теколи. – Никогда бы не причинил вреда! Довольны?

Нет, вообще-то. Он только и занимался тем, что скармливал мне более-менее правдоподобные ответы, стараясь при этом избегать новых вопросов.

– Были у нее враги?

– У Папалотль? – Голос вновь его подвел. На меня Теколи не смотрел. – Кое-кто из наших людей полагал, что она изменила священным традициям. У нее нет алтаря в мастерской, молилась редко, не давала богам крови…

– Так ее ненавидели настолько, что могли убить?

– Нет, – снова ужас в голосе. – Ума не приложу, кто мог бы захотеть убить…

– Кто-то захотел. Или, может, вы полагаете, это несчастный случай? – Тон мой был вполне беспечным, но вопрос оставлял возможным лишь один ответ, и Теколи это знал.

– Думаете, я идиот? – отозвался он. – Никто не перевалится через перила по случайности.

– Истинная правда. – Я коротко улыбнулась, наблюдая, как наплывает тень страха на его лицо. Что же он скрывал от меня? Если убийца он, то это на редкость трусливый киллер. Но и такие мне встречались, те, кто рыдал и клялся в раскаянии, хотя их руки были залиты кровью.

– Семья у нее была?

– Родители погибли во время войны. Я знаю только, что из Старой Мешика она приехала двенадцать лет назад вместе со старшей сестрой Коаксок, ее я никогда не видел. Папалотль о себе мало рассказывала.

Разумеется. В откровенности нет необходимости, только не с другим мешика. Мне хорошо известно, что происходит с человеком, когда он отрекается от традиций своего народа, как это сделала Папалотль. Как это сделала я. Человек становится молчаливым. Кто-то из страха нарваться на жесткую критику, кто-то из ужаса перед жалостью.

– Я сообщу Коаксок о случившемся, – сказала я. – Вам придется наведаться в участок, подтвердить показания и сдать кровь на анализ.

– А потом?

Излишний пыл для невиновного, даже для переживающего тяжелую потерю.

– Меня отпустят?

– Сейчас да, но даже не помышляйте о том, чтобы покинуть Фен Лю. Вы мне потребуетесь, если возникнут новые вопросы. – Отозвалась я мрачно. Прижму я его скоро и тогда вытрясу всю правду до последнего слова.

Когда он уходил, то поправил свой высокий ворот, и тогда я заметила, как на шее что-то сверкнуло зеленым огоньком. Ожерелье из нефрита, из мелких бусин… Стоимость каждой из них равнялась ежемесячному доходу простого рабочего сюйя.

– А вам, армейским, отменно платят, – заметила я, полностью осознавая ошибочность данного утверждения.

Вздрогнув, Теколи коснулся ожерелья.

– Это? Вы не так поняли. От родственника досталось в наследство.

Говорил он торопливо, и взгляд его шарил между мной и дверью.

– Вот оно что, – сладко улыбнулась я. Теколи, без сомнений, лгал. И уже понял, что я его раскусила. Хорошо. Пусть потомится немного в собственном соку. Вероятно, так он сделается более сговорчивым.

Едва он ушел, я отдала Ли Фаю приказ следить за ним и держать меня в курсе по рации. Наш юный любовник, похоже, очень торопился. Хотелось знать почему.

Вернувшись в отделение, я переговорила с доктором Ли: в лаборатории провели осмотр тела и не нашли ничего существенного, заключив, что жертву толкнули на перила, а потом сбросили вниз.

– Преступление по страсти, – мрачно заметил доктор Ли.

– Почему вы так решили?

– Кто бы ни был убийца, он толкнул ее так, что она повисла на перилах и цеплялась изо всех сил, что ясно видно из следов на дереве, которые мы осмотрели. Убийца распрямлял ей пальцы, пока жертва не сдалась и не упала. Беспорядочные ссадины и раны на ее ладонях свидетельствуют о том, что душегубец действовал под влиянием импульса, не слишком эффективно и четко.

По страсти. По любовной, полагаю? И у любовника, похоже, оклад слишком уж велик… Интересно, где Теколи столько зарабатывал и как.

– Что с отпечатками?

– Не нашли ни одного, – покачал головой доктор Ли. – Даже ее собственных. Преступник начисто вытер перила.

Проклятье. Вот чистоплюй.

Я ненадолго забежала в офис. Там зажгла благовония на маленьком алтаре Премилосердной Гуань Инь и включила компьютер. Как и большинство компьютеров в Фен Лю, мой был произведен в Старой Мешика; на экране возникло стилизованное изображение бабочки, символа Кетцалькоатля, бога знаний и электроники.

Всякий раз в подобный момент меня настигал едкий укол вины: вспоминала, что следовало бы позвонить родителям. На это я никак не могла решиться с самого дня, как сделалась магистратом. Сейчас, впрочем, из головы не шел образ Папалотль, обнаженной, медленно падающей через перила.

Я тряхнула головой. Не время для болезненных образов. Есть работа.

Почтовый ящик уже ломился от отчетов о предварительных опросах соседей убитой. Большинство из них не одобряли свободных нравов жертвы. Очевидно, что Теколи был всего лишь последним по времени в череде мужчин, которые у нее бывали.

Кое-что он скрыл, вероятно, решив, что меня это не заинтересует: вечером накануне убийства у них с Папалотль разразился скандал, да такой, что слышно было на других этажах. Один из соседей видел, как Теколи уходил, а девушка со всей силы захлопнула за ним дверь.

Значит, вечером она еще была жива.

Я спрошу у Теколи о перепалке. Позже. Для качественной ловушки нужно больше доказательств, так что придется прогуляться.

Кое-кого из служащих я попросила узнать адрес сестры Папалотль. Пока он проверял картотеку, я занялась административными делами. Потом пришел ответ.

У жертвы была лишь одна сестра, единственный выживший член ее семьи. Коаксок жила в доме двадцать три по Ицкопан Сквер, всего лишь в нескольких улицах от Папалотль, на окраине района Мешика – туда я и направилась.

По указанному адресу располагался ресторан ацтекской кухни «У Кетцаля». Я припарковала эйркар на одной из улочек неподалеку и остаток пути проделала пешком, смешиваясь с толпой на переходах, шагая среди грубоватых дельцов-мешика, женщин с желтым гримом и окрашенными в черный зубами, в соблазнительно покачивающихся юбках до колена.

Фасад ресторана украшало полноразмерное изображение девушки-мешика в национальном костюме, стоящей возле духовки. Над нею склонялась Чантико, богиня домашнего очага, в своей короне из колючек кактуса и с тяжелыми браслетами из янтаря и сердолика.

Ресторан состоял из двух частей: точки выдачи блюд для спешащих людей на эйркарах и зала для тех, у кого времени имелось вдоволь.

Я прошла внутрь, соображая, где смогу найти Коаксок. Интерьер резко отличался от сюйяньских ресторанов: циновки вокруг низких круглых столиков с электрожаровнями, на которых грелись маисовые лепешки, основа основ кулинарии мешика. Здесь знакомо пахло раскаленным маслом и специями, так же, как на маминой кухне.

Посетителей было много, хотя едва ли пробил шестой би-час. Большинство из них, конечно, мешика, хотя пару сюйяньских лиц я заметила, и даже одно бледное, под копной рыжих волос: такие только у американцев ирландского происхождения.

Остановив первую попавшуюся же официантку, я поинтересовалась о Коаксок.

– Хозяйка наверху, занята счетами.

Девушка несла несколько соусников, и было очень заметно, что времени болтать с незнакомыми людьми у нее нет совсем.

– Мне нужно ее видеть.

Нахмурившись, она оглядела меня с головы до ног, пытаясь, без сомнений, как-то сочетать лицо мешика с административными одеждами сюйя.

– Бьюсь об заклад, новости вы принесли недобрые. Дверь налево.

Коаксок нашлась в маленьком кабинете. Она вводила данные в компьютер, а высокий, угрюмого вида молодой мужчина-мешика в очках просматривал листы, которые выдавал принтер.

– Похоже, счета не сходятся, Коаксок.

– Проклятье. – Та подняла голову. Она была так похожа на младшую сестру, что с непривычки их можно было бы принять за близнецов; но потом я подметила различия в чертах: глаза крупнее, губы более полные и круглые щечки.

Увидев меня в дверях, она замерла.

– Что вам нужно?

– Я… – Оказывается, меня захватили врасплох. – Меня зовут Хуэ Ма. Я магистрат района Парящего Желтого Дракона. Ваша сестра мертва. Я здесь, чтобы сообщить вам об этом и задать несколько вопросов.

– Вы не оставите нас одних? – Обратилась я к мужчине.

Тот перевел взгляд на женщину, вдруг как-то обмякшую в кресле. Лицо ее резко осунулось.

– Коаксок?

– Я в порядке, Мауицо. Оставь нас.

Нелюдим бросил на меня тревожный взгляд и вышел, неслышно затворив за собою дверь.

– Она мертва, – произнесла Коаксок после небольшой паузы, глядя на ладони. – Что произошло?

– Упала с лестницы.

Меня сверлил весьма проницательный взгляд.

– Упала или ее столкнули?

– Столкнули. – Я подвинула кресло и уселась напротив.

– Так вы здесь, чтобы выяснить, кто это сделал.

– Именно. Все случилось рано утром, около четвертого би-часа. Где вы находились на тот момент?

Коаксок пожала плечами, словно вопросы об алиби это сущие пустяки.

– Здесь, спала. У меня квартирка на этом этаже, а ресторан открывается в пять. Боюсь, правда, свидетелей на моей стороне нет.

В любом случае я опрошу персонал, но, скорее всего, Коаксок была права, и никто с нею говорить в тот момент не мог.

– Вам известно, были у Папалотль враги?

Женщина вновь смотрела на ладони.

– Я не смогу вам помочь.

– Она же ваша сестра. Не хотите знать, кто с ней это сделал?

– Конечно, хочу. У меня есть сердце. Но я слишком плохо ее знала, чтобы судить, были враги, или нет. Забавно, да? Как можно разбежаться… Из Теночтитлана мы приехали вместе, думали одинаково… а теперь, двенадцать лет спустя… Мы крайне редко виделись.

Мне сделалось не по себе. А когда я последний раз говорила с родителями?.. Когда беседовала на родном языке вне рабочих часов?.. Год, два назад?

Я не могла себя перебороть. Всякий раз навещая стариков, я видела одни те же вещи: маленькую, бедную квартирку, забитую останками прошлой жизни в Старой Мешика… И всюду фотографии казненных друзей. Будто склеп. Я вновь чувствовала запах обуглившейся плоти, царивший на улицах Теночтитлана, видела своего друга Яотля, рухнувшего на землю с пулей в сердце… Он только успел выкрикнуть мое имя. И я могла лишь кричать о помощи, которая никогда не придет.

Коаксок изучала мое лицо. С трудом я пересилила себя и сказала:

– Полагаю, вы знали о любовниках сестры. – Мне никак не удавалось подобрать к ней ключик. Какое-то время она казалась отстраненной, равнодушной, а потом неожиданно надтреснутым голосом заговорила, и слова, похоже, давались ей с огромным трудом.

– Да, за ней шла эта дурная слава. Это моя вина, все, что случилось. Я должна была видеться с нею почаще. Должна была интересоваться…

Я не перебивала. Ни с одной из сестер мне не довелось завести знакомство, да и самой себе мой совет показался бы сущим лицемерием.

– Когда вы виделись в последний раз?

– Шесть дней назад. Мы вместе обедали, я, она и Мауицо.

Мауицо походил на сверстника Коаксок или был чуть старше.

– А он вам кто?

– Друг семьи. – Лицо женщины сделалось непроницаемым.

Что-то подсказывало мне, что можно расспросить о Мауицо больше, но я вряд ли получу правдивый ответ. Так что я решила дождаться более подходящего момента.

– И она не показалась вам расстроенной?

Покачав головой, Коаксок пошарила в ящике стола и вынула оттуда тонкую трубку из черепашьего панциря. Дрожащей рукой набила ее. Прежде чем ящик был задвинут, в глаза мне бросилась старая фотография, выглядывавшая из-под кипы бумаг: молодой мешика в одеждах благородного сословия.

Раскуривала трубку Коаксок не спеша. Запах цветов и табака наполнял офис.

– Нет, расстроенной она мне не показалась. Она тогда работала над новой голограммой, это был заказ из администрации префекта. Папалотль очень гордилась оказанной ей честью.

– Вы эту голограмму видели?

– Нет. Знаю только, там должны быть лебедь и колибри, символы Сюйя и Старой Мешика. Но мне не известно, что за текст и музыка там звучат.

– Мауицо знает?

– Мауицо? – Коаксок очень удивилась. – Сомневаюсь, но спросите его сами. С ним Папалотль была более близка, чем со мной.

Я уже продумывала, о чем спрошу «друга семьи». И мысленно добавила этот вопрос в список.

– Так она была переполнена радостными переживаниями?