Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика"

Автор книги: Гарт Никс

Соавторы: Майкл Суэнвик,Пол Дж. Макоули,Паоло Бачигалупи,Аластер Рейнольдс,Мэри Розенблюм,Стивен М. Бакстер,Нэнси (Ненси) Кресс,Чарльз Финли,Элизабет Бир,Йен Макдональд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 67 страниц)

ЛБДж побледнел.

Стук в дверь заставил обоих вздрогнуть. Кеннеди нахмурился. Он не представлял, чтобы кому-то хватило нахальства постучать в дверь, за которой на него орет ЛБДж. Однако кто-то стучит.

ЛБДж отворил дверь. За ней стояла Элен Гэнди.

– Вас, ребятки, слышно по всему коридору, – заявила она, проходя в кабинет, как будто дверь перед ней придерживал не вождь свободного мира. – Получается неловко. Директор надеялся избежать именно этого.

Она кивнула ЛБДж. Кеннеди наблюдал за ней. Дракониха. Кеннеди, как всегда, метко подобрал прозвище. Только дракониха способна войти вот так, словно она тут главная.

– Господин президент, – сказала она, – эти досье – личное дело директора. Он приказал мне позаботиться о них и забрать из кабинета, где им не место.

– Личное дело? – переспросил Джонсон. – Это секретные досье.

– Если бы они были секретными, господин президент, вас бы здесь не было. Мистер Гувер хранил свои секреты.

Мистер Гувер использовал свои секреты, – подумал, но не сказал Кеннеди.

– Это просто его конфиденциальные досье, – продолжала мисс Гэнди. – Позвольте мне их забрать, подальше от соблазна. Так хотел директор.

– Это собственность государства. – ЛБДж бросил косой взгляд на Кеннеди. Тот только теперь понял, что намек на Голдуотера не пропал даром. – Они должны остаться здесь. Благодарю вас за потраченное время и усилия, мэм.

Он изящно поклонился и, подталкивая ладонью в спину, выставил ее из комнаты.

Кеннеди невольно восхитился. Никогда не видел, чтобы кто-то так ловко обошелся с драконихой.

Джексон придвинул один из шкафов к закрывшейся за ней двери. Кеннеди и забыл, как силен этот человек. Перед выборами он пригласил Кеннеди на свое техасское ранчо, в надежде выяснить, что у него за душой. А получилось, что Кеннеди выяснил, что за душой у Джонсона: сила без бахвальства, мозги ихитрость.

Не стоило об этом забывать.

– Ну вот, – разворачиваясь, сказал ЛБДж. – Есть предложение. Забирайте досье, касающиеся вашей семьи. Я найду их у вас на глазах и отдам вам. Остальное оставьте мне.

Кеннеди поднял бровь. Впервые с ноября он почувствовал себя живым.

– Нет.

– Я могу уволить вас на фиг в пять минут, посадить в этот замечательный кабинет другого, и тогда вы вообще ни черта не получите, – напомнил ЛБДж. – Просто я добрый.

– В истории известны прецеденты, когда уволенные министры баррикадировались в своих кабинетах, – заметил Кеннеди. – Помнится, последний раз такое случилось с предыдущим президентом по имени Джонсон. А пока станут ломать дверь, я переберу эти досье и узнаю все, что мне нужно знать.

ЛБДж скрестил руки на груди.

Пат, и ни один не видит хорошего хода. Оба только догадываются, что может оказаться в этих досье – не только в их, но и в остальных. Но они знали, что содержимое этих досье уже сорок лет давало Гуверу силу держаться на своем посту.

Эти досье валили президентов. Помогали взять за горло конгрессменов, верховный суд, а может, и нынешнего президента. Тут Элен Гэнди права. Лучше всего все уничтожить.

Только Кеннеди не стал бы этого делать. И Джонсон тоже. Слишком много в них истории, слишком много знаний.

И слишком большая власть.

– Это наши досье, – проговорил Кеннеди минуту спустя, хотя слово «наши» чуть не застряло у него в горле. – Ваши и мои. Сейчас они в наших руках.

ЛБДж почти рассеянно кивнул.

– Чего вы хотите?

Чего он хочет? Чтобы его оставили в покое? Чтобы оставили в покое его семью? Еще в полночь он бы так и ответил. Но за прошедшие часы он успел стать самим собой. Сейчас он чувствовал себя человеком, воюющим с коррупцией, а не человеком, нечаянно подставившим под пулю собственного брата.

Кроме того, в этих досье может найтись что-то, что избавит от других проблем в будущем. От новых убийств. От манипуляций.

Ему нужна была твердая почва под ногами. ЛБДж прав: генерального прокурора можно уволить. Но есть один пост, которым, согласно конституции, президент не распоряжается.

– Я хочу быть вашим вице-президентом, – сказал он. – А в семьдесят втором, когда ваш срок истечет, мне нужна будет ваша поддержка. Чтобы вы выдвинули мою кандидатуру.

Джонсон с трудом сглотнул, побагровел, и секунду Кеннеди казалось, что он сейчас опять рявкнет.

Но он сдержался.

– А что, если мы проиграем?

– Перевезем все это в выбранное вдвоем место. С помощью надежных людей. Отсюда заберем.

ЛБДж оглянулся на дверь. Он явно думал о словах Элен Гэнди: лучше от этого избавиться, чтобы существование досье не развращало сотрудников, не подвергало опасности всех. Но если тайник останется в руках Джонсона и Кеннеди, в их руках останутся и их собственные досье. ЛБДж мог бы уничтожить свое, и Кеннеди мог бы сохранить семейное наследство. Если бы ЛБДж не питал к Кеннеди ненависти почти такой же силы, как Кеннеди к нему, решение далось бы просто.

– Вы поверите моему слову джентльмена? – не скрывая сарказма, спросил Джонсон. Он знал, что в глазах Кеннеди был деревенщиной и не имел ничего общего с джентльменом.

– Вы знаете, в чем ваша выгода. Как и я, – ответил Кеннеди. – Это единственный путь, если мы не отдадим досье мисс Гэнди.

ЛБДж вздохнул.

– Я надеялся ко дню инаугурации избавиться от всех Кеннеди.

– А что, если бы я решил с вами соперничать? – спросил Кеннеди, сам понимая, что это невероятно. Столпы партии уже предлагали ему выдвинуть свою кандидатуру в шестьдесят четвертом, и он отказался. Он был слишком слаб характером, слишком неуверен в себе.

Сейчас он не ощущал в себе неуверенности.

ЛБДж не ответил на его вопрос. Он сам спросил:

– Как я могу доверять такому бесшабашному мерзавцу, как вы?

– Вы даже не представляете, сколько раз я вытаскивал из дерьма Джека, – ответил Кеннеди. – И вас вытащу.

– Это как?

– Вас привел ко мне страх перед этими досье, господин президент. – Кеннеди голосом выделил титул, которым редко именовал Джонсона. – Если мне придется здесь запереться, в руках у меня будет ключ от всего королевства, и ничто не помешает мне им воспользоваться, когда я отсюда выйду. Если мы работаем вместе, ваши тайны останутся просто тайнами.

– А вы – сукин сын, знаете? – спросил ЛБДж.

Кеннеди кивнул.

– Да и вы тоже, иначе не стали бы напоминать о смерти Джека, пока мы не знаем, что на самом деле случилось с Гувером. Так что давайте закрепим за собой президентский пост на ближайшие шестнадцать лет. К концу этого срока информация из досье, возможно, утратит ценность.

ЛБДж не сводил с него глаз. Только минуту спустя Кеннеди понял, что победил в споре, но согласия ЛБДж не услышит, пока не сделает первого хода.

Кеннеди протянул ему руку.

– Договорились?

ЛБДж долго смотрел на протянутую руку, прежде чем сжать ее большой мясистой ладонью.

– Вы – проклятый сукин сын, – сказал он. – Договорились.

Брюсу хватило одного телефонного звонка. Дежурный, выделявший машины, сказал, кто взял интересующий Брюса седан и не поинтересовался причинами интереса. И Брюс, прислонившись к холодной стене телефонной будки за полквартала от первого места преступления, мгновенно понял, что произошло и почему.

Седан взял агент Уолтер Кэйн. Его следовало бы отправить в продолжительный отпуск. Брюс рекомендовал это сделать, после того как несостоявшаяся невеста Кэйна пыталась покончить с собой. У Кэйна, когда он об этом услышал, был такой взгляд – пустой взгляд, говоривший: жизнь кончена.

Этот взгляд напугал Брюса. Напугал настолько, что он посоветовал отправить Кэйна в отпуск. Давно ли это было? Двенадцати часов не прошло. Времени более чем достаточно, чтобы избавиться от полиции нравов – от человека, который устанавливал все инструкции для ФБР. От человека, лишенного всякой морали.

Брюс целую неделю провел за изучением досье Кэйна. Кэйн весь прошлый год отрабатывал «гуверовские вахты». Кэйн знал инструкции, знал, как ими воспользоваться.

Он убил пятерых агентов.

Потому что никто не стал слушать Брюса, когда он говорил о пустом взгляде в глазах Кэйна.

Брюс заставил себя выйти из будки. Вернулся к фургону коронера. Если подкрепление не появилось, придется снова звонить. Не могут же они оставить его одного. Должны, по крайней мере, распорядиться, как поступить с телом директора.

Он беспокоился напрасно. Вернувшись в переулок, он увидел еще пять седанов, принадлежащих ФБР. А первый человек, попавшийся ему на глаза, был его собственным боссом, присевшим на корточки над трупом Гувера.

– Помнится, я сказал вам позаботиться о месте происшествия, – заговорил ответственный дежурный нью-йоркского отделения Юджин Харт. – Я даже отдал приказ.

– Место происшествия растянулось на шесть кварталов, а я один, – возразил Брюс.

Харт подошел к нему. Вид у него был усталый.

– Мне нужно с вами поговорить, – сказал Брюс. Он отвел Харта за машины и объяснил, что узнал, наблюдая за лицом босса.

Тот поморщился, но потом, к удивлению Брюса, положил руку ему на плечо.

– Хорошая работа.

Брюс его не поблагодарил. Его тревожило, что Харт не задает вопросов.

– Я не раз слышал, как Кэйн бранился, что Гувер насаждает мораль среди сотрудников. А после того что случилось на этой неделе…

– Знаю. – Харт сжал ему плечо. – Мы об этом позаботимся.

Брюс развернулся так резко, что рука Харта соскользнула с его плеча.

– Вы намерены все замять!

Харт прикрыл глаза.

– Вы меня и не слушали. Думали, как бы чего не вышло. Сукин сын! И вы готовы отпустить Кэйна!

– Мы его не отпустим, – сказал Харт. – Просто он окажется виновен… в чем-нибудь другом.

– Нельзя этого замалчивать. Это слишком важно. Так скоро после президента Кеннеди…

– Именно поэтому нам придется все замять, – сказал Харт. – Нам не нужна паника.

– И вы не хотите, чтобы люди узнали, где именно нашли Гувера и Толсона. Что вы намерены объявить? Что оба мирно скончались в своих постелях? В разныхпостелях?

– Вас это не касается, – остановил его Харт. – Вы хорошо поработали. Вас отметят.

– Если я буду держать язык за зубами.

Харт вздохнул. У него, кажется, не осталось сил даже на гневный взгляд.

– Честно говоря, мне все равно. Я рад избавиться от старика. Но я этим делом больше не занимаюсь. Уже получены приказы, и все будет решаться на высшем уровне. И скажите спасибо.

Брюс готов был сказать. Это избавляло его от политической ответственности. И от личной тоже. Но это не избавляло от чувства, что если бы его кто-нибудь выслушал, если бы кто-нибудь обратил внимание, всего этого могло бы не случиться.

Кому какое дело, если фэбээровец женится на бывшей проститутке? Если в бюро знают – а в Бюро знали, – даже КГБ не сможет воспользоваться этим для шантажа.

Все дело в соблюдении приличий. И всегда так было. Гувер выпустил проклятую книжицу о соблюдении приличий, но это не помешало ему получить пулю в спину в темном переулке, после вечеринки, в посещении которой он ни за что бы не признался.

Гувера так беспокоило, что люди используют тайны друг против друга, а о том, что и его тайну могут использовать против него, он даже не подумал.

Брюс взглянул на Харта. Оба они устали. Ночь вышла долгая. А Харта ожидают еще более долгие недели. Брюс получит повышение, как взятку за молчание, и останется на новом месте, сколько понадобится. Он должен проследить, чтобы Кэйна в чем-то обвинили, чтобы он расплатился за пятерых убитых.

Потом Брюс подаст в отставку. Бюро ему не нужно, так же не нужно, как не нужна Мэри, прошедшая все проверки Мэри. Может, если поговорить с О'Рейли, тот замолвит за него словечко в департаменте полиции. Полиция, по крайней мере, некоторые преступления расследует.

Если они произошли в правильном районе.

С правильными людьми.

Брюс засунул руки в карманы и побрел в сторону своего дома. Харт его не удерживал. Оба они знали, что Брюс к этому делу больше не имеет отношения. Его даже не заставят писать рапорт. Да он и не решился бы писать рапорт, заносить это на бумагу, которую кто-то мог бы прочесть. Кто-то, кому этого читать не следовало. Кто-то, кто не стремится замять дело.

Кто-то, кто воспользовался бы этими сведениями к собственной выгоде.

Как это делал директор.

Больше сорока пяти лет.

Брюс выбросил эти мысли из головы. Не его забота. Ему больше ничего не нужно. Только бы выспаться.

Почему-то он догадывался, что ему еще очень-очень долго не удастся заснуть.

Нэнси Кресс ^{25}
НЕКСУС ЭРДМАНА
(Пер. Андрея Новикова)

Ошибки, как соломинки, плавают на поверхности.

Тот, кто хочет достать жемчужины, должен нырять в глубину.

Джон Драйден. Все для любви.

Корабль, который Генри Эрдман никогда бы не принял за корабль, перемещался среди звезд, двигаясь в упорядоченной структуре явлений в потоке вакуума. В нескольких кубических световых годах пространства субатомные частицы возникали, существовали и исчезали за наносекунды. Когда корабль перемещался, флоп-перестройки [87]87
  Флоп-перестройка (flop-transition) – топологическая процедура с разрывами пространства, является частью теории струн.


[Закрыть] разрывали пространство, а затем меняли его конфигурацию. Генри, если бы он каким-то образом оказался рядом в ледяной пустоте дальнего космоса, умер бы из-за сложных, регулярных и интенсивных вспышек радиации задолго до того, как успел бы оценить их переливающуюся красоту.

Внезапно корабль остановился.

Вспышки радиации усилились, стали еще более сложными. Затем корабль резко изменил направление. Он начал разгон, изменяя при этом и пространство, и время и залечивая эти изменения позади себя. Его подгоняла срочность.

Где-то далеко в муках рождалось нечто.

1

Генри Эрдман стоял перед зеркалом в своей крошечной спальне, пытаясь завязать галстук одной рукой. Другая сжимала ходунок. Поза была неустойчивой, и кончилось тем, что галстук завязался криво. Генри стянул его и начал сначала. Скоро здесь будет Керри.

Он всегда надевал галстук, отправляясь в колледж. Пусть студенты – и даже аспиранты! – приходят в аудиторию в драных джинсах, непристойных футболках и с такими спутанными волосами, точно в них завелась колония крыс. Даже девушки. Студенты есть студенты, и Генри не считал их неряшливость признаком неуважительности, как это делали столь многие в доме престарелых св. Себастьяна. Иногда его это даже развлекало, но с примесью печали. Неужели эти умные, иногда увлеченные и напористые будущие физики не понимают, насколько эфемерна их красота? Почему они прилагают такие усилия, чтобы выглядеть непривлекательными, когда достаточно скоро это станет их единственным выбором?

На этот раз ему удалось завязать узел галстука. Не безупречно – трудная операция, если делать ее одной рукой, – но достаточно хорошо для правительственной работы. Он улыбнулся. Когда он с коллегами занимался правительственной работой, годилась только безупречность. С атомными бомбами иначе нельзя. Генри до сих пор мог слышать голос Опии, говорящий, что планы для «Айви Майка» [88]88
  Первое термоядерное устройство (под названием «Ivy Mike» и мощностью 10,4 мегатонны в тротиловом эквиваленте) было испытано США на атолле Эниветок (Маршалловы острова) 1 ноября 1952 года. Оппи – американский физик-ядерщик Роберт Оппенгеймер (1904–1967).


[Закрыть]были «технически прекрасны». Конечно, было это до того, как все…

Стук в дверь и свежий молодой голос Керри:

– Доктор Эрдман? Вы готовы?

Она всегда называла его титул, всегда обращалась с ним уважительно. В отличие от некоторых медсестер и ассистентов. «Как мы сегодня, Хэнк?» – спросила вчера та пышнотелая блондинка. А когда он резко ответил: «Не знаю, как вы, мадам, но я в порядке, спасибо», – она лишь рассмеялась. «Старики такие формальные – это так мило!» Генри почти слышал, как она говорит такое одной из своих жутких коллег. Никогда в жизни он не был «Хэнком».

– Иду, Керри.

Он ухватился обеими руками за ходунок и медленно, дюйм за дюймом, направился к двери. Ножки ходунка громко постукивали даже на покрытом ковром полу. Стопка проверенных контрольных его класса лежала на столе возле двери. На этой неделе он дал им несколько действительно трудных задач, и только Халдану удалось решить их все. У Халдана была перспектива. Изобретательный у парня ум, хотя и строгий тоже. Они нашли бы ему применение в 1952 году, в проекте «Айви», разрабатывая водородную бомбу Теллера-Улама со ступенчатым синтезом.

Примерно на полпути через гостиную его крошечной квартирки в доме престарелых в сознании Генри что-то произошло.

Он остановился, удивленный. Ощущение было похоже на робкое прикосновение,на призрачный палец внутри его мозга. Удивление немедленно сменилось страхом. Может, у него инсульт? В девяносто лет всякое возможно. Но чувствовал он себя хорошо, фактически даже лучше, чем за последние несколько дней. Значит, не инсульт. Тогда что?..

– Доктор Эрдман?

– Я здесь.

Он доковылял до двери, открыл ее. На Керри был вишнево-красный свитер, к шапочке прицепился оранжевый листок, на носу темные очки. Такая красивая девушка – бронзовые волосы, светлая кожа, энергичные цвета. На улице моросило. Генри протянул руку и аккуратно снял ее очки. Левый глаз Керри набух и обесцветился, разбухшая плоть скрыла радужку и зрачок.

– Вот ублюдок, – сказал Генри.

* * *

«Это Генри и Керри идут по коридору к лифту», – подумала Эвелин Кренчнотед. Дверь у нее всегда открыта нараспашку, и она помахала им из кресла, но они разговаривали и не заметили. Она прислушалась, но как раз в этот момент над домом пролетел очередной самолет, направляясь к аэропорту на посадку. Эти гадкие воздушные трассы проходили слишком близко к дому престарелых! С другой стороны, если бы они не проходили, то Эвелин было бы не по карману здесь жить. Всегда ищи во всем светлую сторону!

Поскольку сегодня был вторник, Керри и Генри, несомненно, едут в колледж. Как чудесно, что Генри не сидит без дела – поэтому его настоящий возраст ни за что не угадать, уж это точно. У него даже все волосы на голове сохранились! Хотя куртка у него легковата для сентября и от дождя не защитит. Генри может простудиться. Надо будет поговорить об этом с Керри. И почему Керри в темных очках, когда идет дождь?

Но если Эвелин не начнет звонить, то опоздает! От нее зависят люди! Она набрала первый номер, прислушалась к звонку, раздавшемуся этажом ниже.

– Боб? Это Эвелин. А теперь, дорогой, скажи… какое у тебя сегодня давление?

– Хорошее, – ответил Боб Донован.

– Ты уверен? Что-то у тебя голос немного раздраженный, дорогой.

– Я в порядке, Эвелин. Я просто занят.

– О, это хорошо! А чем?

– Просто занят.

– Всегда хорошо быть чем-то занятым. Пойдешь вечером смотреть новости?

– Не знаю.

– А надо бы. В самом деле надо. Интеллектуальная стимуляция так важна для людей нашего возраста!

– Мне надо идти, – буркнул Боб.

– Конечно, но сперва скажи, как твоя внучка справляется с…

Он положил трубку. Точно, очень раздраженный. Может, у него проблема с регулярностью стула? Эвелин посоветовала бы клизму.

Следующий звонок принес ей больше удовлетворения. Джина Мартинели, как и всегда, пришла в восторг от внимания Эвелин. Она подробно рассказала Джине о состоянии своего артрита, подагры и диабета, проблеме с лишним весом у ее сына, о выкидыше у падчерицы жены другого сына, прослаивая все это цитатами из Библии («но употребляй немного вина, ради желудка твоего» – Первое послание к Тимофею). Джина ответила на все вопросы Эвелин, записала все ее рекомендации и…

– Эвелин? – спросила Джина. – Ты еще у телефона?

– Да, я… – Эвелин замолчала, и это настолько потрясло Джину, что она ахнула. – Нажми кнопку тревоги!

– Нет-нет, я в порядке. Я… просто на секунду вспомнила кое-что.

– Кое-что вспомнила? Что?

Но Эвелин и сама этого не знала. Если говорить точно, то это было не воспоминание, а… что? Ощущение. Слабое, но одновременно и четкое ощущение… чего-то.

– Эвелин?

– Я здесь!

– Господь решает, когда призвать нас к себе, и мне кажется, что твое время еще не настало. Ты слышала про Анну Чернову? Ту знаменитую балерину с четвертого этажа? Она вчера вечером упала, сломала ногу, и ее пришлось перевести в лазарет.

– Нет!

– Да. Бедняжка… Сказали, что временно, пока ее состояние не стабилизируется, то ты ведь знаешь, что это значит.

Она знала. Они все знали. Сперва лазарет, затем на седьмой этаж, где у тебя не будет даже собственной комнатушки, а потом в палату интенсивного ухода на восьмом и девятом. Уж лучше уйти быстро и чисто, как Джед Фуллер в прошлом месяце. Но Эвелин не собиралась позволить себе такие мысли! Позитивное отношение так важно!

– Я слышала, что Анна держится очень хорошо, – добавила Джина. – Господь никогда не посылает человеку больше, чем он может выдержать.

Насчет этого Эвелин была не столь уверена, но спорить с Джиной всегда было бесполезно – она пребывала в убеждении, что может позвонить Господу в любой момент.

– Я к ней зайду до собрания кружка вязальщиц, – сказала Эвелин. – Я уверена, что она захочет с кем-нибудь поговорить. Бедняжка… ты ведь знаешь, как балерины годами губят свое здоровье, так чего после такого ожидать?

– Знаю! – не без удовлетворения подтвердила Джина. – Они платят ужасную цену за красоту. На мой взгляд, это отчасти самовлюбленность.

– А ты слышала про ожерелье, которое она положила здесь в сейф?

– Нет! Что еще за ожерелье?

– Знаменитое! Мне Дорис Дзивальски рассказала. Анне его подарил один знаменитый русский танцовщик, которому его дал сам царь!

– Какой царь?

– Да царь!Ну, русский царь. Дорис сказала, что оно стоит целое состояние, поэтому и лежит в сейфе. Анна никогда его не одевает.

– Тщеславие, – заявила Джина. – Наверное, ей не нравится, как оно теперь смотрится на ее морщинистой шее.

– Дорис сказала, что Анна в депрессии.

– Нет, это тщеславие. Слушай, я посмотрела и увидела, что все было…

– Я бы порекомендовала ей акупунктуру, – перебила ее Эвелин. – Она хорошо помогает при депрессии.

Но сперва она позвонит Эрин, чтобы рассказать ей новости.

* * *

Эрин Басс не стала брать трубку. Наверное, это надоедливо занудная Эвелин Кренчнотед, которой не терпится узнать, какое у Эрин давление, холестерин и как поживают ее островки Лангерганса. [89]89
  Островки Лангерганса – скопления клеток поджелудочной железы, вырабатывающие гормоны.


[Закрыть]О, Эрин следует отвечать на звонки, ведь Эвелин ей только добра желает, а Эрин следует быть терпимее. Но с какой стати? Почему человек обязан быть терпимее только потому, что он стар?

Она не стала брать трубку и вернулась к книге – «Суть дела» Грэма Грина. Отчаяние уставшего от жизни Грина было глупой претенциозностью, но писатель он замечательный и сильно недооцененный в наши дни.

«Лайнер пришел в субботу вечером: из окна спальни они могли видеть, как его длинный серый корпус проползает мимо бона, за…»

Что-то произошло.

«…проползает мимо бона, за…»

Эрин больше не было в доме престарелых, ее не было нигде, она взлетела прочь от всего, оказавшись за…

А потом все кончилось, и она опять сидела в своей крошечной квартирке, а оставшаяся без присмотра книга соскользнула с коленей.

* * *

Анна Чернова танцевала. Она и Поль стояли с двумя другими парами на сцене, в ярком свете софитов. Во втором крыле стоял сам Баланчин, и хотя Анна знала, что тот пришел сюда ради соло Сюзанны, его присутствие вдохновляло ее. Зазвучала музыка. Promenade en couronne, attitude, arabesque efface [90]90
  Балетные термины, обозначающие позиции в танце.


[Закрыть]и переход в поддержку. Руки Поля поднимают ее. Она взмывает над собой и парит над сценой, над головами кордебалета, над Сюзанной Фаррелл, взмывает сквозь крышу нью-йоркского театра и дальше – в ночное небо, разведя руки в porte de brasдостаточно широко, чтобы охватить переливающееся ночное небо, воспарив в самом безупречном jeteво вселенной, пока…

* * *

– Она улыбается, – сказал Боб Донован, не успев сообразить, хочет ли он вообще что-то говорить. Он посмотрел на спящую Анну – такую прекрасную, что она даже не выглядела реальной, за исключением ноги в большом и уродливом гипсовом корсете. В одной руке, ощущая себя дураком – но какого черта! – он держал три желтые розы.

– Иногда так действуют болеутоляющие, – сказала медсестра лазарета. – Боюсь, вы не сможете остаться, мистер Донован.

Боб взглянул на нее, нахмурившись. Но он не собирался на нее злиться. Эта медсестра была не такая уж и плохая. В отличие от некоторых. Может быть, потому что сама уже не была весенним цыпленочком. Еще несколько лет, сестричка, и ты станешь одной из нас.

– Передайте ей цветы, хорошо? – Он сунул медсестре розы.

– Да, передам, – пообещала она, и Боб вышел из пропахшего лекарствами лазарета – он ненавидел эти запахи, – направившись обратно к лифту. Господи, ну какой же он жалкий старый пердун! Анна Чернова, как однажды сказала ему та любопытная старуха Эвелин Кренчнотед, танцевала в каком-то знаменитом месте в Нью-Йорке, «Абрахам центре» или что-то в этом роде. Анна была знаменитой. Но Эвелин могла и ошибаться, и в любом случае это не имело значения. С первой же секунды, когда Боб Донован увидел Анну Чернову, ему захотелось делать ей подарки. Цветы. Драгоценности. Все, что она захочет. Все, что у него есть. И каким же надо быть идиотом, чтобы так себя вести в его возрасте? Тьфу!

Он спустился на лифте на первый этаж, взбешенно протопал через вестибюль и вышел через боковую дверь в «сад воспоминаний». Дурацкое название, в стиле дурацкого нью эйдж. Ему хотелось что-нибудь пнуть, заорать…

Его пронзила энергия, от основания позвоночника, вверх по спине и до мозга, мягко, но четко, вроде удара током от неисправного тостера или вроде того. Потом это ощущение пропало.

Это еще что за хрень? Он в порядке? Если он упадет, как Анна…

Он был в порядке. И кости у него не такие тонкие и хрупкие, как у Анны. Чем бы это ни было, все уже кончилось. Ну, бывает.

* * *

На том же этаже дома престарелых, где находился лазарет, женщина, которой осталось жить всего несколько дней, что-то бормотала в своем долгом и последнем полусне. Капельница вливала морфин в ее руку, облегчая уход. К ее бормотанию никто не прислушивался – уже несколько лет оно было лишено всякого смысла. На мгновение она смолкла, и ее глаза, вновь засиявшие на изможденном, а некогда прелестном лице, расширились. Но лишь на мгновение. Глаза закрылись, и бессмысленное бормотание возобновилось.

* * *

В Тихуане бодрый старик, сидящий за прилавком рыночной палатки своего сына, где он продавал дешевые мексиканские одеяла болтливым туристас,внезапно поднял лицо к солнцу. Его рот, где все еще сохранились все ослепительно белые зубы, удивленно округлился.

* * *

В Бомбее вдова, одетая в белое, выглянула из окна на кишащие людьми улицы, и ее лицо стало бледным, как ее сари.

* * *

В Ченгду монах, сидящий на коврике на полированном полу комнаты для медитаций в древнем монастыре Венышу, нарушил священную тишину шокирующим и испуганным смехом.

2

Керри Веси сидела в заднем уголке класса доктора Эрдмана и думала об убийстве.

Конечно, она никогда на такое не пойдет. Убивать нельзя. Сама мысль о том, чтобы отнять чью-то жизнь, наполняла ее ужасом, который лишь усугублялся…

Размолотые касторовые бобы – смертельный яд.

…ежедневным наблюдением того, как отчаянно старики держатся за жизнь. И еще она…

Сводный брат однажды показал ей, как можно испортить тормоза в машине.

…знала, что она не из тех, кто решает проблемы таким необратимым способом. И в любом случае ее…

Присяжные почти всегда оправдывают избитую женщину, которая защищалась.

…адвокат сказал, что бумажный поток ограничительных ордеров и справок о нанесенных побоях пока что для нее лучший способ…

Если человек вырубится после дюжины пива, он не почувствует, как в него входит пуля из табельного револьвера.

…законно отправить Джима за решетку. Это, как сказал адвокат, «решит проблему» – словно подбитый глаз, сломанная рука и постоянные угрозы, заставляющие ее бояться, даже когда Джим находился в другом городе, были всего лишь теоретической «проблемой» наподобие тех, что доктор Эрдман давал решать своим студентам-физикам.

Он сидел на столе перед студентами и говорил о чем-то под названием «конденсат Бозе – Эйнштейна». Керри понятия не имела, что это такое, и ей было все равно. Ей просто нравилось быть здесь, сидеть незамеченной сзади в уголке. Никого из студентов, девятерых парней и двух девушек, не интересовали ни ее присутствие, ни ее подбитый глаз, ни ее красота. Когда с ними был доктор Эрдман, он полностью овладевал их вниманием, и это дарило ей неописуемый покой. Керри пыталась – и знала, что безуспешно – спрятать свою красоту. Внешность не приносила ей ничего, кроме неприятностей: Гэри, Эрик, Джим. Поэтому сейчас она ходила в мешковатых свитерах, без косметики, и прятала волосы из чистого золота под бесформенной шляпкой. Возможно, если бы она была такой же умной, как эти студенты, то научилась бы выбирать мужчин другого типа. Но она такой не была и не научилась, и класс доктора Эрдмана стал местом, где она чувствовала себя в безопасности. Даже в большей безопасности, чем в доме престарелых, где Джим подбил ей глаз.

Она предположила, что он пробрался туда через погрузочную платформу и подкараулил ее на складе постельного белья. Ударил раз и сбежал. А когда она позвонила своему раздраженному адвокату и тот выяснил, что свидетелей у нее нет, а в доме престарелых есть «охрана», то сказал, что здесь он ничего поделать не может. Ей необходимо доказать,что ограничительный ордер был нарушен.

Доктор Эрдман тоже говорил о «доказательстве» – каком-то математическом доказательстве. В средней школе Керри хорошо давалась математика. Да только доктор Эрдман однажды сказал, что в средней школе она учила не «математику», а «арифметику».

– Почему ты не пошла в колледж, Керри? – спросил он.

– Денег не было, – ответила она тоном, подразумевающим: пожалуйста, больше ни о чем не спрашивайте. Она совершенно не была в настроении рассказывать о папочке, его алкоголизме и долгах, жестоких сводных братьях, и доктор Эрдман не спросил. Тут у него хватало чувствительности.

Глядя на его высокую сутулую фигуру, сидящую на столе поблизости от ходунка, Керри иногда позволяла себе мечтать и представлять, что доктор Эрдман – Генри – стал на пятьдесят лет моложе. Ему сорок, ей двадцать восемь – в самый раз. Она отыскала в «Гугле» его фото в том возрасте, он тогда работал в какой-то «Радиационной лаборатории Лоуренса». Он был красивый, темноволосый и улыбался в камеру, стоя рядом с женой Идой. Жена была не такая красивая, как Керри, зато окончила колледж, так что даже если бы Керри родилась в те годы, у нее все равно не было бы шансов остаться с ним. История ее жизни.

– …есть вопросы? – закончил доктор Эрдман.

Студенты – как всегда – стали выкрикивать вопросы, не поднимая рук и перебивая друг друга. Но когда доктор Эрдман заговорил, все немедленно заткнулись. Кто-то подскочил к доске, стал писать на ней уравнения. Доктор Эрдман медленно повернулся хрупким телом, чтобы взглянуть на них. Дискуссия продолжалась долго, почти столько же, сколько сама лекция. Керри заснула.

Разбудил ее доктор Эрдман. Опираясь на ходунок, он легонько потряс ее за плечо.

– Керри?

– Что? Ой, извините!

– Не извиняйся. Ты чуть не умерла от скуки, бедная девочка.

– Нет! Мне понравилось!

Он приподнял брови, и ей стало стыдно. Он подумал, что она соврала из вежливости, а вранье он не выносил. Но она сказала правду – ей всегда нравилось сидеть на его лекциях.