Текст книги "Князь Олег"

Автор книги: Галина Петреченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

Глава 3. Первый допрос

– Да, Бастарн, ты прав, сначала ты! – улыбаясь, проговорил Аскольд, когда верховный жрец явился по зову в его гридню и сурово посмотрел князю в глаза. – Как всегда хмур, Бастарн, даже сейчас, когда знаешь, что предатели сидят в клетях и ждут нашего решения!

– Я хмур не поэтому, и ты это ведаешь, – устало проговорил Бастарн и пояснил: – Я нынче утром стоял перед изваянием Святовита и увидел на южном лике его знак благосклонности к делам твоим, хотя чую я, что добрых дел ты творить не собираешься!

Аскольд захохотал.

– Сие надо понимать так, что те, на которых я пойду, должны будут принять мои деяния с радостью, как Божью кару! – проговорил Аскольд и постарался усадить Бастарна на самое хорошее место в своей просторной, роскошной теперь гридне.

Бастарн сея на скамью, покрытую пышным персидским ковром, остро взглянул на Аскольда, отметил его довольство собой и грустно потребовал:

– Ну, терзай меня своими вопросами, чую, не отстанешь, везде найдешь!

– Это ты верно подметил, – искренне сознался Аскольд и нетерпеливо прошелся вдоль гридни. – Не скупись, Бастарн, выкладывай, что ведаешь!

– Ты о Христе? – спросил Бастарн.

– Нет! – быстро ответил Аскольд и охотно пояснил: – Я недавно понял, что евангелисты и апокрифисты сотворили легенды о чудотворцах, которые были выгодны сильным правителям. В честь того, выдуманного Христа воздвигнуты великолепные храмы, которые я пограбил в Царьграде и собираюсь пограбить еще! – Тут Аскольд остановился, осторожно посмотрел на Бастарна и затем резко спросил: – Тебя интересует, в какого Христа буду верить я, если вдруг надумаю сменить языческую веру на христианскую?

– Нет, – ответил Бастарн. – Решил дела черные делать? Твори, но моего благословения на сие не требуй!

– А я и не требую! Прости, Бастарн! – Аскольд проговорил эти слова тем волоховским выговором, который так роднил его с верховным жрецом. – Ты же понимаешь, сейчас я ни одного своего гриденя на покой не уговорю! Они все ждут нового похода и нового грабежа!

– Есть очень древняя легенда Истины, – задумчиво произнес Бастарн. – Она написана была на египетских папирусах и лежала в кумранских пещерах, где собирались первые ученики Христа-небожителя.

– Христос – небожитель? – переспросил Аскольд.

– Да, – спокойно подтвердил Бастарн и продолжил: – Он является одним из тех сынов света, который должен был сказать людям Земли, что они не одни в этом мире. Они имели свои постоянные ашрамы в разных местах Земли, в зависимости от того, где больше всего проявлял свою злую волю человек.

– Ты хочешь сказать, что я сейчас смогу привлечь их внимание и кара их будет неизбежна? – помолчав, недоверчиво спросил Аскольд, хотя чуял, что Бастарн говорит правду. – Но почему они меня не покарали за мой первый поход в Царьград?

– Их осталось очень мало после войны с сынами тьмы, – грустно ответил Бастарн. – Легенда Истины гласит, что около семнадцати тысяч лет назад над Землей была война богов, или война сынов тьмы с сынами света. Силы были равные, и война была длительной и жестокой. В ходе ее погибло множество народов, и земля горела и крошилась, опускалась на дно морское, а горы крушились и превращались в песок. Наша Земля местами получила такие тяжелые раны, что вряд ли ее кто-нибудь вылечит…

– Кто одержал победу? – возбужденно спросил Аскольд, не спуская глаз с верховного жреца, и задумчиво сказал: —Неужели сыны тьмы? Да! Ты же сказал, что сынов света осталось мало? И что сейчас?

– Они стараются латать наше жилище и наши души…

– А без них нас ждет гибель?

– Без них в нас побеждает злая воля на короткое торжество злой силе, – изрек Бастарн.

Аскольд возмутился:

– Откуда ты знаешь, что на короткое торжество будет использована моя воля? – спросил он так зло, что казалось, каждое его слово пронзало воздух в гридне.

Бастарн ответил ему так же яро.

– Сколько я ведал горячих, ловких князей! И чем ловчее они были, тем больше лиха видела от них дружина! А сколько сирот появилось на свете от таких прытких правителей!

– Бастарн! – вскричал Аскольд. – Ты же знаешь, что если не я… Ведь на меня в любой час может напасть враг!

Бастарн принял игру князя, ибо знал, что Аскольд просто так не отпустит его нынче от себя.

«Пусть прощупывает, пусть узнает, сколько может, лишь бы на благо все пошло», – думал верховный жрец и терпеливо ждал.

Аскольд дышал глубоко, шумно прохаживаясь по гридне, поправляя то свечи в подсвечниках, торжественно украшавшие гостиную комнату и радовавшие глаз даже сурового верховного жреца, то свою красивую одежду, напоминавшую яркостью рисунка и богатством ткани скорее одеяние персидского принца, нежели летний наряд варяжского витязя. На нем была рубаха, сшитая из нежного сирийского шелка сиреневого цвета, с пышными длинными рукавами и легкие шелковые, коричневого цвета, собранные в талии глубокими складками шаровары. Костюм арабских купцов, подсмотренный им на одном из византийских островов, поразил когда-то Аскольда своей пленительной легкостью, и он дал себе слово сшить такой же и носить его в жаркие киевские дни. Нынешний день действительно требовал легкой скользящей одежды.

Иногда он ласково проводил жаркими ладонями по рубахе и улыбался счастливой улыбкой от обладания такой чудной вещью, но затем вспоминал про верховного жреца, бросал косые взгляды на Бастарна и соображал, будет ли до конца откровенен с ним жрец или слукавит, скроет самые сокровенные тайны, которые, как он думает, помогли бы ему стать неуязвимым и победить еще раз греков, но теперь уже в открытом бою с их стратиотской[2]2
  Стратиоты – мелкие и средние землевладельцы, составлявшие основу профессионального войска в Византии в IX – Х вв. н. э.


[Закрыть] тяжеловооруженной конницей!.. «Иначе зачем такую рать иметь? Не на Новгород же за илом с нею ходить! Нет, я должен еще раз сходить на Царьград и побить его знаменитых катафрактариев»[3]3
  Катафракта – доспех воина; катафрактария – род войск, тяжеловооруженная конница, которой принадлежала решающая роль в византийском войске в IX – Х вв.


[Закрыть],– самоуверенно подумал Аскольд, внимательно глядя на Бастарна.

– О каких возможностях человека должен был поведать Христос людям после того, как побывал в Гизехских пирамидах? – спросил он.

Бастарн глубоко вздохнул, опустил голову на грудь и стал внимательно вглядываться в сочетание геометрических фигур, вышитых красными, желтыми и синими нитками на его белом балахоне. Вот они, два треугольника, своими вершинами подпирающие небо, а желтыми и синими сторонами соприкасающиеся с ярко-красным солнцем, которое своими верхними, жаркими лучами вращало беспощадную десницу времени и заигрывало с богом Хроносом, а нижними лучами указывало на блеклый диск Луны и напоминало о ее родительской роли по отношению к Земле-кормилице.

– Что ж, слушай и не глумись! Думаю, что после этого ты решишь, надо ли тебе твое войско вновь пытать разбоем.

Аскольд подвинул свой тяжелый, украшенный резными узорами и яркими красками табурет к стене, поближе к жрецу, и, коснувшись рукой Бастарна, умоляюще попросил:

– Не таись, поведай мне все. Мне это необходимо!

– Если б я таился, ты б меня нынче не увидел, – снисходительно улыбнулся Бастарн и, чуя неизбежность откровения, посоветовал:

– Я считаю тебя, князь Киева, достойным человеком, ибо душа твоя еще знает, что такое честь и доброта, а потому ты и должен знать, что главная сила человека заключается не в его росте, мышцах, ловкости, умении носить воинские доспехи и владеть оружием. Главная сила человека, Аскольд, в его разуме, – тихо и важно проговорил Бастарн и, не давая прервать себя, продолжил: – А поначалу, мой дорогой, ты должен научиться слушать наших богов.

– Опомнись, – прервал жреца Аскольд, сосредоточенно сведя свои красивые пушистые брови в единую грозную линию. – Я привык разговаривать с богами и знаю, что они живут повсюду и слышат меня. Чего ты теперь требуешь от меня? Или появились другие боги, с которыми нам надо научиться ладить?

Бастарн внимательно оглядел разгоряченного и зараженного исключительностью своих дум киевского правителя и тяжело вздохнул.

– Значит, к новым думам не готова твоя душа? – тихо спросил Бастарн, и это подействовало на Аскольда отрезвляюще.

– Когда личинку кормит не одна родная мать, но и чужие кормилицы… – глухо возразил Аскольд.

Бастарн улыбнулся.

– Да, тебя многие кормилицы потчуют. Не отравиться бы от изобилия изысканных блюд! – грустно заметил он.

– А чем твое блюдо целительнее других? – язвительно спросил Аскольд и снова недоверчиво уставился на жреца.

– А тем, что ближе к истине расположено!

– И оно может изменить мою жизнь?

– Да, – глубокомысленно ответил Бастарн.

– Чем?! – недоверчиво вскипел опять Аскольд.

– Если примешь его законы к действию, то впоследствии взойдешь на дорогу богов, – медленно и очень внушительно ответил верховный жрец.

– О, Бастарн, это ответ для моего дитяти, который целыми днями трется возле своей няньки, удивительной сказительницы.

– Ты должен научиться смотреть на своего врага не только глазами победителя, но прежде всего глазами миротворца, – со спокойной убедительностью продолжал увещевать Бастарн князя. – Да-да! Именно миротворца! Не веришь? Не улыбайся! Ведь и у твоего врага тоже есть жена, дети, которым нужен муж и отец. Так почему ты его должен убить? Только потому, что он богат, а ты сильнее его? Я заклинаю тебя, Аскольд! Ты должен передать своему врагу силу доброй воли и любви, и он не поднимет на тебя свою секиру! Если ты поверишь в силу своей доброй воли, то любого врага, напавшего на тебя неожиданно, ты можешь остановить силой своей любви к нему! Без оружия! Такова сила нашего разума, – горячо заверил Бастарн и добрым взглядом окинул поникшего князя.

– Не веришь, – вздохнул Бастарн немного погодя.

– Может быть, ты и прав, – немного помолчав, растерянно проговорил Аскольд, – но мне все это очень трудно сразу понять.

– Твой сын, вырастая, должен видеть своего отца не убийцей других отцов, а их благодетелем!

– Почему же ты желал, чтобы Исидор был заточен в темницу? – засмеялся Аскольд. – Ведь он почти то же самое говорил! И про любовь, и про добро…

– Не тому учит твой Исидор, – сердито возразил Бастарн. – Он учит любить хитрого и жадного, а не отчаявшегося врага, запутавшегося в поисках истины, – горячо ответил жрец, пытливо взглянув на Аскольда и усомнившись в искренности его слов.

Но Аскольд внимательно посмотрел в разгоряченное лицо жреца и очень медленно проговорил:

– Любой народ, если у него появилась возможность содержать войско, прежде всего учит его хитрости! А жадность, как правило, Бастарн, приходит всегда во время созерцания богатства! Я видел, как дичала моя дружина, когда драла и хватала со стен Софийского собора завесы, иконы, кубки, чаши, вазы и стонала от восторга, что все это будет принадлежать ей!

– Но ведь ты и готовил ее к этому! – упрекнул Аскольда Бастарн.

Аскольд усмехнулся и откровенно заявил:

– Да! А иначе она бы от меня снова сбежала к Рюрику!

– А ты только этого и боялся! Ты о соседних племенах должен был душою болеть, а не о греках да соперничестве с Рюриком!

Аскольд вскинул голову. Зло посмотрел на Бастарна:

– Ты думаешь, я забыл, для чего Киеву князь нужен?! Ты же знаешь, что я все соседние племена защитил от мадьяр и хазар! А сколько печенегов бил в Приднепровье, знают не только печенеги! Спроси половцев! Древлян!.. Будет пустословия! Не о том сказ ведем, – неожиданно оборвал себя Аскольд и, вдруг остановившись, в упор спросил жреца:

– А какие опасные думы заложены в этот треугольник? – И он развернутыми ладонями очертил в воздухе угольник с тремя вершинами.

И Бастарн, не скрывая тайн, объяснил суть древнего символа:

– Когда-то наши далекие предки изъяснялись только с помощью знаков. Слова им были не нужны и письменность – тоже. Знак вмещал гораздо больше понятий, чем можно было сказать словами, а слова уводили от главного…

– Ты хочешь сказать, что тогда жизнь была проще? – заинтересованно спросил Аскольд. – Что это был за народ? Откуда? Где обитал?

– Это были потомки третьей расы, одаренной разумом высшими существами, которые жили когда-то на нашей Земле; они породили царей Египта, Индии и других правителей и оставили нам множество совершенных законов, которые сейчас скрыты от людей, ибо когда-то были отвергнуты злыми, жадными народами, завладевшими огромными богатствами и правившими огромной страной, называвшейся Лемурией.

– Откуда ты это знаешь, Бастарн? – одними губами спросил Аскольд, и жрец почувствовал всю глубину потрясения князя. «Как хорошо, – лихорадочно подумал жрец, – что князь принял все это к душе! Как хорошо, что его душа заволновалась и сдвинулась наконец с мертвой точки неверия!..»

– Об этом знают все жрецы всех народов Земли, ибо мы – прямые потомки сынов разума, – тихо молвил Бастарн, и Аскольд не посмел возразить, ибо столько величия исходило от всей фигуры Бастарна даже тогда, когда он просто сидел, едва прислонившись спиной к стене, что язык не поворачивался поглумиться над этим откровением.

– Ты же не смог среди своего воинства выбрать себе жреца! – напомнил Бастарн Аскольду, и тот молча ему кивнул. – И невозможно ни из одного простого человека сделать жреца, ибо это опыт целых поколений, таких, как мы! Если мой сын не пойдет по моим стопам, то в нем все равно будут бурлить мои стремления и знания, и он рано или поздно все равно будет исцелять души и тела людей! – уверенно изрек Бастарн.

Аскольд опять склонил голову перед жрецом, а тот продолжил:

– Вот и ты! Ты знаешь своих прародителей, как дровосека и витию[4]4
  Вития – песнотворец.


[Закрыть], но по твоим глазам, стати и жестам я чувствую, что в тебе течет кровь правителей, возможно, Скилура, скифского царя, у которого было около ста сыновей… – Аскольд широко улыбнулся и горделиво приосанился, но жрец торопливо продолжил: – Но самое главное, Аскольд, ты сейчас выполняешь не завет своего предка, а волю сынов тьмы!

Аскольд отпрянул от жреца.

– Не веришь, что я способен на добро? – жалко спросил он.

– Ты слишком далеко зашел на своем пути зла, а оттуда нет выхода, – с горечью пояснил жрец.

– Значит, я обречен?.. И мне не поможет даже… – спросил Аскольд и руками показал треугольник.

Бастарн вздрогнул:

– Нет, может быть, он тебе и поможет, но если при этом ты не обманешь надежд сынов света.

– Так помоги мне, Бастарн! – вскричал Аскольд. – Просвети мою голову знаниями сынов света!

Бастарн цепким взором оглядел съежившегося, но жадно стремившегося к истинным знаниям Аскольда и твердым голосом проговорил:

– Итак, запоминай: если ты встретишь гордых, просвещенных правителей, то покажи им, что знаешь, какую мудрость содержит этот треугольник. – И Бастарн очертил в воздухе развернутыми ладонями треугольник вершиной вверх. – Один угол – это сила твоего духа, другой угол – это сила твоего разума, третий угол – это сила твоей любви; все эти силы тебе даны Высшим Разумом, и ты, зная это, свято оберегаешь их не только в себе, но и в других! Это – первый закон. Запомнил?

Да! – поспешно ответил Аскольд. – Прошу тебя, Бастарн, продолжай.

– Оберегая силу духа, разума и любви другого, ты увеличиваешь свою! И это – второй закон!

– А еще какая мудрость заложена в этом треугольнике?

– Вера, надежда и любовь к силам сынов света, которые христианская Церковь обозначила как веру, надежду и любовь к Христу. Если ты, проникнув в истинную веру, призовешь в момент опасности сынов света себе на помощь, то никакие силы тьмы не свергнут тебя! Что еще тебя тревожит? – как можно терпеливее спросил он князя, и тот, благодарно улыбнувшись жрецу, пытливо спросил:

– А таким же будет значение этой мудрости, если я покажу треугольник вершиной вниз?

– Для просвещенных людей это будет означать, что ты пришел к ним не с добром, а со злом, и они отринут тебя! – предупредил жрец князя и понял, что Аскольд не вполне удовлетворен этим ответом. – Тебе не все понятно?

– Пользуются ли этим символом вершиной вниз темные правители?

Бастарн внимательно посмотрел в хмурое лицо Аскольда, затем вздохнул, встал со скамьи, обошел вокруг стола и медленно ответил:

– Треугольник вершиной вниз – это символ сынов тьмы, с помощью которого они разрушают светлые думы людей и обращают их в рабов своих чар. Если почувствуешь на себе их влияние и захочешь спастись от них, вспомни, что ты должен сделать?

– Руками отгоню силу их воздействия, показав треугольник вершиной вверх, и призову на помощь сынов света! – быстро ответил Аскольд и, улыбнувшись Бастарну, тепло поблагодарил жреца за мудрое поучение.

Бастарн почувствовал порыв князя и, взяв Аскольда за руку, крепко ее сжал.

– Подожди, верховный жрец! – умоляюще воскликнул Аскольд и высвободил свою руку из теплых ладоней Бастарна. – Ты все-таки упрямо заставляешь меня творить только те дела, которые угодны сынам света! – И Аскольд исподлобья посмотрел в глаза верховного жреца.

– Да, да, да! – тихо, но с жесткой убедительностью ответил Бастарн, не отводя глаз от лица князя.

– Нет! – вскричал Аскольд.

– Но почему?! – сжался от боли в сердце Бастарн.

– Да потому, что я хочу… еще раз на греков сходить и тебя с собою взять! – упрямо заявил Аскольд и отошел от жреца.

– Не проси, к грекам с тобой не пойду, ибо оттуда ты привезешь с собой не только великие дары, но и причину своей ранней гибели, – пророчески проговорил Бастарн, глядя в упрямо согнутую спину Аскольда.

Аскольд резко выпрямился и оглянулся, будто захотел мгновенно увидеть ту стрелу, что пронзила его в самое уязвимое место – княжеское тщеславие. Затем князь запустил шершавые ладони в спутанные черные кудри, опустил голову и долго молчал, не зная, что ответить на откровение верховного жреца. И наверное, князь так и не нашел бы что сказать на столь необычное пророчество Бастарна, если бы не отворилась вдруг дверь гридни и не влетел бы в нее вихрем маленький Аскольдович, а следом за ним в пестром мадьярском наряде – запыхавшаяся, раскрасневшаяся, прелестная Экийя.

– Мы… стосковались по тебе, – объяснила княгиня свое вторжение, слегка поклонившись Бастарну, и улыбнулась чарующей улыбкой мужу, на руках которого уже восседал сын.

Аскольд прижимал к груди ребенка, который маленькими цепкими ручонками крепко обнял отца за шею и что-то шептал ему на ухо, но отец не слышал его лепета. Бледное лицо Аскольда еще хранило на себе отзвук последних слов Бастарна, которые сразу обратить в шутку у князя не хватило ни находчивости, ни мужества. Впервые Аскольд услышал пророчество о своей ранней смерти и не нашел в себе сил с честью встретить эту весть. В голове скопились вопросы: «Где, от кого я приму смерть? Как скоро это случится? Сейчас не время спрашивать», – хмуро подумал Аскольд и наконец очнулся. Он посмотрел на жену тем боевым, задорным взглядом, за которым, кроме готовности уйти в поход, ничего не угадывалось, и бодро спросил:

– Экийя, ежели я в травень-месяц уйду в поход на степняков, что ты на это скажешь?

Экийя вскрикнула, прижала руки к груди, покачала головой, звеня височными монистами, и со стоном проговорила:

– Нет, Аскольд, прошу тебя, не делай этого.

– А ежели… мне это надо? – настаивал Аскольд.

Экийя тяжело вздохнула и, тревожно посмотрев сначала на верховного жреца, а затем на князя, глухо проговорила:

– Ну, ежели тебе надо и богам угодно, то я, как всегда перед дальней дорогой, омою твою ладью ключевою водой, высушу ее на красном солнце, ни одному комару не позволю сесть на нее, а затем, перед погрузкой твоей на ладью, я поцелую стремя твоего коня!

– Вот ответ истинной женщины! – гордо воскликнул Аскольд и, обернувшись к Бастарну, уверенно заявил: – После ее волхвований я всегда чувствую себя неуязвимым! Вот чья сила питает мой богатырский дух, Бастарн!

Бастарн сомкнул на груди руки в треугольник и тихо молвил в ответ:

– Я думаю, мои учения нынче не пройдут для тебя даром.

– Поживем – увидим, – лихо отозвался Аскольд, обнимая одной рукой льнущую к нему жену, а другой держа сына, но беспокойство, сквозившее во всей его осанке, не ускользнуло от зоркого глаза жреца, и тот на прощание решил все же произнести еще один завет:

– Нет хуже советчика у князя, чем его тщеславная жена! Обходи елей слов ее, князь! Не то прилипнешь не к той дороге! – И Бастарн решительно переступил порог княжеской гридни.

Глава 4. Второй допрос

Куда бы ни пошла нынче Экийя, везде ей чудился какой-то шорох, обернувшись на шум которого, как ни странно, она почему-то ничего не замечала. А ведь должна бы заметить, ибо с детства была, как говорил дед, самой глазастой в семье. Дед научил любимую внучку многому, даже по своей тени угадывать настроение того, к кому шла она с какой-нибудь просьбой. Если тень была плотная, тяжелая, то лучше не залгаться и не просить, не то хуже будет. Отец, например, был так суров, что мог ударить за некстати высказанную просьбу. Жестокость отца частенько повергала Экийю в ужас. Дикость его нрава довела ее до предательства, к которому она неотвратимо шла год за годом. Она вспомнила, как накануне того боя, который отец затеял против дружины Аскольда, Экийя целую ночь молилась Сварогу, как самому главному божеству, шествующему по небу днем и ночью и оберегающему живой дух ее соплеменников, и просила, чтобы Сварог задержал свою огненную колесницу над степями Днепра и поразил недугом Арпада, ее отца, вождя мадьярского племени. Если бы отец знал, о чем ночью молила богов его красавица дочь, он бы убил ее. Но боги сберегли дочь гневливого Арпада и отдали в жены тому, кто убил ее отца! Какая бы дочь решилась на такое?! А она не только решилась, она даже молила, чтобы красавец предводитель чужеродного племени не только победил и убил ее отца, но и сквозь чадру почувствовал красоту ее лица и горячий зов пламенного сердца. А ей и нужно-то было одно: чтобы этот неугомонный витязь только одним глазком взглянул на нее! И он взглянул! И оцепенел! Все, кто впервые смотрели на нее, не охали и не ахали, а долго и потрясенно молчали. О, как умела она точно определить, что означало такое молчание! Оно сулило ей необыкновенное, яркое счастье! Но как пугало ее это сейчас, когда пестрота и буйная смена шелков, паводок, золотых и серебряных украшений не стала знать удержу! Да, она с детства умела беречь украшения, но как единственные, богами данные ей для особого празднества в честь рождения дочери вождя… Она верила, так внушил ей дед, что все украшения, носимые кем-то однажды, принимают тело и душу своего хозяина раз и навсегда. Нельзя надевать чужие украшения себе на шею, голову и грудь. Они могут задушить новую владелицу! Нельзя нанизывать чужие драгоценные браслеты – руки начнут сохнуть! И Экийя складывала все новые украшения в простой деревянный ящичек и очень редко заглядывала в него. Зато свои, древние, мадьярские, тяжелые, но родные монисты носила с особой любовью и верой, что именно они оберегают ее молодое красивое тело от любого злого глаза. Аскольд хмурился, видя на жене новое, красивое платье, сшитое по-гречески, но без привезенных им украшений. Почему опять монисты на ее висках и шее? Они больше идут к ее колдовским глазам?! Кто это сказал? Бастарн? Ах, Исидор? Ах, это память о ее происхождении?

– Мой дед многому меня научил! – с гордостью отвечала на надоевшие вопросы Экийя и лукаво позвякивала древними серебряными украшениями. Аскольд в таких случаях подходил к Экийе медленными тяжелыми шагами, властно клал свои могучие руки на ее прекрасные плечи, любовно гладил их своими шершавыми ладонями, довольно смотрел в ее черные очи, а затем жадно начинал целовать ее и, ежели никого не было рядом – а приближенные давно знали про страстность Аскольда и оставляли супругов наедине, – то продолжение этой сцены было всегда одним и тем же: смятая одежда, разгоряченные тела и ненасытная жажда обладания друг другом.

Но сегодня Экийю беспокоили другие мысли. Сегодня ей везде и всюду чудился какой-то преследователь. Озабоченная и напряженная, зашла она в детскую комнату к сыну и решила немного забыться в забавах с Аскольдовичем. Играя с малышом, постоянно лаская его и забавляя, Экийя не заметила, как в детской оказался кроме няньки еще один человек. В сером плаще, с бледным лицом, прикрытым большим капюшоном, он решительно подошел к княгине и тихо попросил, увидев, что она испугалась:

– Не шуми, Экийя! Я целый день стремлюсь увидеть тебя без свидетелей, но мне это не удавалось, – устало проговорил незнакомец и представился: – Я христианский проповедник, мое имя Айлан, и мне надо поговорить с тобой.

– Но я ничем не смогу помочь тебе, – округлив глаза от удивления, растерянно проговорила Экийя, угадав, что пришелец явился просить ее повлиять на какое-то решение Аскольда.

– Я знаю, у твоего мужа только два влиятельных советчика, это Бастарн и Дир. Но к ним идти бесполезно, это только ухудшит положение тех, ради которых я пришел к тебе, – откровенно проговорил Айлан и торопливо добавил: —Умоляю тебя, ради всего святого и доброго, помоги мне!

– Я не могу обещать тебе, христианин, – отрицательно качнув головой, хмуро ответила Экийя. – Если ты следил за Аскольдом, то должен был заметить, что мое место возле него бывает только тогда, когда он хочет этого, – спокойно объяснила она.

– Но если ты отважишься замолвить ему словечко об Исидоре, то не убьет же он тебя за это! – проговорился наконец незнакомец.

– Помилуй, Радогост! Спаси, Сварог! Что ты мелешь, христианин?! – возмутилась Экийя.

– Я прошу тебя, Экийя! Ты получишь за это много драгоценностей…

– Награбленных? – перебив пришельца, спросила Экийя и зло добавила; – Если бы я хоть однажды надела на себя все добытые моим мужем драгоценности, то я и дня бы не прожила, столько смертоносных проклятий содержат они в себе! Убирайся прочь, пока я не кликнула стражу! – потребовала Экийя, взяв сына на руки.

– Ты не поняла, княгиня! – умоляюще молвил Айлан. – Мои правители не дарят добрым людям чужих украшений, – горячо шептал проповедник, низко склонив голову и пытаясь взять княгиню за руку.

– Сними свой колпак, – сухо приказала Экийя. – Покажи свое лицо и посмотри в глаза жене Аскольда! – потребовала она таким тоном, что у Айлана, будь он другого склада ума и характера, похолодели бы руки и ноги. Но у христианского проповедника, прошедшего суровую школу жизни в двух тайных монастырях Византии, где монашеские обряды совмещены были с рыцарскими упражнениями, рука не дрогнула, а нашла мягкую, прохладную руку Экийи и ласково пожала ее.

Айлан отбросил на спину капюшон, открыв свое лицо, и посмотрел в глаза прекрасной мадьярке. Они смерили друг друга многозначительными взглядами, в которых постороннему, но прозорливому наблюдателю почудился бы взаимный интерес. Экийя увидела, как красив этот греческий монах, как многоопытен он во всем, и испугалась за себя. Она прочла во взгляде монаха вызов и любопытство.

– Я вижу, ты много странствовал, – глухо проговорила немного спустя Экийя и, оглянувшись на няньку, поняла, что едва не выдала себя.

Она мгновенно отослала няньку, села вместе с сыном на скамью, покрытую пестрым пушистым ковром, и предложила сесть монаху на табурет, что стоял в центре комнаты.

Монах повиновался. Экийя знала, как опасны глаза людей, они, как острые быстрые стрелы, могли заронить в ее тело любую хворь, поэтому она сама долго ни на кого не смотрела и не позволяла этого делать другим! Другим нельзя, а этому монаху, который не сводил с нее своих ярко-голубых глаз, вдруг стало можно?!

– Сюда может в любое время войти Аскольд, – спохватившись, сказала Экийя и с усилием спросила: – Что бы ты ему сказал, если бы он вошел?

– Сказал бы все как есть! – искренне ответил монах. – Он же давно разрешил нам проповедовать у вас учение о Христе! Вот я и сказал бы, что пришел поведать его сыну о детстве Христа… Не смотри на меня больше, Экийя, – жалким голосом вдруг попросил монах и встал.

– Только для того ты и ходил нынче за мной целый день? – тихо засмеялась Экийя, действительно боясь, что в любую минуту в детскую может войти Аскольд.

– Нет, – грустно ответах монах и, потупив взор, признался: – Ты должна помочь мне… Надо освободить Исидора…

– Уговорить Аскольда изменить свое решение невозможно, – холодно заметила Экийя.

– Мы за это щедро заплатим, – быстро и горячо пообещал монах и снова призывно посмотрел на Экийю.

«Какие удивительные глаза! В этом безбрежном море синевы можно утонуть, забыв обо всем», – со страхом подумала Экийя, а вслух растерянно призналась:

– Я не знаю, как и заговорить об этом с Аскольдом…

– А ты попробуй, ты необыкновенная женщина, тебе Бог столько дал! Князь не может не послушать такую красавицу, как ты! – горячо уговаривал Айлан Экийю.

– Ты не знаешь Аскольда, монах!

– Но он любит тебя больше всего на свете! – воскликнул монах и сделал несколько шагов по направлению к Экийе.

– Откуда тебе это известно? – спросила Экийя и остановила его взмахом руки. «Стой там, где стоишь», – говорил ее жест, а руки почему-то крепче обняли сына.

– Об этом известно и в Византии! – воскликнул монах.

– О-о! А если вы все ошибаетесь и Аскольд, кроме своеволия, не признает никого и ничего? – задумчиво спросила Экийя.

– Попробуй, Экийя!.. Мне надо идти, – с болью и тоской в голосе проговорил монах и, подойдя к Экийе ближе, вдруг наклонился и поцеловал край подола ее прекрасного платья.

Экийя вспыхнула. Неловко потянула платье к себе и ничего не смогла ответить монаху на его дерзкий поступок.

А часом раньше Аскольд, Дир и Бастарн в гридне киевского правителя допрашивали Исидора и Софрония. Поначалу Аскольд был немного растерян, вопросы задавал с трудом, и чувствовалось, что он боится быть одураченным этими двумя сообщниками. Наконец Аскольд нащупал слабость в поведении Исидора и возбужденно потребовал ответа на свой вопрос:

– Неужели ты, Исидор, думал, что я забуду свою встречу с Фотием перед тем, как нам надо было убраться из вашей бухты?

Исидор вспомнил далекие события и, чуть помедлив, спросил с горькой усмешкой:

– Разве князь не помнит меня, ведь я тогда был в окружении великого патриарха! – Проповедник сидел в центре гридни на широком расписном табурете рядом с Софронием и всем своим видом пытался убедить князя, что все, что произошло вчера на тризне, – недоразумение. – Ведь ты уже тогда, князь, знал, что монахи прибудут в твой город не только для проповедей о Христе, но и для того, чтобы проверить, как ты будешь выполнять условия договора с Фотием! – напомнил Исидор тем своим чарующим голосом, который почти всегда обезоруживал всех его слушателей.

– Я ни о чем не забыл! – гневно заявил Аскольд и заметил: – Вот только не чую, чтобы так же хорошо все запомнил и твой патриарх!

– Что ты имеешь в виду? – сдержанно спросил Исидор, выдержав гневный взгляд князя.

– Дань! – зло пояснил Аскольд. – Ни по осени, ни по зиме не дождались, да и весна уже на исходе, а дани нет от Царьграда! А я дружине обет дал: большую долю ей выделить! – разошелся Аскольд, грозно посматривая то на Исидора, то на Софрония.