Текст книги "Князь Олег"

Автор книги: Галина Петреченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

– Князь! На торговой пристани купцы новгородские ждут тебя и Дира, чтоб показать свой редкий товар! – звонко выкрикнул молодой дозорный, вбежавший на княжеский двор и остановившийся в растерянности, увидев князя с монахом в боевой стойке.

– Подождут! – отмахнулся Аскольд и осторожными шагами стал наступать на монаха.

– Князь! Они торопятся с торгом в Царьград! – снова звонко прокричал дозорный с пристани.

– Вот отберу у них весь товар, тогда торопиться не с чем и некуда будет! – огрызнулся Аскольд, видя, как ловко уходит монах в самый последний момент от его атакующего прыжка.

– Князь! Они с поклоном пришли и очень просили, чтоб порасторопнее расплатиться с тобой и засветло добраться до порогов…

– Аскольд! – раздался вдруг грозный зов Бастарна, и Аскольд разогнул спину.

– Вы мне дадите нынче монаху хребет сломать али нет? – шутливо возмутился он, оборачиваясь в сторону верховного жреца и вопросительно вглядываясь в тревожное лицо Бастарна. – Что стряслось?

– Пчелы вырвались из ульев и покусали друида! – с ужасом в глазах оповестил Бастарн князя.

– Что я могу сделать? – удивился Аскольд.

– Я не о помощи тебя прошу, а предупреждаю о грозящей опасности!

– От пчел? – засмеялся Аскольд.

– Пчелы своим поведением несут злую весть! Кто-то идет разить твою рать! – гневно проговорил жрец, сочувственно глядя на князя.

– Уж не желторотые ли новгородцы пришли разить мою рать? – снова попробовал засмеяться Аскольд и браво заявил: – Вон, на торговой пристани стоят, согнув спинушку, ждут Аскольда, чтоб дорогую пошлину с них содрал за редкостный товар! Так, что ли, дозорный? Сколь ладей из Новгорода причалило к пристани-то? – весело допрашивал он прыткого парня, пытаясь своей веселостью сбить тревогу Бастарна.

– Четыре! – звонко ответил дозорный, но грянувший хохот дружинников не смутил жреца.

– И ты пойдешь смотреть их товар один? – негодующе спросил он.

– Почему один? Они еще Дира хотят увидеть…

– Где Экийя? – прервав князя, спросил жрец.

– Пошла в лес за орехами…

– Если пойдешь смотреть товар новгородцев, то не забудь взять с собой доспехи! – посоветовал жрец, чуя упрямство Аскольда.

– Бастарн, там всего четыре ладьи! Зря тревогу бьешь; у меня на пристани хорошая охрана! Да и смешно: четыре ладьи, набитые товаром!

– Кто возглавляет новгородский караван?! – гневно обратился Бастарн к Аскольду, не доверяя неопытному дозорному.

Аскольд пожал плечами и хмуро взглянул на дозорного.

– Якой-то Олаф, – певуче ответил дозорный, сморщив свой курносый, обгорелый на солнце нос.

– Ты его знаешь? – хмуро спросил Бастарн Аскольда.

– Да…

– А почему он не вышел на сушу сам? – продолжал допрашивать жрец.

– Что я должен сделать, по-твоему? – упрямо мотнув головой, спросил Аскольд, стараясь заглушить неясное предчувствие в душе и надеясь весь разговор со жрецом обратить в шутку и новым взрывом смеха дружинников снять остроту спора с Бастарном.

– Не глумись, князь! – с болью в сердце попросил Бастарн и резко повелел: – Не ходи на пристань!

– Ты хочешь, чтобы всю осень и зиму Новгород со смеху покатывался над рассказом о том, как киевский князь Аскольд побоялся самолично взять пошлину с купцов Рюрикова городища? Да?! – голос Аскольда звенел горечью, недоумением.

– Неужели ты не чуешь хитрости Олафа? – безнадежно спросил Бастарн.

– А ты думаешь, он научился хитрить? Ботя, чем Олаф хочет торговать в Царьграде? – улыбаясь, спросил Аскольд дозорного, и тот, сосредоточившись, вспомнил:

– Сказывал, что у него множество мехов, льна, воска, меда и бисера драгоценного, который на Востоке называют жемчугом, и что он имеет важный разговор к тебе и Диру…

– Но почему он сам не вышел на сушу и не поднялся в Аскольдово дворище?! – снова, кипя негодованием, спросил верховный жрец.

– Ботя, ответь Бастарну, почему купцы из Рюрикова городища не вышли из своих ладей, – хмуро потребовал Аскольд от дозорного.

Дозорный вытер вспотевший лоб и почти по складам произнес:

– Купец сказывал, что Олаф простыл, совершая волок под дождем, и очень просил на него обиду не таить, а пошлину взять прямо из его ладьи, дабы Аскольд сам смог увидеть весь товар и определить пошлину за него.

– И ты всему этому веришь? – устало разведя руки в стороны, спросил Бастарн.

– Но почему ты считаешь, что Олаф что-то замышляет! – вскричал в бешенстве Аскольд. – Уж кто и мог бы меня убить, так это Рюрик! Но его нет давным-давно, а Олафу я не навредил еще ничем! – прокричал Аскольд и почувствовал звон в голове от собственного отчаяния.

– А что, ежели Олаф решил не повторять ошибок Рюрика? – снова набравшись терпения, спокойно спросил Бастарн.

– Ты о чем? – не понял Аскольд.

– О том, как выросла твоя дружина, услышав о походе в Царьград! Откуда к тебе сбегались ратники? Забыл?

Аскольд улыбнулся.

– Но Рюриково городище еще не пропиталось вестью о моем успехе во втором походе на греков! Да и все знают, что я христианских проповедников привез, а не богатство. Успокойся, Бастарн! Я схожу на пристань, возьму пошлину с купцов Олафа, чтоб впредь он был умнее и не болтал много о своем богатстве. Затем я вернусь сюда, вот на эту поляну, чтоб сразиться в честном рукопашном бою вот с этим катафрактарием! – лихо заявил Аскольд, скрепил скромной фибулой верхние полы монашеского плаща на Айлане и, положив ему руки на плечи, почувствовал напряжение и силу его мышц.

– Позволь, князь, я пойду с тобой на пристань, – твердо и почти повелительно попросил Айлан, чем вызвал лихой смех у Аскольда.

– Не хватало только, чтоб меня монахи защищали от варязей-русичей! Да знаю я их, Бастарн! Они никогда не были способны на коварство! Только открытый бой – вот их девиз, и они подчиняются ему все, от вождя й жреца и до мамки-няньки! Это не словене! Те лукавые, бедовые, за любую хитрость хватаются, лишь бы проскользнуть и спастись! А русичи – младенцы в деле хитрости, уверяю тебя! – казалось, бодро говорил Аскольд, и вместе с тем чувствовалось, что он выверяет все «за» и «против» для своей встречи с Рюриковичами.

– Дир! Ну хоть ты помоги остановить Аскольда от его опрометчивой затеи! – взмолился Бастарн, метнувшись к рыжеволосому волоху, стоявшему поодаль и хмуро вслушивающемуся в их спор.

– Для нас, Бастарн, зов орлана всегда был самой сильной приманкой, – грустно проговорил Дир и сокрушенно покачал головой, уклоняясь от просящего взора жреца.

– Ты не слышишь ничего дурного в зове скопы[27]27
  Скопа – хищная перелетная птица из рода соколов типа орлана, размером чуть более сокола.


[Закрыть], Дир?

– Я слышу так же, как и ты, ее настойчивый зов, Аскольд!

– «…Скопа с веточкой летела, гнездо вить уж собралась, на ветку дуба вдруг уселась, Днепра стремниной увлеклась…» – глядя в землю перед собой ничего не видящим взором, рассеянно и мрачно низким голосом пропел Аскольд. – Дир, ты готов? – тихо спросил он.

– Да! – отозвался тот.

– Бастарн, ты думаешь, род Соколов-сапсанов[28]28
  Сокол-сапсан – красивейшая хищная птица, которая с древнейших времен гнездилась в центральных и южных районах России.


[Закрыть] начинает расправлять крылья? – не глядя на жреца, снова глухим голосом спросил Аскольд.

– Боги! Призываю вас в свидетели! Аскольд, опомнись! Неужели тебе не передаются скорбный стон моей души и терзающая боль сердца моего?!

– Я верю, Бастарн, но зов соколов сильнее меня! Ты же знаешь, однажды я уже пошел на этот зов и остался живым! Даже от жреческих испытаний спас меня Рюрик, а Олаф тогда был вихрастым мальчишкой, сыном вождя Верцина, которого так высоко чтили все рароги-русичи, потому что он никогда никому не лгал! Я не верю, Бастарн, что Олаф способен на коварство, тем более что мы с ним нигде и никогда своими клювами еще не сталкивались. Я думаю, ему хватает Новгорода и Пскова с их северо-западным клином словенской земли, а мне хватает моего южного клина словенской земли. Нам не о чем спорить с сыном Верцина!

Для дороги на пристань он выбрал Воловий спуск. Широкий, утоптанный копытами мощных волов, на которых поляне пахали земли Киевского ополья, он пролегал в овражьей ложбине и манил к себе путников любого ранга своей прохладой и долом, вплотную подступающим к Днепру, где и совершали волы водопой. Да, спуск был чаще всего загаженным, но тех, кто стремился быстро достичь пристани, сие не пугало, ибо это был самый короткий путь к Днепру.

Аскольд шел первым. Он шел торопливым шагом, который подгонялся крутизной спуска и тайным желанием скорее увидеть того, кто уже избыт в памяти, но кто не должен ни в коем случае уязвить его, киевского князя Аскольда! Да где-то подспудно было еще одно желание: ежели и суждено чему-то страшному сбыться, пусть это произойдет поскорее! «Я готов к этому!. Пусть! Экийя не кладет мне больше голову на плечо… Плечо мужа-христианина ей кажется ненадежным, а переметнуться снова в стан язычников… Нет, этим болел Рюрик! А повторять его хворь негоже. Болезнь духа опасна для тела… Скоро ль Днепр?» – хмуро терзался Аскольд и не мог найти в себе сил, чтоб заговорить с Диром, или с Гленом, или с богатырем Мути…

Они вошли в Воловий Дол стремительной походкой и круто повернули влево, к пристани. Стражники, охранявшие подход к Воловьему спуску, всегда с особой медлительностью прохаживались вдоль его подножия, ибо вид на спуск был одним из прекраснейших.

Пышная зелень дубов, каштанов, ясеней, вишен и кленов покрывала киевские горы и овраги и вызывала восхищение в душе каждого, кто обращал свой взор на эту красоту. Казалось, само небо расписало здесь землю в разнообразные оттенки зелени и ту буйную пестроту красок начального увядания природы, которая бывает только во времена серпеня и вресеня месяцев.

– И впрямь, ну кто не захочет владеть такою прекрасною землею! – пророчески воскликнул Аскольд, и вдруг, как молния, промелькнула догадка: «А сеча будет здесь!»

Дир, Глен, Мути, как по команде, посмотрели на ярчайшую красоту земли, которую защищали столько лет от половцев и печенегов, от хазар и древлян, и не могли произнести ни слова. Слезы стояли в их глазах, а неповоротливые мысли комом торчали в глотках. Что должна была сказать им сейчас эта земля? Земля полян, древлян и северян, земля, по которой вихрем пробегали угорские конники и хазарские всадники; земля, которая рыдала от воя чужеземцев вместе со своими поселенцами и укрывала их как могла и чем могла кормила. Ты стала ли им матерью-землею, Киевская земля? Если да, то должна спасти их! А ежели – нет? Ты позволишь создать на память об этих удалых ратниках Киева курган поминальный?

И зашумела в ответ дубрава, со стоном опуская до земли раскидистые ветви с плодами. И запели иволги с сойками в кленовой роще, воспевая и оплакивая подвиги Аскольда с Диром и его неугомонных ратников. И слушали могучие богатыри Киева песню желней, щур, ласточек и скворцов, что подхватили начальный запев иволг и соек и разнесли повсюду печальный плач легкокрылых пернатых по ранней смерти правителей Киева.

Аскольд отвернулся от раскидистого, пышнолиственного берега, наполненного звенящим, горьким, заливистым плачем птиц и ароматом прощального дыхания земли, и нетерпеливо спросил у одного из дозорных:

– Где ладьи новгородских купцов?

– Отсюда не видать, князь, – оторопело ответил дозорный, опираясь на копье, и хриплым голосом пояснил: – Надо немного пройтить вдоль реки…

– Уйди с дороги, – зло приказал ему Аскольд, и, когда дозорный неуклюже посторонился, князь первым ступил на тропу своей смерти.

Олаф в ожидании Аскольда и Дира снова и снова всеми силами стремился заглушить в себе зов совести. «Пусть боги знают, что я намерен убрать со своего пути волохов, осевших в Киеве и самолично называющих себя князьями! – окрепнув духом, подумал он и подхлестнул себя самым решительным доводом: – Я не позволю распасться моей дружине из-за их алчных походов, превращающих войско киевских князей в разбойников.

Рюрик с таким трудом начал создавать цепь нужных крепостей, защищающих словенские земли от норманнов и степняков, но стоило кому-нибудь из русичей узнать об успешном грабеже, как ни один из наших наместников не мог сохранить свою дружину! Не научились еще русичи выдерживать испытание алчностью! И именно поэтому я отрублю голову этому дракону в его логове!» – злобно прошептал Олаф и уставился на древесную обшивку ладьи.

– А ежели они не придут? – настороженно спросил Стемир и с недоумением заметил: – Зачем ты назвался дозорному? Они могут учуять причину твоего истинного зова!

– Я решил проверить пророчество Бэрина и вещий завет Гостомыслова волхва, – улыбнулся Олаф.

– Бесполезно спрашивать, что они тебе вещали, – вздохнул Стемир.

– Да! Пока не скажу! Но и ты не превращайся в ворона! Не забудь, что служишь соколу! Иди, проверь посты, а я прилягу, коль «болен»…

– Князь, идут! – раздался тихий голос дозорного.

– С какой стороны? – встрепенулся Олаф.

– Со стороны Воловьева спуска…

– Я так и знал! Они простились с красотою края! О зов соколов! Ты кого угодно затащишь в свои сети! Стемир! Пошли в Барвихинскую бухту гонца: пусть идут в Киев!..

Часть II. Олег-правитель

Глава 1. Дела киевские

лаф услышал стук размеренных шагов, приближающихся к его стругу, звук голосов, и это заставило его собраться с духом и не отступать от намеченной цели, он не смотрел ни на небо, ни на солнце, ни на рябь днепровской воды, ибо ни в чем не хотел искать причин для смуты в душе; но и торопливость проявлять новгородский князь не собирался: проверять каждый жест, каждый шаг, каждое слово – вот завет, которым руководствовался варяжский завоеватель в час, когда решил поднять свой меч над головами непокорных волохов. «Пусть пройдут еще немного, пусть углубятся в мой стан, пусть остановятся там, откуда возврата к жизни не будет! Да будет тако!» – прошептал Олаф, услышав над головой чьи-то шаги, и хладнокровно дал команду: «Окружить и взять! Живыми!» – грозно добавил он и проследил, как Стемир выполнил его волю.

Со всех сторон выбежали ратники новгородского князя и в мгновение ока обступили киевских правителей.

И застонал Днепр, взметнув на причал темную волну, соприкоснувшуюся с черной тучей, нависшей над Киевской землей. И сверкнула молния, давая знать богам о свершении неумолимого злодейства. И зашумело, захлестало ветвями, изгибая стволы деревьев в разные стороны, Киевское полесье, внимая ужасу предстоящей расправы над удалыми киевскими князьями. Но черная туча, нависшая над причалом, вдруг раздумала разверзать свои дождевые сокристии и, разметавшись над Днепром серыми лохматыми клубами, медленно поплыла к Почайне, дабы поведать Киеву о случившейся кручине.

Все смешалось в голове Аскольда: отчаянная боль души Экийи, ее незабывающийся крик: «Ты потерял чутье на мой зов!» – и щемящая тоска, вызванная предупреждением Бастарна: «Не ходи сам на пристань, Аскольд!» И пророческие слова Дира: «Мы бессильны против зова орлана!» Аскольд закричал что было сил.

Ратники Олафа на мгновение оцепенели, но кольцо, окружавшее киевских правителей, не разрушили и теснили их к стругу своего предводителя.

Дир смотрел на Аскольда широко раскрытыми глазами, словно хотел сказать: «Не надо кричать! Ведь нас окружили и взяли в полон молча! Или это душа твоя надрывается криком копытки, у которой корсак всех птенцов утащил, да еще и к самой матке подкрадывается!.. Нам ничто уже не поможет, Аскольд! Ни крик твоей души, ни немота моей! Мы попали на самое острие капкана!..» – горько думал сподвижник Аскольда и вдруг увидел, как кольцо, плотно окружавшее их со всех сторон, разомкнулось и перед ними предстал витязь с ребенком на руках.

– Дир! Ты узнаешь во мне того мальчишку, сына вождя Верцина, который еще в Рарожье встречал дружину волохов, что прибыла к нам летовей тридцать вспять, чтобы помочь Рюрику в битве с германцами? – взволнованным голосом спросил Олаф, но Дир учуял в звуках его голоса неодолимую силу духа.

– Нет! – закричал снова что было сил Аскольд. – Ко мне, дружина! – И он ринулся на Олафа как был безоружным.

Но ни один удар киевского правителя не достиг цели: телохранители Олафа скрутили руки Аскольду и заставили его внимать своему предводителю.

– Я пришел в Киев для расправы с вами, – продолжил между тем Олаф и понял, какое впечатление произвел на сподвижника Аскольда. – Своими разбойничьими походами вы разрушили дружину Рюрика, но я решил прекратить губительность ваших дел. В Новгороде, Ладоге, Пскове, Смоленске и Любече сидят мои воеводы родом из русичей. Править людьми здесь, в Киеве, будут тако же истинные князья, а вы – не княжеского рода. У меня на руках – сын Рюриков. Вы ускорили гибель его отца. Но для сына Рюрика я и освобождаю киевский стол…

Дир не слушал. Он склонил голову и просил у богов одного: скорой кончины.

Аскольд закусил губы, хотелось выть и стонать, кричать на все Поднепровье: «Разве свершил ты столько дел, сколько я успел?! Кто дал тебе право судить меня, Аскольда?! Ты даже путь дальше Киева не знаешь!..» Но злая воля сковала уста Аскольда, и он, плюнув в сторону Олафа, молча ждал, когда секироносец русича свершит свое дело…

В глубокое молчание погрузился Днепр, приняв в воды свои весть о гибели киевских правителей, неся печаль и стынь берегам своим, отдавая небу синему и солнцу жаркому жалобный отзвук боли сердца и души убитых волохов.

Олаф в окружении большой дружины вышел на берег и приказал положить на носилки тела убитых правителей Киева и внести их в город, дабы показать всем жителям, кто теперь их повелитель. Он шел твердой поступью, ощущая жестокое отчуждение Киевской земли, но заставляя молчать ее и смириться перед неизбежным. Он не сокрушался о случившемся, и его рать вторила ему во всем. Да, он свершил правое дело! Теперь его дружина лишена соблазна и не пойдет на тяжкий разбой во имя разбоя!

– Я укреплю этот край земляным валом, возвышу над ним деревянную кручу, и никто не осмелится подойти к Киеву ни с суши, ни с воды! – говорил он спокойным, ровным голосом, крепко прижимая к груди Рюриковича, который постоянно отворачивал свое лицо от дяди и смотрел испуганными глазами по сторонам, лишь бы не видеть обезглавленных людей, чьи тела покоились на простых, грубо сколоченных носилках. Ингварь обвил пухлыми ручонками шею Олафа, защищенную мелкой кольчугой, проводил дрожащей рукой по шлему дяди с изображением львиной головы и вдыхал аромат незнакомой земли, согретой щедрым солнцем. «Зачем они мучают и убивают друг друга? Разве нельзя было киевских правителей сослать куда-нибудь в клетке?.. Ведь сажают же птиц и зверей в клетки мне на потеху!..» – думал маленький князь и вдруг спросил:

– Дядя, а почему ты не посадил их в клетки?

Олаф покачал головой и засмеявшимся ратникам, шедшим в первых рядах, громко ответил:

– Для таких людей, как Аскольд и Дир, лучше смерть, чем жизнь в клетке.

Ответил и снова забыл и про наследника законной власти, и про тех, чьи тела несли к месту их бывшей обители.

– Я укреплю пристань Киева такими же заторами, какими хитроумные кривичи закрывали от нас Плесков, помнишь? – воодушевленно делился он со Стемиром своими планами и не заметил, как подошел к воротам города.

Ворота были раскрыты настежь. Мост через ров не поврежден и надежно висел на цепях. Охрана Олафа убедилась в прочности моста и цепей и доложила своему князю об отсутствии засады внутри крепости Киева.

Олаф выслушал донесение охраны как должное, уже известное ему, и первым ступил на мост. Ни скрипа, ни треска дерева не услышали ратники новгородского князя в ответ на твердую и решительную поступь нового владыки Киева и, удивленные, последовали за своим вожаком. Вся дорога от пристани до города показалась им необыкновенно короткой и легкой. Дул теплый ветер, насыщенный ароматом степных трав и влагою Днепра, и успокаивающе действовал на умы и души сподвижников вождя рарогов-русичей. Ведь ежели бы не они убили Аскольда и Дира, то те непременно бы пришли в Новгород и убили их! Так думали они и, гордые своим удальством и прытью, ступали по Киевской земле…

Все случилось так быстро и неожиданно, что жители Киева не успели собраться с духом, как оказались окруженными пришедшими ратниками, умело владеющими не только тяжелым и острым оружием, но и воинской хитростью.

Удивленные и растерянные киевляне с недоумением все переспрашивали и переспрашивали друг друга:

– И причал взяли? А где же была востроглазая дозорная рать Аскольда? И ее повязали? А Аскольдовы богатыри? Тоже повязаны?! Ох ты, Киевская земля-матушка! Ох ты, Днепр-батюшка! Ох ты, дух Аскольдова дворища! Куда ж подевалась твоя мудрость, покровительствующая хозяину? Ах ты, дух Аскольдовой дружины! Куда ж подевалась твоя силушка? Расплескал тебя князь Аскольд по чужим городам и весям, по чужеродным краям и народам! Отравил он тебя чужими бедами! Истощил он тебя буйными помыслами! Знать, не рано, а по своей поре боги потребовали к себе на небо дух князя нашего, Аскольда бедоголового!..

И вскоре восклицания киевлян перешли в причитания по Аскольду, ибо дух поклонения, взметнувшись над киевским небом, заставил людей быть искренними и мудрыми, как того и требовало само небо.

– Да, видно, дюже рьяным людям боги не дают долго здравствовати!..

С тревогой посматривали люди на плотные, вытянутые ряды новой рати, твердой поступью шагающей по брусчатому настилу города и внушающей своей грозной ношей не только страх, но и уважение.

– Какая силища! – шептали горожане, удивленные своей безропотностью, и оправдывали свое бездействие без горечи: – Новый князь ниспослан нам богами, посему и роптать – что во ключевую водицу плевать…

А дружина Олафа, улавливающая доброжелательный взгляд киевлян и уважительное молчание, становилась с каждым шагом все увереннее в себе. Словно несла она на своих многочисленных плечах огромный небесный щит, который защищал ее от злых духов. Да, пришла новая сила, спаянная надежным и крепким духом созидания! Она не чужеродна южным славянам! Она кровно близка им и не позволит разрушить ни себя, ни тех, к кому пришла!

– Экийя! Слушай! Мы опоздали…

Экийя, одетая в самое простое, льняное княжеское платье, украшенное по мадьярскому обычаю монистами, плетеными грибатками и византийскими бусами из бисера, гуляла с сыном и любовалась его детскими забавами. Неожиданно пред нею возник долгожданный странник. Она смотрела на монаха своими красивыми черными очами и радостно думала об одном: как она стосковалась по нему, а обнять и поцеловать не может – слуги дворовые то тут, то там некстати появляются и бросают в их сторону острые взоры.

– О чем ты? – наконец догадалась спросить Экийя, с трудом возвращая лицу надменное выражение.

– Новгородцы захватили Аскольда, Дира, пристань и идут в город, – прошептал Айлан.

Экийя побледнела. Новгородцы?! Зачем? Почему они?.. А Айлан? Ее сын?!

– Пойдем в мою келью! – Айлан схватил ее за руки и насильно повел в свою клеть в Аскольдовом доме.

– Откуда ты все это взял? – недоверчиво спросила Экийя и не могла побороть нахлынувшее желание.

«Скоро ли дверь в его клеть? Ничего не хочу ни слышать, ни видеть, лишь бы скорее оказаться с ним», – думала она и вдруг почувствовала удушье и чуть не задохнулась.

Айлан быстро впустил ее в свою келью, закрыл тщательно дверь и овладел ею. Не испытывая ни страха, ни угрызений совести, оба предались тому чувству, которое испытывали и которое требовало удовлетворения.

– Почему… в доме так тихо? – спросила она, когда наконец насытилась любимым. – Ты пошутил, мое солнце, когда сказал про новгородцев?

Айлан спрятал свое лицо в кудрях Экийи и легонько поцеловал ее в шею.

– Почему ты молчишь? – спросила Экийя, ощутив сухость в горле.

– …Я шел с Аскольдом почти до самой ладьи новгородского князя… Неожиданно нас окружили и стали теснить… Я поскользнулся на мокром причале и упал в воду. Поднырнув под причал, я переждал…

– Чего переждал?

– Экийя! Аскольда с Диром…

– Ну? Это вы натравили новгородцев на Аскольда? – поняв все, вдруг резко спросила Экийя.

Она решительно встала с жесткой монашеской постели, резким движением схватила лежавшее на полу платье, быстро надела его и сухо сказала:

– Я хочу видеть убийцу моего мужа!

Она на мгновение закрыла глаза, вспомнив, как много лет назад, во время битвы мадьяр с волохами, ей захотелось увидеть убийцу своего отца… Тогда ей очень хотелось, чтобы ее увидел тот, кто отсек голову ее отцу! А теперь? Ее желания не изменились!

– Никто не может сказать, как он отнесется к тебе! – ревниво напомнил Айлан, встав у нее на пути.

– Я должна решить судьбу свою и сына немедленно! – настаивала на своем Экийя, глядя холодным взором сквозь Айлана. – Он не может убить меня и сына спустя столько времени после…

– Никто не ведает души Новгородца! Надо выждать…

– Нет! Выпусти меня, и я сама предстану перед очами того…

– На тебя будет смотреть не только дружина Новгородца, но и Киев!

– Я знаю их! Я не боюсь ни одного взора…

– После смерти Аскольда! – быстро завершил ее мысль Айлан и с ужасом понял, к чему она стремится. На мгновение у него потемнело в глазах. В ушах послышался странный звон. Они смерили друг друга взглядами.

– Ты все равно не помешаешь мне…

– Я бы назвал тебя своею женой…

– Нет! – сухо отвергла Экийя его предложение.

– Я не пущу тебя к нему! – зло заявил Айлан и так вцепился в ее плечи, что она почувствовала острую боль.

В это время раздался резкий стук в дверь, и они отпрянули друг от друга. За дверью немного подождали: не откроют ли добровольно, а затем стали выбивать дверь. Айлан, лихорадочно надев на себя свой монашеский плащ, не дожидаясь, когда окончательно сломают дверь, открыл ее. Перед ним стояли незнакомые люди, одетые в ратные одежды варяжских воев, и растерянно разглядывали его и Экийю.

– Ты – Аскольдова жена? – спросил наконец один из немолодых светловолосых секироносцев, обращаясь к Экийе, и, метнув взгляд на Айлана, понял все, что произошло в этой узкой клети до их прихода. Взглянув с презрением на Экийю в другой раз, он злобно проговорил: – Тебя хочет видеть мой князь. Следуй за нами.

Экийя похолодела. Вид варяжской рати в доме Аскольда поверг ее в ужас. Как отнесется к ней новый владыка Киева? А!.. Как бы ни отнесся, мимо наложниц, наверное, не всегда равнодушно проходит, решила Экийя и неровным шагом пошла вслед за могучим витязем. Айлан метнулся за ней; его сначала попридержали, а затем, бегло оглядев скупое убранство его христианской кельи, дозволили идти рядом со вдовой Аскольда.

Миновав три поворота в узком, длинном коридоре Аскольдова дома, завоеватели вместе с пленниками достигли гридницы киевского князя и всей толпой ввалились в нее.

Экийю подтолкнули к тому столу, за которым обычно восседал на высоком табурете Аскольд, а сейчас на месте ее мужа и владыки Киева восседал другой витязь, и его лицо, одежда и поведение вызывали странные чувства в ее душе. Она пытливо смотрела в его глаза и пыталась определить, какое впечатление произвела ее красота на коварного убийцу Аскольда и нового правителя Киева. Каково будет ее место возле него? Вот загадка, которую она пыталась мгновенно решить, и без улыбки, исподлобья, она стала рассматривать Олафа.

Олаф увидел Стемира и не мог сразу понять, к чему отнести столь знакомое брезгливое выражение друга. Взглянув на красивую женщину, он понял, что перед ним вдова Аскольда, потом перевел взгляд на молодого монаха.

– Давно ты при Аскольде? – спросил Олаф, оценив мускулистую фигуру монаха и его злой взгляд.

– Четвертое лето, – сухо ответил Айлан.

– И что ты делаешь при нем? – спокойно спросил Олаф, почти физически ощущая на себе злость Айлана.

– Должен был служить в храме Святого Илии на берегу Почайны, – хмуро ответил Айлан и добавил: —Так решил Синод Константинополя. В Синоде сочли, что жители Киева охотнее пойдут в храм Илии Пророка, так как Святой Илия похож на словенского бога Перуна.

– Та-ак, – протянул Олаф. – Значит, Царьград считается с настроением словен! А варягов-русичей Царьград не помнит? – жестко спросил он монаха.

– Помнит и чтит! – твердо ответил монах.

– Кого, например? – быстро спросил Олаф.

– Бравалина, правившего Киевом до Аскольда, чтит Гостомысла и знает о Рюрике и его братьях-князьях, погибших в ильменской земле.

– Хорошо, монах, – удовлетворенно проговорил Олаф, выслушав Айлана. – Я подумаю, чем тебя занять, но отвечу тебе сразу: Святовиту и его богам-братьям не изменю и твои сказания о Христе слушать не буду.

Айлан вспыхнул и дерзнул посоветовать:

– Тогда отпусти меня в Константинополь вместе с Экийей. Я был тайным мужем ей.

– Экийя имела двух мужей одновременно? – удивленно спросил Олаф, с интересом разглядывая плачущую Экийю.

– Нет… – в напряженной тишине ответила Экийя. – Я действовала… хитростью, как и ты, Новгородец! Но верь мне, я не была двуложницей, – тихо произнесла Экийя тяжелые слова и выдержала проницательный взгляд Олафа.

Олаф немного помолчал. Эта красавица мадьярка могла свести с ума любого мужчину. Теперь Олаф понимал и Аскольда, и византийского монаха, и любого, кто хоть раз видел Экийю. Олаф перевел взгляд на Стемира, который сумрачно смотрел на Аскольдову вдову. Но ведь она бывшая дочь вождя мадьярского племени! Она, как и Олаф, заслуживает особой доли! Мы, дети вождей племен, должны понимать друг друга с полувзгляда! Олаф еще раз посмотрел на Экийю, на ее бледное, заплаканное, но такое прекрасное лицо и ласково спросил:

– Как ты думаешь захоронить Аскольда?

Экийя поняла весь трагический смысл этого вопроса и снова зарыдала.

– Сын твой жив и здоров, – с сожалением вдруг произнес Олаф. – Он вместе с нянькой находится под охраной. Но я хочу, чтоб он отрекся от наследственного права владения Киевом, – сухо и твердо заявил вдруг Олаф и пытливо посмотрел на Экийю. – Если ты мне дашь зарок в его спокойной, не претендующей на киевский стол жизни, то живите здесь под моим присмотром. Но ежели ты, Экийя, заронишь в душу своего сына думу о наследственных правах, то знай, тебе не жить на этом свете!

Экийя выслушала суровый приговор нового владыки Киева и задохнулась. Она все-таки пленница! И никогда не изменится ее положение? И сын, ее опора, ее надежда, лишен своего имени?

– Нет, Новгородец, этого не будет…

– Нет? – вскипел Олаф. – Тогда тебя предадут погребению вместе с Аскольдом и сыном под одним курганом! Я не для того убил твоего мужа, чтобы отдать Киев твоему сыну! Увести ее! – грозно приказал Олаф.

Экийя, поняв, что ее красота не охладила завоевательский пыл захватчика, заголосила со всем отчаянием женской души, яростно кусая руки, губы, а затем, мешая словенские и мадьярские слова, стала проклинать Новгородца и его несметную рать.

Олаф глянул на Стемира таким повелительным взглядом, что тот понял: князь не шутит, и надо немедленно выполнить его волю. Тогда он подошел к Экийе и грубо взял ее за плечи…

– Бэрин, как мы поступим со жрецом Аскольда? – спросил Олаф стареющего верховного жреца, прибывшего с новгородской дружиной в Киев по просьбе ее предводителя.