Текст книги "Князь Олег"

Автор книги: Галина Петреченко

Вдруг, уже подходя к городу, все неожиданно почувствовали, что дышать стало легче. Полегоньку выпрямились спины, поднялись головы к чистому небу.

– Неужто все прошло? – беспрестанно спрашивали люди друг друга и улыбались неуверенными улыбками. – И без дождя?

– Ну и чудеса!

– Это Перун поднял шум! К чему бы это?

– И куда глядит Радогост?

– Ну, как там Ольга?.. Что с ней?

– Ольгу понесли домой…

– Дышит хоть?

– Дышит, но глаза не открывает…

– Глади! Кто это?.. Никак Ольгин отец встречать вышел… Не поглядел на непогодушку…

– Болит душа-то, отец ведь…

– Смотри-смотри, сам Ольгу на руки берет. Силен еще, старый…

– Чай, дочь! Не кто-нибудь!.. Куда отдает!

– А что ей, плохо, что ли, там будет? Великая княгиня! В Киеве!.. Там тепло еще ноне, как у нас в самое лето!..

– Красиво там?

– Красиво! Зелени много всякой, долго там тепло… А Ольга солнце любит! Ей в самый раз! Ох и счастливая!

– Ну уж и счастье! Променяла Бориса на старика… По мне хоть и княжич великий, а не пошла бы! Борис куда красивей!

– Много ты понимаешь! Ты только представь; Киев! Купцы из разных стран, государевы люди! Дружинников тьма тьмущая! Бояре знатные! Князья! Веселье! Гулянья! Пиры! И кругом она – первая! У князя Олега-то жена уже старая! И будет Ольге почет и уважение, все на нее заглядятся. А что Борис? Ну, наш! Ну, красивый! Ну, добрый! К этому быстро привыкаешь и не замечаешь потом. Дети пойдут! Что она увидит? Как все!

– Ну пусть живет не как все! А за Бориса ей боги все равно отомстят. Такого парня бросить! И ради чего! Ради каких-то пиров! Не понимаю я ее!

– Ну-ну, подруги! Полно ссориться! Пошли-ка лучше к реке! Авось ветер больше не залютует, – предложил кто-то из парней.

– Нет, я не пойду. Что-то веселья нет на этой свадьбе… Да и без невесты с женихом что за гулянье! По домам пошли! – решительно ответила одна из подруг Ольги и круто свернула к своему дому.

И гости, слышавшие перепалку двух подруг, хмурые и задумчивые, стали расходиться по домам.

Тучи, подгоняемые прощальными, ослабленными порывами ветра, равнодушно проплывали по небу, раскрывая то одно созвездие, то другое. Наконец они совсем исчезли, оставив властвовать на короткие ночные часы на небе молодой остроконечный месяц. Лес совсем затих, словно не было злого ураганного ветра, словно и не охали в ответ на его порывы старые могучие стволы.

Сумрачным, освещенным кое-где сторожевыми факелами, возвышался деревянный кремль Плескова, Его башни с бревенчатыми крышами устало дремали и ни во что не хотели вмешиваться.

Город засыпал. И только в доме князя русича Вальдса никто не смыкал глаз: все беспокойно хлопотали вокруг Ольги.

Три дня в доме плесковского князя Вальдса никто не знал, станет ли его дочь женою великого наследника или уйдет вслед за муромским княжичем в царство северной богини Яги.

Нянька Анисья две ночи молилась своему Богу Христу и просила Его и Его мать Богородицу спасти Ольгу от смерти, и заверяла их, что всему виной молодость и неопытность ее ладушки, что она обязательно искупит свой грех. «Простите ей все! Она оценит вашу доброту! Пощадите ее молодость! Ведь она еще разумом не дошла!..» – просила и просила Анисья.

Как видно, Бог услыхал заверения Анисьи, и на четвертый день та увидела ожившую, очнувшуюся Ольгу. В ней боролись желание умереть от сознания содеянного зла, желание провалиться в бездну и не видеть никого, ничего не слышать, ничего не соображать и желание жить, желание видеть всех родных и, ползая перед ними на коленях, просить прощения у них за Бориса. Не в силах справиться со всем этим, Ольга по-бабьи выла, как смертельно раненный зверь. Затем, обессилев, на вопрос, не хочет ли она в теплой баньке помыться, нерешительно пожала плечами.

– Не знаю, – равнодушно и тихо ответила она. – Анисья, там, в реке, был Борис? Он ничего не захотел видеть! Он отказался от жизни без меня! – в ужасе проговорила Ольга и вдруг яростно крикнула: – Это я! Я во всем виновата!..

Четыре дня в доме плесковского князя русича Вальдса все говорили шепотом.

Ольга не подпускала к себе никого, кроме Анисьи. Эго тревожило и раздражало Ингваря. Дважды он пытался поговорить с плесковским князем, но так ничего истинного и не услышал. Нельзя сказать, чтобы Ингварь не догадывался о причине болезни невесты. Догадывался. Но нужно было не только подтвердить догадку. Ему не терпелось выяснить все до конца. А пока Ольга больна, это невозможно. Он был уверен, что никто ему здесь правды не скажет, и оставалось одно – терпеливо ждать. Но ждать не думая он не мог, и потому его постоянно подтачивали злобные, жестокие мысли. «Вот тебе и юность! Неопытность! Да они, оказывается, с пеленок думают о Женихах! Неужели она любила этого молокососа? Кто он? Говорят, сын муромского князя, сын холопки и князя… Почему она отказала ему?..» С негодованием он старался не думать об этом, но проходило время, и опять назойливые мухи жужжали в голове: «Какие невинные глаза у нее были в день нашего приезда!.. Дите, да и только!.. Русалочка. И не глядела на меня, все отводила взгляд. Коварная обманщица! В день свадьбы со мной оплакивать до беспамятства другого! Почему? Что же между ними было?»

К концу четвертого дня в гридню, где сидел мрачный и обозленный Ингварь, наблюдавший равнодушно, за игривым огнем в очаге, вошел крайне встревоженный Вальдс и с горечью проговорил:

– Прости, князь, но…

– Что? Ольга? – крикнул Ингварь.

– Она пропала, – заплакал князь.

– Как это пропала?! – переспросил Ингварь.

– Не понимаю как, но вот уже весь вечер как ее нет, – ответил князь.

– Куда она могла пропасть? Она моя жена! Только одни бесы могут разобраться в вашем доме! – злобно выкрикнул Ингварь.

– Ежели тебе жаль серебра своего, то сейчас же забирай все и уезжай в Киев! Вон из дома моего! – закричал Вальдс, сотрясаясь от гнева, и указал рукой на дверь.

Ингварь стоял как вкопанный, невольно почуяв величие старого князя. Как всегда нерешительный, он не знал, как выйти из трудного положения, и не повинился за свою грубость.

– Что стоишь? – гневно спросил его Вальдс. – Думаешь, буду умолять тебя остаться? Мне дочь дорога! Я пошел ее искать, а ты – как хочешь! – крикнул он на прощание княжичу и выбежал из гридни.

Ингварь остался один посреди огромной гридни, где вдоль стен стояли широкие, добротно сколоченные дубовые скамьи, покрытые коврами; на одной из стен висел ковер, на котором были прикреплены финские мечи, шлем, кольчуга – бывшее военное снаряжение плесковского князя, а на огромном столе в больших красивых греческих подсвечниках догорали свечи, освещая уныние, злость и нерешительность киевского княжича.

Ингварь, переводя тупой взгляд с одной вещи на другую, вдруг увидел на полу свою огромную, неестественно вытянутую тень. Испуганно удивился, будто впервые увидев, немного понаблюдал за ней, а потом, словно спохватившись, быстро вышел из гридни и, миновав длинный коридор, выбежал на высокое резное крыльцо, освещенное факелами.

В лицо ему дул резкий холодный ветер. Рядом во дворе слышны были возбужденные голоса слуг плесковского князя, спешно готовящих факелы, чтобы отправиться на поиски Ольги.

Ингварь быстро спустился с лестницы и молча примкнул к ним.

– Что ж ты, лес, молчишь?.. Ну колите меня, ветки еловые! Бейте же! Бейте! Так! Вот так! Дуб! Мой милый дуб. Ты не подпустишь меня к себе? Где твоя мудрость?.. Почему ты молчал тогда… – Растрепанная, в мокрой, изодранной одежде, с распущенными волосами, расцарапанными лицом и руками, Ольга погладила ствол старого развесистого дуба и, обессиленная, опустилась на землю. Слезы лились по ее щекам, стекали по подбородку, но она не замечала их. Она растерянно и безбоязненно вглядывалась в темноту леса, наблюдала за родными ей деревьями, прислушивалась к шелесту их листвы и пыталась уловить их ворчание. Но и дубы, и березы равнодушно, как всегда после холодного дождя, съежившись, негодовали лишь на непогоду, но это было так привычно, что Ольга еще пуще разозлилась.

– Почему вы не исхлестали меня? – дико, охрипшим голосом прокричала она на весь лес. – Почему?.. Почему? – Ольга завыла. – A-а! Вы отомстите мне потом? Нет! Я хочу все получить сейчас! Сейчас! – И она бросилась к длинным тонким ветвям плакучих берез. – Бейте! Хлещите! Ну? Что же вы?.. Что же вы?! – умоляюще, плача прокричала она, глядя на длинные нити плакучих березовых ветвей. – Перун! – вдруг закричала Ольга что есть силы. – Перун! Ты видишь все! Ты знаешь все! Убей меня, прошу тебя!.. – Она упала на колени, вскинула руки к небу и из последних сил крикнула: – Вонзи в меня все свои огненные стрелы! Скорей! – С горящими глазами она мгновение прождала ответа Перуна и бесчувственно повалилась на землю.

Дух молодости, слышавший зов отчаяния и раскаяния юной княжны из Плескова, встал во весь свой рост перед грозным божеством и, распластав свои длани, не позволил Перуну свершить расправу над юницей.

Не сверкнула молния, не прогремел гром По небу плыли тяжелые мохнатые тучи. Беспокойно зашелестела листва в ответ на резкий холодный ветер. Деревья чуть выпрямились, словно приготовились стойко вынести бесконечный осенний дождь.

– Сюда, князь! Она здесь! – Василь тревожно вглядывался в лицо Ольги, освещенное факелом.

– Что ж ты молчал, что нашел ее! – укорил Василя Вальдс.

– Если бы… вы слышали все то, что я слышал!..

– Что ты слышал? – напряженно спросил Ингварь.

Вальдс хмуро оглядел зятя. Толпа людей, искавшая Ольгу, сомкнулась вокруг Василя.

Василь выдержал взгляд Ингваря и взволнованно ответил:

– Она разговаривала с Перуном. Бредит все еще…

Люди, переговариваясь шепотом, отступили чуть в сторону.

Отец взволнованно посмотрел на дочь и удивился: Ольга лежала на тяжелом меховом покрывале, закутанная, как ребенок, в теплые одежды, и спокойно спала.

– Давно ты ее тут нашел? – спросил он Василя.

– Не помню, наверно, сразу… Я знал, где ее искать, это ее любимый дуб… Здесь я впервые встретил их. – Он тяжело вздохнул и мотнул головой, словно отгоняя что-то. – Видел их, но не мешал… – Василь готов был искренне выговориться сейчас, но его прервал плесковский князь:

– Помоги мне приподнять ее. Уж больно сыро в лесу. Домой скорее надо…

– Князь, не обессудь, позволь нам отнести княжну! – Четверо здоровых слуг приготовили грубо сколоченные деревянные носилки, решительно отстранив князя, осторожно переложат на них Ольгу и направились в город.

Весть об исчезновении Ольги быстро облетела весь город. Взбудоражены были все: и коренные жители, и гости. Мрачным предположениям их не было конца. Рассуждали и так, и сяк, но никто не знал, чем же все это кончится. Гости хмуро молчали.

Когда увидели медленно идущих с носилками людей, ахнули:

– Жива ли?

– Жива. Шли бы все спать, – угрюмо отвечали слуги плесковского князя. – Чего глаза зря пялите!

Горожане обиженно отпрянули от носилок, и, убедившись, что княжна жива, быстро разошлись по домам.

Великий киевский князь, чувствуя необычный поворот дел, дал команду дружине разойтись на ночлег, а сам со Стемиром остался на высоком крыльце дома плесковского князя.

– Что ты обо всем этом скажешь? – хмуро спросил Олег.

– Я думал, она совсем дитя, – робко начал Стемир. – Ведь мы с тобой уж деды… Забыл я молодость…

– Придется вспомнить, – серьезно сказал Олег. – Боюсь, Ингварь со всем этим не совладает… И почему его боги так далеко относят от счастья? Неужели дух Вадима Храброго еще мстит роду Рюрика? Как ты думаешь? – спросил стареющий великий киевский князь и не сообразил, что эти вопросы могли острым жалом впиться в сердце друга.

– Спросить надо у Радогоста, – жестко посоветовал Стемир и недовольным голосом добавил: – А я замерз и пойду к очагу! – И он решительно двинулся к двери.

– Стемир! Я не хотел тебя обидеть! Я очень люблю тебя и уверен, что ты будешь счастлив! – как можно мягче проговорил Олег и бросился вслед за другом.

Но в это время широко распахнулась дверь дома плесковского князя русича Вальдса, и на пороге его появился княжич Ингварь. Он радостно рассмеялся.

– Она сказала: «Хочу изути робичича!»[57]57
  «Хочу изути робичича!» – ритуальная фраза славянской невесты, подтверждающая ее желание стать женой, символическим действием которой было следующее: в первую ночь невеста должна снять с жениха обувь.


[Закрыть] – закричал он на весь двор, и, довольные таким оборотом дела, именитые русичи облегченно, вздохнули и все трое крепко обнялись…

Глава 8. Дела семейные

Золотым листопадным днем въехала многочисленная свадебная процессия в Киев и, довольная, обнаружила, что стольный город ждал молодоженов, счастье которых по дороге опекали два князя и их соплеменники, именитые ратники-русичи.

Бастарн вместе со своими друидами разукрасил Восточные и Северные ворота Киева гирляндами из цветов и веток хвойных деревьев и сплел для жениха и невесты по два роскошных венка из белых и алых цветов. Кроме того, жрецами были изготовлены из терракоты два обязательных символических подарка для жениха и невесты, олицетворяющих связь новой семьи с добрыми духами и богами счастья и семьи. Весь город был окроплен родниковой водой, настоянной на лепестках цветов Приднепровья и заговоренной молитвами, посвященными богам счастья и любви – Радогосту и Лелю. А на священной поляне у Почайны дымились печи, на которых готовили праздничные обеды для молодых и всех дорогих гостей, сопровождавших их из Плескова, и не менее дорогих хозяев, возвращавшихся в стольный град.

Весь Киев светился добротой, счастьем и благоденствием.

Первая ладья, причалившая к киевской пристани, доставила молодую семейную пару в окружении самых близких ей людей: рядом с Ингварем и Ольгой стояли Вальдс с Анисьей, Ленк и Ясочка, Олег со Стемиром, Рюриковна и ее киевская подруга Невелла из Измита, которую Стемир привез с собой из Византии в качестве наложницы.

Бастарн, как верховный жрец Киева, вышел на пристань встречать свадебную процессию в окружении своих друидов и тщательно проверил, все ли готово к торжественной церемонии.

Как только первая ладья, украшенная цветами, гирляндами из плюща и хвойных веток, причалила к киевской пристани и из нее по широким крепким мосткам вышел княжич и вынес на руках юную красивую жену, Бастарн обмакнул метелочку из можжевеловых веток в серебряный сосуд, содержащий ключевую воду, и окропил ею молодых.

Затем к молодым подошли жрецы, облаченные в длинные полосатые хламиды, и надели на головы жениха и невесты пышные венки из белых и алых цветов.

Ингварь устало улыбался, принимая обряд встречи новой княжеской семьи немного взволнованно, но и с верой в силу древних традиций, просивших богов беречь узы двух любящих сердец. Именно поэтому он с трепетом протянул обе руки жрецам, которые вручили ему терракотовый символический талисман, изображающий раскрытую к солнцу ладонь, сцепленную с овалом, имеющим открытую сердцевину, и увенчанный простым четырехконечным крестом.

Бастарн объяснил им:

– Раскрытая ладонь – это символ великодушия, которое неотлучно присутствует в любящем сердце и постоянно сообщает солнцу о неиссякаемой силе любви к жене и нарождающимся отрокам.

Ингварь с любопытством взглянул при этих словах на Ольгу и заметил, как по ее лицу пробежала тень смущения.

«Ничего, здесь она забудется, и любовь в Плескове скоро порастет быльем», – улыбаясь, подумал Ингварь и проследил, с каким выражением лица Ольга приняла символ семейного счастья.

Солнечные лучи вошли в круг терракотового женского талисмана, и Ольга поняла, что жрец пытается прочесть по окоему талисмана, какая жизнь суждена ей с Ингварем. Терракотовый круг, увенчанный простым четырехконечным крестом, под воздействием солнца нагрелся, чуть-чуть расширился, но не задвигался ни вправо, ни влево. Он неподвижно лежал на широко раскрытой ладони Бастарна, и жрец, немного подумав, сказал:

– Возьми, молодая отроковица, дочь плесковского князя русича Вальдса, свой женский талисман и крепко держи его возле себя всю жизнь! Солнце посылает тебе много благодати, красавица Ольга, юная жена княжича Ингваря, и ежели темная гордыня не затмит душу твою, то счастье твое будет длиться очень долго. Чаще подставляйте ладони с этими талисманами солнцу и вечно творите добро вокруг себя! Да возрадуется Радогост вашим семейным узам и возвеселится Лель вашей искренней любви! Счастья вам на вечную жизнь! – трижды завершил свою речь верховный жрец Киева, а дружинники Олега заключили ее своим традиционным:

– Да будет тако!

Ольга взволнованно приняла талисман от Бастарна, но не смогла скрыть от его проницательного взгляда своей смуты. Только одно мгновение она не сдержала свои чувства, и дрогнувшие губы обо всем поведали всевидящему жрецу.

– А теперь подойдите к дубу и трижды обойдите его навстречу солнышку, и поклянитесь в вечной верности друг другу! – сказал Бастарн и уступил дорогу молодым.

Ольга ласковым взором смотрела на своего жениха, и никто из посторонних, встречавших молодую пару на киевской пристани, не сомневался в том, что княжич на сей раз не сплоховал и выбрал себе в жены не только самую юную княжну, но и самую красивую, и самую нежную!

Киев восторженным взором провожал княжича-жени-ха, одетого в роскошную, синего цвета, отороченную по краям воротника, рукавов и подола золотой тканью фофудью[58]58
  Фофудья – кафтан с поясом, вид верхней одежды: евр. «фуфел» означает пояс; греч, bew – связывать.


[Закрыть], белую, из хазарского хлопка, рубаху и темносиние штаны, заправленные в высокие сафьяновые сапоги. Невеста, приходившаяся высокому, статному жениху по плечо, была одета в длинный золотистый парчовый сарафан, унизанный по центру и подолу густой вышивкой из речного жемчуга, и в темно-синюю нарядную душегрею, отороченную мехом соболя. Голова невесты гордо несла свой свадебный убор и красивые, пышные косы. Поступь невесты княжича была и легка, и горда.

Да! Именно такую красавицу хотел видеть Киев в своем городе! Молодец, княжич!

– Ура молодым! К дубу, да и за свадебный пир. Да будет тако! Да будет тако! – неслось со всех сторон, и Ольга, слышавшая восхищенные похвалы, укрепила шаг и твердой поступью шла рядом со своим избранником.

Отгремел свадебный пир в Киеве, после которого молодым быстро поставили дом на юго-западной стороне княжеского городища и наказали жить в любви, здравии и неистощимом богатстве!

Ингварь счастливо улыбался, крепко обнимая молодую красивую жену, благодарил всех за добро, за веселые пожелания, но не сразу сообразил, где и как будет добывать он это самое богатство. Пока великий князь есть, ему заботиться не о чем. Заметная часть дани, идущая от всех городов, в которых сидят воеводы-русичи и держат в повиновении не только свои дружины, но и подданное население этих городов, будет идти и к сыну Рюрика в дом. Да ведь великий князь не вечен, думалось ему иногда со страхом. Надо бы позаботиться и о будущем огромной страны, которую все чаще и чаще звонко именуют Киевской Русью заезжие купцы не только здесь, в Киеве, льстиво поглядывая на богатырскую грудь великого киевского князя и на его грозных воевод, но и в далеких странах русичи и славяне все смелее и смелее называли себя не только людьми великого киевского князя русича Олега, но и жителями Киевской Руси.

«Да как-нибудь потом, когда все станет на свои места, я подумаю о своей дружине, но только не сейчас, когда рядом со мной такая прелестная и юная жена, которую надо опекать! Ее надо беречь и не давать ей вспоминать о ее жизни в Плескове! Пусть познает Киев, наши забавы, сблизится с моей родней, то-то скучать будет некогда!» – думал Ингварь, стараясь отодвинуть от себя тяготы государственных забот.

Великий князь, вернувшийся к Рюриковне и тем самым обретший покой, после женитьбы Ингваря дал время молодоженам пожить друг для друга и не запрещал молодежи собираться на полянах возле его дома или в теремах для веселых забав, состязаний или застольных бесед. И постепенно в Киеве с помощью верховного жреца и великого князя был создан особый уклад жизни, в ходе которого одинаково любовно славились дары природы и труд ремесленников, особое мастерство и сила ратников, краса и умение молодых поселянок Киева – каждая из них должна была показывать на ярмарках плоды своего труда. Так ярмарки стали самым любимым праздником, где проявлялись таланты поселенцев большого южнославянского и русьского города.

Олег радовался, видя молодежь занятой, увлеченной то состязаниями в ловкости и силе, то вздыхающей по любимым глазам, то мастерящей новое гребное устройство весел для ладей, но с горечью замечал, что чаще всего победителями во всех состязаниях были то Ленк, то Харальд, то Любар, то Свенельд – кто угодно, но только не Ингварь. Никак Рюрикович не хотел вырваться вперед, хотя никто не мог ему отказать в в умении владеть секирой, мечом или длинным копьем, которым русичи овладели после того, как Аскольд научил им сражаться своих волохов.

«Ну, ладно, Ингварь! Живи любовью к Ольге! Я тоже когда-то сох по Экийе!.. Но как тебя научить дань собирать? Вот задача так задача», – хмуро думал Олег и, завидев своих дочерей, собиравшихся на гулянье, грустно спросил:

– И куда же это мои ласточки собрались? И кому же это они будут нынче улыбаться, и кого завлекать?

Старшая, которую в детстве еще Стемир назвал Ясочкой, так и сохранила свое имя; выйдя замуж за Ленка, любовно опекала своих младших сестренок и защищала их, как могла, от грозного надзора отца. В любое время, когда сестренкам хотелось повеселиться и побыть в кругу своих сверстников, она, якобы ненароком, забегала в дом отца, а затем забирала девушек с собой и уводила их на забавы, которые с большой выдумкой затевал Любар, и вся молодежь города стремилась попасть на эти увеселения.

– Дорогой отец, – ласково сказала Ясочка, – у нас нынче веселье, ты не сердись и не беспокойся: твои Вербочка и Ласточка будут под моим бдительным оком.

– Ясочка! Ну сколько можно нас так называть, – возмутилась самая младшая дочь Олега. – Ведь отец наказал звать нас взрослыми именами.

– Знаю, Верцина! Прости, Верлана! – Ясочка обняла своих красавиц сестренок и поцеловала обеих в головы. – Я так привыкла к этим ласковым прозвищам с детства, что не знаю, как и отвыкнуть. Во всем виноват дядя Стемир, он вас всегда так зовет, и ему вторят другие, даже его новая гречанка-наложница.

– Отец! А почему дядя Стемир не женится на своей наложнице? Почему он ее не назовет своей семьяницей? – с любопытством вдруг спросила средняя дочь Олега и, слегка покраснев, внимательно посмотрела на отца.

Олег погрозил пальцем дочерям.

– Ишь, какие вопросы научились они задавать, гуляя с друзьями твоего мужа, Ясочка! – недовольно пробурчал Олег, невольно любуясь красотой и статью своих дочерей. «Да, не дали боги мне ни одного сына!

Но как не любоваться сразу тремя чудесными красавицами дочерьми! Старшая чем-то Рюрика напоминает: вся светлая, строгая и огневая, в бабушку Руцину! Средняя – чернобровая и черноокая, плоть от плоти Экийи! А младшая – лукавинка, чернобровая, но сероокая, вдумчивая, цепкая, ох, наверное, отец-князь, вся в тебя!» – с гордостью сознался Олег и, пряча довольную улыбку, строго осмотрел наряд дочерей.

– Ну уж научились у Невеллы шить греческие платья! – пробурчал опять он. – А грибатки плести научились? – спросил вдруг князь и хмуро добавил: – Больно ловко их ваша мать плела: быстро и ровно!

Дочери зарделись и погрустнели: давно уже не видели Экийю. На могилу только заходят, венки кладут, плачут по матери тихо, и ни от кого не секрет, что Рюриковна такой заботой и любовью окружила младших дочерей Олега, что стыдно Олеговнам на что-нибудь жаловаться. Язык не поворачивается.

– Мы храним ее грибатки, но пока не додумались, как она их плела, – грустно проговорила Верлана и закусила дрожащую губу, сдерживая слезы.

– Ну, ладно! Идите, резвитесь у костра! Молодость дается не надолго; вон Ясочка – уже мать! Глядишь, и вы скоро счастье свое найдете, – добродушно проворчал он, чуя свою вину перед младшими дочерьми за смерть их матери, и напоследок спросил: – Княжич-то весел со своею женой?

– Да! Так и светятся оба! – быстро ответила Ясочка. – Я очень рада за него!

– Ну, слава Лелю и Радогосту за их счастье! – довольным тоном завершил Олег и отпустил дочерей с миром.

А вечером не выдержал, взял с собой Стемира, Рюриковну и Невеллу и посетил двор княжича, где Любар и Харальд устроили состязания сначала в силе, а затем в мудроречии.

Кто больше знает пословиц, поговорок, басен, легенд? Одни начинают, а другие должны быстро продолжить, а если не смогли продолжить, то обязаны придумать новую поговорку, басню или легенду и поведать о ней так интересно, чтобы ее все сразу полюбили.

Олег со Стемиром вошли в открытые ворота двора дома княжича в тот момент, когда дружинники Харальда потребовали от дружинников Любара продолжения исландской легенды о рыцаре Орваре Одде.

– И сказала вещунья рыцарю, что примет он смерть от коня своего! – выкрикнул бойко ратник и выжидательно затих.

Из дружины Любара сразу вскочили с мест несколько юношей и хором продолжили:

– И решил Орвар Одд, что коня своего по имени Факс он отдаст для ухода конюшему!

Молодежь весело расхохоталась, видя забавную рьяность дружины Любара, но он вдруг поднял руку и, потребовав тишины, заявил:

– Сию легенду надо говорить, гордясь праведным подвигом рыцаря Орвара Одда, а не смеясь над ним!

На поляне установилась торжественная тишина.

Любар оглянулся на своих молодых воинов и тихо продолжил:

 
Конь стоял с поникшей головою,
В землю глядя, не в лицо Орвара,
Ни за что не требуя ответа.
Лишь руки касанья, как бывало.
 
 
Рыцарь Орвар глубоко вздохнул:
«Знаешь, Факс, – коню сказал он тихо,—
Ты здесь на просторе погуляй,
Я ж уйду в сраженье, где конек другой
Со мной познает вражье лихо».
 
 
Конь не бил копытом у крыльца,
Не старался фыркать что есть силы.
Только все смотрел из-под гребца
На дружину рыцаря уныло…
 

В этот момент Любар увидел сосредоточенное выражение лица великого князя и замолк.

– Я слушаю внимательно, Любар! Что ж ты остановился, сынок! – взволнованным голосом проговорил Олег, глядя на красивое, одухотворенное лицо ловкого лазутчика и желая одного: крепко обнять его за то трепетное уважение к ратному подвигу, которое звучало в каждом его слове. – Чем закончилась эта история с рыцарем Орваром и его конем Факсом? – заинтересованно спросил Олег. – Я давненько не слышал этой легенды, – подбадривающим тоном продолжил он и немного подождал, когда Любар справится с волнением.

– Орвар вернется с победой домой, а конь его от тоски по хозяину… умрет! – наконец проговорил Любар.

– Вот как? Значит, вещунья ошиблась в предсказании? – удивился Олег.

– Не совсем. Орвар пойдет навестить то место, где будут останки коня, встанет ногой на его череп, а из него выползет ядовитая ящерка и смертельно укусит рыцаря, – молвил Любар, стоя перед великим князем.

– Да-а? – в раздумье протянул Олег и спросил: – Ну и чему учит эта исландская легенда?

Любар чуть-чуть склонил голову набок и, сдунув со лба пышную светлую прядь волос, негромко ответил:

– Нельзя забывать того, кто рисковал жизнью за тебя, будь то человек или животное! Надо было Орвару чтить дух коня Факса! Бог Велес суров и требователен!

– Ну, Бастарн, как тебе ответ Любара? – живо обернулся Олег к верховному жрецу, что сидел в центре поляны на медвежьей шкуре и внимательно наблюдал за беседой великого князя и лазутчика.

– Мудрый ответ! Рыцарь Орвар забыл законы доброты и гармонии в жизни людей и животных! – тихо ответил Бастарн, приглашая великого князя с другом присесть рядом с ним на медвежью шкуру.

– А дух этого медведя с нами в ладу? – улыбаясь, спросил Олег Бастарна, усаживаясь рядом с верховным жрецом.

– О да! – серьезно ответил Бастарн и, обращаясь к Ленку, растерянно суетившемуся между Харальдом и Любаром, громко попросил: – А ну-ка, молодежь, Ленк, Харальд и Любар, спойте новую песню о силе духа, силе разума и силе любви, которую вы недавно разучили! Что-то ни великий князь, ни его «Лучеперые» совсем песен не поют! Научим их уму-разуму! – предложил жрец, и молодая рать великого князя Киевской Руси дружно согласилась исполнить волю Бастарна.

 
От грома-молнии
Рождается огонь! Э-эх!
От взгляда дивного рождается любовь! Э-эх!
От взгляда батюшки померкнет вдруг душа.
Но ах ты, девица, ах как ты хороша!
 

Запели бравыми голосами мелодичную, ритмичную и озорную песню воины Ленка, и Олег пожалел, что не знает ее слов. Он жадно вглядывался в довольные, улыбающиеся лица лазутчиков, секироносцев и лучников и видел столько искрящегося задора в их глазах, чувствовал такой заряд, бодрящий и душу, и сердце, и разум, что он не выдержал, схватил Бастарна за руку и крепко ее сжал.

– Лучшего ничего не слышал на этом свете! – искренне воскликнул он и повторил: – Но ах ты, девица, ах как ты хороша! – чем вызвал веселый взрыв смеха на поляне.

Смеялся великий князь, смеялись его «Лучеперые», смеялись в окружении подруг его дочери, гордясь отцом, смеялись наследник-княжич со своей юной женой, смеялись жены и наложницы воевод великого князя-русича, смеялись молодые ратники, радуясь искреннему веселью великого князя и его окружения. И только одно лицо встретило Олега не радостным, а погруженным в глубокую задумчивость и даже каким-то растерянным взглядом, отчего великий князь встрепенулся и горько подумал: «Да, христианский наместник! Трудно тебе здесь противостоять мудрости Бастарна!. И хоть церковь в честь Илии Пророка и не мешали мы тебе возводить, но не увеличилось число твоих агнцев. Ушел бы ты сейчас, Айлан, с глаз моих долой! И пореже бы встречался!» – мысленно гнал от себя Олег христианского проповедника, и тот, видимо почувствовав это, незаметно отошел на край поляны.

Олег, переведя свой настороженный взгляд с Айлана, увидел вдруг свою младшую дочь Верлану. Любар смиренно стоял перед стройной красавицей и не смел ей перечить ни в чем. Она что-то щебетала ему на ухо, а он не мог будто бы расслышать ее слова и нагнулся к ней так близко, что щеки их соприкоснулись на мгновение, и оба вспыхнули, как две зарницы в предгрозовую ночь.

«Ну нет, Берлана-Ласточка, подожди! Сначала надо Верцину определить… А где же эта чернобровая и черноокая красавица? Куда она успела скрыться? И с кем, самое главное?.. Харальд на месте, куда-то смотрит, бедняга, обиженным взглядом… Что-что? Ну-ка стой, бедовая девка! Ты куда метнулась? К этому христианину? Он же был мужем твоей матери!» – Олег грузно оперся на плечо Стемира, быстро поднялся и, раздвигая толпу молодежи, обсуждавшей, чем заняться дальше: хоровод водить или в треугольники играть, метнулся вслед за Верциной.

Дочь стояла возле тесового столба, подпирающего высокое резное крыльцо дома княжича, и тихо уговаривала кого-то:

– Не уходи! Не надо так вонзаться в мое сердце своим укором! Я люблю тебя, гордый монах! А ты упорно уходишь от своего счастья! Скажи, ради своего Христа, почему ты всегда так неожиданно уходишь?