355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Галина Петреченко » Князь Олег » Текст книги (страница 22)
Князь Олег
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 05:33

Текст книги "Князь Олег"


Автор книги: Галина Петреченко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

Две ночи продвигалась конница Фарлафа и Свенельда к селениям хорольских словен, пробираясь то лесными, то степными, то болотными тропинками. Две ночи вслушивались они в пение птиц, кваканье лягушек, уханье сов и соек и в каждый шорох в кустах или в траве. На третью ночь они выбрали поляну поукромнее и поменьше, достали еду, разожгли костер и, насытившись, завели разговор о жизни и смерти.

– Как вы думаете, други мои, какая жизнь самая достойная? – спросил один из лазутчиков, красивый светловолосый юноша, и оглядел своих товарищей. – А?

– Жизнь героя! – быстро нашелся второй лазутчик.

– Ну! Жизнь героя самая короткая! – возразил третий лазутчик и, в сомнении пожав плечами, вдруг ответил: – Наверное, самая достойная жизнь – матери, вырастившей героями своих сыновей!

– Ну-у! – протянул первый лазутчик. – А ты бы хотел быть матерью, у которой дети геройски погибли в бою? Сколько слез при погребении праха!

– Ну и что! – отстаивал свою точку зрения третий лазутчик. – Ведь главное для Святовита, чтобы мы как можно чаще рождались! А путь геройства – самый достойный путь, чтобы родиться вновь! – убежденно заверил он своих товарищей и весело добавил: – Мы же как листья на дереве! Осенью, высыхая, опадаем! А весной рождаемся, уже более разумные, для нового опыта! Вот и все! Так придумали боги! И мы должны подчиняться их воле, и все должны быть героями в этой жизни!

В этот момент за их спиной что-то хрустнуло.

Лазутчики замолчали, напряженно прислушиваясь к шороху за спиной.

Хруст повторился.

Первый лазутчик вскочил, схватил горящую палку и кинулся с ней на звук ломающихся веток.

– Тише, Любар, ты нас подожжешь! – услышал вдруг лазутчик из кустов. Он невольно отпрянул назад и ошарашенно прошептал: – Княжичи?!

– Кто там, Любар? – настороженно спросил второй лазутчик и натянул тетиву лука.

– Свои, Харальд, свои, – ответил Любар и вывел из-за кустов Аскольдовича и Рюриковича.

– Ленк, у нас там еда осталась? К нам прибыло пополнение! – проговорил Любар, когда оправился от замешательства и усадил юношей на подстилки.

– Еда есть, целый мешок солонины, и отвар наперстянки с голубикой еще остался, – охотно отозвался третий лазутчик. – Как же так, княжичи! Вам разрешено только резвиться возле нас, а не быть с нами в разведке! Князь убьет нас за такое дело!..

– Брось, Ленк, пустое молоть! Дай нам поесть, а потом мы решим, что нам делать! – с досадой проговорил Аскольдович и жадно схватил кусок хлеба с соленым мясом. – Мы валимся от усталости и голода: третью ночь гонимся за вами, как волки-недоучки…

– Ешьте, потом расскажете, что и как, – мягко прервал Ленк княжича и налил им в деревянные ковши отвара наперстянки. – Вот выпейте травку жрецов для бодрости, – ласково предложил он и с удовольствием наблюдал, как княжичи жадно осушили ковши.

Когда княжичи утолили голод, то поведали лазутчикам, что они, переодевшись в девиц, водящих Лыбедин хоровод, услышали утром новость о нападении врагов на пселовских словен, да так и не переодевшись в свои обычные одежды, решили без дозволения великого князя ехать в поход, догнав лазутчиков.

Любар, нахмурив брови, недоуменно спросил:

– А когда вы переоделись в девиц, княжичи?

– Когда девицы начали хоровод водить! – упрямо повторил Аскольдович.

– А зачем? – не поняли лазутчики, изумившись все трое одинаково горячо.

– Чтобы подсмотреть потом, как они купальную неделю начнут… – недоуменно исповедовался Аскольдович. – Вы что, никогда не подглядывали за голыми девицами? – не поверил он.

Лазутчики засмеялись.

– Подглядывали, но никогда не меняли свои одежды… – ответил Ленк, предложив княжичам еще хлеба с мясом.

– Мы чуяли, что великий князь добром никогда не отпустит нас в поход. А девицы над нами смеются; говорят, что в мужчины нас не по законам племени русичей посвятили; сначала мы должны были показать бойцовскую удаль, а потом уж и к ним под подол заглядывать! – словоохотливо объяснял Аскольдович и временами недовольно поглядывал на молчаливого Ингваря.

Лазутчики слушали знатного волоха-мадьяра и улыбались его откровенности. Все это они уже пережили: и тела наложниц, и упругость тел молодых девушек, и их сладкие поцелуи. Но жен дома у них пока не было, только потому они и согласились стать лазутчиками. Но что об этом говорить? Это и так ясно всем, кто знает, кого набирают на время походов в лазутчики. Князья и воеводы доверяют тем, кто не прирос еще ни душою, ни телом ни к одной красавице. Иначе ни удали, ни смелости от них не жди.

– Ну да ладно о девицах! Поговорим, когда дело сладим! – остановил вдруг себя Аскольдович и деловито спросил: – Вы кому подчиняетесь? Свенельду или Фарлафу?

– Свенельду! – уважительно протянул Любар. – А что?

– Ничего! – отрезал Аскольдович. – А какова цель вашей вылазки? Насколько я разумею, вы уже перебрались за Псел и двигаетесь к Ворскле. Зачем?

Любар поразился смекалке Аскольдовича, но вынужден был ответить:

– Мы будем двигаться на юго-восток до тех пор, пока не встретим тех, кто потревожил пселовских словен.

– Сколько еще лазутчиков послал Фарлаф? – быстро спросил Аскольдович, кивая Любару.

– Этого мы не ведаем, – растерянно ответил Любар.

– Ты старший в этой тройке?

– Нет! Старший – Ленк. – И Любар, переведя взгляд на друга, осекся.

– Тогда Ленк примет нас к себе и будет командовать нами! – приказал ему Аскольдович.

– Но… – Ленк взъерошил волосы и развел руки в стороны. – Может быть, княжич будет командовать нами! Ты, Аскольдович? – растерянно предложил он.

– Пока ты будешь командовать нами! У меня маловато опыта, необходимого лазутчику. Но если что-нибудь с тобой случится, тогда видно будет! – решительно заявил Аскольдович и повелительным взглядом оглядел разведчиков. – Но хочу сказать, что я рад встрече именно с вашей троицей. Ленк, чей ты сын?

– Сын Дагара и его старшей наложницы Бовы, – нехотя пояснил Ленк и добавил: – Ты их не знаешь. Они остались в Новгороде, а я решил начать свою жизнь здесь, в Киеве, когда сопровождал ладьи с данью из Новгорода.

Аскольдович внимательно поглядел в красивое лицо черноволосого сына знаменитого меченосца еще Рюрикова войска и грустно вдруг спросил:

– Ингварь, а ты помнишь Дагара?

Ингварь нахмурил брови и пробормотал:

– Такой огромный меченосец правой руки?

– Да! – радостно отозвался Ленк. – Отец был всегда рядом с твоим… с первым великим князем, с Рюриком!

– Он женился потом на первой жене моего отца, на рыжей Руцине… – вспоминал Ингварь.

– Хватит об этом! – разозлился Аскольдович.

– Тише, княжич! – спокойно потребовал Ленк и сухо пояснил: – Мы находимся в землях, заселенных неизвестным нам народом. Надо быть осторожнее!

– Плевать я хотел на вашу осторожность! – в сердцах крикнул Аскольдович и пошел наугад в сторону кустов.

Любар метнулся за ним, шепотом пытаясь образумить княжича. Но Аскольдович заплакал, уткнувшись в ствол первого попавшегося дерева, и не хотел ничего слышать. Любар понял, что княжич вспомнил о матери и глубоко обижен отсутствием внимания с ее стороны, поэтому решил оставить ненадолго Аскольдовича одного со своей тоской.

– Бедный молодец, – прошептал Любар, возвращаясь. – Ему сейчас так нужна женская любовь.

– Да он просто торопится, – отмахнулся Ингварь. – Все ему надо враз: и девиц, и чтоб мать от него не отходила. Как я вот живу: и без матери, и без отца…

– Ну, княжич, тебя обиженным не назовешь! – убежденно заметил Ленк.

– Дядя старается, чтоб я не смотрелся брошенным сиротой! Да сестра постоянно любопытствует, не нуждаюсь ли я в чем, – охотно похвастался Ингварь и чутко глянул в ту сторону, где в темноте исчез Аскольдович.

Любар снова направился к дереву, возле которого приткнулся Аскольдович.

– Княжич! Нам в любой момент могут понадобиться твои ловкость и смекалка, а ты ударился в тоску! – тихо сказал русич и взял княжича за плечи.

– Иди к костру. Я сейчас приду, – всхлипывая, ответил Аскольдович и стыдливо отодвинулся от старшего товарища.

– Будет тебе горевать! Все мы на этом свете коноплянки с красной отметинкой на груди, – по-братски, сердечным тоном проговорил Любар и тихо добавил: – Ты не думай, что ежели я старше тебя лет на десять, то, стало быть, давно забыл про слезы! Тоже плачу, когда не все удается. И так же прячусь, как ты!

Аскольдович недоверчиво оглядел пригожего русича, но спрашивать ни о чем не стал. Душа еще горела детской обидой и какой-то щемящей тоской по отцу. Так хотелось закричать во всю глотку: «Где ты, отец! Я хочу видеть тебя!.. Ты помнишь меня?.. Я уже взрослый!..»

– Душа разрывается по отцу! – глухо вдруг проговорил Аскольдович и спросил Любара: – А твой отец жив?

– Нет, – хмуро ответил Любар и нехотя пояснил: – Он погиб во время второго похода Аскольда к грекам. Мне было семь лет…

Аскольдович вскинул голову и, виновато посмотрев на Любара, пожал ему руку.

– Стало быть, мы…

– Да! Пошли к костру, а то застынешь.

Всего минуту назад Аскольдович считал себя одиноким и покинутым всеми, а сейчас вдруг ощутил невидимую связь с русичами, которая без родства крови может быть названа родной, крепкой связью. Он вытер лицо рукавом и, склонив голову, пошел к костру…

Лес кончился неожиданно рваным оврагом, за которым протекала полноводная глубокая река Орель, и лазутчики, ведомые Ленком, встали как вкопанные. На глубину свыше сотни локтей уходила расщелина обрыва, поросшего густым колючим шиповником, цветы которого алели по всем краям оврага и манили путников прикоснуться к ним.

Ленк думал недолго: обходить овраг – тяготно и неразумно, а потому его надо пересечь и по пути набрать целебных цветов для оздоровительного отвара. Он сообщил о своем решении лазутчикам, и те радостно с ним согласились.

Ленк вслушался в бойкий ответ своих воинов и услышал в нем готовность и желание окунуться в самую неожиданную неизвестность и помериться с нею силами. «Да, – подумал он, – хорошо, когда рядом горячая юность. Но плохо, если ее некому будет опекать!» Он взглянул в лицо Аскольдовича, в котором от вчерашней хмури уже не осталось почти ничего, кроме маленькой, резкой складочки, проложившей себе дорожку между густыми черными бровями, и посмотрел на Ингваря. Тот выжидательно улыбался, сияя голубыми глазами, будто знал, что нынче ему ничего угрожать не может…

– Дух оврага реки Орель! – крикнул Ленк, подойдя к краю оврага и широко раскрыв руки для демонстрации своего доброго намерения по отношению к оврагу. – Позволь нам ступить на тропу твоей земли и благополучно преодолеть ее, чтобы познать, где скрывается враг нашей земли! – Ленк вслушался в шум листвы, исходящий от обильного кустарника, и подставил лицо ласковой истоме, исходящей от животворного духа оврага, потом тихо приказал:

– Пошли! Он впускает нас в свои владения!

Осторожно прокладывая тропу, лазутчики во главе с Ленком поставили в середину строя княжичей и, собирая цветы шиповника, боярышника и ежевики, неторопливо продвигались вместе с конями к дну оврага. Кони шли фыркая, пугливо ставя ноги на незнакомую землю, пахнущую сыростью и сочной темной зеленью.

Путники были молоды, дерзки и готовы ежеминутно бросить вызов любой неожиданности. Казалось, каждый их шаг должен был отпугивать злых духов, витавших под свалившимся деревом, и заставлять сидеть там безропотно до тех пор, пока молодцы не преодолеют свой путь.

Но вот дно оврага достигнуто, обследовано, опробована вода ручья, протекавшего на дне его, собраны цветы и сложены в берестяные короба, осталось только перейти на противоположную сторону оврага и, преодолев ее, взойти на берег реки Орель. Но и здесь Ленк вспомнил о духе оврага и, поклонившись ему благодарственным поклоном за добрые дары, отдал приказ следовать дальше.

Дух добра должен всюду сопровождать лазутчиков, объяснил он княжичам, иначе необходимые вести будут всегда уходить от них.

Аскольдович не поверил словам Ленка.

– Хватит голову мутить всякими сказками! Я хочу знать, что там, за обрывом этого оврага, и узнаю это скоро! За мной! – быстро скомандовал он и первым вскочил с поваленного бурей дерева.

Не успел Ленк что-либо сказать в ответ горячему княжичу, как тот уже карабкался по круче оврага ввысь и, звонко смеясь, поддразнивал Ингваря и лазутчиков, догонявших его. Он обдирал до крови кожу на руках, но каждый раз, превозмогая боль, снова и снова хватался за колючие стебли шиповника и преодолевал один клочок кручи за другим. Напрасно Ленк кричал ему об осторожности и необходимости беречь себя; напрасно Любар пытался перегнать Аскольдовича и защитить своим телом, напрасно Ингварь, пыхтя, просил его подождать.

Аскольдович первым вскарабкался на вершину оврага, выпрямился во весь рост, шумно вздохнул раз и еще раз, а затем закричал: «Ого-го! Какая красота!..» Но вдруг он вскрикнул от боли и, схватившись за стрелу, пронзившую его грудь, неловко повалился на спину. Красивое корзно колыхнулось на его спине, как язычок пламени, и навечно осталось его единственным саваном…

Олег не мог молча слушать рассказ Ленка о гибели Аскольдовича. Он задавал вопросы сыну Дагара и сам пытался представить картину гибели Аскольдовича и его захоронения.

«Какой же народ так озлоблен, что стреляет в первого попавшегося путника? – с горечью думал Олег и нутром чуял, что обязан отомстить за смерть юного княжича. – Иначе как смотреть в глаза Экийе и называть ее любимой?»

– О боги! Какое испытание моему духу вы сотворили!

– Стреляли пселовские словене, ушедшие к орельским словенам. Они не думали, что в овраге могут оказаться русьские лазутчики, князь, – грустно пояснил Ленк и хмуро спросил: – Чем я могу искупить свою вину?

Олег вздрогнул. С болью глянул в страдальческие глаза немолодого уже лазутчика и тихо, но твердо ответил:

– Здесь не твоя вина, Ленк! Здесь судьба Аскольдовича! Каждому боги дают то, что считают нужным. Но хазарам, которые довели моих подданных до отчаяния, я воздам по их умыслу!

Как многоголосое эхо, разнесен был ответ великого киевского князя лазутчику по всем русьским городам и весям и собрал огромное войско, чтоб поставить своих обидчиков на место. Кто не ведает, как воюет хазарин? Принеси жертвы Перуну и Велесу, седлай коня, обмывай ладью ключевой водой и – в путь!..

Экийя сидела на маленьком табурете возле резного подоконника и, не глядя в окно, говорила сама с собой. Вернее, она говорила не с собою, а с сыном. Вот ей показалось, что сын слишком легко одет, а на улице не тот дождь, что заставляет и стариков обмыть ноги в лужах; серые низкие тучи выливают на редких непоседливых киевлян холодный, не по сезону, ливень, а юноша должен беречь себя. Но Аскольдович лихо расстегнул короткое корзно и махнул под самый сильный дождевой поток.

– Вернись, сынок! – громко крикнула Экийя, но Аскольдович исчез в дождевой дымке.

И сколько ни звала его мать взглянуть на своих сестренок, на новую лошадь, что старый мадьяр высмотрел недавно на причале, Аскольдович не слышал ее и не возвращался домой.

Она не могла самой себе сказать, что с ней происходит. Она все видела, все понимала, порой говорила четким голосом и давала слугам разумные указания, но чаще всего смотрела мимо них и ждала в проеме двери живого сына.

– Я виновата в его ранней смерти! – с потемневшими глазами вынесла она себе приговор и решила выяснить у Бастарна, какое наказание должна понести, чтобы вымолить у богов прощение за короткую жизнь сына.

Бастарн вывел ее на свою обрядовую поляну, где были в определенном порядке расставлены большие камни, и, рассказывая ей о значении каждой планеты, имеющей свой путь на небе, иногда нагибался и подбирал маленькие камешки. Так постепенно пригоршни его; наполняясь оселками, не выдерживали и теряли какой-нибудь камешек, который терпеливо поднимала Экийя, но, видя, что из его рук снова и снова выпадал какой-нибудь гальчонок, она остановилась.

– Довольно, Бастарн, я все понимаю, что мой сын был глупым несмышленышем, а порою очень дерзким и не позволял никому собой командовать. Ты думаешь, боги именно за это и лишили его жизни?

Бастарн глубоко вздохнул, горьким взглядом окинул черный наряд княгини и, отметив про себя, что даже горе не смяло красоту ее лица, тихо проговорил:

– Никто пока не знает, за что боги лишили его жизни здесь, на земле. Но на небе он поймет, что терпение иногда тоже оценивается как подвиг.

– Я плохой матерью была для него, – сурово проговорила Экийя, и Бастарн оценил ее мужество.

– Он сын Аскольда, и этим сказано все, Экийя! Он хотел быть тем же, что и его отец, а это не богами было ему. дозволено. Твоей вины здесь почти нет! – твердо проговорил верховный жрец и выдержал ее тяжелый взгляд.

– Почти! – повторила она мрачно. – Но за это «почти» я изведу себя со свету! – проговорила Экийя голосом человека, решившегося на самое страшное.

– Не смей, Экийя, сама себя судить! У тебя еще двое детей!

– У меня две дочери, которые не вызывают радости у их отца! И мне от этого знаешь как хочется жить? – со злобой спросила Экийя.

– Знаю! Но их отец – великий князь! И он может творить новые законы! Подумай об этом, Экийя!

– Мои думы здесь ни при чем! Великий князь мог бы сотворить новые законы для своих сыновей! А у него дочери! И власть все равно будет передана только Ингварю, как законному преемнику! Да и не в этом дело! Я не хочу больше рожать детей, Бастарн! Скорее бы уж Олег ушел к этим проклятым хазарам! – сквозь слезы проговорила она и чуть-чуть не добавила: «И чтоб не возвращался оттуда! Все мои беды из-за него!», но сдержалась и, глубоко вздохнув, тихо молвила: – Олег заслуживает большой любви, но я уже на нее не способна. Смерть сына убила во мне все!..

– Боги спасли вашу семью от неминуемого раскола! Подумай об этом, Экийя! – тепло проговорил Бастарн.

– Что я должна сделать, чтобы облегчить душу сына?

– За всех юношей, что уйдут в поход с великим князем, принести жертвы Перуну и Велесу! Наберись терпения. Молись Святовиту, и душа сына обретет покой.

Экийя повторила наказ верховного жреца и хотела было уйти, но он, взяв ее за плечи, на прощание дал ей еще один совет:

– Не ропщи на богов за смерть сына! Себя не бичуй и помни: живому – живое! Бог Радогост сотворил тебя как самое красивое создание! Чем ты отблагодаришь бога за такой бесценный дар, от которого людям светло жить рядом с тобой? Когда они тебя не видят, им кажется, что в городе хмарь наступила! Вот что значит для них твоя красота! Помни об этом, великая княгиня! Береги себя и свою семью! И проводи Олега в поход, как он того заслуживает! Ты все поняла, прекрасная Экийя? – ласково спросил он, надеясь вызвать оттепель в ее сердце.

Но Экийя только пожала руку жреца, низко поклонилась ему и молча покинула обрядовую поляну.

А в день проводов дружины великого князя она неожиданно явилась к Рюриковне и глухо потребовала:

– Сверши обряд омовения ключевою водой ладьи Олега.

Рюриковна долго думала, что ответить мадьярке, и наконец нашлась:

– Но он выльет ту воду, которую принесу я! Ему нужна вода, принесенная любимой женщиной, и омовение ладьи от любящей его женщины!

– А ты? Разве ты разлюбила его? – безразличным тоном спросила Экийя, и Рюриковна вдруг прониклась глубиной ее горя.

– Я приду омыть ладью Олафа перед дальним походом, – согласилась Рюриковна и предложила Экийе отвар целебного настоя.

Экийя отстранила от себя руку, держащую черный маленький кувшин, и молча вышла из светлицы старшей великой княгини.

Олег издали увидел, что возле его ладьи стоит Рюриковна и нерешительно поглядывает в его сторону: позволит ли он свершить ей древний обряд? Она то опускала руки в ледяную воду, то робко стряхивала ладони и покрывала часть помоста, примыкающего к главной ладье, мелкими брызгами, быстро подсыхающими на жарком солнце, грустно размышляя о быстротечности и зыбкости женского счастья. Что надо было сделать, чтоб удержать любимого возле себя? Как надо было любить его, чтобы он и не подумал смотреть на другую? Неужели она, Рюриковна, недостаточно крепко любила Олега, которого знала еще в Рарожье? Которого сравнивала с богом и в любовь которого верила, как в покровительственную силу Святовита! И он был ей верен целых десять лет! Но вот появилась на его пути мадьярка, и рухнуло счастье Рюриковны!.. Может, не совсем рухнуло? Может, мадьярка только на время обездолила ее ложе?

– А ты не замутишь родниковую водицу своими завистливыми думами? – вдруг услышала она голос Олега и вздрогнула. – Пусть сменят воду и приведут Ясочку! – приказал Олег и, когда Рюриковна метнулась с помоста, крепко схватил ее за руку: – Не сердись, дочь Рюрика, на решение своего бывшего мужа!.. Я хочу, чтоб мою ладью перед дальним походом омыла детская рука. Я знаю, что ты незлобива, но душа дочери в сей час надежнее.

Приказ великого князя был исполнен мгновенно, и он позволил Рюриковне наполнять ковш ключевою водой, но омывать ладью сам обучал свою старшую дочь.

– Ты меня любишь, Ясочка? – грустно спросил он дочь на прощанье и, боясь смотреть на провожающих, зная, что там не увидит Экийю, крепко обнял маленькую княжну.

Восьмилетняя девочка с красивым, умным лицом строго посмотрела на отца и решительно ответила:

– Я не только тебя люблю, великий князь Олег, но я не могу без тебя жить!

Олег зажмурился от удивления и вдруг почувствовал необыкновенную теплую волну счастья, обволакивающую его сердце и душу. «Кто сказал, что счастье дают только женщины? Счастье дают и дети!» – с радостью подумал он и крепко поцеловал дочь в обе щеки.

– Разве бы сын, жадный до добрых слов мальчишка, когда-нибудь сказал такое? – услышал вдруг Олег голос Экийи и, не веря себе, оторвался от дочери и оглянулся назад.

Экийя, не вытирая слез, некоторое время грустно смотрела на Олега, а затем протянула к нему руки и тихо попросила:

– Положи этот венок на его могилу!

Олег поставил дочь на помост рядом с Рюриковной и бережно принял небольшой венок из красивых алых и белых цветов. Он не позволил себе передать венок дружинникам и, Ничего не сказав Экийе, низко склонился перед горем матери. Установившаяся на причале тишина говорила о многом. Дружинники молча погрузились в ладьи. Провожающие молча кланялись отъезжающим. Тихо плескалась вода в Днепре, и еще тише шелестел ветер листвой…

Две ночи гнал лошадей, меняя лодочников и ладьи, с реки Медведицы на Дон главный вестник хакана, ловкий, сильный торкан по имени Земарх. Бросив ладью на берегу Дона, он потребовал у речных стражников нового коня и, вскочив на серого трехлетку, погнал его прямо к воротам Саркела.

Белый город, который раскинул свои низкие жилища перед его взором, пахнул неожиданно сурово на первого вестника хакана, и тот судорожно глотнул воздух. В честь чего это вдруг мелькнула вон там, у юрты Изиды, тень матери, умершей давным-давно, когда Земарху исполнилось всего два года? Он и лик-то ее помнил только по умелому рисунку иконописца Боруха, который на коже однолетки-барана яркими красками нарисовал портрет красивой женщины и сказал:

– На, Земарх, храни портрет той, которая дала жизнь тебе, но мою унесла с собой.

И Земарх хранил ее портрет у себя на груди. Он обшил его тонким шелком, положил в маленький кожаный мешок и прикрепил изнутри опаловой брошью к левой половине суконного халата. Мать и память о ней были святынью, почитать которую учил не только иконописец Борух, но и первый сановник хакана, друг отца Земарха, иудей Ипион, ведавший всеми гонцами и вестниками.

Как он встретит сейчас Земарха, первый советник хакана? Что ответит на ту смертоносную весть, которую несет Земарх всему Саркелу? Приготовься, Земарх, у тебя нынче день грозных встреч! И он дотронулся рукой до опаловой брошки и тихо прошептал:

– Благодарю, мать, за опеку. Но чует душа беду…

Он влетел на сером скакуне в Северные открытые ворота Саркела и помчался по прямой широкой дороге, ведущей к белокаменному дворцу царя и хакана: Нет, конечно, он никогда не увидит хакана, который никого, кроме девяти советников, к себе не подпускает, но Земарху очень захотелось не только увидеть великого повелителя хазар, но и сказать ему ту горькую правду, которую заслуживал только он, отвечающий за силу воинской дружины хазар и не считающий нужным увеличивать ее святое число. Двенадцать тысяч воинов испокон веку насчитывала дружина хазарских государей и не имела права пополняться, так как советники не хотели сокращать свое жалованье, получаемое от хакана и царя.

Земарх доскакал до белокаменного дворца, спешился с коня, приказал доложить Ипиону о своем прибытии и, не дожидаясь приглашения, проследовал в правое крыло просторного дворца, единственным украшением которого были красивые мозаичные полы с четкими геометрическими шестиконечными фигурами, окрашенными в темно-синий или белый цвет. Каждый, кто смотрел на стройный и правильный рисунок мозаики на полу, испытывал вдруг необыкновенный свежий прилив сил и энергии, исчезала растерянность, и ничто не могло поколебать в человеке ту решимость, с которой он сюда явился.

«О великий пол великих правителей! – грустно подумал Земарх, осторожно ступая по мозаичным плитам. – Что посоветуешь, мудрый пол? Смолчать или высказать все этим царствующим особам, изображающим из себя потомков великих богов? Все мы рабы их жестов, перстнями унизанных пальцев…» – безнадежно вдруг подумал Земарх и услышал свое имя.

Он обернулся на жесткий, немного гнусавый голос и увидел перед собой немолодого человека, богато одетого в длинный парчовый халат и высокий тюрбан, украшенный яхонтовой брошью.

– Приветствую тебя, о великий советник великого правителя хазар! Да продлятся твои светлые дни, да прославятся годы…

– Не усердствуй, Земарх! Изложи весть, которую принес в эти стены! – нетерпеливо прервал Ипион гонца и подошел к вестнику на то расстояние, которое следовало соблюдать чиновнику его ранга при разговоре с подчиненным.

– Все двенадцать застав, начиная с реки Орель, реки Медведицы и кончая верховьем Дона, сметены и уничтожены…

– Молчи! – испуганно прервал Ипион гонца и, схватившись за сердце, покачнулся. – С такой вестью ты пришел во дворец хакана?! О несчастный! Да знаешь ли ты, что это означает для тебя? – в ужасе пробормотал Ипион.

– Знаю, – тихо, но твердо ответил гонец.

– Ну, если знаешь, то… – Ипион выпрямился и сурово молвил: – Тогда, может быть, и самому хакану изложишь все, что ведаешь?

– И хакану, и царю! – твердо проговорил Земарх и выдержал испытующий взгляд сановника.

Ипион вздернул подбородок и быстро обдумал предложение гонца.

– Недурно! – улыбнулся он Земарху. – Мы давно не веселились. Думаю, будет неплохая потеха. Пошли!

Земарх удивился быстрой смене настроения первого советника хакана и недоуменно последовал за ним, твердым шагом поднимающимся по крутым ступеням дворца на второй этаж.

Минуя стражу, вооруженную длинными копьями и тяжелыми мечами, первый советник вошел в большую залу, пол в которой был украшен мозаикой коричневых и бежевых тонов, несущих настороженность и бдительность каждому входящему в нее. В дальнем, серединном отсеке залы находился выполненный из драгоценного черного дерева длинный, широкий стол на низких толстых ножках, уставленный золотыми и серебряными вазами, наполненными восточными фруктами и сладостями. За столом, на низком парчовом диване, застеленном красивыми персидскими коврами, восседал благообразный мужчина солидного возраста, в роскошном халате из багдадского шелка и серебристом тюрбане, украшенном жемчугом и сапфирами.

Как только визирь увидел входящих, он визгливым голосом потребовал, чтобы они немедленно пали ниц.

Земарх и Ипион выполнили повеление хакана и не поднимали головы до тех пор, пока правительствующей особе не надоело смотреть на их согнутые спины.

– Кто вы и что вам надо от меня? – гневным голосом, как полагалось по ритуалу, спросил хакан, прекрасно зная, чьи спины согнуты в страхе перед его вельможной особой.

Не разгибая спины, Ипион ответил:

– Перед твои святые очи, о всемилостивый хакан, правитель хазар, явился твой первый советник, Ипион.

– А кого ты привел к своему хакану, правителю хазар, первый советник Ипион? – не позволяя тому поднять голову и разогнуть спину, все тем же гневным голосом спросил хакан.

– Я привел к тебе, о всемилостивый и великий правитель хазар хакан, самого храброго, самого зоркого и самого быстрого гонца, сына погибшего полководца Ицхака, благородного Земарха! – бесстрастным голосом оповестил Ипион, не поднимая головы и не стараясь разогнуть спину.

– Встаньте оба! Я позволяю вам приблизиться к великому правителю хазар и поведать ему о том, что возбудило ваши сердца и души! – изрек хакан твердым голосом и не без любопытства подождал, когда первый советник и его первый гонец подойдут к третьей черте, отмеченной в мозаичном полу особой двойной шестиугольной звездой.

– Говори, гонец Земарх, сын достопочтенного полководца Ицхака! – повелел хакан и недовольно оглядел крепкую мускулистую фигуру гонца, облаченную в теплый суконный халат, украшенный скромной брошкой из опала.

Земарх вздрогнул, будто впервые услыхал свое имя, произнесенное, как ему показалось, не голосом хакана, а голосом Небесного Судьи. «Зачем все это?» – с ужасом подумал вдруг он и содрогнулся от собственного безрассудства.

– Хакан! У твоего государства на северо-западном пограничном клину не осталось ни одной заставы, начиная от Ореля, Медведицы и кончая Доном! – проговорил Земарх и выдержал недоуменный взгляд хакана.

– Кто же уничтожал мои заставы на северо-западном клину моей страны? Кто посмел разрушить то, что создано по воле самого Йогве?! Ты ведаешь об этом, Земарх?

– Да, великий правитель хазар, – смиренно ответил Земарх, почувствовав в голосе хакана металлические нотки. – Это киевский правитель, великий князь Олег-Олаф, тот, что из русичей-варяг, который правил после Рюрика Новгородом, а затем убил киевских князей Аскольда и Дира и сделал Киев стольным городом для всех словенских городов, в которых сидят его воеводы со своими дружинами.

– Это тот самый Новгородец-русич, который отвоевал у нас полян и древлян? – настороженно спросил хакан.

– Да, великий правитель хазар.

– Какова его сила и что ему нужно от нас? – быстро спросил хакан.

– Сила его в три раза превосходит всю нашу дружину, а цель – расширить границы своих владений, захватив нашу страну, – мрачно доложил Земарх.

Хакан удивленно пожал плечами и грустно спросил Ипиона:

– Твой гонец Земарх знал, что ему полагается за позорную весть?

Ипион молча склонил голову перед хаканом, и тогда хакан молвил следующее:

– Ты думаешь, гонец Земарх, сын достопочтенного Ицхака, что я скажу тебе за ту позорную весть, которую ты счел нужным донести до моих ушей: «Иди и умри»? Ты ошибаешься! Я отведу тебя к царю, и ты поведаешь ему сам еще раз то, что сказал мне! Ибо именно царь в нашей стране распоряжается войском и казной! А я только молюсь нашему богу за спасение душ великих иудеев, что вынуждены управлять и хазарами-язычниками, и хазарами-иудеями, и хазарами-христианами, и хазарами-мусульманами! Попробуй сконцентрируй дух всех этих людей да благо страны хакана! Ступайте оба за мной! – грозно повелел хакан и пробубнил в раздумье: – Наверное, наш светлейший и мудрейший придумает, что надо сделать с этим грозным Новгородцем-русичем!..


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю