Текст книги "Кровная месть"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

9

   Идя в гости к Ларисе, Ирина нервничала больше, чем я сам. Приобретя новые формы, она начала комплексовать, и мне приходилось по десять раз на дню объяснять ей непреходящую красоту беременных женщин. Еще у нее появились пятна на щеках, и она совершенно напрасно пыталась загримировать их косметическими средствами. Я посмеивался над нею, а она очень авторитетно объясняла мне, что нервировать будущих мамаш нельзя, ибо все сказывается на ребенке.

   – Ну, дорогая, это уже шантаж, – заявил я решительно. – Я хоть и не прокурор, но законы чту, и потому воздействовать на меня средствами криминального давления бесполезно.

   В этот день весна опять отступила, ведя арьергардные бои, и ветер гнал по улице хлопья мокрого снега. Я вел машину очень осторожно, причем жену предусмотрительно посадил на заднее сиденье, и она оттуда засыпала меня расспросами о прошедшей неделе, в течение которой она отдыхала от меня на даче. Я очень подробно рассказал ей о свидетельнице Люсе Бердянской, с которой у меня заладились отношения, и она посмеивалась при этом не слишком искренне. Она полагала, что, оставшись на время без ее женской ласки, я непременно пущусь во все тяжкие.

   Лариса Колесникова проживала в высотке на площади Восстания, потому что восходила к роду какого-то университетского светила. Светило был ее дедом, умер он лет пятнадцать назад, и в квартире вместе с единственной дочерью проживали папа и мама. Родители участвовали в вечеринке на равных, и папа к концу хорошо наклюкался. Отношения Лары с родителями определялись, во-первых, тем, что она была их единственным ребенком, а во-вторых, они сами, в силу того что находились очень долгое время под крылышком именитого родственника, в чем-то оставались детьми. Папа, приняв третью стопку водки, приглашал меня поиграть в компьютерную игру, которую на досуге спрограммировала сама Лара. Мама же целиком переключилась на Ирину, так что к концу вечеринки они оказались чуть ли не лучшими подругами.

   Миф о романтических отношениях между Ларисой и Сережей Семенихиным рухнул сразу. Сережи не было вовсе, зато присутствовал некий молодой человек, вышедший целиком из эпохи моей юности. Он был длинноволос и неопрятен, свободен от массы условностей, а зарабатывал тем, что продавал иностранцам расписных матрешек на Арбате. Лариса его обожала, но в этом обожании я почувствовал что-то похожее на отношения с любимым плюшевым мишкой. Звали ее избранника Жаком, но он отзывался также и на Яшу. Поначалу от его пошлой экзотичности повеяло тоской, но, когда он принялся обличать компьютерное мышление своей возлюбленной, я его зауважал. Лариса на все это счастливо улыбалась, поглядывая на меня с какой-то гордостью. Впрочем, при всей забавности их отношений я почему-то не видел во всем этом перспективы.

   Помимо хозяев и Жака присутствовали еще друзья и подруги, многие усиленно жевали жвачку, но в этом я уже не видел вызова. Признаться, я быстро размяк и окунулся в смиренное благодушие.

   – Я знаю, о чем вы думаете, Александр Борисович, – сказала мне Лариса, когда общение за столом распалось на мелкие компании.

   Поскольку я в этот момент думал о том, где бы стрельнуть тысяч сто на то, чтобы обеспечить будущую мамашу фруктами (на столе в вазе среди апельсинов расположился роскошный ананас), то ее замечание не могло меня не удивить.

– Да? – сказал я, вежливо улыбнувшись.

   – Конечно, – сказала Лара. – Вы надеялись найти здесь царство арифметической бездуховности, не так ли? На вашем лице написано разочарование.

   – Не гневите Бога, Лара,– сказал я.– Вы устроили прекрасный вечер, мне нравятся ваши родители, я в восторге от ваших друзей, а ваш жених просто прелестен.

   Она радостно улыбнулась, и я понял, зачем она так настойчиво зазывала меня к себе на день рождения. Ей страстно хотелось показать эту сторону своей жизни, такую далекую от того-образа, который я себе создал.

   – Ваша жена тоже очень приятная женщина. Чем она занимается?

   – Странно, что вы этого не знали, – сказал я. – Она музыкант.

   Немедленно возникла идея устроить импровизированный концерт, и мы расчехлили рояль, наличие которого могло дать понятие о величине их гостиной. Ирина стала решительно отпираться, ссылаясь на отсутствие практики, и кто-то из друзей Лары взял на себя начало концерта, исполнив нам очень приятную джазовую импровизацию. Это успокоило Ирину, и она села за инструмент, чтобы сыграть какую-то свою пьеску в подражание Шонбергу. Я этого Шонберга ненавидел всей душой, но благовоспитанная публика преисполнилась благодарности за приобщение к атональным экспериментам. Дальше она порадовала мое сердце исполнением попурри на темы «Битлз» и даже сорвала аплодисменты, изящно исполнив Шопена. Все это странным образом связалось, и из обыкновенной пьянки вечер превратился в снобистскую тусовку.

   Сережа Семенихин все же появился, но позже, когда выпивка на столе уже кончилась и мы перешли к чаю с тортами различных видов. Он тоже был здесь своим человеком, со всеми был знаком, кроме моей жены, и, знакомясь с нею, он вполне оправдал выданный мною аванс. Его улыбка могла бы стать образцовой для жителей ледяного королевства. Потом,– попивая кока-колу, он сообщил мне между делом:

   – Александр Борисович, я сегодня был на Петровке, у нашего Дроздова. У них там машина не в пример нашей и прямой выход на эмвэдэшную сеть.

– Тебя туда пустили? – удивился я.

   – Суббота, – сказал он. – Этот Дроздов просто гений проникновения в недоступные места.

– Вот бы ни за что не подумал, – сказал я.

– Мы там нащупали кое-что.

– Ну? – спросил я.

Он неторопливо отпил еще глоток колы.

   – Этот «Макаров»,– сказал он, – числится в розыске. Похищен во время убийства милиционера в Краснодаре года полтора назад.

   Я не сразу ответил, переваривая информацию. Вокруг веселились гости, играла музыка, кто-то танцевал. Ирина шушукалась с мамой Ларисы, наверняка та делилась своим полузабытым опытом.

– Все?

   – Нет. Из него помимо наших уже убито четверо человек.

   Дело двинулось, отметил я про себя. Наша история начиналась там, в Краснодаре, и надо было срочно ехать туда.

   – Спасибо, Сережа,– сказал я.– Это очень важно. Только почему ты отправился на сверхурочную работу, не поставив в известность руководителя, то есть меня?

   – Дроздов позвонил мне домой утром, – пояснил Семенихин. – Такой шанс нельзя было упускать.

– А Грязнов знает?

– Конечно, ведь это его наводка.

   Пока я готовился к светскому рауту, ребята занимались делом. Мне даже стало немного досадно от такого расклада, и я сказал:

   – Как бы там ни было, в Краснодар ехать мне. Говоришь, Дроздов гений?

   – В своем деле, – поправился Сережа.– Но он очень своеобразен в общении.

Я кивнул.

– Значит, он со мной и поедет. Пообщаемся.

   С вечеринки мы ушли первыми, благо состояние Ирины это оправдывало, и Лариса с Жаком провожали нас. Жак на прощание отдал мне честь, приложив два пальца к полям своей широкополой шляпы в стиле «Б. Г.» и вытянувшись в струнку, а Лариса расцеловалась с Ириной. Все было мило, но мне было немножко стыдно за мои подозрения.

   Воскресенье мы провели в прогулке по городу, и Ирина сама предложила зайти к Меркуловым. Когда-то она учила Лиду, дочь Кости, основам музыкальной грамоты; после ряда совместных приключений Меркулов считал ее уже чуть ли не своей родственницей. Я позвонил Косте из автомата, и Лида, страшно обрадовавшись моему звонку, сказала, что хозяин отсутствует, вызванный на какую-то загородную встречу в верхах. Мы вместе посокрушались о тяжкой доле нашего ответственного чиновничества, но визит я отменил. Когда мы вернулись домой, Костя позвонил сам.

   – Что же вы не подождали? – сокрушался он. – Я так давно не видел Ирину, да и Лидочка была бы рада.

   – У нас состояние, – напомнил я, чувствуя, что использую этот козырь слишком часто. – Ничего, это был дежурный выгул маленького бегемота.– Ирина немедленно хлопнула меня по затылку за такое определение. – Но я хотел доложить, что следствие не дремлет.

   Я рассказал ему о находке Семенихина, и Костя все понял правильно. Разногласия по вопросам проведения следственных действий у нас вообще были редкостью.

   – Вопрос в том, связан ли «Макаров» со «стрелками»? – сказал он. – Может, это случайность?

   – Погоди, дай разобраться с краснодарской историей, – сказал я. – Надо выяснить, кого там убили, за что и кто замешан.

   – Зайди ко мне с утра, – сказал Костя. – Только с самого утра, а не к двенадцати. Ко мне завтра французы нагрянут, нечего им тебя видеть. По понедельникам ты особенно выразителен.

   – Я всегда выразителен, – сказал я. – Но завтра я предполагал ехать в Краснодар.

   – Успеешь уехать, – буркнул Костя. – Привет жене и матери!

   Матери я передал привет, когда вечером отвез Ирину на дачу. Погода была мерзкая, возвращаться в темноте по скользкой дороге мне не хотелось, и я остался на ночь там. Полночи Ирина излагала мне свои сомнения относительно предстоящего процесса деторождения, и мне пришлось это сносить, потому что я помнил о влиянии нервного состояния матери на психику ребенка. Даже если бы я этого не помнил, она напоминала не реже двух раз в час. Я заснул с мыслью о том, что новорожденное существо должно быть ограждено от возможных ссор родителей, их разгоряченных споров или громких голосов. Мне остро захотелось родиться вновь.

   Утро вышло ничуть не лучше вечера, погода оставалась мерзкой, и я плелся до прокуратуры больше часа. Меркулов Оказался на совещании у генерального, но приказ о моей командировке в Краснодар уже существовал и был подписан. Когда я получал деньги в бухгалтерии, Галина Викторовна, секретарша Кости, нашла меня и передала срочный вызов. Я едва успел позвонить в МУР, чтобы вызвать пресловутого Дроздова, и тот самодовольно отвечал, что уже заказал два билета на самолет. Он меня этим здорово осек.

   В кабинете Меркулов с кем-то разговаривал по телефону, но, когда появился я, поманил меня пальцем и сказал в трубку:

   – Я прошу прощения, перезвоните через часик, у меня срочное оперативное совещание.

Он положил трубку и посмотрел на меня.

   – Лечу через полтора часа, – сказал я. – У тебя там, в Краснодаре, нет какой-нибудь наводки?

   – Я позвоню, – сказал он. – Ты никому не говорил о нашей встрече в «Белом доме»?

– А разве нужно? – спросил я.

   – Ты, юноша, не до конца все понимаешь, – произнес он терпеливо. – Поэтому руководствуйся моими прямыми распоряжениями. Помолчи о нашем доброжелателе, хорошо?

   – Костя, ты вынуждаешь меня в пятый раз прокручивать в памяти этот разговор, – сказал я. – А память у меня плохая, и процесс этот для меня мучителен. Что такого особенного он сказал?

   – Он сказал больше, чем хотел, – мрачно буркнул Меркулов,– Между прочим, я уже навел справки. Синюхин Егор Алексеевич умер в августе девяносто первого года.

– До или после? – спросил я.

– После.

– В связи?

– Этого я не знаю.

– Значит, дедушка с нами пошутил?

   – Не думаю, – покачал головой Меркулов. – Ты помнишь, он говорил, что мы должны проявить настойчивость. Он не мог не знать о смерти своего давнего приятеля и наводил нас не на человека, а на факты. Тут надо покопаться.

   – Бог в помощь, Константин Дмитриевич, – сказал я. – Что до меня, то я полагаю, дедушка напускал на себя значительность. Человеку время от времени хочется почувствовать себя причастным к тайнам бытия.

   – Это не значит, что тайн бытия не существует, – ответил Меркулов.

   – Когда я вернусь, ты мне расскажешь, что он имел в виду, – сказал я.

   Дроздов приехал на патрульной машине, и это значительно упростило наше продвижение в аэропорт. Я боялся, что будет объявлена нелетная погода, но нам повезло, самолеты летали. Из аэропорта я позвонил Семенихину, назначил его временно замещающим меня и попросил провести системный анализ фактов, с тем чтобы классифицировать наших убийц. Мы предполагали наличие четырех-пяти подозреваемых, но компьютер мог посчитать и по-своему. Про системный анализ я услышал в машине по радио, когда возвращался утром с дачи, и мне захотелось поразить Сережу своей компетентностью в сфере его проблем. Тот отреагировал по обыкновению холодно.

   Старший лейтенант Дроздов тем временем уже раздобыл на дорожку какое-то чтиво. Чем больше я за ним наблюдал, тем меньше понимал. Этот человек был, вероятно, прирожденным актером, но трудно было постичь, зачем это прирожденный актер пришел в органы правопорядка. Он очень свободно переходил от образа к образу, подчас меняя их радикально. При первом появлении он поразил нас своей простотой, зато покорил потом Сережу Семенихина своей невозмутимостью в момент проникновения в компьютерный зал МУРа. Судя по всему, они там все же нарушили какие-то инструкции, но пострадавших не оказалось. Теперь он упреждал все мои желания, даже бутылку минеральной воды поднес.

– Тебя как зовут, Дроздов? – спросил я.

   – Василием, товарищ Турецкий, – отвечал он. – Можно просто Вася.

   – Ты у себя в Свердловской области чем занимался? – спросил я.

   – С преступностью боролся, – охотно ответил он. – Хотите, я расскажу вам, как меня внедряли в банду заезжих домушников?

   – Внедрили? – спросил я, подозревая в этом фантазию провинциального участкового.

   – Так точно, внедрили,– скромно склонил голову Дроздов. – Я у них за главаря стал. Сколько мы добра награбили, вспомнить страшно.

– Это как? – не понял я.

   – Так мы же по наводке ОБХСС работали, – усмехнулся он.– Беспроигрышная лотерея, одним словом. Теперь сидят и те, и другие. То есть и форточники, и их жертвы.

   – Я думаю, тебя потому в Москву направили, Вася, что ты у себя в Свердловской области уже всю преступность поборол, – сказал я.

   – Да нет, – вздохнул Дроздов. – В одной области я оказался слабее, чем думал. Проституцию я так и не одолел.

   Мне очень хотелось рассмеяться, но я слишком ясно понимал его шутовство и потому только ободряюще похлопал по плечу.

   – Вот отпуск у меня наступит, поедем вместе, Вася, внедряться в вашу проституцию.

   Тут рассмеялся он, на мгновение открывшись, и оказался парнем действительно простым и веселым. Я подумал, что его ненавязчивая клоунада идет откуда-то из глубины души, где бьется у него юмористическая жилка. И решил принять нового оперативника со всем его провинциальным багажом.

10

   Возвращаясь с работы на квартиру Нины, Аня уже начинала чувствовать себя как дома. Она понимала, что Нина не всегда будет столь терпелива и приветлива, но что было гадать о будущем? Ниной она восхищалась до преклонения. Она были искренне влюблена, и ей не хотелось думать о том, что подумает об этом сама Нина.

   Аня никогда не задумывалась больше чем на пару дней вперед, может, от этого все ее проблемы. Выйдя замуж, когда ей едва исполнилось шестнадцать лет, она от первой супружеской близости получила почти шоковое разочарование и развелась с таким же неопытным мужем, как и сама, еще до наступления совершеннолетия. Воспитанная на эротических сценах из зарубежных фильмов, она ждала экстаза от первых прикосновений и, не получив его, просто перепугалась. Еще будучи замужем, она искала удовлетворения в случайных связях с однокурсниками по институту и такую при этом приобрела репутацию, что была исключена за безнравственное поведение. Уже после развода, оставшись одна в отдельной квартире, получив все возможности для разгульной жизни, она тем не менее остыла, стала работать в каком-то солидном учреждении, куда устроил ее отец, разведенный с матерью и давно женатый на другой женщине. Она позволила своему начальнику, степенному и женатому человеку, соблазнить себя, и он занимался с нею любовью в служебном кабинете в обеденный перерыв. Он ей совершенно не нравился, но ей непременно хотелось завлечь его, испортить ему жизнь, разрушить семью. В лице этого преуспевающего мелкого чиновника она мстила и отцу, и своему бывшему мужу, и всем мужчинам, что пользовались ею. Но опыта для значительной интриги ей не хватило, и история закончилась ее увольнением. Папа опять нашел ей синекуру, и после непродолжительного успокоения она вновь стала подыскивать себе цель, но тут ее нашел и вычислил Леша, который меньше всего думал о том, чтоб доставить удовольствие ей. Он владел ею не столько в постели, где она так и не смогла преодолеть своего испуга и лишь притворялась удовлетворенной, сколько, подавив ее волю, доставлял ей наслаждение, каждодневно унижая и угнетая. Она смутно понимала, что получать от этого удовольствие как бы и нехорошо, но что делать, если ей было приятно. Даже когда он чуть ли не на ее глазах пользовал толстую Надюху, она испытывала не боль, не обиду, а восторг унижения. А когда он бил ее, случалось что-то похожее на тот самый экстаз, о котором она мечтала.

   Но все же следовало признать, что Леша слишком легко ее вычислил и, презирая в душе, издевался над нею, над ее чувством, над сладким ожиданием боли. Она начинала сознавать, что жизнь с этим человеком должна закончиться трагедией, и уж он-то, конечно, не позволит, чтобы несчастье постигло его. Значит, страдать придется ей, и страдать по большому счету. Именно поэтому появление Нины было для нее светом в окошке. Ночью, прижимаясь к ней, спящей, Аня ощущала истинную страсть, ей до слез хотелось гладить, целовать и ласкать ее, но опыта женской любви у нее не было, да и реакции Нины она побаивалась. Ей было приятно находиться под волевым давлением Нины, но потерять ее она не хотела. Ее любовь оставалась безответной. И даже когда случился этот кошмар с изнасилованием, когда она сама как бы предала свою возлюбленную, на самом деле ей казалось, что все это делалось еще и для того, чтобы встряхнуть Нину, доказать ей мерзость мужской любви, обратить тем самым ее внимание на нее, терпеливую и смиренную Аню.

   Нина смутно чувствовала нарастающее притяжение с ее стороны и после первого чувства гадливости даже успела притерпеться к необъяснимому подобострастию Ани, к ее якобы случайным касаниям, к поцелуям в щечку. При этом она, еще помнившая ласки любимого мужа, и в мыслях не могла себе позволить приблизиться к этой теме. Аня была для нее больная и испорченная девушка, к тому же беременная, и ей следовало прощать многое. У Нины же было дело, настоящее, поглотившее ее целиком, и некогда было отвлекаться на мелкие неприятности. Даже зверски изнасилованная, она не стала предпринимать никаких мер против своих обидчиков, отложив это на потом, после дела.

   В эти дни она была вплотную занята подготовкой. Она изучала обстановку, готовила пути отхода, легенду при возможном задержании. Депутат Кислевский, ничего не подозревая, продолжал суетиться, пробивать свои сделки, вкусно есть в ресторанах и спать с роскошными проститутками, а меж тем время его конца неотвратимо приближалось.

Однажды, ведя дежурное наблюдение за клиентом, она вдруг обнаружила, что за ним ведется слежка. Серая «Волга» с частным номером шла за «мерседесом» депутата почти параллельно с «Москвичом» Нины. Это встревожило девушку, она переключила внимание на конкурентов и даже заметила, как они из салона машины переговариваются с кем-то по радиотелефону. Ей приходилось быть особенно бдительной, чтобы не попасть случайно в поле их внимания, но опыт у нее был, и она справилась. Неизвестные сыщики вели Кислевского вплоть до Измайловского парка, после чего, снова переговорив с кем-то по радио, развернулись и уехали. Заинтригованная, Нина вышла из машины и пошла за вышедшим на прогулку депутатом.

   Тот шел, сопровождаемый телохранителями, причем шел шагом отнюдь не прогулочным, он спешил. На территории парка стояло какое-то административное здание за оградой, Кислевский, переговорив с охранником у калитки, вошел туда, а телохранители остались снаружи. Он пробыл там около часа, вышел раздосадованный и даже накричал за что-то на охранников. Дальше его день продолжался по расписанию.

   Вечером, воспользовавшись телефоном-автоматом, Нина набрала номер, по которому связывалась с Феликсом. Как правило, там работал автоответчик, и она рассказала о слежке за депутатом, назвала номер машины и описала домик на территории Измайловского парка. В тот момент, когда она собиралась положить трубку, неожиданно включился Феликс:

   – Алло, Бэби! Больше за ним не ходи, поняла? В субботу он будет на месте как штык. Проверено.

– Чья это слежка? – спросила Нина.

   – Я проверю, но это те дела, в которые нам лезть не надо.

   – А ты убежден, что в субботу слежки не будет? Я бы не хотела светиться.

– Убежден, – буркнул Феликс.

   Нина понимала, что ей нет необходимости знать все подробности дела, но она терпеть не могла вот так натыкаться на барьер умалчивания. Разговор с Феликсом оставил в ней чувство острой досады.

   В четверг вечером Аня пребывала в особенном томлении, и, когда усталая Нина вечером вернулась домой, она решилась подсыпать ей в чай растолченную таблетку снотворного. Она с каким-то внутренним содроганием рисовала себе картины умопомрачительных осязаний, предвкушая самое изысканное наслаждение. Нина выпила чай машинально, обратив внимание на необычный вкус, но не отреагировав на него. У них за столом шел спор о том, надо или не надо было подавать заявление на насильников. Аня горячо доказывала, что надо, а Нина пожимала плечами и отмалчивалась. Она ушла спать, почувствовав сонливость, а Аня осталась мыть посуду. Она волновалась, как девочка перед первым свиданием, даже чашку разбила.

   Нина спала. Она спала и после того, как Аня поцеловала ее в шею, обняла и прижалась к ней. Она не чувствовала, как Аня горячим языком лизала ее тело, как елозила по ней, насыщаясь извращенным осязанием близости, как всасывалась в соски ее маленьких грудей и, дойдя до истерики, плакала, уткнувшись носом в низ живота. Она спала, а Аня испытала неведомое ей доселе наслаждение, сполна обладая любимым человеком.

   Впрочем, наутро Нина что-то почувствовала, потому что посматривала на Аню с подозрением. Та, перед тем как уходить на работу, и кофе приготовила, и гренки поджарила, даже полы успела помыть, а Нина угрюмо наблюдала за ней и пыталась понять, что же произошло.

Одевшись, Аня наклонилась над ней для поцелуя.

– Все, я ухожу.

– Погоди, – сказала Нина сипло. – Принеси воды. Аня принесла стакан с водою, подала ей, и Нина сказала:

– Сядь, Аня.

– Нинуль, я опаздываю, – сказала она жалобно, но села. Нина смотрела на нее в упор.

– Ты думаешь, я спала? – спросила она. Аня страшно перепугалась.

– О чем ты?

   – Я говорю о прошедшей ночи, – сказала Нина. – Мало тебе, что меня твои любовники изнасиловали, так ты и сама решила поучаствовать?

   – Нинуля, милая... – пролепетала Аня, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

– Аня, это гадко, – сказала Нина, скривившись.

– Прости меня... – пролепетала Аня.

– Чем ты меня опоила?

   – Снотворным,– призналась Аня.– Это неопасно, я сама часто пользуюсь.

– Но зачем?

Аня не выдержала и заплакала.

   – Ты не понимаешь?.. Я же... Я же люблю тебя!.. – И она зарыдала.

   Нина смотрела на нее с неподдельным ужасом, как смотрят на прокаженных.

– Я никогда не смогу этого понять, – сказала она.

   – Я больше не буду, – всхлипнула Аня. – Честное слово, Нинуля... Только не выгоняй меня, пожалуйста!.. – Она рыдала горько и безутешно.

   Нина не пожелала ее утешить. Она действительно была ошеломлена. Сквозь тяжелый ночной сон она чувствовала, как кто-то мнет и тискает ее, целует и лижет, и сил не было проснуться и остановить этот ужас. Только утром, вспоминая ночные переживания, она вдруг поняла, что с нею произошло, что все эти упражнения были излиянием любви робкой и трогательной Ани. Что вот эта девочка, которую, казалось бы, можно убить одним правильно направленным ударом, использовала ее, как надувную куклу для своих наслаждений. Понять это она не могла, ничего, кроме чувства гадливости, она при этом не ощущала, но, глядя на рыдающую Аню, не чувствовала в себе решимости, чтобы прогнать ее.

   – Ладно, ступай, – сказала она со вздохом. – Вечером поговорим, как нам дальше жить.

– Ты меня не выгонишь?.. – с надеждой спросила Аня.

   – Там видно будет,– сказала Нина.– Иди уж. А то опять погонят с работы, будешь потом...

   Аня жалобно улыбнулась ей, утерлась платочком, поднялась и со склоненной головой ушла.

   Нина приняла душ, оделась и села завтракать. Ночные переживания ушли от нее, как досадная незначительность, а подумать следовало о завтрашнем дне. Завтрашний день был субботой.

Зазвонил телефон, она подняла трубку. Обычно сюда ей звонил или Феликс, или кто-то по ошибке. -Да?

   – Шестой вариант, – хрипло произнес Феликс. – Срочно и чисто.

Он положил трубку, а Нина некоторое время слушала короткие гудки, пытаясь понять, что могло случиться. Шестой вариант означал лишь место встречи, а упоминание о чистоте предполагало повышенную бдительность, но за день перед акцией устраивать открытые встречи было не принято. Это означало, что обнаруженная ею накануне слежка чем-то осложнила ситуацию.

   Шестой вариант предполагал встречу на ВДНХ. Там среди дальних аллей легко было найти место для уединения. Как обычно, Феликс оказался там первым, хотя она и пришла минута в минуту.

– Отменяется? – спросила она вместо приветствия. Он глянул на нее с сомнением и вздохнул.

   – Ты сама это должна решить, девочка. Входные данные такие: Кислевского пасет контрразведка. Он впаялся в какую-то международную аферу, отмывает чьи-то грязные деньги, и они начали под него рыть.

   – Вчера ты сказал, что в бассейне их не будет, – напомнила Нина.

   – А сегодня я этого не утверждаю, – сказал Феликс. – Но дело только в самом начале, глобального наблюдения не будет.

– А с кем он встречался в Измайловском парке?

   – Фээскашники устроили ему рэкет, – сказал Феликс. – Предложили отстегнуть долю через западные банки. Так вот он их послал.

– Значит, у него хорошее прикрытие, – сказала Нина.

   – Это меня и смущает, – сказал Феликс. – Тут вообще какая-то темная история, понимаешь ли. Этот Кислевский не входил в число первостепенных фигур нашего списка, но неожиданно его передвинули. Мне очень хотелось бы знать, кому это понадобилось.

   – Перестань, дед, – сказала Нина. – Это с самого начала было грязным делом, и ты сам мне неоднократно об этом говорил. Чего же теперь кривиться? Я пойду.

   – Да, я тоже хотел бы, чтобы ты пошла, – кивнул Феликс. – Мне неприятна мысль, что операцию начинают использовать в личных целях, но суть дела такова, что даже это ее не испортит.

– У тебя все готово? – спросила Нина.

Он покосился на нее удивленно, после чего улыбнулся.

– У меня всегда все готово.

– Что там приготовлено?

– Твой любимый парабеллум, – сказал он. Нина усмехнулась:

– Знаешь, откуда это название?

– Нет. Откуда?

   – Не помню точно, как это правильно по-латыни... Что-то вроде «Civis pacura, parabellum», что означает: «Хочешь мира, готовься к войне».

   – Все-то ты знаешь, – усмехнулся Феликс, глядя на нее с любовью.

– Встречаемся как всегда?

   – Если не случится ничего непредвиденного, – сказал Феликс. – Если случится, я тебя сам найду.

Она поднялась со скамейки и протянула ему руку.

– Пожелай мне удачи, дед.

   – Удача – это прежде всего четкий расчет,– буркнул тот. – Ладно, удачи тебе.

Она махнула ему рукой, повернулась и пошла.

   Он смотрел ей вслед, чувствуя и тревогу и гордость за нее. Никогда в жизни не имевший семьи, он только теперь, в старости, открыл для себя радость почти отеческую, и, хотя ясно понимал, что это может помешать развитию операции, радость эта была ему куда дороже даже самого светлого будущего для всего человечества.